Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.6"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 51 страниц)

Снизу донесся крик Сюркуфа, его помощник подтолкнул Регину к борту, там ее подхватил французский матрос. Голова миссис Уиттли скрылась за бортом, и на палубе вдруг стало пусто, хотя матросы и солдаты стояли там и покинули корабль вряд ли более дюжины офицеров да двое торговцев.

Затем пираты стали вытаскивать из кладовой бочки с ромом, видно, у них туго было с напитками или хотелось попробовать настоящий английский ром. Потом они тащили сыры и мешки с картошкой.

Тем временем санитары и доктор Стренгл спустились в лазарет, чтобы перенести в шлюпку штурмана Фредро, а Дороти поспешила следом, чтобы попрощаться с ним.

Доктор объявил штурману о разлуке. Французы торопили.

Санитары подняли носилки и понесли к трапу. Доктор на ходу проверял повязки, Дороти принесла кружку, и штурман напился. Доктор хотел сменить повязку, но француз сказал ему, что некогда прохлаждаться.

Дороти хотела подняться за штурманом на палубу, но француз остановил ее.

– Нечего бегать по кораблю, мадемуазель, мне не хотелось бы, чтобы с вами случилось что-то дурное. Ребята молодые, и они разгорячены боем.

Французский пират был не молод, в его черной бороде было много белых волос.

– Я с острова Джерси, – сказал он. – Не поднимайтесь, пока не останется только призовая команда.

Доктор Стренгл услышал и сказал:

– Он прав, Дороти. Ты еще увидишься со своим штурманом.

– Он совсем не мой, – сказала Дороти.

Доктор почему-то засмеялся, а потом сказал:

– А ну-ка подойди ко мне, мне трудно без помощника. Теперь мы с тобой отвечаем перед Богом за жизнь этих несчастных людей.

Матрос с Джерси уселся на трап под самым люком и закурил трубку.

Дороти стала помогать доктору, сначала ей было трудно, но вскоре она втянулась в работу и отупела от крови, стонов, мокрых бинтов и грязных салфеток.

* * *

К вечеру Дороти свалилась на пустую койку в лазарете и заснула без задних ног. Она так устала, что не видела снов.

Утро было сырым, туманным, в лазарете было темно, сыро, плохо пахло, воздух наполнен хрипом, стонами, ругательствами и тяжелым дыханием. Одна из ламп погасла, вторая светила еле-еле. Стренгл спал на соседней койке. Дороти поняла, что если она не вымоется и не сменит белье, то умрет от отвращения к самой себе.

Стараясь никого не разбудить, Дороти пошла к трапу. Привалившись к нему сбоку, спал французский стражник. Дороти оставила на полу грязные домашние туфли, в которых провела вчерашний день, и неслышно, босиком, поднялась по трапу на орудийную палубу.

На орудийной палубе было пусто, трупы, видно, выкинули за борт, больше ничего не было убрано. Люк в передний трюм был закрыт, возле него сидел, опершись на ружье, французский матрос. Значит, там, догадалась Дороти, заточены матросы и солдаты «Глории». К счастью, часовой глядел в другую сторону, и Дороти, прячась за сдвинутыми с мест пушками, стараясь не наступать в засохшие лужи крови, добежала до трапа на верхнюю палубу.

Там царил белый, почти непроницаемый туман, и Дороти показалось, что она попала в громадный светлый, заполненный молоком шатер и, стоит лишь оттолкнуться от него ногами, ты воспаришь в этом молоке, поднимешься в ту высь, откуда доносятся скрип рей, гул, хлопанье не полностью наполненных ветром парусов и крики чаек.

Спереди донесся удар колокола, еще удар… В ответ откликнулся колокол «Глории». Значит, кто-то стоял на мостике юта и обменивался сигналами с «Клариссой».

Дороти пробежала по палубе к своей каюте. У бизань-мачты она чуть было не наступила на спящего француза. Знакомо пробили склянки. Дороти сосчитала – шесть склянок, то есть семь часов утра. Наверное, склянки бьют одинаково во всем мире, даже в какой-нибудь дикой России.

Она с трудом могла различить силуэты людей у штурвала и надеялась, что и ее никто не видит.

Дороти бесшумно пробежала к своей каюте. Дверь в нее была лишь прикрыта. Внутри царил рассветный сумрак и было зябко – в разбитые окна тянуло влагой.

– О боже! – вырвалось у Дороти.

Каюта была разгромлена, и, судя по всему, грабители повеселились всласть уже после того, как Сюркуф с пленниками возвратился к себе на «Клариссу». Видно, французы искали драгоценности, деньги, а может, и какие-то иные вещи, по крайней мере женские платья их не заинтересовали, и все добро как Регины, так и Дороти было вывалено на пол, кровати сдвинуты с мест, искали под ними, даже стулья зачем-то опрокинуты, а подушки вспороты, и пух, осевший в каюте, поднимался от осторожных шагов Дороти.

И тут Дороти захотелось поскорее вернуться в задний кокпит, к доктору Стренглу, стать незаметной, может, даже грязной и неопрятной, только уйти поскорее из каюты. Какой наивной казалась теперь ее мечта вымыться и привести себя в порядок – если ее увидят французы, то сочтут таким же трофеем, как тряпки.

Но нужно было все-таки вытащить из куч тряпья и посуды нужные вещи – в первую очередь полосатую нижнюю юбку, в которой зашито важное послание. Ведь не исключено, что юбка кому-нибудь приглянется. У пиратов есть подруги на Реюньоне, и когда они вычистят все более ценное, то возьмутся и за белье.

Но юбка нашлась не сразу, пришлось перекопать массу материи – только когда вещи Регины покинули свои сундуки, стало ясно, сколько нарядов она везет с собой в Ост-Индию. Зато в поисках юбки и своего серого платья Дороти отыскала важную вещь – за кроватью Регины стоял кувшин, полный чистой воды, и пустой таз – видно, Регина так и не успела умыться до начала вчерашнего боя. И Дороти не удержалась – вид чистой воды вызывал в ней такое вожделение, что она забыла на некоторое время о поисках, тихонько прошла к двери, закрыла ее на засов и, сбросив грязное платье и белье, стала сама себе поливать на лицо, руки и плечи. Кусок душистого мыла, принадлежащий Регине и недоступный прежде служанке, тоже пошел в дело, и через несколько минут Дороти чувствовала себя куда свежее и чище, чем прежде. Обнаженная, Дороти снова принялась за поиски чистой одежды, и тут же нашлась полосатая юбка – словно все сбывалось по желанию Дороти.

Дороти натянула юбку, но тут замерла – над головой снова пробили склянки. Неужели она здесь уже полчаса? Она бросилась искать серое платье.

Пробил колокол, большой колокол над головой. Издалека откликнулся колокол на «Клариссе». Значит, туман еще не рассеялся. Надо быстрее возвращаться…

И тут кто-то поскребся в дверь. Именно поскребся, а не постучал, словно любовник, боящийся разбудить родителей.

Дороти кинулась было к двери, потом поняла, что обнажена выше пояса. Она схватила первое попавшееся платье и, натягивая его, сказала:

– Сейчас, иду!

Говоря, уже испугалась: ну что же она делает? Там же француз, который заметил, как она прошла в каюту. И теперь… А что теперь? Дороти натянула на себя платье, к счастью, модное, парижское, без китового уса и фижм, схожее с греческой туникой.

Она шла к двери и уже решила, что, если француз начнет приставать к ней, она поднимет шум – по крайней мере могут вмешаться французские офицеры, которые стоят на вахте…

– Кто там? – спросила она тихо.

– Откройте!

Голос был английским – порой одного слова достаточно, чтобы понять, кто говорит. Дороти посетила дикая мысль: а вдруг это скрывающийся на корабле англичанин, которому нужна помощь?

Она открыла дверь. Задвижка заскрипела.

За дверью стоял очень сердитый, лохматый доктор Стренгл.

– Ты с ума сошла! – прошипел он, протискиваясь в комнату. – Тебя же могли… могли!

– Поэтому я и пошла, когда все спят. Мне нужно было умыться и переодеться.

– И это ты все натворила? – Добрый встрепанный доктор, сам измазанный и покрытый засохшей кровью, был испуган.

– Нет, видно, они искали ценности.

– И нашли?

– Миссис Уиттли не возит много драгоценностей из Англии в Ост-Индию, – разумно ответила Дороти. Но, по правде говоря, она не знала, где Регина хранит то немногое, что взяла в дорогу.

– Тогда быстро идем вниз. Ты могла бы попросить воды, и принесли бы санитары.

– Это скорее нужно вам.

Доктор не ответил.

– Все? Бежим!

Они быстро пошли к трапу.

Француз на нижней палубе, тот самый, что с острова Джерси, не спал. Он стоял возле трапа и не скрывал недовольства.

– Вы зачем ходили? Хотите, чтобы вас подстрелили?

– Я разрешил ей переодеться и умыться, – сказал доктор. – И сам сопровождал девушку. Разве во Франции девушки не моются?

– Французские девушки сидят дома и ждут своих женихов, – мрачно ответил сторож.

…В кокпите шевелились, стонали, требовали воды раненые.

Дороти пришлось сразу бежать к ним, и весь день с небольшими перерывами она помогала доктору. Да и не хотелось ей более наверх.

И следующей ночью ей не удалось поспать. Начал умирать один из раненых. Он так кричал, что прибежал французский офицер и хотел его пристрелить. Но не успел – матрос умер. После его смерти никто не спал, раненые были взвинчены и думали, что французы их всех утопят, чтобы не тратить на них продуктов и воды.

Дороти засыпала на полчаса, потом ее будил стон, и она спешила к койке очередного страдальца. И вовсе не думала о судьбе своей хозяйки. И не завидовала ей. Хотя, наверное, ей следовало бы позавидовать миссис Уиттли.

* * *

О событиях последующих дней на «Клариссе» Дороти узнала со слов Регины, когда они плыли с ней в шлюпке по Индийскому океану. Миссис Уиттли рассказала не все сразу, порой путала, что произошло раньше, а что потом, но так как времени было достаточно, а Регина любила повторяться, Дороти смогла составить себе более-менее полную картину тех событий.

Первый день прошел мирно, никто не обращал внимания на пленников, которых развели по каютам нижней палубы – выгородкам в трюме, устроенным с учетом работоргового прошлого корсара. У Регины была отдельная каютка, так же как у капитана Фицпатрика. Остальные жили в тесноте, по двое, а то и по четверо в каморке. Но офицеры Сюркуфа успокаивали пленников тем, что и они сами живут в тесноте, потому что «Кларисса» имела на борту вдвое больше матросов и солдат, чем могло разместиться по правилам. Каждый бой приводил к жертвам, а каждый захваченный корабль требовал призовой команды. Так что чем успешнее был поход Сюркуфа, тем больше требовалось людей. Но теперь осталось недели две – Сюркуф намеревался провести еще неделю на торговой дороге в надежде добыть еще один или два трофея, а затем спешил к Реюньону. Он не хотел рисковать такой богатой добычей, как «Глория», и не выпускал трофей из виду.

В первый день хоронили в море погибших, приводили в порядок саму «Клариссу», которая немало пострадала от огня пушек «Глории», два раза Сюркуф отправлялся на шлюпке на «Глорию» и проверял товары, хранящиеся в ее трюме. Наибольшее удивление и радость Сюркуфа вызвали сорокадвухфунтовые пушки, пригодные для морского боя линейных кораблей и штурма крепостей. Пушек было двенадцать, и они заменяли собой балласт. Груз этот был тайный и в списках не значился.

Ценность осадных орудий невозможно было переоценить – корсар видел такие только на линейных кораблях, да и то не на всех, – порой трудно было удержать их при откате.

Вечером того же дня, отоспавшись, посвежев и, главное, пребывая в отличном настроении, капитан Сюркуф пригласил к себе в каюту на обед капитана Фицпатрика и миссис Уиттли. Когда же капитан вежливо намекнул о желательности пригласить и полковника Блекберри, сообщив о его должности в Компании, Сюркуф смешно сморщил короткий нос и фыркнул:

– На что мне соглядатай за столом?

О чем дипломатичный Фицпатрик при всей нелюбви к полковнику сообщать ему не стал.

За столом Сюркуф много пил, становился все веселее и говорил все громче, а Регина в ужасе думала о том, что у нее здесь нет горничной и даже запасного платья и она обречена на то, чтобы зарасти грязью. Сюркуф не отрывал глаз от бюста Регины, словно ждал от него какого-то фокуса, как от дрессированного тигра. Регина сдерживала дыхание, старалась умерить страх перед разбойником и натянуто улыбалась.

В конце ужина, когда принесли кофе, Сюркуф сделал миссис Уиттли неприличное предложение, не стесняясь присутствия других свидетелей.

– Уважаемый месье Сюркуф, – вежливо, как ей казалось, ответила женщина. – Вы забываете, что пытаетесь оскорбить жену и невестку высокопоставленных особ Ост-Индской компании. Я надеюсь, что у моей Компании есть средства, чтобы призвать к порядку такого ничтожного разбойника, как ты… – Уничижительное «ты» завершило филиппику, после чего Регина покинула капитанскую каюту.

Капитан Фицпатрик, который не все понял, был тем не менее испуган, потому что понимал, что Компания далеко, а на «Клариссе» Сюркуф – полновластный хозяин. И ему ничего не стоит утопить пленников – и без них добыча богатая. Ждали, насторожившись, и офицеры Сюркуфа, хотя большинство из них, в свою очередь, поняли лишь настроение Регины, но не оскорбительный смысл речи.

Сюркуф стоял, словно размышляя. Он глядел вслед миссис Уиттли, потом вдруг расхохотался и пустил ей вслед матросское ругательство, что страшно развеселило его помощников и успокоило Фицпатрика, который тут же откланялся. Его никто не удерживал.

Той же ночью пьяный Сюркуф пытался войти в каюту Регины. Так как переборки в трюме дощатые, то эту атаку слышали все пленники. Однако дверь оказалась крепкой, и засов не поддался капитану – он сам делал эти клетушки такими, чтобы из них не сбежать, но забыл, что дверь бывает крепкой с обеих сторон.

Утром капитан встал поздно, с похмелья он был мрачен, Регина отсиживалась в своей каюте. К полудню полковник Блекберри, прямой как палка и бесстрашный, как бультерьер, явился к Сюркуфу послом от миссис Уиттли и изложил ее требования: нормальную каюту, воду, мыло, горничную и сундук с чистым бельем.

Капитан обдумал требование и неожиданно для всех частично на них согласился. Конечно, он не стал посылать из-за легкого волнения за два кабельтовых шлюпку на «Глорию», чтобы привезти требуемое, но велел принести в каюту к Регине жбан с горячей водой, а затем собрать по команде части женского туалета, которые, как он и не сомневался, были кое-кем похищены из ее каюты. И в самом деле удалось таким образом кое-что добыть.

– Ты ее балуешь, капитан, – сказал с упреком Мишель де Труа, не снимавший фригийского красного колпака с девяносто третьего года, когда его чуть не гильотинировали за аристократическое происхождение. – Это плохо для дисциплины.

– Во-первых, – ответил Сюркуф, который, когда считал нужным, был откровенен со своим помощником, – этот каприз повысит сумму выкупа. Во-вторых, я люблю спать с умытыми женщинами.

– Ты противоречишь себе, капитан. После того как ты переспишь с ней, сумма выкупа может уменьшиться, а что еще хуже – она может утопиться… Или пожаловаться комиссару острова. Зачем тебе лишние враги?

– Враги не бывают лишними, – сморщил нос Сюркуф, – мне их всегда хватает.

К вечеру капитан пригласил Регину к себе в каюту, но она отказалась идти к насильнику.

Каюту дамы заперли снаружи, и вечером, а также в последующий день ей не давали есть. Сюркуф либо почувствовал, либо узнал откуда-то, что у миссис Уиттли дьявольский аппетит.

К вечеру следующего дня голодная Регина получила вежливое приглашение на ужин к капитану.

Принес его де Труа. Он вел себя сдержанно и отстраненно.

Заплаканная, злобная, как горгона, миссис Уиттли дала согласие.

Когда она вошла в каюту Сюркуфа, где ожидала увидеть Фицпатрика и офицеров, она не смогла скрыть свой испуг: Сюркуф был один.

Стол был накрыт на двоих.

Капитан Сюркуф был сама предупредительность. Он похвалил собранный с миру по нитке туалет миссис Уиттли, принес ей извинения за позавчерашний инцидент, вызванный алкоголем, страшной усталостью и вспышками необузданных страстей, которые овладевают им, потому что ему не удалось получить в детстве соответствующего образования.

От запахов, исходивших от блюд на столе, Регина чуть не лишилась чувств. Она с трудом слышала извинения капитана, ей не страшны были его поползновения – она была так голодна, что готова была грызть деревянную койку.

Сюркуф уселся напротив Регины. Между ними горели свечи в канделябре, он просил Регину самой класть себе что и как угодно – у нас попросту, по-пиратски, пошутил капитан.

Регина накладывала себе ростбиф, цыпленка, свежего тунца, картошку – большинство продуктов происходило с ее собственного судна, а капитан Сюркуф наливал и подливал ей терпкое и совсем не хмельное вино. Он даже объяснил ей, что это не вино, а разновидность виноградного сока с особым запахом.

Когда Регина, слишком быстро и обильно наевшись, захмелела, Сюркуф проводил ее к снятой им с одной арабской прау турецкой оттоманке, покрытой мягкими шелковыми подушками, в которых миссис Уиттли утонула, как муха в киселе.

Над ней наклонилось не лишенное приятности лицо капитана.

– Я люблю вас, – сообщил он, осторожно касаясь верхней части ее платья.

– А я вас не люблю и не могу полюбить, потому что вы разбойник, – ответила Регина. Ее покачивало – и неизвестно, то ли вместе с «Клариссой», то ли независимо от нее.

От пирата исходили мужская сила, наглость и такая бездна желания, что оно начало независимо от Регины переходить в нее, заставляя дышать все чаще и думать уже не о том, как бороться с корсаром, а что сделать, чтобы скрыть возможный позор, и как использовать новую, только что появившуюся в обиходе вещь в своих интересах.

Сюркуф, конечно, не подозревал, что в птичьей толстощекой и очаровательной головке Регины идет серьезная умственная работа, он думал, что перед ним спесивая, глупая, знатная, избалованная дамочка, которую он сломит и подчинит себе, как и многих других женщин до нее.

Более того, откровенничая с Дороти, Регина потом призналась ей, что сама руководила Сюркуфом все эти дни и сама устроила так, что, пригласив ее на ужин вдвоем, вынужденный изображать из себя джентльмена, он оказался в невыгодном положении просителя. Но тут уж Дороти не знала, верить Регине или нет. Потому что Регине было выгодно изобразить дальнейшие события как результат ее планирования и острого ума, а не как добрую мину при не совсем удачной игре. В любом случае у кого-то в той каюте не было выбора – то ли у Регины, то ли у Сюркуфа.

…В этот момент платье Регины совершило предательский поступок и лопнуло, обнажив ее пышные, розовые, нежные и упругие груди, которые заканчивались такими острыми розовыми сосками и были столь совершенно округлы, что Сюркуф почувствовал, что сходит с ума. О чем он и сообщил своей новой возлюбленной.

– О нет! – прошептала Регина, стараясь закрыть груди полными руками, но с ее возражениями корсар не смог и не счел нужным считаться.

Сдаваясь его сильным и наглым рукам, которые, не спрашивая согласия, раздевали ее, Регина почувствовала радость, которой не испытывала уже много лет, если не считать случайной интрижки в загородном имении, почти забытой и несущественной… Все годы жизни с мистером Уиттли-младшим она чувствовала себя неоцененным и брошенным в пыль цветком, и ей приходилось искать удовлетворение не в случайных и жалких ласках мужа, а в откровенном восхищении слуг и служащих Компании. Но кто посмеет поднять наглый взгляд на жену фактора?

Сюркуф не только посмел, но и совершил насилие над Региной, которая старалась в минуты наслаждения не показать насильнику, насколько она счастлива. Ей хотелось просить его продолжать и продолжать насилие, но в то же время она не забывала сопротивляться, правда, не мешая этим Сюркуфу бесчинствовать.

В этом извечном сражении кобылицы и жеребца Регина как бы убегала от Сюркуфа по зеленому лугу, а тот снова и снова нападал на нее. Любовники – а мы посмеем употребить это слово по отношению к Регине и Сюркуфу – соединялись вновь и вновь, причем жеребец оставался в счастливом неведении о том, что его ведут в сладкое укрытие, дразня и заманивая все глубже.

В результате Сюркуф был опустошен, счастлив и, конечно же, несколько виноват, потому что Регина дала волю долгим, хоть и беззвучным слезам, потому что Сюркуф погубил ее и теперь ей придется броситься с борта в воду.

– Не стоит этого делать, – размягченно воспротивился Сюркуф, – у нас впереди еще столько минут счастья.

– Это для вас счастье – для меня же страшное мучение и позор!

Она говорила так убедительно и рыдала так натурально (ей и в самом деле было жалко себя, жалко, что ее муж – такое ничтожество по сравнению с капитаном Сюркуфом, но ей надо возвращаться к нему – не выходить же замуж за преступника и мужлана!), что Сюркуф и в самом деле почувствовал раскаяние и даже хотел проводить даму до ее каюты, чтобы никто не посмел выглядывать из-за мачты или шлюпки.

У трапа вниз она сказала негромко и трезво:

– Прикажите отвести меня вниз матросу. Ваше внимание там, внизу, покажется излишним.

– А впрочем… – И Сюркуф согласился с возлюбленной. Да и был опустошен ею настолько, что сил не осталось, чтобы идти вниз и возвращаться вверх по трапу. Сюркуф окликнул матроса, который только что спустился с гальюна, прикрепленного к бушприту, и велел отвести пленницу в каюту. И, не попрощавшись, ушел к себе.

Когда миссис Уиттли возвратилась в каюту, из-за стенки послышался голос Фицпатрика:

– Вы живы?

– Я жива, – сухо ответила Регина.

– Он… он не посмел?

– Он не надругался над вами? – с надеждой на положительный ответ спросил через другую перегородку полковник Блекберри.

– Это было ужасно, – ответила Регина. – Но, к счастью, он корыстен и неумен. Я пригрозила, что покончу с собой, а его перед этим зарежу.

– Оу! – произнес капитан Фицпатрик.

– У меня в подошве башмака, – прошептал через перегородку полковник, – спрятан небольшой нож. Завтра на прогулке я передам его вам, и вы тогда вонзите нож ему в спину, когда он над вами надругается.

– А нельзя ли, чтобы это сделали вы сами и раньше, чем он надо мной надругается? – спросила недовольным голосом Регина.

Полковник не ответил, кто-то из офицеров за двумя или тремя перегородками позволил себе хихикнуть, а Фицпатрик, меняя скользкую тему, спросил:

– Он хоть накормил вас?

– Да, – сухо ответила Регина. – И пытался напоить… но ему это тоже не удалось. Теперь же я хочу спать.

Регина долго не засыпала, она вновь и вновь переживала слишком быстро миновавшие моменты насилия. Никогда еще ей не было так приятно вспоминать прошлое!..

На следующий день насилие повторилось, и Регина сопротивлялась чуть меньше, чем в первый вечер, но достаточно, чтобы Сюркуф измучился, подавляя ее сопротивление. Но, смертельно устав, он не смог подавить в себе желания ласкать эти груди и прижимать это пышное, но непослушное тело.

Во второй вечер Регина не произнесла ни звука, пока схватка не завершилась. Когда же они лежали рядом на трофейной оттоманке, Регина негромко и как-то деловито произнесла:

– Ну что ж, теперь тебе, мой милый, придется меня отпустить.

– Что?

– То, что ты слышал. Любой иной выход тебе невыгоден.

– Но почему же? Мне кажется, что сегодня я тебе уже не был так неприятен.

– Давай не будем говорить о моих чувствах. Ты владеешь моим телом, но не моей душой, – возразила Регина. – Но завтра ты потеряешь и тело.

– Как?

– Я тебе уже говорила, что намерена покончить с собой. Потому что я не переживу позора.

– Ничего страшного, никто не видел… – Сюркуф уже вел себя неправильно и понимал, что ведет себя неправильно. Перед покоренной женщиной нельзя оправдываться…

– Если вчера вечером мне удалось убедить своих соплеменников, то сегодня они уже догадаются наверняка. Но дело не в этом…

– А в чем же? – Сюркуф был измучен, опустошен, но при том все в нем стремилось к продолжению ласк.

– В том, что, как только я покончу с собой, ты лишишься половины выкупа, – ответила Регина.

– Ничего страшного. – В Сюркуфе никогда не засыпал деловитый работорговец. – У меня останутся «Глория» и ее трюмы.

– И слава насильника благородной дамы. Если бы ты был пиратом или просто разбойником, тебе бы это сошло с рук, твои товарищи смеялись бы, гордые тобой. Но теперь времена изменились. Ты же служишь Франции?

– Это все условно, я – вольная птица.

– Ваша Французская революция уже кончилась, – строго сказала Регина. – Сегодня у вас консул, завтра снова король. Можно грабить торговые корабли, но нельзя довести до самоубийства невестку пэра Англии.

– Ты еще жива, – пробормотал Сюркуф, протягивая губы к груди прекрасной птицы, и та, отчаянно сопротивляясь, затянула его в свои сети, позволив еще и еще насладиться своим телом.

На этот раз провожать возлюбленную Сюркуф не смог.

Он проспал шестнадцать часов. Он был счастлив, но лишен сил.

Когда Регина возвратилась от Сюркуфа, соседи за перегородкой молчали, и полковник более не предлагал своего ножа.

На третий день к вечеру Сюркуф с трудом поднялся с ложа, но желание вновь охватило его. Он приказал накрыть стол, и в положенное время, подчиняясь его приказу, покорная, заплаканная Регина поднялась к нему в каюту на заклание.

Сначала она пыталась снова выторговать «Глорию» за любовь, но Сюркуф, даже умирая от истощения всех мужских сил, на такой обмен не соглашался. Так что Регина отложила самоубийство еще на один день, а Сюркуф не смог подняться, чтобы проводить ее хотя бы до двери каюты.

На четвертый день к лежащему на оттоманке капитану пришли все три его помощника и сообщили ему о недовольстве команды и их, помощников, намерении избрать нового капитана. Их тревога могла быть подытожена классическим русским выражением: «Нас на бабу променял!»

Когда Сюркуф дрожащей, бессильной рукой вытащил из-под оттоманки пистолет, Мишель де Труа заявил:

– Всех не перестреляешь.

Что тоже, очевидно, было заимствованием из русского фольклора, которого офицеры Сюркуфа не изучали.

Сюркуф сдался и, роняя скупые мужские слезы, объяснил соратникам, что любит эту женщину, желает ее, но знает, что вскоре умрет, потому что насилие над ней отнимает у него слишком много сил.

– Отдай ее команде, – сказал второй помощник, из пиратов. Он имел в виду себя. Но Мишель де Труа напомнил собравшимся арабскую легенду о пленной арабской девице, которая, отдаваясь всем сыновьям мавританского султана, заставила их перерезать друг друга.

– Что же делать?

– За борт, – сказал третий помощник, тоже из пиратов.

– Не могу, – ответил Сюркуф. – Она грозит мне каждый день тем, что кинется туда сама. И наверняка она уже всем сообщила об этом. Если она утонет, то меня повесят.

– За что? – удивился пират. – Разве мы с тобой мало их утопили? Помнишь, как нам специально дарили по дюжине черных девочек в Мозамбике, чтобы хватило до Реюньона, а мы их кидали за борт по мере использования.

– Идиот! – закричал Сюркуф. – Ты забыл, что я – капитан французского флота! У меня невеста в Сен-Мало из лучшего семейства! Что я, пират паршивый, да?

Третий помощник замолчал. Потому что он понял, кого имеют в виду под этим названием.

– Она требует отдать ей «Глорию», – сокрушенно сказал Сюркуф.

– Нет, так не пойдет, – возразил Мишель де Труа. – Это наш приз.

– Тогда мне придется надругаться над ней сегодня ночью…

– Капитана хватит еще ночи на три, потом в парусину – и за борт, – сказал лишенный чувства юмора второй помощник.

Тогда Мишель де Труа по собственной воле пошел в трюм и привел оттуда госпожу Уиттли. И начались трудные переговоры. Капитан Сюркуф почти не принимал в них участия. И когда в конце концов после долгого, тягучего спора, длившегося до полуночи, командный совет «Клариссы» сошелся на том, что Регине дают убежать от корсаров, украв шлюпку и двух матросов с английского корабля, Сюркуф нарушил молчание и несвойственным ему жалким голосом произнес:

– Но при условии… при условии, что вы… ты еще придешь ко мне этой ночью.

– Вы сошли с ума, молодой человек! – возмутилась Регина.

– Пожалели бы вы его, – сказал де Труа. – Он идет из-за вас на такое, на что никто из пиратов не пошел бы.

– Это ваше общее решение, – возразила Регина.

– И тогда наше общее, чтобы ты еще ночь с ним провалялась, – сказал бывший пират.

– Я подчинюсь грубой силе, но при одном условии, – ответила Регина.

– Говори.

– Я беру с «Глории» мою горничную и сундук с одеждой.

– Ни в коем случае! – возмутился де Труа. – Мы и так теряем на вашем бегстве сказочный выкуп.

– Вам остаются пушки. Я же пошла вам навстречу. Еще день-два, и вы бы сами предложили мне «Глорию» и «Клариссу» в придачу.

В тот момент только циничный бывший пират догадался, что вся эта ситуация была придумана и сыграна, как в театре, этой наивной и глуповатой дамой. Потом, уже после того, как Регина уплыла, на этом сошлись и остальные помощники. Но не Сюркуф. Он до конца жизни считал себя хоть и благородным, но насильником.

Вечером Регина сказала так, чтобы слышали в соседних камерах:

– Сейчас за мной снова придут. И мне придется снова сопротивляться. И я вам скажу так: либо я украду шлюпку и уплыву в открытый океан на милость божью и волн, либо я покончу с собой, больше сил моих нет противостоять его жестоким домогательствам!

Даже если спутники Регины по несчастью и не верили в ее стойкость, возразить они не могли. Как возразишь несчастной женщине? Они только принялись отговаривать ее от самоубийства. Регина обещала прибегнуть к самоубийству лишь в самом крайнем случае.

Вечером, когда за ней пришли, она срывающимся голосом попрощалась с Фицпатриком и полковником Блекберри, который, конечно же, не верил ни единому ее слову, как не верил ни единому слову ни единого человека в мире.

Затем она покорно ушла на заклание.

Ровно в полночь она покинула беспомощно спящего насильника и спустилась в шлюпку, на которой Мишель де Труа перевез ее на «Глорию». Пока Мишель следил за тем, как матросы призовой команды снаряжают и спускают на воду бот «Глории», грузя в него сухари и анкерки с пресной водой, Регина приказала привести к ней Дороти и сообщила ей, что они вместе бегут из плена. Дороти была счастлива, Регина сказала, что подробности она объяснит потом, а Мишель де Труа выступает в роли благородного изменника пиратскому делу, который якобы романтически влюбился в Регину и теперь рискует жизнью, помогая беглянке.

Они вместе собрали сундучок с одеждой Регины. Затем из щели над потолком Регина вытащила плоскую шкатулку со своими украшениями и золотыми монетами, тем ничтожным минимумом, без которого не может обойтись светская дама, и велела Дороти спрятать шкатулку себе под платье, потому что не была уверена, что ей удастся уплыть без обыска.

Когда они вышли на палубу с сундучками, как девицы, возвращающиеся в пансион после летних вакаций, там их уже ждали два матроса, которые согласились разделить с женщинами опасности путешествия по открытому морю на маленьком суденышке без каюты и палубы. Один из них был Дейвис, который помогал Стренглу как санитар. Он был хороший человек. Второй, молодой, был Дороти незнаком.