Текст книги "Искатель, 2000 №8"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Анатолий Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

«Слава Аллаху, опять похож на человека!» – твердила каждый вечер Патимат, когда сын возвращался с работы.

Он снова был весел и общителен и на получку за май, выданную только сейчас, купил «Ледяной дом» Лажечникова, изданный в прошлом веке. И две ночи провел за чтением, с трепетом перелистывая пожелтевшие страницы.

Аида не могла нарадоваться на дело рук своих, она вновь обрела брата, прежнего Родьку. И на радостях сообщила ему, что они в скором времени переедут в Москву и там он сможет заниматься частной практикой. Она сама профинансирует аренду и ремонт психиатрического кабинета и купит брату лицензию.

Родион холодно поблагодарил сестру, но она не обиделась, ведь Родька любил Питер не меньше, чем она, и его прежде всего огорчил грядущий переезд.

Они сидели в комнате под массивным распятием, с позолотой, сделанным в Германии в восемнадцатом столетии, и у Христа было суровое, арийское выражение лица.

– На днях мне приснился сон, и он никак не выходит из головы, – поделилась она с братом. – Дело было зимой. Мы шли по Невскому с Иваном. Вьюжило. Довольно сильная метель, а проспект абсолютно пуст. Я сказала, что хочу помолиться, и мы как раз дошли до храма Святой Екатерины. Иван ответил, что подождет меня на улице. Мое желание помолиться было огромно, и я совсем не подумала о том, что ему придется ждать меня на холоде. В костеле оказалось несколько прихожан, хотя месса не служилась. По всей видимости, они просто грелись. И тут я заметила на себе их взгляды. Люди смотрели на меня с осуждением и даже с ненавистью. Я не могла понять в чем дело, пока не обратила внимание на свои ноги. Я была в белых валенках и в огромных галошах. Они были настолько велики, что я в них передвигалась, как на лыжах. Мне сделалось невыносимо стыдно. Не знаю, испытывала ли я когда-нибудь что-то подобное? Стыд причинял мне физическую боль. Священник указал пальцем на дверь. Он тоже меня презирал и ненавидел. А вот статуя мадонны за его спиной… Лицо девы Марии вдруг ожило. Она улыбнулась мне и даже подмигнула. Ведь я пришла не к нему, а к Ней. Пришла помолиться… – В этом месте Аида умолкла. Она опустила одну несущественную деталь. Во сне у девы Марии было лицо погибшей барменши.

– Это все? – поинтересовался Родион.

– Пожалуй.

– Тогда нет ничего проще. Галоши – это ключ к разгадке сна. Как известно, галоши делаются из резины, и их надевают на валенки. В твоем сне галоши – это только символ. Наш мозг любит нам подбрасывать символы, заменители подлинных предметов, вызывающих у нас тревогу. В данном случае, галоши – это презервативы. Они тоже резиновые и тоже надеваются. По всей видимости, вы с Иваном пользовались презервативами, а католическая церковь осуждает подобные вещи. Поэтому прихожане и священник в костеле смотрели на тебя с осуждением, и ты испытывала стыд именно из-за галош. Сон вызван страхом. Страх не иметь детей. И вот ты уже пожалела об Иване, оставшемся на холоде. И не случайно ты идешь молиться Мадонне. У кого еще просить о ребенке? Дева Мария часто изображается с младенцем на руках.

– В моем сне она была без младенца…

– Не важно. Вот, собственно, и все. Наверно, пора уже подумать о потомстве… – Он вдруг сделался грустным и очень уставшим.

– Родька, ты прямо как Фрейд! Тебе действительно надо кончать бороться с наркоманами и браться за психоанализ. Это твое призвание. Конечно, бабушка растолковала бы все по-своему, но ты, как никогда, оказался близок к истине.

– Наверно, ты делала аборт, – произнес он в задумчивости, но тут же спохватился: – Извини! Просто психоанализ очень похож на детектив, ужасно увлекателен и требует дальнейшего расследования. Я пойду к себе, ладно?

Она пожелала брату счастливых сновидений и поцеловала его в лоб.

В своей комнате Родион первым делом поставил кассету с «Нирваной». Сел за круглый, письменный стол из дуба, купленный Аидой на Рождество для любимого брата. Попробовал начеркать на листе бумаги несколько слов по-немецки, но язык, который учил в школе и в институте оказался забыт. Полез в шкаф за русско-немецким словарем.

Когда учился в Алма-Ате не любил писать писем, а посылал каждый месяц родителям открытки, исписанные мелким, неразборчивым почерком, который могла расшифровать лишь маленькая Аида. Открытки получались преглупейшего содержания: сдал такой-то зачет, купил себе кроссовки, записался в такую-то секцию и так далее. Патимат гордилась сыном, а папаша неплохо «доился», посылал студенту деньги, и Родион их обычно проматывал за один день с друзьями в кабаке. Однажды он написал, что у него не ладится с языком, и он никак не может сдать зачет строгому, придирчивому преподавателю. Аида училась в третьем классе обыкновенной школы. В классе у них было двенадцать немцев, и когда у всех заканчивались занятия, они оставались еще на один урок, под названием «Родная речь».

– Я тоже хочу остаться, – заявила она как-то классной руководительнице.

– Тебе не положено.

– Почему?

– Потому что они – немцы, а ты – русская.

– Я останусь, – твердо решила девочка, и та почему-то не посмела ей возразить, только пожала плечами.

Немцы смотрели на нее, как на заблудшую овечку, примкнувшую к стаду благородных антилоп. Учительница немецкого спросила:

– Ты – новенькая?

– Нет, я учусь в этом классе, меня зовут Аида Петрова.

– У тебя мама – немка?

– Нет, я просто хочу послушать.

– Что послушать?

– Вашу родную речь…

Класс взорвался смехом, но учительница подняла руку вверх, и снова установилась тишина.

– В пятом классе у вас будет предмет «Иностранный язык», и ты сможешь выбрать немецкий, – здраво рассудила она.

– Я просто хочу послушать.

Строгие, холодные глаза учительницы встретились с пылающим взглядом девочки, и учительница, славившаяся своей несгибаемостью и бескомпромиссностью, ухмыльнувшись, произнесла:

– Что ж, послушай…

Она «послушала» два урока. Откопала в кладовке старые учебники немецкого, по которым учился Родион. И на третьем уроке подняла руку.

Больше над ней никто не смеялся.

Приехавшему на зимние каникулы Родиону она заявила, что будет с ним общаться исключительно по-немецки, и пусть он только попробует не сдать зачет.

Каждый день девятилетняя Аида усаживала за уроки своего девятнадцатилетнего братца. Они читали вслух книги, которыми с ней делились сверстники из немецкой группы. Обалдевший Родя без конца повторял:

– Во время войны ты была бы разведчицей. Наверно, готовишься в шпионки, а?

Зачет он благополучно сдал и прислал из Алма-Аты ей в подарок «Фауста» на немецком, роскошно изданного в конце прошлого столетия. Книгу купил на папины деньги.

И сейчас, с помощью словаря, он пытался написать Аиде письмо своим мелким, неразборчивым почерком.

«Я жил иллюзиями, а наше время этого не прощает… Я родился в другой стране и в другую эпоху и до сих пор не приспособился к переменам… Я долго учился в институте, а потом долго переучивался, и все это было бесполезно. Как врач, я не многим помог, а последний год работы в наркологической клинике показал всю мою некомпетентность и даже беспомощность. Поэтому моя частная практика, да еще в Москве, – это всего лишь новая иллюзия. Я чувствую себя лишним, ненужным… Иногда мне удавалось скрыться от действительности за чтением книг. Это были самые счастливые, самые полноценные минуты моей жизни. Боже мой, сколько удовольствия мне доставили Гоголь и Достоевский, Диккенс и Пруст, Цао Сюэцинь и Шолом-Алейхем! Но и книги – это тоже иллюзия, но это, наверно, к лучшему. Что я передал бы своим детям? Беспомощность, бесполезность или, может быть, иллюзии?.. Ты всегда презирала слабых людей. Но почему-то много и долго возилась со мной. Однажды я предал тебя и, возможно, способен на новое предательство… Ты правильно сделала, что убила Алену. Таким, как мы, не стоит»…

Родион не дописал фразы.

Внизу: «Извини за плохую немецкую орфографию, я ведь все-таки не вундеркинд. Твой любящий брат».

Еще ниже по-русски: «Мама, если можешь, прости».

Он достал из шкафа цветастый галстук, тоже подаренный сестрой, но так ни разу и не одеванный. Никогда не следил за своим гардеробом. Оболочка – ничто, но кое-что все же пригодилось. Включил старинную люстру. Ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужен был источник света!

Некоторое время стоял в оцепенении, смотрел, как ко-лышатся хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф.

На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.

Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то, что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей маленькой дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась.

В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и от бессонницы переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: «Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!» И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: «Конечно, я тебя на брошу, дочка».

Они несколько раз ходили в мечеть. И там, в специально отведенном для женщин месте, стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву.

3

В сентябре зарядили дожди. Аида часами просиживала с Марком в какой-нибудь забегаловке – пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве.

С Майрингом ей всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие ей казалось необходимым. «Ты совсем не похож на Родиона, – сказала она как-то, – но я хотела бы иметь такого брата». – «Ты его имеешь…»

Теперь их любимым местом стала пивнушка на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк в связи с беспробудным пьянством перестал пользоваться услугами своего автомобиля. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.

Тихими, укромными вечерами в пивнушке они рассказывали друг другу истории своей жизни и пытались все привести к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими, полурелигиозными воззрениями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужого, гнилого рта, а дальше – забвение, помойка. Аида позволила себе расслабиться и призналась, что в ее молодое красивое тело переселилась душа прабабушки. Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула.

В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешила всякая глупость. В основном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. «Я люблю Нестерова, Борисова-Мусатова, Врубеля, Кустодиева», – говорил он. Аида качала головой. «Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев». В конце концов они никуда не шли, а снова и снова заказывали пиво и водку.

Как-то к ним подсела молоденькая девушка, светлоглазая блондинка с мягкими чертами лица и заговорила с Аидой по-литовски. «Вам привет из Каунаса», – сказала она. «У меня там нет родственников», – возразила Аида. «Зато есть друзья, которые помнят о вас». – «Как вы меня нашли?» – «Я узнала вас по фотографиям». И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедеминас в «Амбассадоре» был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. «Сколько хотите за эти снимки?» – спросила она девушку. «Ну, что вы! – сыграла смущение та. – Это подарок от Гедеминаса. Он хочет с вами встретиться». – «Где и когда?» – «На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице «Прибалтийская». В какое время вам лучше позвонить?» – «Во втором часу ночи».

Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и появилась. На утро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушку, и что та ей передала какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке.

– Пора нам трезветь, – здраво рассудил Майринг, когда они снова встретились в пивнушке на Васильевском. – Нечаев тебе не звонил?

– Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу. Да и о чем нам говорить?

– Значит, не звонил…

– Он знает про Родиона, но что-то уж больно деликатничает. Мне наперед известны все его разговоры. Папа прежде всего обвинит меня в смерти мамы. У нее было слабое сердце, ей иногда вызывали «неотложку», а я, несмотря на это, взяла и сбежала из дому. А почему у нее было слабое сердце? Кто сделал ее жизнь такой невыносимой? Конечно, проще всего на кого-то свалить!

– Как Патимат с твоим отцом?

– Нормально. Моя мачеха – удивительный человек. До сих пор любит отца и всех его детей считает своими. Сказала на днях, что Дуняша плохо одета, и я могла бы позаботиться о сестренке. Да какая она мне сестренка?! Я и папа-шу-то никогда не считала родным!

– А Родион? Родиона ты любила. Не будешь ведь отрицать? А как он гордился тобой! Нам, студентам, все уши прожужжал, мы над ним даже посмеивались.

– Ладно, не береди, – попросила она, – а возьми лучше водки и пива…

Они снова напились и снова пустились в рассуждения о смысле жизни, не находя никакого смысла ни в жизни, ни в рассуждениях о ней…

Домой она вернулась раньше обычного. И Патимат, и отец еще сидели на кухне. Мачеха по-восточному суетилась вокруг мужчины, не смея утомить его бабской болтовней.

– Они на днях уедут, – сообщила она Аиде и добавила шепотом. – Поговори с отцом. Он ведь к тебе приехал.

Игорь Дмитриевич, разменяв шестой десяток, начал сутулиться, а раньше гордился своей офицерской выправкой. В армию его забрали с факультета журналистики, и он долгое время был военным корреспондентом. Потом стал редактором военной газеты в Дагестане. Там-то и встретил Патимат. И там же родился Родька.

Семь лет продолжалась безоблачная кавказская жизнь, пока он не получил сообщение о смерти мамы. Пришлось оставить военную службу и возвращаться в Казахстан, где осталась престарелая бабушка.

И опять все сначала. От рядового журналиста до редактора местной газеты.

Мать Аиды была обыкновенным корректором, тихой, скромной, малоприметной девушкой, но каким-то образом сумевшей завладеть сердцем своего начальника.

Игорь Дмитриевич сильно сдал, черты лица заострились, вечный ежик волос стал серебряным.

– Проголодалась, дочка? – сделал он шаг навстречу. Разговор у них никак не получался. – Поздно ты с работы возвращаешься.

Он интересовался у Патимат, чем занимается Аида, но той удавалось уйти от ответа на столь щекотливый вопрос.

– Бывало я тоже так задержусь в редакции, а твоя мама меня потом ругает. Очень она нервничала, когда я задерживался. Думала, изменяю. А тебя пока некому ругать.

– Ты сильно переживаешь на этот счет? – Аида сидела к отцу в профиль и следила за тем, как суетится мачеха, подогревая пирог и заваривая чай.

– Наверно, опасно для девушки возвращаться так поздно? Я слышал, в Питере сильная преступность.

– Да, папа, сильная.

– Вот видишь. Я буду переживать за тебя, когда уеду. Может, стоит сменить работу?

– Я подумаю.

– А кем ты работаешь, если не секрет?

– Секрет.

Игорь Дмитриевич опустил голову. Родная дочь давала ему понять, что он зря приехал, что здесь он никому не нужен и что нельзя склеить то, чего нет и никогда не было.

– Когда ты уезжаешь? – спросила дочь.

– Завтра суббота? Думаю., на понедельник взять билет на поезд. Дуняша просится домой, к маме.

– Зачем ты ей дал такое имя?

– Я ведь тебя хотел назвать Дуняшей, чтобы как у Достоевского Родион и Дуняша. Да бабушка не позволила. Она тебя с колыбели приветила. Моя кровушка, сказала, цыганская. А значит, Аида. И когда ты убежала из дому, бабушка радовалась. Нечего ей тут плесневеть, говорила, ей другая жизнь предначертана. А матушка твоя не выдержала, померла, царство ей небесное. – Отец перекрестился. – Я ведь в церковь на старости лет ходить стал. Пост соблюдаю, в грехах каюсь. Родька-то не крещеный был, вот и полез в петлю!..

– Шел бы ты спать! – резко оборвала его Аида. – Уже поздно.

– Иду, Аидушка, иду, – притворился он херувимом, – а то развоевался на ночь глядя…

Утром она любила понежиться в постели. Обычно дожидалась, когда отец с Дуняшей уедут на экскурсию или пойдут в музей, и только тогда вставала.

Сегодня она услышала, как Патимат с болью в голосе высказывает бывшему мужу: «Где у тебя голова? Привез ребенка в одних сандалях! Куда? В Петербург, осенью! В шерстяной кофточке по дождю! Она за ночь не успевает высохнуть! А девочка уже кашляет!»

Аида соскочила и пошла умываться.

– Отец, отдыхай! – бросила она на ходу, не посмотрев в его сторону. – Сегодня я гуляю с сестренкой.

– У тебя выходной, дочка? – обрадовался Игорь Дмитриевич и, не получив ответа, обратился к шестилетней девочке: – Слышала, сегодня ты будешь гулять с сестрой!

Дуняша что-то испуганно пролепетала, но за шумом воды Аида не расслышала.

У сестренки были густые каштановые волосы и большие светло-серые глаза. А вот одежка действительно никуда не годилась. Шерстяная кофточка, изъеденная молью, была раза в три старше девочки.

– Признавайся, от кого получила в наследство? – выпытывала Аида.

– От Ромы.

– Рома – это кто?

– Мой старший брат.

– У тебя есть родной брат?

– Нет, не родной. У него другой папа.

«История повторяется», – подумала Аида.

Она никогда не интересовалась магазинами детской одежды и пошла наобум, в первый попавшийся. Он оказался дорогим и вокруг были одни иностранцы, но цены Аиду мало волновали. Она одела Дуняшу с ног до головы, прикупив еще пеструю шубку на искусственном меху, пару платьев и кучу мягких игрушек. А каждую старую вещь, вплоть до трусиков, заставляла девочку выбрасывать в урну. Процедура, окрещенная Аидой «Смерть обноскам!», доставила удовольствие обеим.

Замкнутая Дуняша поначалу только пыхтела и удивленно выкатывала глаза, а под конец развеселилась. Особенную радость ей доставили игрушки и шубка, такая яркая и приятная на ощупь. Она вертелась в ней перед зеркалом, пока Аида расплачивалась с кассиром, и проходившие мимо молодые французы на миг останавливались, и один из них сказал другому примерно следующее: «Вот еще одна кокетка, из-за которой мы погибнем».

«Французы, как всегда, в своем репертуаре», – ухмыльнулась про себя Аида, а Дуняша захихикала.

– Что тебя насмешило?

– Дядя сказал… – И она прошептала сестре на ухо смешное слово.

Французское слово «пердю» – «погибший» – звучит довольно курьезно для русского уха.

– А что он еще сказал? Сможешь повторить?

– Так не по-нашему…

– А ты не по-нашему повтори!

Дуняша на секунду задумалась, а потом с застенчивой улыбкой выдала. Ее «каляка-маляка» смутно напоминала случайно оброненную французскую фразу.

– Заработала мусс и мороженое! – подвела итог Аида.

По дороге в «Кошкин дом» она размышляла: «А что здесь, собственно, необычного? Ведь Дуняша тоже правнучка старой Аиды. Надо сказать отцу, чтобы отдали ее в специальную школу. – И тут же спохватилась: – Господи, да какая может быть школа в этой дыре! Да и денег у него нет на обучение дочери!»

Размышляя о будущем сестренки, она расслабилась и совсем забыла о контроле. А между тем на углу Литейного ее уже поджидал вместительный «Шевроле» с затемненными окнами, и трое молодых людей в одинаковых серых костюмах у входа в кафе многозначительно переглядывались друг с другом.

– Инга! – окликнули ее.

Она держала в обеих руках огромные пакеты с покупками, да еще Дуняша крепко вцепилась в запястье. Более дурацкой ситуации нельзя было себе представить.

Парни окружили их, встав вплотную, чтобы не мешать прохожим фланировать по Литейному.

– Вас хочет видеть Юрий Анатольевич.

– Прямо сейчас? Дайте мне хотя бы отвести девочку домой. Тут совсем рядом.

– Садитесь в машину!

Это было приказано жестким, не терпящим компромиссов, голосом, и Аида решила уступить. Она вдруг поняла, что крохотное существо, прижавшееся к ней, девочка, которую еще вчера она не признавала своей сестрой, сегодня ей не безразлична. Теперь она видела в Дуняше частичку старой Аиды, и потому готова была стоять за нее на смерть.

Парни держались с достоинством. Не перемолвились ни словом, усаживая их в автомобиль и укладывая покупки в багажник. Дуняша тоже держалась молодцом. Ни о чем не спрашивала, не хныкала, а смотрела на происходящее глазами взрослого человека.

Первой нарушила молчание Аида, когда на Невском «Шевроле» завернул не в сторону Фонтанки, а к площади Восстания.

– А куда вы нас везете?

– Господин Нечаев ждет вас в загородном доме, – коротко ответили ей.

По спине прошелся холодок. В загородном доме Нечаева ее уже один раз расстреляли, без скидок на возраст и на талант. Без всяких скидок. Приговорили, не выслушав речь защитника. Не дали даже выйти из машины. Игра, в которую она играет, не предполагает скидок. И никто не будет брать в расчет маленькую девочку, ее обновки, ее мягкие игрушки. Какое им дело до всего этого? Они все трясутся лишь за собственные задницы и за собственных детей, за их обновки, за их мягкие игрушки.

Девушка ничем не выказала своих дурных предчувствий и принялась показывать Дуняше достопримечательности Санкт-Петербурга. А когда достопримечательности кончились и начались серые жилые кварталы окраин города, сестренка неожиданно призналась:

– Папа привез меня сюда, чтобы оставить насовсем…

– А как же твоя мама?

– Мама давно уже не живет с нами. Она ушла вместе с Ромкой, к Ромкиному папе.

– Вот как! – Ей вдруг стало смешно, но это был смех висельника, и парни с тревогой смотрели на девушку.

– Папа сказал, что ты богатая, и мне будет у тебя хорошо, – продолжала Дуняша. – И он хотел, чтобы мы подружились. А я думала ты злая-презлая и дружить со мной не захочешь.

– Ты зря так думала, – обняла сестренку Аида. – Вот мы и дружим, правда?

Вскоре девочка задремала, положив ей голову на колени.

Дом Нечаева Аида узнала издалека, хотя вокруг стояли дома не менее броские. У дома сохранился первозданный вид, и внешняя запущенность его только украшала.

Перед ними открылись ворота, и «Шевроле» въехал на территорию дачи.

Нотариус стоял на крыльце с женой, и это обстоятельство порадовало Аиду. Она взяла спящую девочку на руки, И Соня выбежала ей навстречу.

– Я позабочусь о вашей девочке, Инга. – Она протянула к малышке руки.

Аида почувствовала, как пальцы Сони протискивают ей в ладонь клочок бумаги. Она зажала ее в кулаке и передала сестренку жене нотариуса.

Дуняша тут же открыла глаза и капризно пролепетала:

– Я хочу с тобой…

– Поспи немного, а я поговорю с дядей.

«Дядя» был настроен вполне дружелюбно, он улыбался и старался не показывать своего страха, но Аида чувствовала, что нотариус ее боится. Шоу в «Амбассадоре» не прошло для него даром.

– Где у вас туалет? – вместо приветствия спросила она.

– Где ваш акцент, дорогая Инга? – в свою очередь удивился он.

– Без акцента вы меня не пустите пописать? Или боитесь, что убегу? Надеюсь, ваши охранники не будут меня сопровождать?

В туалете она первым делом прочитала записку от Софьи: «Если вас спросят о Марке, прикиньтесь, что вы его любовница», После чего порвала ее на мелкие клочки и утопила в унитазе.

С одной стороны как-то обнадеживало то обстоятельство, что в этом зверином логове у нее теперь есть союзница, с другой – настораживало, что Марк до такой степени откровенен с женой нотариуса.

Разговор с Нечаевым состоялся тет-а-тет. Отсутствие Борзого вселяло в нее уверенность, отсутствие Гедеминаса – тревогу. Она не забыла, как Нечаев жаловался ей на своего литовского коллегу. Она даже заработала на их недружелюбных отношениях, о чем нотариус так ни разу и не вспомнил. Видно, десять тысяч для него не деньги, а отношения с литовцем так и не улучшились.

– Надеюсь, вы не очень обиделись на моих ребят? Они обошлись с вами вежливо?

– Они не дали мне отвезти домой маленькую сестренку, и это я рассматриваю, как угрозу с вашей стороны.

– Напрасно, дорогая Инга. Я вовсе не собирался вам угрожать. Наоборот, все предпринято в целях вашей безопасности. Не смейтесь! Так оно и есть! У меня появилась информация, что сегодня в город приехали люди Борзого, и именно по вашу душу.

– Что же вы так печетесь обо мне? Могли бы просто предупредить по телефону, если моя судьба вам не безразлична.

– О, милая моя! С недавних пор вы у нас на первых ролях! Хотите верьте, хотите нет, но от вашей судьбы, как вы изволили выразиться, теперь зависит и моя судьба. Вы, сами того не сознавая, замешаны в высокую политику. Борзому выгодно поссорить меня с Гедеминасом, и поэтому он жаждет вашей смерти. И нигде-нибудь, а в Петербурге. Чтобы потом все свалить на меня. Поэтому отныне я буду вас беречь, как зеницу ока.

– Почему вы, а не Гедеминас?

– Он далеко.

Нечаев не упомянул об ожидающемся визите Гедеминаса в Питер. Или ничего об этом не знал, или специально скрыл от нее.

– Вам придется немного пожить в этом доме.

– Сколько?

– Может, неделю, а, может, две. Все будет зависеть от обстоятельств.

– Я не люблю зависеть от обстоятельств, я привыкла подчинять обстоятельства себе.

– Ну, милая моя, я насмотрелся на ваши художества!

– На мои? Я только оборонялась.

– Будем считать, что Дон поступил не умно, за что сам и поплатился. Но вы все забываете, что в городе Петербурге, впрочем, как и в других городах России, еще существует милиция. И художества могут выйти боком. Мне стоило большого труда уладить последствия вашего шоу в «Амбассадоре». Я уж не говорю о деньгах! Поэтому не будем подчинять себе обстоятельства, как вы изволили выразиться, а будем жить мирно и спокойно…

– В этом доме?

– Я же сказал недельку, от силы – две.

– Вы думаете, я смогу здесь жить спокойно? Здесь, где расстреляли мою подругу!

– Ах, вот вы о чем! – Нотариус достал из кармана брюк носовой платок и протер им вспотевшую лысину. – Инга, я должен принести вам свои соболезнования, но я тут совсем не при чем. Вы прекрасно знаете, что я в это время находился в Испании. Здесь жил Борзой. Он и раньше приезжал ко мне в гости, а тут они решили пойти на мировую с Донатасом. Я не мог ему отказать. В общем, Донатас распорядился вашей жизнью. Это было одно из условий их договора. Если бы я знал, что они затеяли на моей даче! В смерти вашей подруги повинны только Дон и Борзой. Я бы никогда в этом не принял участия.

– Где трупы?

Нечаев поморщился, будто трупный запах в этот миг ударил ему в нос.

– Трупы – это улика, дорогая Инга. И об этом никто не расскажет. Я понятия не имею, где их закопали. Надеюсь, не на моем участке. Хотя от Дона и от Борзого можно ждать любой подлости.

– Какая роль сейчас отводится Гедеминасу? – Незаметно для себя Аида увлеклась допросом.

– Большая. Вы ему здорово подсобили. Парню просто повезло. У них с Доном давняя вражда. А вы взяли и убрали Дона с его пути.

– Значит, он мне должен кругленькую сумму? – сообразила она. – Я не люблю убивать бесплатно.

– Если так рассуждать, то мы вам все должны, и Борзой в том числе. Не представляете, чего нам стоило сесть вчетвером за стол переговоров. Донатас был вредным мужиком. И очень жадным. Я долго уговаривал его пойти на этот договор.

– И что теперь?

– Да, все то же самое. Снова вражда.

– У Гедеминаса оказался самый жирный кусок? – догадалась девушка. – И все, благодаря моим стараниям? И вы хотите заставить его поделиться с вами, так? И поэтому взяли меня в заложницы? На этой неделе вы снова сядете за стол переговоров. Уже втроем. И, наверно, не в «Амбассадоре». И там вы разыграете меня в вашей грязной игре. И если Гедеминас не согласится на ваши условия, меня закопают рядом с моей подругой.

– Я просто потрясен вашей фантазией! – Теперь он вытирал носовым платком не только лысину, но лицо и шею, а между тем в гостиной, где они сидели за рюмкой коньяка, вовсе не было душно. – Тяжело говорить, когда тебе не верят.

– Ничего не говорите больше. Я согласна подождать, но только держите меня в курсе ваших переговоров, черт возьми! Я не желаю оказаться в ловушке без предупреждения, как устроил мне Дотанас. Это слишком нервирует меня.

– Обещаю поставить вас в известность о любых изменениях в наших судьбах. – Он произнес это, скривив рот. – А теперь и мне позвольте задать вам вопрос. Давно ли вы знакомы с человеком по имени Марк Майринг?

– О, это вопрос сугубо личный!

– Разве?

– Еще бы! Вы спрашиваете меня о моем любовнике, а ведь он человек женатый, и разглашение тайны не желательно для нас обоих.

– Надо же! Как повезло этому Майрингу!

– Это говорите мне вы? А я думала вы равнодушны к женскому полу! – Аида позволила себе расхохотаться.

– А я думал, что вы равнодушны к мужскому, – ответил он ей тем же.

– Может, выпьем за однополую любовь? – кокетливо подмигнула она.

– Не морочьте мне голову! Я вас конкретно спросил, давно ли вы знакомы с Майрингом?

– Недавно. Он когда-то учился в одном институте с моим братом. И мой брат всегда высоко ценил его как врача.

– Как врача? Да он всего лишь навсего аптекарь.

– Фармацевт, – поправила Аида. – Так это бизнес. Вы ведь тоже бизнесмен, а не нотариус.

– И в какой же области он врач?

– Гинеколог.

– Умеют же устроиться некоторые! – сострил Нечаев. – А теперь ответьте, что нужно вашему любовнику, аптекарю-гинекологу, от моей супруги?

– Оп-ля! Я что вам, маг-прорицатель или машина для ответов на все вопросы? Спросите у своей супруги.

– Спрашивал. Она говорит, что не знает такого. А у меня имеется вот что. Думаю вам, как любовнице Майринга, будет любопытно взглянуть.

Он протянул ей фотоснимок, на котором был изображен дом на Фонтанке. На балконе стояли Марк и Софья. Оба курили. Сбоку высвечивалась дата и время. Снимок сделан на прошлой неделе в тринадцать часов пятнадцать минут. Обеденный перерыв в нотариальной конторе.

– Их засняли с реки? – сообразила она.

– По всей видимости, с проплывавшего мимо катера. А потом снимок увеличили. Или пользовались специальной фотокамерой.

– Вы так говорите, будто не знаете фотографа.

– Так и есть. Я никого не нанимал следить за моей женой. Снимок принес доброжелатель, и я купил его.