Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.6"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 51 страниц)

Мишель де Труа не стал обыскивать Регину. Он сделал иное.

Когда они подошли к борту и матросы уже спустились вниз, он вынул из кармана небольшой прибор с дрожащей стрелкой и сказал:

– Это компас. От него может зависеть ваша жизнь. Потому что его стрелка указывает на север, а вам туда и плыть. Иначе можно погибнуть, заблудившись в просторах океана.

– Спасибо, – сказала Регина, протягивая руку.

– Не бесплатно, – ответил благородный романтик Мишель де Труа. – Даже мое благородство знает пределы.

– Откуда у меня…

– Я знаю, что вы не зря так долго собирались. И раз ваших драгоценностей не отыскали в первый день, они у вас.

Тогда Регина запустила изящные пальчики в пропасть между грудями и вытащила оттуда золотой перстень с изумрудом.

– Спасибо, – сказал Мишель, не отрывая взгляда от прелестей Регины.

– Только без этого! Придите в себя, офицер! – крикнула на него миссис Уиттли.

Мишель словно проснулся и ответил, надевая перстень на мизинец:

– Вы совершенно правы, мадам!

Матросы оттолкнулись веслами от «Глории».

Сверху на них смотрели менее удачливые, а может, и более робкие товарищи.

Отгребя от «Глории» на сто ярдов, Дейвис поднял на невысокой мачте парус, и ветер позволил матросам убрать весла.

Так началось путешествие двух молодых женщин по Бенгальскому заливу.

Глава 6
СПАСТИСЬ, ЧТОБЫ ПОГИБНУТЬ

Как объявил Регине Мишель де Труа, а с его мнением был согласен и Дейвис, третий раз попавший в Индийский океан, Регина убежала от корсаров чуть ли не в центре Индийского океана, на экваторе. К востоку лежали Мальдивские острова – полоска атоллов, к северу почти на таком же расстоянии лежал остров Цейлон, а до Калькутты или Рангуна надо было плыть почти полторы тысячи миль к северо-востоку. Так что самым разумным было держать курс на север, тогда обязательно выплывешь к южной оконечности Цейлона, хотя на месте беглянок Мишель де Труа остался бы дрейфовать у входа в громадный Бенгальский залив в расчете на встречу с торговым кораблем, который доставит их в Индию. Правда, еще неизвестно, что за торговый или не торговый корабль им попадется.

Возможно, окажись на месте Регины Уиттли какая-нибудь обыкновенная женщина, она бы смирилась со своей горькой участью и прибыла бы, опозоренная, в порт Сен-Дени на Реюньоне, где коротала бы месяц за месяцем, пока прибудет выкуп. Не исключено, что к тому моменту ее репутация была бы погублена настолько, что мистер Уиттли-младший вынужден был бы отказаться от такой жены и отослать ее с позором в Англию, потребовав развода из-за развратного ее поведения и сэкономив выкуп. С него бы сталось.

Но Регина все же была женщиной необыкновенной и решила, что для нее остался лишь один почетный выход – рискуя всем, даже жизнью, пытаясь пересечь в скорлупе просторы океана, первой добраться до Рангуна и обогнать любые неблагоприятные вести. А если потом, после возвращения Блекберри и других пленников, кто-то посмеет наушничать мистеру Уиттли, будет поздно – она-то уж сможет подготовить почву, вернее, яму для любого разносчика клеветы.

Дороти оказалась под стать своей хозяйке, потому что по молодости лет она не могла представить себе, что пускается в смертельно опасное путешествие. А матросы – Дейвис и молодой кокни Генри Боул – были лишены воображения, но не желали сидеть в грязном трюме пленниками, с которыми завтра могут сделать все, что угодно, даже продать в рабство арабам – всем известно о таких случаях. Они были матросами, морскими людьми, и жизнь в шлюпке и даже смерть в океане их не так пугали, как неизвестность и бессилие.

Так что четверка, взявшая курс на север, была подобрана судьбой вполне удачно. Впрочем, сами путешественники об этом не догадывались.

С первых же минут лодка была поделена пополам. Задняя половина досталась матросам, так как там находился руль и оттуда управляли парусом. Парус и был стенкой.

Будущим историкам этого беспримерного плавания любопытно было бы узнать, с какими словами обратилась миссис Уиттли к своей служанке после того, как они оказались в шлюпке и отплыли на безопасное расстояние от «Глории». Читатель мог бы предположить, что Регина расплакалась от такого благополучного завершения ее бедствий или обняла свою страдающую горничную, а ныне – подругу по несчастью…

Ничего подобного. Придя в себя и почувствовав облегчение, миссис Уиттли с отвращением произнесла:

– Как ты посмела надеть мое лучшее платье!

Дороти даже не сразу сообразила, в чем состоит ее преступление, но потом, кинув взгляд на свое, не очень чистое, измятое платье, вспомнила, как в спешке одевалась в каюте госпожи, когда в дверь скребся доктор Стренгл, и даже не заметила, какое платье натянула. Да и потом, сообразив, что вместо своего, скромного, серого, надела господское, шелковое, сшитое по парижской моде из розового муслина, она не придала этому значения. А с тех пор у Дороти не было возможности снова попасть в каюту, чтобы еще раз переодеться.

Так как Дороти не смогла отыскать слов, чтобы оправдаться, Регина еще более рассердилась и сообщила, что прикажет запороть девушку, как только они приплывут на место.

– Тогда я, может быть, лучше прыгну в воду? – спросила Дороти. Она была задета несправедливыми упреками госпожи, но на самом деле топиться не собиралась.

– Ах, оставь! – воскликнула Регина. – Я почти неделю угрожала им, что утоплюсь. Главное, чтобы тебе поверили. А я тебе не верю. Так что делай, как считаешь нужным.

Дороти поднялась. Она посмотрела на «Глорию», которая еще была видна на горизонте. «И зачем, – подумала она, – я согласилась покинуть этот корабль и доброго доктора Стренгла?»

– Платье сними, – приказала Регина, вовсе не проникаясь жалостью к девушке, которую толкала к самоубийству. А ведь недавно она шла на любой скандал, чтобы отправиться в путь с горничной.

– Я такая молодая и красивая, – сказала Дороти, – меня грех топить. Потому что некому будет стирать для госпожи, некому будет взбивать ей постель и прикрывать ее своими юбками, когда она присядет на корме, чтобы справить свои надобности…

– Хамка! – завопила госпожа. – А ну, сейчас же за борт!

Дороти поставила ногу на борт. Шлюпка несколько накренилась, и Дейвис с кормы прикрикнул:

– Женщины, а ну, прекратить базар! Вы мне шлюпку опрокинете.

Не обращая внимания на его слова, Дороти сделала движение, чтобы снять платье, для чего руками крест-накрест подхватила юбку за подол и потянула кверху.

– И не вздумай! – воскликнула перепугавшаяся потерять свою главную собственность Регина. – Лучше постираешь платье! Я за него шестнадцать гиней заплатила. Тебе таких денег сроду не видать.

– Так топиться или не топиться?

– Знаешь что, – спокойнее, но злее ответила госпожа, – я сама умею устраивать спектакли. И я знаю, что ты не собиралась топиться, а только хотела меня позлить. Учти, я тебя еще накажу. Но пока ты мне нужна, и я тебя люблю. Может быть, я тебя люблю больше всех на свете, не считая одного мужчины… Я тебе расскажу о нем, как только стемнеет, а то здесь жарко и еще качает. И ты зря меня перестала бояться. Я интриганка и ненавижу нескромных девок.

Голос Регины звучал столь угрожающе, что Дороти на какое-то мгновение усомнилась в себе и кинула взгляд на камешек в колечке. Камень был безобидно розовым – ничто Дороти не угрожало. И, значит, миссис Уиттли пока не намеревалась мстить.

Регина позвала Дейвиса и сделала ему выговор за то, что он прикрикнул на госпожу. На что Дейвис ответил, что в общих интересах добраться живыми до английских владений. А надежды на то немного. Не надо обольщаться. Так что давайте помогать друг другу, а не вредить. Они, мужчины, будут управлять кораблем, а женщины уж пускай занимаются хозяйством, делят пищу и воду, но не вмешиваются в мужские дела.

И тут Дороти увидела, что, когда с Региной разговаривают без сомнения в том, что она подчинится, миссис Уиттли превращается в робкого агнца. По крайней мере внешне.

Но разговор об отношениях на борту скорлупки на этом не кончился, а продолжился на следующий день во время обеда, когда Регина, как хозяйка, разливала пресную воду, а Дороти резала хлеб и положила каждому на ломоть по куску солонины.

К тому времени женщины, которые большую часть дня таились в тени паруса, разделись до нижних юбок и рубашек. Дейвис ничем не выказал возражений, тем более что матросы и сами были обнажены до пояса, но молодой Генри стал глядеть на груди Регины, которые были теперь почти обнажены и лежали вольно, свободно, как кокосы, свисающие с пальмы. Он глядел на госпожу Уиттли так, что Дороти испугалась: а вдруг кинется? Но тут выступила сама Регина. Она обратилась прямо к веснушчатому простоватому Генри:

– Послушай, голубчик, и вбей себе в голову вот что: если вы с Дейвисом сможете доставить нас в Калькутту или хотя бы к твердой земле в безопасности, я даю слово, что вы станете обеспеченными людьми до конца своих дней. Спасение меня, верность Компании немалого стоят. Поняли?

Дейвис кивнул, Генри отвел взгляд от прелестей миссис Уиттли.

– Но как только вы посмеете хоть чем-то вызвать мое неудовольствие, вам лучше проклясть день, в который вы имели несчастье появиться на свет. Конечно, вы можете нас погубить, но тогда надежда обогатиться и кончить свои дни в покое и достатке улетит от вас, как вон та чайка.

– Чайка, – повторила за госпожой Дороти. – А разве чайки улетают далеко от земли?

– Даже если и не улетают, мы не знаем, в какой стороне земля, – мрачно ответил Дейвис, который не любил угроз, тем более что не давал оснований к упрекам.

На борту шлюпки наступило молчание, которое длилось до заката.

Когда наступило время ужина, Дейвис опустил парус, а миссис Уиттли передала на мужскую половину воду и галеты.

Спать было неудобно, женщины постелили на дно запасной парус и втиснулись в пространство между днищем и банками.

Вскоре вышла луна, шлюпку широко и редко раскачивало океанскими валами. Не хотелось думать, что это путешествие может плохо закончиться.

…Регина начала рассказывать Дороти о том, как ей удалось вырваться с пиратского корабля. Матросы тоже разговаривали на баке, и их голоса доносились невнятно, смешиваясь с шорохами воды, которая облизывала лодку. Ночью пошел дождь. Дороти сказала, что у нее есть нож, который ей тихонько дал на прощание доктор Стренгл. Регина отобрала его, заявив, что Дороти все равно не сможет никого зарезать, потому что она еще ребенок, зато, если нужно, Регина ее защитит.

Следующий день был жарким и почти безветренным. Матросы старались поймать рыбу, но скорее делали это из желания чем-то заняться, ведь все равно им не дали с собой ни жаровни, ни огнива. Даже когда на третий день в шлюпку попало несколько летучих рыб, только Дейвис, разделав рыбку своим ножом, сжевал ее. Остальные отказались есть сырую рыбу.

Хоть парус и давал некоторую тень, к середине дня она уменьшилась настолько, что солнце все же добралось до путников. Результаты этого сказались на третий день пути. Хуже всех досталось Регине – у нее была тонкая белая кожа, которая стала в открытых местах красной, и к вечеру Регина начала мучиться от ожогов. Она хотела охлаждать их забортной водой, но Дейвис строго приказал этого не делать, потому что начнутся язвы и от них можно умереть. Миссис Уиттли предпочла терпеть, и потихоньку смачивала кожу пресной водой. Дороти пришлось легче всех – кожа ее, более смуглая, чем у остальных, не так боялась солнца и лишь потемнела. Но Дороти было неловко, что она переносит невзгоды пути легче хозяйки, и она втрое ухаживала за ней.

На четвертый день солнце зашло, зато поднялся ветер, и матросам пришлось потрудиться у паруса и у руля, чтобы удержать шлюпку на волне. Но они не могли знать, приближаются ли к земле или их относит куда-нибудь в сторону океанским течением.

Океан был бесконечен, равнодушен и казался Дороти живым существом, которое с отстраненным любопытством глядит на то, как по его коже ползет лодка с человечками, и, может, океан даже рассуждает, кто первым помрет из пассажиров шлюпки.

Один из двух анкерков с водой кончился на пятый день. Дейвис сказал, что недурно бы ограничить воду, а то он заметил, как Дороти поливала на руки госпоже пресной водой. Регина оскорбилась и стала кричать на матросов. Они слушали ее мрачно, а когда она откричалась, Дейвис перенес полный бочонок на корму, взял кружку и с тех пор сам делил воду – по кружке утром, днем и вечером. Этого должно было хватить на неделю, и до того следовало встретить землю или корабль.

Один раз вечером, на седьмой день пути, корабль появился на горизонте, но с него лодки не заметили.

Страшное уныние все более охватывало людей. И более всех казнила себя Регина, которая вдруг поняла, что позор, от которого она бежала, куда лучше, чем смерть, к которой они приближаются.

В самой же шлюпке никаких особенных событий не происходило, если не считать припадка, случившегося как-то ночью с Генри – он переполз на женскую половину и принялся шепотом уговаривать Дороти полюбить его, раз уж все равно погибать. Проснулась Регина и чудом не зарезала Генри, которого оттащил Дейвис. Но Регина понимала и сама сказала о том Дороти, что ее власть на борту слабеет по мере того, как дела мореплавателей ухудшаются. Еще день-два, и мужчины выйдут из-под контроля. Ей кажется даже, что Дейвис уже сейчас дает им воды и галет меньше, чем берет себе. А потом и вовсе перестанет давать воду. Дороти стало очень страшно, она так надеялась, что Дейвис не возьмет такого греха на душу.

Матросы ослабли и перестали грести, помогая парусу. Все отупели, перестали умываться и только ждали своей очереди напиться…

И все же самое страшное происходило лишь в воображении.

На самом деле, если говорить трезво, миссис Уиттли и ее служанке сказочно повезло. Шансов на то, чтобы выпутаться из этой авантюры, у них не было никаких. И только слабым знанием океана и опасностей, подстерегающих путников, можно было оправдать решение Регины.

По всем законам морской жизни они должны были либо погибнуть от жажды и голода, либо опрокинуться в первый же шторм. Ничего подобного не случилось, и не потому, что им покровительствовал Милодар, который на самом деле находился в неведении о событиях и лишь исходил гневом в спорах с Земэнерго, а потому, что судьба порой позволяет себе ухмыльнуться и облегчить безысходную участь героев только для того, чтобы кинуть их в геенну огненную.

* * *

На десятый день, когда вода еще плескалась на дне анкерка, а галеты, хоть и подмокшие после вчерашнего шквала, перепугавшего дам, но не сумевшего опрокинуть шлюпку, представляли собой тяжелый ком солоноватого теста и даже солонина еще лежала в некотором количестве под банкой на баке, то есть задолго до того момента, когда несчастным героям в приключенческом романе приходит помощь, Дейвис приподнялся на банке, потом встал на ней и принялся махать руками. Генри поднял приспущенный парус и, отбежав на корму, положил руль направо. Как можно из этого догадаться, матросы увидели в отдалении светлый на фоне уходящих к горизонту темных облаков парус.

Дело происходило утром, но не рано, примерно в девять часов. К сожалению, золотые часики-брегет госпожи миссис Уиттли встали – в них как-то попала вода, и точное время можно было высчитывать лишь приблизительно, по высоте солнца над водой.

Трудно передать радость, с какой путники увидели, что неизвестный корабль также начал совершать эволюцию навстречу шлюпке – видимо, на нем не только увидели маленький парус, но и сообразили, что видят потерпевших кораблекрушение и нуждающихся в помощи мореходов.

– Из огня да в полымя, – услышала Дороти сказанные Дейвисом сквозь зубы слова.

– Что ты хочешь этим сказать? – вздрогнула Дороти.

– Это не наш корабль.

– Разумеется, не наш, – откликнулась Регина. – Это арабская джау. Я их насмотрелась, когда жила в Калькутте.

– Они могут забрать нас в неволю и продать, – произнес Дейвис. – Я слышал, как они поступают с людьми. Ведь мы для них неверные.

– Я могу и буду говорить с ними куда проще и спокойней, чем с французскими пиратами, будь те хоть тысячу раз католики. Здесь тебе, Дейвис, делать нечего. Ты греби, управляй парусом, я помню, что ты вел себя хорошо и не обидел нас с Дороти. Но, когда дело касается серьезных вещей, дай уж мне, голубчик, решать, как обставлять дела. Это торговая джау, я бы назвала ее баггалой, – продолжала Регина. – Что значит по-арабски «мул». Не удивляйся ее скромному издали виду и ее косым парусам, словно у рыбачьей фелюги. Я думаю, что эта фелюга не уступит размерами нашей «Глории».

Разумеется, Дороти не могла поверить хозяйке – и на самом деле одна большая мачта с косым парусом и вторая, совсем маленькая, тоже с одним косым парусом, не могли принадлежать большому судну.

По силуэту баггала более всего напоминала быстроходную лодку, однако у нее была высокая корма, как на «Глории», которая завершалась резным транцем с двумя рядами окон, словно она была перенесена на арабскую фелюгу с английского корабля.

Суда сближались довольно быстро, и уже через четверть часа Дороти поняла, что ошибается, потому что фигурки людей, глядевших на шлюпку, перегнувшись через фальшборт баггалы, были столь малы по сравнению с судном, что приходилось признать правоту миссис Уиттли.

Шлюпка подошла к борту баггалы, покрашенному в зеленый цвет, оттуда в шлюпку кинули трап с деревянными перекладинами, а по концам, опущенным сверху, в шлюпку шустро спустились три матроса в шальварах и куртках на голое тело. Все они были смуглыми, невысокими и верткими людьми, которые не переставали улыбаться, что-то быстро говорить и перекликаться с теми, кто наблюдал за этой сценой с верхней палубы. Так как ничего, кроме женских сундучков, пассажиркам не надо было брать с собой, то с помощью английских матросов они поднялись на борт, где их ждал окруженный толпой любопытных арабов молодой человек, одетый в желтый халат, с зеленым тюрбаном на голове. Он был тонок, узкоплеч, внимательные черные глаза смотрели из-под тяжелых век оливкового лица.

– Добро пожаловать, – произнес он на английском языке.

– Здравствуйте. – Регина уже приняла царственную осанку и была уверена в себе даже более, чем на совещании корсаров. – Я рада, что вы догадались о нашей принадлежности. Меня зовут леди Регина Уиттли, я супруга фактора Ост-Индской компании в Рангуне.

– Я рад приветствовать вас на борту моего корабля, – сказал узкоплечий человек. Дороти поняла, что ему не более двадцати лет. – Мое имя Камар аз-Заман, – сообщил молодой человек. – Я сын достопочтимого Абд-ар-Рахмана, которому принадлежат эта баггала и много других кораблей и домов. Я прошу вас пройти к моему отцу, который ждет вас в своих покоях.

Узкоплечий молодой человек сделал широкий жест сухой рукой, которая высунулась по локоть, когда широкий рукав съехал к плечу.

– Я благодарю вас за помощь, – сказала Регина. – Но попрошу сначала выделить мне и моей служанке какую-нибудь каюту, чтобы мы могли привести себя в порядок, прежде чем предстанем пред взором твоего отца. И также дайте место моим матросам, ибо они смелые и преданные мне люди, которые многое сделали для нашего спасения.

Молодой человек наклонил голову в ладно завязанном зеленом тюрбане и быстро заговорил по-арабски, отдавая распоряжения окружавшим его людям, которые внимали ему, но не сразу бросились исполнять его приказания, а сначала задавали ему вопросы, на которые молодой человек не мог ответить и потому рассердился и прикрикнул на моряков. Дороти было смешно наблюдать за этой сценой, тем более что молодой человек был ей приятен, и сам он, внимательно оглядывая спасенных большими черными глазами, несколько раз останавливал свой взгляд на Дороти, которой было приятно сознавать, что она произвела на него большее впечатление, чем пышная птица Регина. Ей уже надоело, что все мужчины мира сходят с ума по этой толстухе, тогда как Дороти – тоже не последняя девушка в мире, по крайней мере на своей улице она считалась лучшей из девушек и никто не оспаривал ее первенства, может, потому, что считали ее еще девочкой – хорошенькой, даже красивой, но всего-навсего девочкой. Это понятно, говорила мама, потому что Дороти росла на глазах у соседей, а время бежит так скоро, что ты только-только успел привыкнуть к тому, что по улице бегает черноволосая голубоглазая девчонка в коротком платьице, как оказывается, что ей пора замуж… Дороти почувствовала, что Камар снова посмотрел на нее, и встретила открыто его взгляд, заставив его, в свою очередь, потупиться.

«Он смутился», – обрадовалась Дороти. Ведь каждой женщине лестно встретить мужчину, который робел перед ней, тогда как другие мужчины перед ним почтительно склонялись.

– Вам покажут ваши каюты, – сказал молодой человек. – Надеюсь, что они вам понравятся.

– Нам не нужно двух кают, – резко ответила Регина, которая не могла вытерпеть, что ее намереваются уравнять в правах с горничной. – Эта девушка, Дороти, моя служанка, и она будет находиться со мной в одной каюте, потому что она нужна мне для услуг.

Дороти показалось, что в глазах молодого человека мелькнуло разочарование, и ощутила такой приступ злобы к этой курице, что готова была ее задушить. А чуткая Регина почувствовала, что сильно задела горничную, и порадовалась. Она любила унижать людей, все вокруг должны были знать свои невысокие места.

– Не обращайте внимания на то, что в вашей каюте еще пахнет табаком, – вдруг улыбнулся Камар, – это каюта кормчего, и он с наслаждением уступает ее вам до тех пор, пока она вам будет нужна.

– Ах, – произнесла Регина, – как жаль, что мы доставляем кому-то неудобства.

– Кормчий будет счастлив, – отрезал молодой человек. – Сейчас вас проведут в каюту. А через…

– Через час, – сказала Регина.

– Через час за вами придут. Мой отец будет ждать вас.

Молодой человек повернулся к ним спиной, но сделал это так неловко, словно и не хотел поворачиваться. И тут Дороти поняла, в чем дело, – Камар был горбат.

Он не принадлежал к тем низкорослым, приземистым, уродливым горбунам с могучими, свисающими до земли руками. Горб его был относительно невелик и не смог согнуть тело, скорее казалось, что какой-то злой шутник подложил между лопаток мяч. И вид горбуна не вызывал отвращения, а только жалость к несправедливой судьбе.

Чуть прихрамывая и не оглядываясь, молодой человек удалился, и за ним ушли несколько человек, тогда как один из оставшихся, бородатый толстяк с красными щеками и губами и будто нарисованными широкой кистью червяками бровей, сказал, указывая пальцем себе на грудь:

– Саид.

– Рахман, – ответила Регина. – Якши.

– Что вы сказали? – спросила Дороти.

– Это какие-то их вежливые слова, я легко подхватываю другие языки, но не всегда помню, что значит вся эта чепуха.

Регина увидела, как двое матросов уводят в сторону Дейвиса и Генри.

– Мы увидимся! – крикнула она спутникам по путешествию.

– Дай-то бог, – ответил Дейвис.

– Вы нас не забывайте, госпожа, – вторил ему Генри. Матросы чувствовали себя неуверенно и робели. В море, в шлюпке, они были смелее.

– Я о вас помню, – отмахнулась полной ручкой Регина. – Ничего с вами не случится.

Саид что-то говорил госпоже по-арабски, видно, уверившись в ее обширных знаниях. Дороти огляделась.

Баггала вряд ли намного уступала «Глории», но корпус английского судна был куда более массивным и высоким, отчего в «Глорию» помещалось куда больше товаров. Мачт на ней было больше, и стояли они теснее, а многочисленные паруса, наверное, помогали быстрее передвигаться. Но стоило Дороти шагнуть к борту и поглядеть, как расступаются волны перед носом баггалы, как она поняла, что эта лодка не уступит в скорости даже «Клариссе». Да, на ней стояло лишь два паруса, но размеры их были за пределами воображения – косая рея главного паруса поднималась ярдов на пятьдесят над палубой, а его треугольник мог бы закрыть собой церковную колокольню в Лондоне…

– Закрой рот, – заметила Регина, – приди в себя и не изображай деревенскую дурочку перед лицом этих дикарей.

– Иду, – смутилась Дороти. – А что будет с нашей шлюпкой?

Вдруг Дороти стало жалко шлюпку – пустая, брошенная, она плывет сейчас, привязанная за веревку к корме баггалы.

– Мы должны будем заплатить за переезд, – ответила Регина. – А такая шлюпка стоит больших денег.

Дороти поняла, что Регина уже начала выгадывать, мысленно торговаться с господином Абд-ар-Рахманом, которому предстоит теперь завозить знатную даму в Рангун или Калькутту.

Саид провел дам в каюту на корме, по странному совпадению расположенную почти там же, где каюта Регины на «Глории», и лишь немного уступающую ей размером.

Каюта была устлана коврами, там стояли две низкие тахты и невысокий круглый стол. Зато не было ни стульев, ни обеденного стола. Дороти этому не удивилась, потому что она знала, что восточные люди сидят на коврах или низких диванах и берут пищу руками.

Видно, кормчий был вынужден спешно покинуть свою каюту, потому что на одной из оттоманок валялись какие-то халаты и шаровары, на ковре стояли рядышком расшитые золотом туфли с загнутыми носками, словно из сказок «Тысячи и одной ночи», которую Дороти читала еще девочкой.

Когда Саид, кланяясь, ушел из каюты, Регина, полная неожиданностей, сказала, как бы продолжая вслух мучившую ее мысль:

– Я поняла, почему он так на тебя глазел. Ты же в моем драгоценном платье! Конечно же, он судил по платью и решил, что ты тоже дама! Вот чепуха!

Последнее относилось к очевидной слепоте горбатого араба.

– Видала, какой урод!

– Он мне не показался уродом.

– Разумеется. Тогда снимай мое платье. У тебя в сундуке есть твое. После тебя все вещи приходится выбрасывать!

Это было несправедливо, потому что больше недели Дороти в этом платье провела в шлюпке, а до того несколько дней в лазарете. Вряд ли можно было сейчас различить, каким оно было раньше. Нет, этот несчастный араб глядел на нее потому, что видел в ней красивую девушку. Именно так!

Убедить себя было нетрудно, с госпожой Дороти не стала делиться своими догадками.

– Сходи спроси воды, – приказала Регина. – Конечно же, они забудут.

– А как вода по-арабски? – спросила Дороти.

– По-моему – су. А может быть, я ошибаюсь.

Но Дороти не пришлось объясняться с арабами, потому что как раз в этот момент, не постучавшись, вошли два молодца с тазами и кувшинами. Они попытались объяснить Регине, что готовы полить женщинам, но Регина выставила их и сказала, попробовав воду кончиком пальца:

– Я встану в таз, ты будешь поливать меня из кувшина. Вообще-то вода могла быть погорячее.

Регина мылась долго и почти не оставила воды служанке, может быть, даже сделала это нарочно. Это было наказание за внимание молодого горбуна. Дороти имела основание так думать, потому что Регина ни с того ни с сего вдруг заявила:

– Самое большое уродство – это горб. В этом есть что-то отвратительное. И не отвечай, я знаю, что ты мне ответишь. Кстати, ты заметила, какой у него изумрудный перстень?

– Нет, мэм.

– Глупо. Такие вещи женщина обязана замечать. Женщина призвана ценить дорогие и прекрасные вещи.

Наконец Регина была готова к визиту к хозяину судна. Они вышли из каюты.

У дверей сидел на корточках чернолицый мальчишка в коротких панталонах. Увидев выходящих женщин, он с гортанным криком помчался прочь, и не успели они отойти и десяти шагов от каюты, как появился сладкий Саид и стал, разводя руками, приглашать их за собой.

И тут Дороти ждала неожиданность.

Каюта господина ар-Рахмана оказалась невелика и крайне скромно обставлена. На диване, покрытом ковром, сидел сам ее хозяин, а для гостей были приготовлены обтянутые кожей пуфы, похожие на мягкие бочонки. Темно-красный ковер покрывал пол и диван. На нем, подложив под себя босые ноги, сидел повелитель нового и незнакомого мира, в который попала Дороти.

* * *

Нетрудно было догадаться, что господин Рахман и его сын Камар – близкие родственники. И сейчас, когда горбун стоял сбоку от дивана, на котором восседал отец, его лицо казалось слепком с лица отца. Лишь раскрашивая их, небесный художник использовал на лицо отца всю розовую краску, и для юноши остались лишь желтые и бурые тона. Но те же громадные черные глаза в густых ресницах, украденные у томной женщины, которая никак не может поднять тяжелые верхние веки, прикрывающие верхнюю половину зрачка, придают лицу выражение равнодушное и сонное. Что вовсе не соответствует действительности. Тело же господина Рахмана когда-то было таким же, не считая горба, как у сына, – узкоплечим и тонким. Но с годами оно приобрело тугой круглый живот, который был как бы приставлен к Рахману спереди. «Смешно, – подумала Дороти, – сыну приклеили горб, а отцу живот».

– Садитесь, – сказал господин Рахман.

Дороти не поняла слова, но жест не вызывал сомнений.

Сел и Камар, выразительно взглянув на Дороти.

– Я рад, что судьба привела вас на мой корабль, – сказал Рахман. Вернее, он произнес это по-арабски, а его сын тут же перевел фразу на английский.

– Мы тоже счастливы, что спаслись, встретив вас, – ответила Регина.

После этого некоторое время они улыбались друг другу, потому что совершать добрые поступки и благодарить за них – удовольствие и для гостей, и для хозяев.

Вошли мальчики и принесли кувшины, высокие бокалы и поднос с орешками и изюмом. Они обносили гостей. Камар глядел на Дороти, а Дороти оглядела себя – критическим взором. Ее обыкновенное серое платье было мятым, но по крайней мере чистым и целым.

В бокалах из темного стекла покачивалась сладковатая жидкость вроде разбавленного яблочного сока.

– В последние дни стоит хорошая погода, – сообщил господин Рахман.

– Погода не всегда хороша для путешествия в открытой шлюпке, – ответила Регина.

Камар переводил быстро и уверенно. «Где же он так научился языку?» – подумала Дороти.

– Угощайтесь, – сказал Рахман. – Я не могу предложить вам фруктов, потому что мы уже две недели в открытом море и некоторые яства кончились.

Пока Камар переводил, Рахман развел руками, выражая печаль, и веки опустились еще ниже, оставив лишь узкие щелки глаз.

Когда же они начнут говорить о деле?

– Надеюсь, ваш сын сообщил вам, – произнесла наконец Регина, словно подслушала нетерпеливые мысли Дороти, – что я – жена фактора Ост-Индской компании в Рангуне. Мое имя миссис Регина Уиттли.

Рахман ответил не сразу, он укоризненно покачал головой, будто был не очень доволен тем, что быстро завершилась светская часть встречи и теперь придется разговаривать о делах.

– Что же заставило вас покинуть ваш корабль, уважаемая госпожа? – спросил Рахман. – И отправиться в столь трудное и опасное плавание?

– На наш корабль напал французский корсар Сюркуф, – сказала Регина.