Текст книги "Головолапная (СИ)"

Автор книги: Кира Гофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Лида смущенно отвела взгляд.

Уже отойдя к эскалатору, Гата услышала хлопок по стойке и звучный голос:

– Девушка! Разменяйте мне, а то в магазинах у вас идиоты какие-то, сдачи у них нет.

Гата обернулась и показала поникшей Лиде поднятый большой палец: «Держись, милая! Ты победишь, если сумеешь объяснить, что ты не касса».

Глава 8

1

Район был исключительным не только из-за старого кладбища, окруженного со всех сторон зданиями и улицами. Здесь раскинулась еще одна городская роскошь, с точки зрения застройщиков, непозволительная – парк. Небольшой, но уверенно занимающий территорию, на которой можно было бы возвести или пару жилых комплексов с элитными многоэтажками, или десяток зданий, предназначенных для продажи автомобилей, мебели и строительных материалов. Можно было бы, но не получалось. Парк стоял, зеленел и не отдавал свою землю ни под какие нужды коммерции. Даже вход в него был бесплатный.

Если для застройки территория парка казалась огромной, то для зоны отдыха он был маловат – до самой глубокой аллеи все равно долетал шум улиц.

Гата купила на последнем этаже ТРЦ сосиску в тесте и бутылку чая с лимоном и дошла до парка за десять минут. Расположившись на одной из скамеек в таком месте, чтобы и от входа недалеко, и улицы не видно, она съела сосиску, досадуя, что последнее время стали класть удивительно безвкусную горчицу. При этом цены повысили.

На скамейке с другого края сидела пожилая женщина с тряпичной хозяйственной сумкой. Женщина откровенно скучала и иногда кидала на жующую Гату взгляды, в которых неприкрыто читалось желание объявить какой-нибудь запрет вроде «Нельзя есть в публичном месте». Гате эти взгляды портили аппетит, и без того невеликий из-за никакой горчицы, а то, что женщина продолжала молчать и нагонять напряжение этим молчанием, вообще нервировало. В конце концов, женщина, словно набрал для себя критическую массу недовольства, встала и побрела со своей сумкой к лотку с вареной кукурузой.

Гата положила обертку от сосиски на кучку, торчащую из каменной урны в конце скамейки. Похоже, мусор в парке не убирали дня два. Она вытерла руки влажной салфеткой и едва откинулась на деревянную спинку, едва прикрыла глаза, желая сосредоточиться на легком ветерке, на тепле, касающемся кожи, и переливчатых птичьих голосах, как первое же удовольствие вдребезги разбил далекий, но пронзительный крик:

– Витя! Витя! Ты куда? А ну стоять!

Ее будто подкинуло вместе со скамейкой, чтобы в полете ударить током.

Задрожав, Гата принялась озираться, а женский высокий голос меж тем резал аллеи, словно лихой казак саблей рубил:

– Витя, назад! Быстро, кому сказала! Утонешь, дурак ты этакий.

– Ну, ма-ам!

Наконец, удалось понять и сориентироваться. Крики доносились со стороны небольшого пруда, из центральной части парка. Похоже, какой-то ребенок слишком близко подошел к воде, а его мама заволновалась от этого таким агрессивным и оглушительным способом.

От пруда еще немного покричали, но уже неразборчиво.

Гата хотела было вернуться к отдыху и покою, хотя бы минут на десять-пятнадцать, но настроение было испорчено.

Как случилось так, что крик его имени вызвал у нее столь бурную реакцию, что до сих пор сердце колотится, а руки дрожат? И ведь она не думает, что по закону подлости, едва она решила не вспоминать о Вите, как всё и все вокруг напомнают. Нет, она не раздражена и не злится. Она не винит вселенную, сделавшую что-то несправедливое.

Но руки дрожат, а сердце колотится. Волнение? Ожидание?

Гате показалось, что сейчас наилучший момент собраться и понять – действительно ли она продолжает его ждать?

Прикрыв глаза, она отпустила воображение и представила в деталях, как Витя звонит в домофон, как, пока он поднимается, она стоит у открытой двери, как он входит и останавливается в прихожей…

Она будет рада?

В воображаемое его возвращение радость почему-то не вписывалась. Тогда Гата решила выразить эту сцену словами, как если бы она ее писала для романа:

«Он вошел и замер, будто готовый в любой миг развернуться. Она тоже застыла. Ноги стали ватными, потянуло присесть. Как хозяйка дома, она должна была сказать что-нибудь первой, поздороваться, но горло сдавило, во рту было сухо. Она подняла потяжелевшие руки и перехватила себя за плечи, зажимаясь… Э-э! Это все симптомы страха, даже не трепета и уж тем более не радости! А раз это страх, то что получается на самом деле? Надеюсь я, что он вернется, или боюсь этого? Про одинаковую тягу как к вожделенному, так и к пугающему, я знаю. Так что, все полгода меня тянуло к тому, чего я опасаюсь? Это такая тяга есть и сейчас? Это она показала истинное лицо, когда кто-то кричит «Витя, Витя!», а у меня вместо восторга, что это действительно он, – ужас? Это же очевидно – я боюсь с ним встречаться, а не хочу… Эх, Лида… Не с того ты начала со своей статьей об исполнении желаний. Сначала надо понимать, что именно исполнять, а уж потом – как».

Последние несколько дней стали казаться неверными, наполненными шагами по ошибочно выбранному пути. Бесполезными. И словно назло еще ворона где-то раскаркалась.

От нахлынувшего беспокойства Гата взяла телефон, хотя не ждала звонков и не собиралась проверять почту. Она и в парк-то пришла, чтобы не волноваться и не думать о том, что ответит Сережа по поводу ее рассказа.

Но вот, не удержалась. Открывая страничку в соцсети, Гата поругала себя за безволие и строго велела больше не обманывать саму себя и не играть на своих на слабостях.

Диалог с Сережей стал больше на одно сообщение. Гата открыла его.

«читаю нравиться»

Лаконично, но не дает ответов на волнующий вопрос.

«Знать бы, что он там читает, – вздохнула Гата, убирая телефон в сумку и поднимаясь со скамейки. – Так-то там еще утро перед школой есть, довольно объемное. И если читает он медленно и отвлекается, то я до вечера буду ждать, когда он до сцены в столовой доберется».

Она побрела по аллее и на пересечении с асфальтовой дорогой повернула к центру парка. Еще полчаса оставалось – как раз можно неспеша прогуляться вокруг пруда и размять ноги перед тем, как на вторую половину рабочего дня засесть за стойкой.

2

Несмотря на разгар рабочего дня, в парке было оживленно.

«Многолюдно и многодетно», – придумала Гата очередное описание, уворачиваясь от очередного ребенка, который ехал на велосипеде вперед, а смотрел назад.

Наконец она нашла спокойное место под одной раскидистых ив, растущих у воды. По другую сторону дерева стоял угрюмый мужчина в обтягивающей футболке и лениво кидал кусочки хлеба двум уткам. Утки не проявляли активности, которая была бы свойственна бедным голодным птичкам. Наоборот, сначала они критически смотрели на хлеб, качающийся на мелких волнах. Потом одна, которая была ближе, делала пару гребков лапами. Затем она, вытянув шею, брала хлеб, а вторая утка не трогалась с места, пока новый кусок не упадет поближе к ней.

Гата поглядывала на вялых уток, их спокойствие постепенно передалось и ей. Недавние крики на Витю, звучавшие примерно откуда-то с этого берега, уже не казались ей насмешкой судьбы или упреком, что ничегошеньки-то она не понимает.

Ожидание отзыва Сережи тоже перестало покусывать и нетерпеливо повизгивать.

Мужчина зашуршал пакетом, вытряхивая на воду остатки крошек. Поводя крепкими шеями, утки осмотрели, что нападало вокруг них, одна потянулась за кусочком покрупнее.

Надо было возвращаться на работу – времени оставалось как раз пройтись тенистым берегом, пересечь узкий мостик над небольшим каналом и вернуться к выходу.

Гата вытащила из босоножки застрявшую травинку и шагнула от дерева к гравию дорожки. Подошва скользнула по влажной земле, Гата на миг потеряла равновесие, но быстро махнула руками и наклонилась вперед. Пальцы чуть коснулись земли.

«А не удержалась бы, – охнула она, – завалилась бы, плюхнулась. Мелко, тут только перепачкаешься».

«И утонешь!»

Гата выпрямилась и завертела головой. Откуда голос? Странный – не мужской, не женский. Высокий, злой, но непонятный.

Напряженно она осмотрелась – никого, лишь удаляется по тропинке мужчина, кормивший уток. И вроде нет оснований думать, что это он выкрикнул.

Да и вообще, такое чувство, что это не голос, а кто-то хлопнул ее по затылку, и хлопок превратился в слова.

Чушь какая-то!

Гата провела по лбу тыльной стороной ладони. Похоже, это переутомление. Слишком много мыслей у нее последнее время ходит по кругу, сужая и беря ее в тиски. Вот, взяли, сдавили. Уже мерещится.

В голове зашумело, потом показалось, что облако прикрыло солнце, и сумрак полез на тропинку.

Гата тряхнула головой и пошла по берегу быстрым шагом.

Из-за пушистых кустов показался мостик, с железными перилами, покрашенный в неприветливый серый цвет.

Воздушная волна толкнула справа.

«Забулькаешь!»

Колени подогнулись. Гата схватилась за ненадежную ветку куста и едва не свалилась на траву. Испугаться не успела, но напряглась.

Боль в голове взорвалась неожиданно. В глазах помутнело, мир отдалился и поплыл.

Гата охнула, пошатнулась, но не позволила себе упасть. Она подняла руки и промассировала голову, виски, переносицу – сделала все, чтобы стало легче.

Стало. Ровно на два шага, которые Гата сделала к мостику. Ей не хватило до него всего чуть-чуть.

Над деревьями пронесся шелест. Гата подняла голову – но это не ветер потревожил кроны, ветра не было. Шелест завис в воздухе, будто хищная птица высматривала на земле мелкого грызуна. Потянулся отдельными громкими всплесками, а затем, по неслышной команде, обрушился на Гату, обхватил за голову и вдавил – вниз, к земле!

Она успела лишь подумать, что теперь точно надо купить прибор для измерения давления. Резко потемнело, и все вытеснило единственное ощущение – голова стала как яйцо, из которого что-то с треском и судорогами вылуплялось, лезло наружу, отвечая на атаку давления и шелеста. От затылка разбежались цепочки мурашек, будто трещины по поверхности скорлупы.

Гата закрыла лицо руками, испугавшись, что голова ее сейчас развалится на части.

Надо найти опору и переждать это приступ.

В нарастающем шелесте, в бьющих по голове волнах неясных ударов – слева, справа, слева – слышалась угроза, и становилось все страшнее.

Гата сделала осторожный шаг к мосту, еще один. Боль в голове усилилась, добавилось чувство, будто несколько жестоких рук схватили за волосы и тащат в разные стороны. В шелесте прорезались довольные повизгивания.

Нога скользнула по влажной земле. Не удержавшись, Гата упала на крутой берег у моста. Комок дурноты подкатил к горлу. Дернув руками, она ударилась правым запястьем обо что-то твердое, решила, что это основание моста. Но в попытке ухватиться и подтянуться, промахнулась, скатилась кубарем по невысокому склону и с плеском рухнула в воду, окунувшись с головой. Она едва успела задержать дыхание.

Ноги тронули густой слой ила. Гата дернулась, попытавшись найти опору и оттолкнуться.

Ее утянуло под мост слабым, но цепким течением.

3

Не в ее характере было пугаться до оцепенения, и Гата забарахталась изо всех сил. В ногах путались редкие водоросли, дно упорно не желало находиться, но она всплыла и, кашляя и отплевываясь, протерла глаза.

Ее протащило под мостом всего несколько метров. Берег был близко, пара гребков – и можно выбраться. Стояла тишина, только частое дыхание казалось неестественно громким.

Заработав руками, Гата отплыла во взбаламученной воде немного вперед и влево, наконец почувствовала под ногами твердое дно – и выкарабкалась на берег за мостом, мокрая, грязная. Когда она, с грохочущим сердцем и ослабевшими конечностями, вылезла и села прямо на землю, не опасаясь как-то дополнительно испачкать пострадавшую одежду, то вздохнула с облегчением и осмотрелась.

Ни на берегах, ни на мосту никого не было.

«Грандиозное падение знаменитой писательницы прошло без свидетелей».

Ноги были в черно-зеленых разводах. Белая блузка превратилась в тряпку маскировочной расцветки и неприятно липла к телу. Из волос Гата вытащила несколько длинных травинок.

Сняв с ремня сумки стебель привязчивого роголистника, Гата раскрыла молнию и высыпала на землю содержимое. Полилась грязная вода, выпал телефон, кошелек, ключи и небольшая косметичка. Гата не переживала особо – деньги из кошелька можно было просушить, косметичку выбросить и собрать новую.

Телефон не включался, но надежда оставалась. Как активный пользователь интернета, Гата не раз натыкалась на полезные советы и лайфхаки – один из них обещал, что если положить мокрый телефон в банку с рисом, то влага утянется, аппарат будет сухим и вновь рабочим.

В сумке нашлась закрытая упаковка бумажных носовых платков, а в отдельном кармашке лежала подмокшая, но вполне еще используемая пачка гигиенических салфеток.

Поднятый Гатой ил медленно тащился посередине канала, но у самого берега вода была относительно чистой.

Гата отмыла ноги и руки с максимальной тщательностью, гоня прочь мысли, что ко всем упавшим на нее неприятностям, она еще и опоздает с обеда на работу. Прополоскала босоножки, протерла сумку, стараясь, чтобы на ней не осталось грязных разводов. Она делала все неспешно, стараясь в этой неспешности обрести успокоение, потому что умом понимала – случилось что-то, что ей не получается пока объяснить, но ей оно ужасно не нравится.

Напугавший ее шелест больше не повторялся. Солнце вновь показалась из-за облака. Вдалеке звучали людские голоса, носился по парку шум проспекта. На мосту появилась гуляющая парочка. Они не смотрели на Гату. Они смотрели друг на друга.

4

Она сохла на берегу еще долго, отодвинув подальше тревожные мысли, что Лида наверняка уже в десятый раз пытается дозвониться на отключившийся телефон, а в конце месяца эту ее задержку приравняют к прогулу и, если не отделаются простым вычетом рабочих часов, то еще и штраф влепят. Эти мысли не помогали сохнуть и вообще не помогали.

Голова больше не болела, но в макушке осталось тупое ноющее чувство, как бывает, когда болит синяк через несколько дней после сильного удара. Это чувство порождало странную апатию.

«Переутомление. Давление. И прочие рабочие городские «-ения», – думала Гата. – В отпуск, что ли, попроситься на недельку. Правда, не хочется посвящать его врачам. Если отдых – лечение, то все вместе мучение… О, стихи».

Блузка подсохла и уже претендовала на некую стильную расцветку больше, чем на просто грязные разводы. Гата, придирчиво себя осмотрев, решила, что в целом можно не опасаться взглядов прохожих. Волосы – в пучок. Юбку – ровно. Ноги, проверено, чистые. И пошли с видом, что все так и должно быть.

А что это было с ней, она разберется потом…

Лида выскочила из-за стойки, едва только Гата сделала шаг с эскалатора. Предваряя все охи, ахи и прочие всплески переживаний, которые больше задерживают, чем поддерживают, она ответила коротко: «Упала в канал, случайно. Сполоснусь, вернусь, и все в порядке», и, отдав сумку, спустилась на первый этаж к служебным помещениям. Там была гардеробная и небольшая душевая, которую иногда использовали охранники, и еще хранился дежурный запас одежды. Запас создали и поддерживали сами администраторы чисто из соображений переменчивой погоды – бывает, что утром придешь по солнышку и теплу, а вечером можно выйти в холод и дождь. Поэтому в отдельном ящике под замочком держали пару ветровок и несколько футболок, размерами, подходящими обеим сменам.

Гата быстро ополоснулась в душе, стараясь не обращать внимания на старый кафель и на почерневшие швы между битыми плитками. Сменила блузку на футболку, повисшую у нее на плечах. Досушила юбку феном – запасных брюк или юбки не было, а бежать покупать в один из магазинов останавливала мысль о том, что зарплата еще только будет, а не уже была.

5

Сложно сказать, что успела передумать импульсивная Лида за то время, пока Гаты не было. Но только по возвращению Гаты за стойку, Лида смотрела исподлобья и с нескрываемым напряжением. Было видно, что ей хочется поговорить о том, что случилось.

– Плохо стало на жаре? – спросила она. – Мама моя тоже последнюю неделю жалуется, что ей душно и нечем дышать.

– Не записывай меня в возрастную группу своих родителей, пожалуйста. Как о них, так и обо мне будешь думать, что я уже свое пожила, а мне это не нравится, да и тебе самой незачем.

Лида, получив отпор, отвернулась.

Оставив ее снова за стойкой одну, Гата сходила в супермаркет на первом этаже, где попросила в отделе кулинарии горсть риса и пакетик. Не отказали. Положив в пакет свой телефон, Гата отправилась обратно на рабочее место.

К Лиде не вернулось ни приподнятое настроение, которое ей сегодня подарила новость об обложке июльского каталога с ее лицом, ни угрюмая заботливость человека, ставящего диагнозы по аналогии с самочувствием родственников. Словно маятник качнулся в одну сторону, потом в другую – и остановился на середине, на нуле.

– Все в порядке, Лид, – сказала Гата примирительно. – Я просто шла, задумалась, оступилась – и плюхнулась в воду. Помнишь, какой там, у мостика, берег крутой.

Лида молча кивнула.

– Но я все понимаю и обязательно куплю аппарат для измерения давления.

– Зачем покупать? – Лида пожала плечами. – В аптеке стоит для всех. Садись и меряй, сколько хочешь. После выходных будешь туда ходить утром и вечером. А я табличку заведу, будем фиксировать все твои цифры.

Нельзя сказать, что Гату порадовала перспектива чьего-то наблюдения за собой – Алла Родионовна заставила дочь невзлюбить сторонний контроль. Но в предложении Лиды было зерно здравого смысла.

Согласившись и поблагодарив, Гата открыла на компьютере свою переписку с Сережей.

«дачитал», – было в новом сообщении.

В следующем:

«знаю таково как петухов сука»

И еще в одном:

«читал и прям видел как он тонет дастал всегда этого хтел»

А потом вдогонку:

«я бы дабавил что бы памучился и булькал пабольше»

Сначала она перечитала дважды, потому что продраться через большое количество ошибок и отсутствие знаков препинания было нелегко. Показалось странным, что мальчик, произведший впечатление домашнего и даже интеллигентного, так удивительно безграмотно писал. Может, это ради модного образа? Может, Коту Старку только так и полагается знать родной язык?

Но текст с нелепыми ошибками и мысли о Сереже развеялись пылью, едва Гата с неприятным холодком в животе отметила, что ее читатель писал ей о своих испытанных чувствах примерно тогда, когда она сидела на берегу, мокрая жертва напавшего шелеста.

6

По настоянию Лиды к концу рабочего дня Гата все-таки сходила в аптеку и замерила давление. Потрепанный посетителями аптеки аппарат попищал недовольно, но сработал с первого раза.

Цифры были немного повышенные, но все в пределах нормы – потому девушки списали это на волнение и напряженный день.

– Отдохни как следует, – строго велела Лида, когда они прощались перед пешеходным переходом напротив торгового центра.

– Отдохну, – улыбнулась Гата и пошла к остановке. Как раз вдали мелькнули желтые фары автобуса.

Это мог быть даже не ее автобус, но сейчас любой разговор с Лидой, в которой стали читаться хлопотливые намерения и назидания Аллы Родионовны, стал невыносим.

Автобус оказался ее, и не пришлось ждать на остановке, укоряя себя за малодушное бегство от Лиды.

Привычно протолкавшись в салон через пассажиров, которые встали прямо у дверей, Гата стукнула проездным по терминалу, отыскала местечко поспокойнее возле кресла женщины полноватой, но не выпирающей толстым боком в проход. На коленях женщина держала большую тряпичную сумку, из которой торчали пучки зеленого лука. Гата мысленно сказала этой женщине спасибо, что все это хозяйство не на проходе под ногами.

Автобус тащился по темной улице так лениво, словно его мотор и колеса устали за тяжелый день, и теперь только подстегивание водителя заставляют их хоть как-то работать. Через пару минут мерных покачиваний эта лень передалась Гате. Навалилась усталость – и как-то сразу стал оттягивать руку пакет, в котором лежала блузка, высохшая, но нестиранная; и ремень сумки стал врезаться в плечо, и телефон в ней будто резко потяжелее (часто казалось, что он так делает предупреждая о звонке Аллы Родионовны с очередным давящим разговором). Но нет, звонка не раздавалось.

Гата прикрыла глаза, сосредотачиваясь на том, как теплеет под ее ладонью поручень пассажирского сидения. В уши сквозь гул автобуса пробивались обрывки разговоров: в головной части салона кто-то с руганью искал по просьбе кондуктора мелкие деньги и грозился достать купюру в пять тысяч, чтобы он дальше посмотрел, как ему сдачу будут искать; девушка справа громко пересказывала подруге свой недавний телефонный разговор с другой подругой, разговор шел о разговоре с чьим-то молодым человеком.

– Сил моих больше нет, – прорезалось сзади, и Гата чуть обернулась.

Неподалеку, у крайних сидений в этой части салона, стояли две женщины возрастом разделившие сотню лет пополам.

– Леночка, бедная! В наших краях и так солнце не каждый год увидишь, – с нескрываемым возмущением говорила одна. – Раньше хоть надежда была в Египте погреться. А теперь мало того, что закрыта калитка, так еще и этот мерзавец каждую свободную минуту все бросает и мчится в глухомань с задрищенском?

– Это куда? – вяло поинтересовалась другая, та, что стояла к Гате широкой спиной.

– Да в Карелию какую-нибудь, или хуже, на Белое.

– Да уж. Там не погреешься.

– А сколько стоит эта вся его хрень! На машину бы уже хватило. Сколько я раз Лене говорила – продай ты это его барахло, купи себе машину. А она лишь отмахивается. Мне, родной матери, говорит – не лезь! А как не лезть, если я вижу, как она мучается? Месяц назад он сорвался куда-то в Новгородскую. Загрузился этими своими камерами и баллонами и укатил, в ус не дуя. На следующий день я заглядываю, у Леночки глаза красные. Говорит, не выспалась, кино якобы ночью смотрела. Врет, родной матери врет! Плакала она всю ночь. Думает, не вижу я, как у нее за этого мерзавца сердце болит. А я вижу. По глазам читаю – боится она, что он сгинет под водой со всеми своими фотоаппаратами, вспышками и… ох, я и не упомню уже чего еще.

– А кто бы ни волновался, Танюх. Человек не рыба, под водой всякое случиться может, – «широкая спина», кажется, даже зевнула.

– Я тебе так скажу – хоть бы и вправду случилось, хоть бы он хлебнул там, под этой водой. Припугался бы, да оставил бы это баловство с картинками. Снимает-снимает, а они даром никому не нужны, не продашь и выставку не устроишь, чтобы хоть не деньги, так имя. А еще лучше, – голос женщины притих, – чтоб он уже утонул, дурак. Леночке моей я такого мужа никогда не хотела. Эгоист и сволочь, каких поискать. Все только о себе. А как утонул бы, во вдовах я бы ее ненадолго оставила. Есть у меня на работе… развелся недавно…

Тут уж Гата не выдержала. От самого сердца прыгнул страх, тот самый, с которым ей довелось сегодня встретиться, когда вода сомкнулась над ее головой. И это страх выскочил искренним возмущением:

– Да что вы говорите! Как вам не стыдно такого зла желать! И ведь еще собственному родственнику!

Конечно, она не думала, что сейчас эти перечницы устыдятся, что задумаются о том, насколько отвратителен их разговор.

Теща человека, вся беда которого была в том, что он любил подводную фотосъемку, вмиг надулась от гнева, лицо ее зарумянилось, лоб покрылся испариной.

– Ты вообще кто такая, чтобы нос в мою семью совать?! Выискалась тоже!

– А что вы несете? Вы сами себя слышите? – не отступила Гата, но постаралась говорить ровно, впрочем, понимая, что сейчас ее не услышат.

– Нет, вы посмотрите на нее! Она мне еще указывать тут будет!

– Танюх, остынь, – неожиданно вступилась «широкая спина». – Чего-то тебя того. Не туда. Так-то не зря ж говорят, пожелаешь зла, против себя обернешь.

– Ах, ты за нее?! За эту пигалицу?! Я перед тобой всю душу нараспашку, а ты, подколодная…

Гата юркнула к дверям автобуса. Не хватало еще стоять рядом и впитывать эту бешеную агрессию, которая прошла, как лихая пуля, буквально у виска. Судя по всему, этой теще было все равно, кого ненавидеть и на ком срывать свою злость.

Она миновала нескольких пассажиров-зевак, с горящими любопытством глазами. Дыхание сбилось от волнения, скандал этих теток напугал Гату. Он гремел позади, тянул оглушительные крики по всему автобусу. Гата готова была покинуть автобус вне зависимости, нужно ей самой выходить или не нужно. Но дождалась своей остановки. Поддаваться точно не нужно.

Выскочив на темный проспект, на свежем воздухе она остановилась, выровняла сбившееся дыхание. Прошептала несколько раз «Я спокойна, я спокойна».

Но спокойной не стала. В мысли вместе с этим скандалом попал червячок: в прозвучавшие хоть и не в ее адрес слова «пожелаешь зла, против себя обернешь» сама вселенная будто собрала ее последние дни. Дни, неприятности в которых начались именно с ее глупого порыва, с ее дурного черного желания. И сегодня оно, это желание – что скрывать и отнекиваться – обернулось ведь!