Текст книги "Головолапная (СИ)"

Автор книги: Кира Гофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Присев и ловко подцепив за веревочку коробку с тортом, Галочка быстро подобрала с асфальта несколько блестящих пятирублевых монет.

– Я тоже мелочь на маршрутку отдельно ношу, – сказала она одобрительно и ссыпала горсть монет Гате в карман ее брюк.

– Пятерки, – обреченно прошептала Гата. – Желание. Я запустила пятерки. Он захотел пятерки. Я получила пятерки…

Линия крыши торгового центра наклонилась, колени подогнулись.

– Эй! Ровно стой!

Бесцеремонная пощечина мгновенно выровняла все на свои места.

– Вот! Другое дело. Лучше нашатыря… Справа встань. Теперь идем.

Гата послушно выполняла все указания. Ей становилось все лучше. Поднимаясь по лестнице (в лифте Галочка отказала, чтобы еще не подурнело и без того пострадавшей) она даже поймала себя на мысли – может, ей и не становилось плохо, и не нападал на нее никто, а все померещилось.

В кармане позвякивали монеты, которыми Гату забросали неведомые туманные, но зловредные существа с хихикающими голосами.

5

Женщины в бухгалтерии встретили их готовностью оторваться от бумаг, путаными расспросами и корвалолом. Галочка коротко, но емко пересказала, что произошло, как ей описала свое состояние сама Гата, что заметно в ее состоянии внимательному охранному взгляду. Галочку выслушали и быстро определили диагноз:

– Такая молодая, а уже давление!

– Ой, девочки! Давление разве спрашивает? У меня уже в тридцать лет верхнее было знаешь каким? Сто семьдесят!

– У меня сто восемьдесят. Таблетки пью, сколько себя помню.

Гата вяло отдала себя во власть бухгалтеров. Позволила накапать себе резко пахнущего лекарства, пощупать лоб, померить давление на потертом и не с первого раза срабатывающем аппарате. Ей сейчас было все равно, но она понимала, что является своего рода куклой, с которой взрослые женщины играют в докторов, – и им эта игра важна даже больше, чем ей ее здоровье.

Она не думала о своем давлении, как о чем-то сейчас важном. О монетах в кармане – думала. Они были гораздо значимее и объяснили бы больше, если бы она поняла их происхождение и воплощение.

– Сколько у нее, Светлана Геннадьевна?

– Верхнее сто тридцать.

С руки Гаты сняли тугую манжету, освобождая от захвата.

– Агата, дорогая, – пробасила Светлана Геннадьевна так, словно бы она на правительственном концерте объявляла выступление хора генералов МВД. – Давление у тебя, конечно, не в космос лететь. А в приступ было еще выше.

– Наверное, – согласилась Гата.

– Вот что, – Светлана Геннадьевна, вытащила из накопителя для бумаг чистый лист, – возьми-ка ты ручку и напиши заявление на отгул. На завтра.

– Может, больничный? – осторожно спросила одна из бухгалтеров.

– Больничный – это надолго. Да и проводить его… – отмахнулась Светлана Геннадьевна. – К тому же тут больше страха из-за приступа, нежели приступ. Да, Агата? Ты же напугалась?

Гата кивнула и взяла ручку.

Под диктовку, хотя она сама прекрасно знала что писать, слабой рукой вывела текст заявления.

Светлана Геннадьевна взяла бумагу и положила на груду документов на рабочем столе:

– Твое заявление я сама отнесу в администрацию, завизирую. Сама объясню, что к чему, так что можешь не звонить и не беспокоиться – из параллельной смены кого-нибудь найдут. Один день тебе прийти в себя хватит. Посиди дома, побереги себя. А то падаешь уже второй раз за неделю. Сначала в парке, потом на стоянке…

Гата не сразу поняла – как они узнали про ее купание в канале парка? Уже хотела было спросить, но потом вспомнила, с какой скоростью в женском коллективе распространяются слухи, и промолчала. Лишь тихо добавила:

– Вы правы. Работник из меня завтра будет никакой.

– Именно, именно, – Светлана Геннадьевна положила полную мягкую ладонь на руку Гаты. – Ни работа тебе завтра не нужна, ни ты – работе… Как себя чувствуешь?

– Вроде нормально.

– Домой сама доедешь?

– Конечно.

Ее проводили до дверей бухгалтерии.

Медленно спустившись к выходу и благодарно кивнув Галочке в пункте охраны, Гата вышла на улицу к пешеходному переходу. Она немного постояла, пропуская мимо себя торопящихся людей. Улица гудела, взлетали над постоянным шумом сигналы недовольных машин, резкие голоса, где-то у метро надрывно лаяла собака. Карман издевательски оттягивала тяжелая горсть «пятерок».

День был испорчен.

6

Постояв еще несколько минут перед переходом, Гата собралась окончательно. Она уже оставила кошмар на парковке так далеко, что можно продолжать жить: можно выдохнуть, все-таки пойти до мамы, выслушать там недовольства из-за задержки, совершить еще одну попытку искренне поговорить с близким человеком о своих переживаниях, страхах, о той ловушке, в которой Гата оказалась…

Зазвонил телефон.

– Агата, дорогая, – раздался бас Светланы Геннадьевны.

– Да...

И тут же она вспомнила, что забила мамин тортик.

– Ты забыла тортик.

– Да, да…

Она развернулась к ТРЦ.

– Ты не будешь возражать, если мы его съедим? А то испортится.

Гата опустила ногу, занесенную для шага.

– Нет... Не буду.

Пешеходный светофор через улицу загорелся красным. Гата посмотрела на него устало и поплелась к остановке в сторону своего дома. Поймав «55»-ую маршрутку, расплатилась с водителем монетами пугающего происхождения. Водитель принял их, не усомнившись, и ссыпал в пластиковый контейнер, где они тут же затерялись среди других блестящих рублей.

Никакой мистики, где ужасы мерещились бы только ей. Все было настоящим.

7

Где-то в прошивке русского человека сидит утверждение, что водка может все: лечить душу, согревать тело, очищать сознание, облегчать участь, улучшать настроение, открывать резервы, смещать взгляды, растворять негатив, открывать истину и, самое главное, дорожать. Русскому человеку вовсе не обязательно иметь опыт пития водки, чтобы знать о ней и о ее возможностях.

Оказавшись на своей остановке, Гата поначалу хотела было вернуться домой, но одна лишь мысль, что она просто войдет в прихожую, положит ключи на тумбочку, пройдет на кухню, поставит чайник, потом поговорит с матерью, а затем сядет за компьютер и будет жить, как ни в чем не бывало, приводила ее в ужас. Что-то сломалось в ней сегодня на парковке. Что-то мешало ей считать положение нормальным и это что-то требовало строго определиться – чиним или выбрасываем.

От жутких монет, упавших на нее из воздуха посреди открытого пространства, она избавилась – семь отдала водителю за проезд и еще три выбросила на остановке на обочину проезжей части. Но чувство неправильности, берущее липкими пальцами за сердце, никуда не ушло, и не давало покоя, как пятно на видном месте одежды.

– Если заболели, будем лечиться, – сказала себе Гата и пошла в супермаркет.

На кассе она подумала, что, наверное, молодая женщина с одной бутылкой водки и без каких-либо других покупок вызовет удивление или неодобрение. Но лишь один мужчина в очереди глянул с чем-то, похожим на зависть, остальным же было безразлично.

– Товар по акции желаете? – спросила ее кассир, указывая на рекламный лист в красной рамке.

– Понимание того, как устроен мир, есть?

Кассир поверх пластмассовых очков подняла на Гату взгляд, в котором неприкрыто считалось «Больно умная?», и сказала сердито:

– Есть бублики. Два по цене одного.

Гата не стала обижаться. Она знала, что ляпнула не то, не тому и не в том месте. Расплатилась, взяла бутылку в руки и вышла.

Что она собралась лечить? Душу? Но ее душа не болела. Боялась, тряслась мокрой мышью, шарахалась от всего необъяснимого, пыталась его объяснить – и увязала все больше. Но не болела.

Может, она собиралась снимать усталость, снижать стресс, разгрузить мозг, погребенный под тоннами постоянного жизненного и бытового негатива, под которым работники сферы услуг похоронены через одного? Нет. Гата не отличалась дубовой кожей, но злость и глупость чужих людей не подпускала к себе ближе разумного.

Любила ли она крепкие напитки и имела ли она привычку решать проблемы с их помощью? Тоже нет.

Понимала ли, что пить в одиночку – это безобразие для личности? Понимала.

Но она знала, что перезагрузка, очищение разума, стирание многослойного налета с сознания ей сейчас просто жизненно необходимы. Старые методы холодных раздумий, анализа, логических размышлений решали какие-то отдельные проблемы, но сейчас доверия к ним не было. В слишком многом она запуталась, пытаясь разобраться умом. Может, потому и угадила в этот иррациональный капкан желаний. Даже принимая верные решения – насчет Вити, насчет злости в рассказе – она принимала их без понимания того, как одни решения влияют на другие, как одно следствие становится причиной другого… Это все надо было встряхнуть.

Пила она небыстро. Ей не нужно было, чтобы все сразу – а потом тошнота и никакого толка.

После первых сто грамм Гате захорошело несказанно. Вернулось дивное возвышенное настроение сегодняшнего утра, захотелось делиться радостью с окружающими, захотелось выйти во двор к паре что-то кричащих женских голосов и сказать: «Женщины, я вас люблю, не кричите».

За окнами темнело. Гата включила ноутбук. Глянула в соцсеть.

«Прочитал нравиться тоже хачу пятерки тройбан был по рускаму»

– Я уже знаю, что ты хочешь пятерки. Сегодня налетели, – вздохнула Гата и включила плейлист со «Сплином».

После вторых ста грамм пол и стены перестали быть стабильными.

Под «Мое сердце» она прыгала по комнате, не боясь что-либо опрокинуть. Мотала головой, играла на воображаемой бас-гитаре. Никогда она такого не стала бы делать, живя с Витей, – он бы сказал ей очередную гадостную шутку и не понял. Никогда она не стала бы делать такого, живя с родителями, – она же взрослый человек, несолидно и нельзя козой скакать, лучше бы на дискотеку сходила, познакомилась бы с кем-нибудь.

После прыжков захотелось есть, и Гата, разгоряченная и пьяная, полезла в холодильник, распевая «И мое сердце остановилось», хотя из комнаты доносилась уже другая песня.

«Выхода нет» она пропустила.

После третьих ста грамм она плюхнулась на диван и быстро поняла, что вставать с дивана не надо.

– Вертолеты, вертолеты, а я маленький такой, – пробормотала Гата.

В такт кружению головы по замкнутому лабиринту бегала мысль, что все-таки должен быть способ если не понять, как работает механизм ее желаний, заклинившийся на мальчике Сереже, то способ, как разорвать эту жуткую связь. И ведь еще неясно, будет ли падать на нее только то желание, которое она сама в нем вызвала, или вообще любое его желание? В первом случае надо просто прекратить общение, стереть свои писательские профили, заняться вязанием или цветоводством. Тогда не страшно будет жить. Может, пусто, потому что писательство просто так не отпускает. Еще неизвестно, что цепче – оно или героин. Но все-таки будет не страшно.

Гата повернулась на бок, обняла подушку. Мир качался и отказывался быть четким.

Ей показалось, что из мрака прихожей кто-то наблюдает за ней, ждет от нее следующего шага, чтобы опять окружить, протянуть свои колючие лапы, захихикать. Этот кто-то неподвластен ни ей, ни ее логике, ни ее чувствам.

– «Из темноты глядят на нас глаза Марии и глаза Хуаны», – повторила она за солистом любимой группы.

И заснула.

Ей снилось то, что она боялась больше монет, падающих с неба, больше необъяснимых ветров, шепчущих коварные слова. Ей снились пауки. Большие и важные. Они жили в городе среди людей – ездили на автобусах, ходили по улицам, входили и выходили из домов. Для города из сна это было нормально.

Гата, погрузившаяся в пьяный сон, несколько раз с криком просыпалась в темноте, чтобы отдышаться, выпить воды и снова вернуться в этот мутный кошмар с пауками среди людей.

Глава 11

1

Кто-то описывает похмелье, как ужасное состояние, в котором можно лишь просить о смерти. У кого-то наоборот, тонкие чувства определяют мгновения, полные жизни и трепета перед жизнью, а вынужденное сосредоточение на таких простых вещах, как смотреть или стоять, выбрасывает из ценностей лишний мусор.

Но обычно похмелье можно выразить одним словом – трындец.

Гата лежала на диване и смотрела в потолок, который норовил стать ускользающей плоскостью из белой воды. Ужасно болела голова. Чувство вины перед собой за вчерашнее душило и рвалось вытряхнуть наружу то ли последний дух, то ли вечернюю закуску. Перевести взгляд с ближнего предмета на дальний, например, с пульта под рукой на телевизор на стене, казалось делом столь же невыполнимым, как впихнуть концертный рояль в пассажирский лифт.

Когда заорал телефон, Гата подумала, что сейчас ее голова взорвется. Отвечать она не стала. Телефон проорал еще несколько раз в попытках дозвониться, но Гата все их пролежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Нет, никаких разговоров в таком состоянии. Только немного покоя.

Это небольшое усилие воли оказало, как ни странно, целебное действие. В тишине и неподвижности Гате вскоре стало ощутимо легче. Она несколько раз глубоко вздохнула и поднялась. Голова кружилась меньше, чем она опасалась. До ванны путь был легче и короче, чем представлялось.

Гата поплескала себе в лицо холодной водой, почистила зубы дважды. В зеркало не глянула: сегодня не нужно было краситься, а просто так смотреть на себя ее не тянуло. Опухшие глаза и помятые от подушки щеки – разве есть чему порадоваться? Да и обычно в выходные она старалась не делать того, что делала в рабочие дни, даже в мелочах стремясь создать различия отдыха от труда: давала свободу лицу и волосам от косметики и средств для укладки, носила обувь больше удобную, чем красивую…

Умывшись, Гата почувствовала, как вина за глупую попойку отступает вместе с головной болью. Уже хотелось пить, хотелось распахнуть окна, хотелось вернуться к нормальной жизни.

Нормальная жизнь… Собственно, ради нее, свободную от мистических ловушек, лишенную неясных страхов, пугающих не столько предметно, сколько самих по себе, Гата вчера и пила. И постепенно, с каждый вдохом, стало казаться, что нужный эффект все-таки достигнут: она чувствовала себя не самым здоровым образом, но все-таки гораздо бесстрашнее и спокойнее чем вчера. Руки были слабыми и подрагивали, но уже не от ужаса. Озноб от похмелья – куда лучше, чем озноб от накатывающей жути. В голове ощущалась тяжесть, но это уже не было то зловещее чувство посторонней хватки, чужих и враждебных тисков. Хотелось множества вещей сразу, но больше не было плена душного и необъяснимого кошмара.

Гата открыла окна, не боясь напустить мух. Посмотрела на непривычно пустой двор, послушала, как из окна ниже ее этажа кто-то ругался на какого-то Витю, который забыл взять мусор.

Упоминание Вити не отозвалось в ней ничем. Совершенно. Словно струны у скрипки срезали – и наступили тишина и покой, в которых тронувший занавески ветерок не грозил напугать чем-нибудь вроде нападения монет или потустороннего шепота. Гата щурилась от летнего солнца, вдыхала воздух, наполненный городскими запахами с крошечной частичкой свежего кофе: похоже, у кого-то из соседей в открытом окне работала кофеварка.

Было хорошо.

«Страх, что она наполнила свою жизнь чем-то, чем сама не является, покинул ее, оставив лишь счастье и умиротворение!» – продиктовала себе Гата.

Эти слова вернули ей желание что-то написать.

Будучи человеком практичным, она вскоре решила, что кошмары своих последних дней можно отдать бумаге.

Ведь как все хорошо сложилось! Случайный мальчик Сережа станет для нее не наказанием, оборачивающим ее желания против нее самой, а проводником в творческий мир, где есть спрос, но пока мало предложений: в мир детских страшилок и ужастиков. Изначально Сережу и друзей привела на кладбище нехватка страха, острое желание пощекотать нервы. И вот теперь кто, как не Гата, которая металась в панике несколько дней, сможет написать им недостающие страшилки? У кого, как не у нее, которую ветер-шепот, охотящийся с неба, опрокинул в воду, будет рассказывать о страхе искреннем, невыдуманном, и такой он ляжет в новые истории…

Она налила себе кофе, положила на тарелку несколько пряников – иными словами подготовила себя к творческому процессу.

«История о мальчике, который заночевал на кладбище», – напечатала Гата в белом листе редактора.

Улыбнулась – и дальше ее подхватило, понесло, только успевай постукивать по клавиатуре. Чуть кружилась голова в отступающем похмелье, редкие приступы тошноты лишь добавляли возможности поточнее описать нюансы ощущения напуганного и растерянного ребенка.

Изредка она делала перерывы на туалет и стакан сока. Когда рассказ был почти готов, а мальчик на кладбище почти обнаружил, кто же так жутко завывает в темноте, а Гата почувствовала, что безумно проголодалась. Несколько пряников утолили ее утренний голод, но сейчас, оказалось, день перевалил далеко за середину.

Обычно в какой-то из своих выходных между сменами Гата шла все в тот же супермаркет напротив дома, закупалась там плотно, забивала холодильник, а потом даже Алла Родионовна с ее вопросами или проверками не была страшна. Гата была или сытой, или имела из чего приготовить. Маме же честно предлагалось не волноваться за доченьку. Но сегодня Гата соврала бы, если бы хоть раз взяла трубку и на очередной вопрос «Ты ела?.. Что у тебя есть в доме?», ответила бы, что все есть и все в порядке.

Холодильник был пуст, в шкафах на кухне тоже не завалялось ничего крупнее пакетика овсяной каши быстрого приготовления.

Несмотря на то, что похмелье уже совсем прошло, а день за окнами звал «выйди, прогуляйся по солнышку», Гате очень не хотелось тащиться в магазин, чтобы потом волочь что-то тяжелое обратно. Да и не стоило отрываться от рассказа, когда вдохновение увлекло ее так, как уже давно не увлекало.

Она открыла поисковик, нашла сайт доставки еды, которой изредка пользовалась. Продиктовала оператору что вспомнила из каких-то предыдущих заказов. Салат с креветками – да; лапша вок – отлично; десертов не надо, нет, спасибо; и конечно, пицца, разве без нее вечер будет полным?

– Ожидайте курьера в течение часа, – сообщила оператор.

Желудок захотел, чтобы это время было поменьше. А память (вечный хитрец) уже после того, как Гата отключила связь, подсказала, что завтра на работу и что заказ стоило бы удвоить: пусть еда в доме была еще и на завтрашний вечер.

Гата умела договариваться с вечно хихикающей памятью вечно загруженного городского человека, живущего в суматохе современных скоростей: кто-то что-то всегда забывает, как-то вспоминает когда-то в неподходящее время, когда можно не сделать, но отложить сделать потом. Ничего страшного и сейчас – завтра вечером на работе она соберет на этаже с ресторанным двориком себе пакет готовой еды на ужин и не останется голодной.

Ожидая курьера, она почитала в интернете статьи психологов на тему детских страхов. Конечно, основная масса информации была о том, как какой-то психолог предлагал свою новую волшебную методику по борьбе с этими страхами, но Гата отыскала и выписала на бумажку несколько понравившихся ей идей для будущего сборника детских пугалок. Лидировал в списке страх темноты, кишащей воображаемыми чудовищами.

Когда в рассказе мальчик на кладбище уже поднял случайно найденную палку, когда он уже встал напротив страшной тени, из-за которой ему не удавалось пройти по дороге к воротам, – в этот момент раздалась трель домофона.

– Доставку заказывали?

Гата нажала на кнопку, впуская курьера в подъезд.

А сколько ему подниматься? На лифте он или пешком?

Глупые вопросы, но они заставляют ее топтаться в коридоре и нерешительно дергаться то к комнате, то к кухне, то обратно в прихожую.

Вот ведь дурацкое занятие – ждать курьера! И не хочется стоять столбом посреди прихожей, и нет такого важного дела нигде в другом месте квартиры, чтобы оно заняло буквально несколько секунд и чтобы оно могло быть прервано буквально в любой миг. И ты такой, как бы мимоходом вышел, как бы ты занят чем-то серьезным, а курьер – это так, мелочь, и не очень-то тебе нужен.

Гата решительно запретила себе метаться. Не любимого же человека после долгой разлуки она встречает. Не подходит сейчас уровень ее волнения под ситуацию (волнение и так накатывает всегда несоразмерно, но с курьерами это почему-то особенно заметно).

Сейчас он придет. Дверь она приоткрыла, значит, он постучит. Она примет коробку, надо заплатить – вот деньги. Вроде без сдачи. А сколько она должна ему отдать? Где это посмотреть? Неужели, негде?.. Да! Она же делала заказ по телефону, а не по интернету! Что же теперь? Где взять точную сумму?!

«Он же сам скажет. Или у него будет накладная», – приструнила себя Гата.

На лестничной площадке по-прежнему было тихо. Гата замерла на пороге.

Наконец, в дверную щель пролез нарастающий звук шуршания и скрежета. Гата насторожилась – звук был такой, словно бы всю лестницу завалило пустыми пластиковыми упаковками, и сейчас по ней полз как минимум крокодил, а все упаковки трескались, ломались, сплющивались и пронзительно хрустели под его брюхом.

Неужели у курьера столько пакетов? Нет, не может быть. Гата не так много заказала…

Она невольно отступила от порога.

Шуршание и скрежет поднимались. Когда они добрались до площадки и сменились сосредоточенным сопением, Гата заставила себя выдохнуть и успокоиться. Это ей, наверное, с остатков похмелья всякое мерещится.

Она уже шагнула обратно к двери, уже взялась за ручку, желая высунуться и сказать курьеру, что ему сюда – как вдруг светло-зеленая краска подъезда в полосе между дверью и косяком рассеклась серыми полосами. Они зашевелились, словно длинные пальцы голодного человека над тарелкой с нарезкой ассорти: что бы взять первым – ветчину или сыр? или и то и другое?

Страх заставил Гату стиснуть холодную дверную ручку, вжать голову в плечи и вцепиться взглядом в движущиеся по стене полосы. Вот они все одновременно замерли, потом тень уплотнилась, увеличилась, полосы стали шире.

В проеме совсем потемнело – и дверь с силой потянуло наружу.

Гата лишь сильнее вцепилась в ручку. И вместо того, чтобы сбросить с себя разом накатившийся страх (он ведь иррационален и глуп! что же это такое! всего лишь курьер!), она подалась вперед, через порог.

Одна из теней загнулась, послышался робкий шепот: «Простите…»

Зацепившись за край двери, в проем влезла черная суставчатая лапа, покрытая густым плотным… мехом?

От ужаса, Гата отпрыгнула в прихожую. Ноги подкосились, будто под них ударил кто-то, поджидающий сзади. И Гата упала.

Дверь, потеряв сопротивление, дернулась. Еще несколько длинных паучьих лап высунулись и обняли ее край, заскребли короткими черными коготками по металлу.

Прочь, прочь!

Гата пыталась отползти от кошмарных лап, жутким пучком шевелящихся у двери. Они лезли и лезли, все новые и новые. Хотелось кричать, звать на помощь. Горло сдавленно свистело, Гата почти задыхалась.

Когда дверь полностью открылась, Гата мигом покрылась ледяным потом. На пороге ее квартиры замерло существо в черных кроссовках, шортах «милитари» и в красной футболке с логотипом службы доставки. Вроде человек. Но судорожно глотая ртом воздух, Гата уставилась туда, где должна была быть голова – так ворочался и скрежетал клубок огромных паучьих лап.

Не соображая ничего, она схватила попавшийся под руку башмак и запустила его в чудовище. Красная футболка мелькнула, уворачиваясь.

– Что вы?.. – сказали из паучьего клубка.

Гата заорала и швырнула еще чем-то.

– Да что творите! Я же просто хотел…

Лапы на голове курьера возмущенно задрожали, встопорщились, уперлись в полоток, переломились, не помещаясь в прихожей – и полезли на Гату, с сухим громким шуршанием переплетаясь между собой. Жадные, они требовали друг у друга: убирайся, кыш, подвинься, моя добыча…

Скользнув по полу, Гата бросилась вперед и ударила плечом курьеру в шорты-милитари. Заливаясь слезами ужаса, вывалилась на площадку. Курьер с руганью и шелестом огромных лап, царапающих стены, упал позади.

Она скатилась по лестнице, содрав коленки, ударяясь локтями, едва не сломав ногу на повороте второго этажа. Кнопка на двери из подъезда предательски не срабатывала, Гата давила на нее и давила, прежде чем прозвучало мелодичное пиликание, выпускающее на свободу.

Двор ударил в нее солнцем и жаром.

Что делать? Звать на помощь? Убегать?

Гата выскочила на горячий асфальт дорожки у дома, заставленной машинами, как стеной. В босые ноги остро врезались камешки, песок при малейшем движении пролезал между пальцами и кусал нежную кожу. Лучи яркого солнца слепили, хлестали по глазам, не давали сориентироваться.

Пиликнула дверь ее подъезда. Гата резко развернулась, всматриваясь – и содрогнулась. Из подъезда вылезал клубок мелко-суставчатых шипастых лап. Он шевелился, ощупывал, скользил и шкрябал когтями по железной двери: словно гигантский паук лез из своей норы на охоту.

Гата метнулась туда-сюда, потом бросилась к проходу между корпусами и на подкашивающихся ногах свернула за угол дома. Задыхаясь, остановилась. Сдавленное горло жалобно сипело. Она обхватила себя руками и прижалась к теплой стене.

Вытянутая тень, распластавшаяся от ее ног вправо, ложилась на стриженую траву узкого газона и была похожа не на узкий силуэт человека, а на дерево, большую крону которого терзает сильный грозовой ветер. Там, где должна была быть округлая голова, у тени копошились и дрожали ломаные линии.

В ушах застучало горячо и оглушающе. Звуки лета притихли, испугавшись вместе с Гатой.

Она схватилась за голову и не нашла под ладонями своих волос. Рука судорожно трогала заскорузлые трубки, растущие из макушки и покрытые пучками жесткой щетины. Пальцы спотыкались о твердые наросты, под ногти злобно впивались мелкие шипы.

Что это? Чудовище-курьер с паучьими лапами на голове что-то успел сделать с ней, из-за чего у нее такие же лапы? Они суетятся, шуршат, мечутся и бьются друг о друга, длинные, жесткие…

– Нет, нет, – выдавила сказать Гата, трясясь. – Это невозможно. Я не паук.

Лапы на голове зашевелились, посмеиваясь с шелестом.

Ужас и отвращение взяли за горло, закружилась голова. Желудок дернулся в спазме. Гата упала на колени без сил, и ее мучительно вырвало.