Текст книги "Мир приключений 1977 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Сергей Абрамов,Владимир Санин,Дмитрий Биленкин,Николай Коротеев,Всеволод Ревич,Владимир Малов,Евгений Брандис,Альберт Валентинов,Нинель Максименко,Лев Лукьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Николай Коротеев
ДЕРДЕШ-МЕРГЕН
Быль

Солнце, едва поднявшись над горами, розово освещало заснеженные пики Киргизского хребта. Стояла ранняя для Чуйской долины весна.

Задолго до условленного времени встречи с Исабаевым я вышел на балкон гостиничного номера «Пишпека», как в старину назывался этот город, теперь столица Киргизии, и смотрел вдоль двухкилометровой аллеи бульвара Дзержинского. Деревья еще не распустились, и серые ветви гигантов светились на чистой лазури неба.

Я уже многое узнал о человеке, который должен был прийти ко мне, и ждал его с нетерпением.

Абдылда Исабаевич родился в начале века. В шестнадцатом году, когда царские власти спровоцировали бегство части киргизов из Прииссыккулья за границу, он волею судеб оказался там, был продан в рабство, работал у мельника-уйгура несколько лет, бежал, вернулся на родину уже после Октября. Беспризорничал. И, как многих мальчишек того трудного и сурового времени, на ноги Абдылду поставил человек, работавший в милиции, Федор Кириллович Мартынов. Его Абдылда почитал и звал отцом. Потом и сам Абдылда стал работать в милиции, так что считает он себя потомственным милиционером. Более сорока лет Исабаев отдал службе, награжден орденами Красного Знамени и дважды Красной Звезды, медалями. Теперь он председатель совета ветеранов МВД.

За пять минут до назначенного времени я увидел высокую строгую фигуру Исабаева меж деревьев в аллее. Минута в минуту он постучал в дверь номера. Мы сели за стол. Нас ждал чай, и черный и зеленый, тогда я еще не знал вкусов Абдылды Исабаевича.

Я попросил его рассказать историю о Дердеш-мергене, столь поразившую меня. Его речь потекла вольно, непринужденно, безыскусно, как мне показалось.

– Этот самый Дердеш-мерген. Дердеш – его имя, а мерген – значит охотник, – без предисловий начал Исабаев. – Не просто охотник – великий охотник. Он был бедняк, работал кузнецом. Кузнец – очень нужный, уважаемый человек в аиле. За много верст ездили к нему. Сыновей имел двух, двойняшек к тому же. Но родились они, когда кузнеца украли: связанного, скрученного по рукам и ногам переправили через границу и заставили работать на банду басмачей. Пригрозили, что вырежут его семью. А Дердеш хорошо знал – сделать это бандитам ровным счетом ничего не стоит. Имелся у басмачей даже специальный человек, который с удовольствием выполнил бы такое поручение. И не по злобе на Дердеша, а по характеру. Крохотный такой человечишка, пристрастившийся к убийствам. Звали его Осман-Савай. Самые гнусные казни, самые подлые дела поручал ему главарь банды басмачей Джаныбек-казы. Казы – это судья, судьей был Джаныбек в царское время.

После революции собрал Джаныбек банду, самую грозную в Южной Киргизии. А когда изгнали басмачей из советской республики, Джаныбек-казы базировался в Кашгарии, в Западном Китае. Бывший казы, собрал там людей, бежавших от Советской власти, – кулаков-баев, торговцев, духовенство, недовольных и обманутых, сброд всякий.

Имелся у курбаши – предводителя банды, у этого самого Джаныбека, тайник, где держал он свои сокровища – все награбленное и захваченное в набегах. Складывались там и пришедшие в негодность японские и французские винтовки, которые продавали англичане. Плохо были обучены басмачи-джигиты у Джаныбека. С оружием обращались, будто с палками: очень быстро выходило оно из строя. Только казы не бросал его, берег. Знал – рано или поздно найдет он оружейника, который приведет винтовки в порядок. Не один кузнец перебывал у него, но были они, наверное, безрукими и безголовыми. А курбаши хотел иметь искусного мастера, чтоб тот все мог делать, чего ни захочет казы.

Пленные басмачи утверждали, что тайник Джаныбека находится не в Кашгарии, а на территории нашей республики. И мы пытались найти его. Окрестные горы облазили, скалы осмотрели, пещеры и пещерки ощупали, но никак не могли обнаружить ни оружия, ни сокровищ, ни продовольствия, которое в ту пору ценилось выше золота и драгоценных каменьев, дороже самой ценной сбруи и изукрашенных мастерами-умельцами седел. Мы, милиция, подумывали: уж не сказка ли этот тайник, не выдумка ли это самого Джаныбека, не желает ли он пустить нас по ложному следу... да и тамошние власти, кстати, обмануть. Похоже было, что и они искали клад: кому не хочется поживиться за счет ближнего, особенно если прячет он сокровища в чужом для него доме, потихоньку от самого хозяина.

Шло время. Мы уверились – существует тайник, и находится он на нашей, советской земле. Пленные показали – пятнадцать преданнейших джигитов своих велел зарубить Джаныбек, а именно они долгое время и стаскивали в секретную казну золото, драгоценности, продовольствие и оружие. И будто бы лишь четверо в многотысячной банде знали, где хранятся сокровища. Сам Джаныбек, старший сын курбаши, а третьего и четвертого и по имени никто не ведал.

В начале тридцатых годов приток в банду Джаныбека усилился. Оружия стало не хватать. Английские эмиссары, которыми кишмя кишел Западный Китай, в долг давать оружие не желали, требовали золото. Оно у Джаныбека было в тайнике. Вот достать его и послали Дердеш-мергена. Не одного, не в одиночку, а придали ему то ли в помощники, то ли для охраны того самого крошечного, похожего на обезьяну палача-джельдета, которого звали Осман-Савай. Наказ курбаши Джаныбека был строг. Самого джельдета к сокровищнице не подпускать и на пистолетный выстрел. Хорошо знал своего джельдета Джаныбек. Осман-Савай, узнав о сокровищнице, и деньги бы забрал, и Дердеш-мергена убил.

Сведения о том, что Дердеш-мерген и Осман-Савай перейдут нашу границу и пойдут к сокровищнице Джаныбек-казы в Джушалинском ущелье, мы опять-таки получили от пленных. Но скрываться Дердеш-мерген и Осман-Савай будут в Булелинском ущелье. Тянется ущелье километров на сорок, поросло тополями, выше елями. Но главной его особенностью являлся вход, узкая расселина шириной метров сорок. Поставь там один пулемет, так его огонь мог сдержать целую дивизию. Мышь не проскользнет незамеченной. И ясно стало, что вход в ущелье будет тщательно осмотрен и останется под постоянным наблюдением Дердеш-мергена до конца операции. Иными словами, любая наша попытка установить тайное наблюдение за посланцами Джаныбек-казы заранее обрекалась на провал. И иной дороги в это ущелье нет. Снежные горы, пропасти и скалы кругом. Много недель потратишь на их преодоление. И пройдешь ли живым – неизвестно.

Решили действовать в открытую. Днем и ночью патрули ездили по тропам в ущелье, наблюдали за склонами в бинокли, присматривались к поведению животных – диких козлов-теке, горных баранов-архаров. Но они не изменяли своим привычным путям, не выказывали никакого беспокойства, пугливости. И четверо снежных барсов-ирбисов ночной порой пересекали ущелье со склона на склон по своим привычным тропам, ступая след в след. Лишь очень тщательный осмотр следов на осыпях, по которым ступали ирбисы, позволял отметить их перемещения то на солнечный склон ущелья – кунгей, то на теневой – тескей.

Ничто, казалось, не нарушало обыденной жизни зверей. Походило – нет никого в ущелье. Не могли же архары, теке и барсы не почувствовать притаившихся людей, место их тайного пребывания. Даже ни одна пичуга не вскрикнула тревожно ночью. А ведь в сторожкую тишину вслушивались по пять пар очень внимательных, привычных ушей патрульных, жителей гор. Каждый из них был хорошим охотником и следопытом, знатоком повадок зверей и птиц. Но ничто ни днем, ни по ночам не нарушало от века заведенного порядка.

– Нет никого в ущелье! – в один голос твердили патрульные. – Нет никого! Или шайтан, дух какой-то, а не человек ухитряется там скрываться...

– Там Дердеш-мерген, – говорил я им. – Великий охотник!

– Охотник – это охотник, – отвечали мне. – Даже знай он язык зверей и птиц, они все равно учуют человека. Мы уже различаем морду каждого козерога, и они, наверное, узнают нас. Только ни в одном месте ущелья они не выказывают ни тревоги, ни осторожности. Нет там мергена, будь он самым великим охотником.

Тем временем деятельность банд, укрывшихся за границей, усилилась. Что ни день басмачи наскакивали на аилы. Жгли семена хлопка, подготовленные для посева, расправлялись с советскими работниками, коммунистами и комсомольцами. В селах создавались отряды самообороны.

Я в то время работал начальником райотдела милиции, но в райотделе я только зарплату получал, а все время находился в летучем отряде по отражению нападений банд басмачей. В отряде пять или шесть комсомольцев насчитывалось, остальные старики – кому за пятьдесят, кому больше.

Это я тогда смотрел на пожилых людей, как на стариков. Теперь, когда самому под семьдесят, я стариком себя не считаю. Когда надо бывает, я и сейчас сажусь в седло и еду в горы, где ничего, почитай, не изменилось – те же тропы, те же ущелья, даже камни со своих мест не сдвинулись, и я легко нахожу дорогу, провожу людей. Видя неизменность гор, забываю о годах. Только глядя на бурлящие речки да ручьи, русла которых подались кое-где от прежних берегов, чувствуешь время. Тогда понимаешь, сколько лет прошло.

Странные, очень странные минуты переживаешь тогда...

Веришь и не веришь в то, что было я было так давно. А вернешься в город, словно перескакиваешь в будущее, о котором мечтал я и те, кто погиб, и смотришь на прекрасное настоящее и своими и их глазами, точно живешь и за них...

Да... – протянул Абдылда Исабаевич, глядя за окно карими, совсем не стариковскими, очень ясными глазами. В ярком, еще предвечернем небе плыл крохотный издали скоростной лайнер, мигая бортовыми огнями.

– Не проходило дня, чтоб мой отряд не участвовал в стычках с басмачами. А если не случалось такое, бойцы беспокоились. Как это мы не у дел? Или собаки-басмачи задумали какую-либо коварную хитрость, собирают силы, или устали от нас бегать, за границу ушли? Только опасения оказывались напрасными, и уже поутру мы снова мчались в какое-либо село вышибать басмачей, запасаться трофейным оружием для отрядов самообороны.

Да и сами мы не могли похвастаться вооружением. Во всем отряде только я имел «маузер № 3», а у остальных трехлинейки да по шестьдесят патронов на брата, через одного – по гранате-«бутылке» с тонким чехлом. И хорошо, если третья из них разрывалась... Больше на испуг брали. У каждого же басмача по такому маузеру, как у меня: это кроме винтовки, по двести патронов у каждого головореза, гранаты, английские «лимонки» с резным чугунным корпусом, каждая разрывалась. Только вооруженными до зубов осмеливались басмачи нападать на аилы, жечь, грабить и убивать.

Однажды отправились мы в Булалыкский сельсовет, что в двадцати километрах от Гульчи находится. Приехали. Собрал я в сельсовете ячейку. Председателя сельсовета, парторга, комсомольского вожака; создать надо, говорю им, легкий кавалерийский отряд, чтоб и самим жителям аила от басмачей отбиваться.

Записалось двадцать пять человек – немало.

– Дело сделано, – говорит председатель сельсовета, – обедать пошли.

А мне не до еды. Разобраться надо, что за люди попали в отряд. Остался я, документы изучаю – кто есть кто? Сижу один. Уж смеркаться стало. Вдруг стук в окошко.

– Заходи! – кричу.

Вскоре дверь приоткрылась, в кабинет несмело вошел парень. Красивый такой, стройный, а лицо у него то покраснеет от волнения, то побледнеет.

– Я в отряд хочу...

Взглянул я на парня повнимательнее – здоровый малый, смелый, видно, глаза блестят, такой не побоится пули, первый в схватку ринется. Только почему же нет его среди названных мне людей? Забыли про него? Не похоже. Но со всеми я уже повидался.

– Как зовут тебя?

– Джумалиев Абдулла...

– Комсомолец?

Потупился парень, голову опустил:

– Не приняли...

– Что так?

– Дядя мой у басмачей одиннадцать лет работает...

– Дядя?

Парень кивнул:

– Кузнец он... Его, говорят, насильно увезли... А меня в комсомол не принимают. Разве может быть в комсомоле родственник басмача? А я дядю и в глаза не видел, не знаю совсем.

– Дядю твоего как зовут?

– Дердеш-мерген зовут.

– Слышал. Знаю, что насильно бедняка в банду увезли. А сейчас где он?

– Люди говорят; будто где-то на нашей стороне прячется. А мать твердит – не может этого быть...

– Ты садись, садись, Абдулла. По порядку расскажи.

Парень неловко присел на край стула, совсем не привычной для него мебели, поерзал, устраиваясь.

– Так что же мать говорит?

– Моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь находится. Не хотят верить.

– Не хотят верить?

– Перешел бы он границу – обязательно появился бы дома. Сыновей увидеть постарался. Когда его утащили басмачи, не родились еще его сыновья. Совсем не видел он их. И если бы оказался в здешних краях, непременно пришел их проведать. Одиннадцать лет он в разлуке с родными. Вот поэтому моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь.

Глаза Абдуллы были чисты и ясны, не мог врать человек с таким взглядом. Много к тому времени довелось повидать мне разных людей, сотни пар глаз смотрели на меня, пытаясь прочитать по моему виду, верю я им или нет. Разные то были глаза и взгляды разные – узкие щелочки, утонувшие в жирных щеках; холодные и немигающие, словно змеиные; мутноватые от ненависти; тупые и испуганные – у обманутых и оболганных... Сколько глаз!

И еще: когда на карту поставлены жизнь и свобода, очень редко кто из людей может или умеет притворяться. А когда, где и у кого молодой парень, бедняк мог бы научиться так нагло лгать?

– Как же так получилось, что своего дядю ты не знаешь? – все-таки спросил я. – Когда его увезли, тебе шесть лет было...

– Мы с матерью уж потом помогать тетке приехали. Когда двойняшки уже родились. Вот жили и помогали...

– Чем же вы кормитесь?

– В колхозе работаем. Я после занятий в школе тоже в колхозе работаю. Куда пошлют, то и делаю. Говорят, хорошо делаю.

– А как ты учишься?

– Хорошо учусь. Мне двенадцать человек взрослых отстающих дали, поручили. Помогаю им ликвидировать неграмотность.

Признаться честно, тогда у меня никакой мысли не было, чтоб с помощью Абдуллы установить связь с Дердеш-мергеном, если он действительно перешел границу и находится на территории республики. Хотелось восстановить справедливость. Неправильно отнеслись к Абдулле односельчане. Ведь, можно сказать, на глазах у дехкан басмачи уволокли связанного Дердеш-мергена. Едва справился с ним десяток джигитов курбаши Джаныбека, под дулами маузеров угнали кузнеца, грозили прикончить беременную жену. И подмоги Дердеш-мергену ждать было неоткуда. Отряда-то самообороны в аиле не существовало.

В тот же вечер побеседовал я с коммунистами и комсомольцами села. Потом разобрался с делом Абдуллы в райкоме. Приняли Абдуллу в комсомол. А через две недели секретарь сельской ячейки ушел добровольцем в армию, молодежь избрала Абдуллу своим вожаком. И уж по традиции стал Абдулла командиром легкого кавалерийского отряда односельчан.

Сблизился я с парнем, нравился он день ото дня все больше, доверие к нему стало полным.

И постепенно созрела у меня мысль наладить связь с Дердеш-мергеном, проверить, что же это за человек – правая рука курбаши по оружейному делу. Смирился ли честный человек со своей судьбой пленника или источилась его совесть за одиннадцать лет жизни в холе и достатке, за пазухой у хитроумного Джаныбек-казы.

То, что сам Дердеш-мерген добровольно не явится с повинной, мне было ясно. Издай хоть десять законов, в которых будет сказано, что пришедшие с повинной будут помилованы, приведи десятки примеров, не убедишь, увидят в этом западню, ловушку.

С тем, кто не верит в человечность и благородство, нужно личное общение, нужен контакт. Только тогда услышанное от кого-то перестанет быть отвлеченностью, и то еще, может быть, не до конца и не сразу. А как установить контакт? Каким образом встретиться на равных с человеком, который считает себя преступником, а тебя судьей или еще хуже – врагом, от которого' его может избавить лишь твоя смерть? И все-таки связь с Дердеш-мергеном установить было необходимо, считая шансы «за» и «против» равными. В случае удачи торжествовала справедливость. А разве не за правду и лучшую жизнь для дехкан боролись мы? Стоило рисковать еще потому, что в случае успеха мы лишали одну из крупных банд возможности вести борьбу. Нищий Джаныбек-казы уже не курбаши. Вся сила его в том, что он может платить, давать оружие, кормить. Отними у него эту силу, и Джаныбек-казы не стоит и верблюжьего плевка.

Новых сведений о пребывании Дердеш-мергена в ущелье не поступало. Патрули не находили его следов. Будто призрак, а не человек обитал среди неприступных скал. А каждый прошедший день грозил одним – могло прийти сообщение, что Дердеш-мерген и Осман-Савай, выполнив поручение, возвратились за границу, и ставку казы, и принесли Джаныбеку деньги на покупку оружия. Тогда дехкане надолго потеряли бы покой от новых набегов басмачей, а мы, возможно, навсегда утратили возможность найти тайную сокровищницу курбаши. Кто помешал бы Джаныбеку разделаться с Дердеш-мергеном, решив, что тот слишком много знает?

Я отправился в Ош и доложил обо всем передуманном своему начальству. Товарищи согласились, что мне надо непременно увидеть Дердеша. Вернувшись в райцентр, принялся за дело.

Абдулла, которого я пригласил, не замедлил явиться на вызов. Он сел на табуретку верхом, словно в седло, а каблуками зацепился за планки внизу, будто ноги в стремена сунул:

– Слушаю вас, начальник.

Вынув из стола пиалы, я плеснул в них чаю, не наполнив и на четверть: то был и знак уважения к собеседнику, и своеобразный намек на то, что разговор предстоит не короткий. Таков в народе обычай – полную пиалу наливают гостю, от которого хотят поскорее избавиться: «Пей да проваливай!», а тому, кому рады, лишь плеснут, покрыв дно. И хитрая поговорка есть на этот счет: мудрость на дне пиалы. Наливая чай, задают и вопрос, а ты не торопись пить, но и не медли с ответом.

– Скажи, пожалуйста, Абдулла, ты веришь, что Дердеш-мерген непременно придет к детям, если представится такая возможность?

Пиала задержалась у самых губ Абдуллы. Он отхлебнул совсем маленький глоток. Потом еще, и глаз его я не видел. Сделав еще глоток, парень степенно сказал:

– Моя мать в это верит. Жена мергена в это верит. Другие люди уже сомневаются в слухах, будто Дердеш-мерген рядом, а к семье не зашел, не проведал своих сыновей. Он же их ни одним глазом не видел! Будь я на его месте, то обязательно сумел бы повидать сыновей. Иначе что скажут они об отце? Плохо скажут. Поэтому я верю – пришел бы Дердеш-мерген.

– А если не страх удерживает Дердеш-мергена? Если не столько страх быть пойманным, сколько совесть?

– Совесть удерживает Дердеш-мергена? – задумчиво повторил за мной Абдулла. – Совесть... Смеет ли он, человек, пусть невольно, не по своему желанию связанный с кровавыми делами басмачей, явиться в свой дом и ласкать своих детей?.. – Абдулла отпил последний глоток и машинально передал мне пиалу.

– Я только предполагаю, Абдулла, – сказал я и плеснул чаю в пиалу. – Разве может кто-нибудь знать это, кроме самого кузнеца?

– Никто не может этого знать, кроме самого Дердеш-мергена... – согласился, кивнув, Абдулла. – Никто, кроме самого...

И тут я увидел его глаза, глаза, полные надежды и радости. Ведь Дердеш-мерген был ему ближайшим родственником, и надо хорошо знать, что такое для киргиза родство, чтобы понять, как много для Абдуллы значило, продал ли Дердеш себя с головой Джаныбеку, или одиннадцать долгих лет ждал кузнец часа, той минутки, чтоб протянули ему руку помощи.

– Скажи, Абдулла, тебе бы не хотелось узнать это точно?

– Мне очень хотелось бы знать это точно. И детям его обязательно нужно знать.

– Всем людям нужно. Любой человек, который вернулся к нам оттуда, – наша победа. Победа справедливости и добра.

– Что надо сделать, Абдылда-ака?

– Пей чай, думать будем...

Предложение было серьезным, и Абдулла взял в руку пиалу, вновь постарался спрятать за плавными движениями юношескую горячность, прорвавшуюся в торопливом вопросе.

Чаю хватило на четыре глотка, и я сказал:

– Надо достать юрту.

– У нас есть юрта, Абдылда-ака.

– Хорошо, что у вас юрта. Я договорюсь с трестом «Памир-строй», что ведет дорогу на Хорог, а твоя мать и жена Дердеш-мергена с детьми будут в ущелье заготавливать дрова. Для стройки. Ты им будешь помогать в свободное время.

Я заговорился и налил пиалу Абдуллы едва не до краев, но он не обратил на это внимания, выпил чай жадно, словно только теперь почувствовав душную жару.

– Тогда Дердеш-ака сразу придет проведать семью, посмотреть на сыновей, которых он еще не видел! – воскликнул племянник мергена.

– Не сразу, Абдулла, не сразу... – я постарался остудить, его горячность. – Он сначала непременно подумает, что юрта, в которой живет его семья, появилась в ущелье неспроста. Он наверняка заподозрит там западню.

– Сколько же он будет разубеждаться? Разве он забыл свою жену? Не узнает сестру?

– Не знаю. Может быть, много дней пройдет, пока он убедится, что западни в юрте нет. А мы будем ждать. Ты будешь терпелив. И каждый день по дороге в село ты, Абдулла, будешь на выезде из ущелья в пять часов утра. Спрятав коня в кустарнике, спустишься под мост. Я буду встречать тебя там. Ты скажешь, приходил дядя или нет. И как он вел себя, появившись дома.

Так мы и сделали. Женщины с помощью Абдуллы перевезли и поставили в урочище юрту, в трестовском магазине им выдали продукты: мясо, чай, сахар. С продуктами трудно было, народ голодал, но строителей снабжали неплохо.

Прошло двадцать три дня. Мы встречались с Абдуллой в условленном месте. От свидания к свиданию мрачнел Абдулла – не появлялся Дердеш-мерген.

– Забыл дядя семью. Не хочет он видеть сыновей, – все чаще и чаще говорил Абдулла. – Совсем басмачом стал.

– Послушай, Абдулла, – сказал я ему при очередной встрече. – Ты сегодня ночуй в селе. А к матери заедешь на восходе, когда проедет по урочищу утренний патруль. После пяти часов.

– Почему, Абдылда-ака?

– Ну какой я «ака»? Тебе семнадцатый, мне двадцать седьмой идет. Говори – товарищ.

– Хорошо. Почему мне нужно ночевать в селе, джолдош Абдылда Исабаев?

– Дядя тебя не знает, джолдош Абдулла. Он, наверное, думает, все время в юрте кто-то посторонний ночует. Неспроста.

Как может быстро меняться выражение лица у человека, как в одно мгновение настроение становится совсем иным – мрачного Абдуллы как не бывало, глаза загорелись, а на бледных щеках заиграл румянец:

– Ай, правильно, Абдылда-ака! Ай, как правильно!

«Правильно-то, правильно, – думал я. – А если возьмет да и уведет Дердеш-мерген свою семью в Китай, в банду Джаныбека? До границы отсюда рукой подать – за ночь дойти можно... Бросят они юрту и налегке наверняка доберутся. Не слишком ли доверяешь, Абдылда, человеку, который пробыл у Джаныбека одиннадцать лет? Может быть, он не только всего насмотрелся, но и ко многому руку приложил? Ой смотри, Абдылда...»

Не спал я ночь. Не мог уснуть. Еще светать не начало, как я выехал, и подъезжал к мосту задолго до условленного срока. Конь то тупнет копытом по пыли, то цокнет по камню. Тихо, еще и ветер не просыпался, облака дремлют около высоких скал, точно кони у коновязи. Понурые серые кони в предутренней мгле.

Вдруг треск в кустах джерганака. Кто-то напролом через непролазную чащу бежит. Я схватился за маузер. Гляжу, Абдулла выскочил.

– Джолдош Абдылда! Джолдош Абдылда! – кричит.

Спрыгнул с коня – и к нему. Сначала и не пойму никак, почему он так кричит. Запыхался Абдулла и не разберешь – от горя ли, от радости он спешит. Подбежал, на лице у него царапины от колючей облепихи, по-киргизски ее джерганак зовут.

– Был! Приходил дядя! Схватил меня Абдулла, хохочет, обнимает. Ну совсем мальчишка.

– Успокойся, – сказал я. – Отдышись и рассказывай.

А он все успокоиться не может – обнимает и хохочет:

– Приходил дядя... Под утро пришел... Явился...

– Хорошо, Абдулке, хорошо. Успокойся и рассказывай.

– Явился! Явился!

Сели мы на камни при дороге. Вытер я кровь на лице Абдуллы, что из царапин сочилась. Сначала лопотал он довольно несвязно, однако успокоился и передал, что услышал о встрече. Явился кузнец в юрту, женщин разбудил, они детей. Пока женщины хлопотали у дасторкона, чай готовили, Дердеш-мерген посадил двойняшек, мальчишек своих, к себе на колени. И сидел молча. Дичились сначала его сыновья, а он пригнул, прижал их головы к своей груди, молчал и вздыхал. Подали женщины чай, а он не отпустил своих двойняшек с колен, взял пиалу и спросил: «Двадцать три дня я наблюдал за вами, был около вас. Думал, приготовили мне западню. Кто-то посторонний ночевал у вас. Кто он?» – «Сын мой, твой племянник, Абдулла», – ответила моя мать. «Взрослый уже, совсем мужчина, – сказал кузнец. – Увидеть его хочу. Пусть придет он ко мне, слышите, женщины? Этой ночью буду ждать его в ущелье. За час до восхода луны, около караташа, черного камня. Знаете, где караташ, женщины?» – «Абдулла знает», – ответила мать. И опять молча сидел кузнец. Женщины не спрашивали его ни о чем. Потом посмотрел Дердеш-мерген вверх, увидел в чамгарак, через отверстие в потолке юрты, какого цвета стало небо, сказал, что пора, скоро патруль поедет по ущелью, поцеловал сыновей и ушел...

Так сказал мне Абдулла.

«Поведение Дердеш-мергена можно толковать по-разному, – размышлял я. – Он чрезвычайно осторожен. Справедливо одно – он действительно очень любит своих детей, если двадцать три дня ждал возможности навестить их. Однако его могли задержать и другие причины, о которых мы ничего не знаем. И неизвестно, где Осман-Савай. Куда подевался этот джельдет-палач? Вряд ли кузнец посвятил его в свои намерения, что выжидает удобного случая повидать сыновей.

Но раз дело начато, его необходимо довести до конца. Важно, зачем Дердеш-мергену понадобилось свидание с племянником. Захочет ли кузнец считать его своим родственником, когда узнает, что Абдулла – секретарь комсомольской ячейки и командир легкого кавалерийского отряда по борьбе с басмачами? Как он отреагирует?

Допустим, кузнец не станет вредить Абдулле – родственник все-таки, племянник единственный как-никак. А если Дердеш-мерген хочет сманить родню к басмачам? Пусть свидание все решит. Кузнец уверен: Абдулла не приведет с собой врага дяди – не простят ему этого ни жена Дердеш-мергена, ни его сестра, ни сыновья оружейного мастера...

Свидание все решит, конечно, если Дердеш-мерген будет искренен и откровенен, если у него нет особого задания – выманить к себе меня, кого басмачи слишком хорошо знают. Джаныбек-казы не слепой котенок. У него есть, во всяком случае, могут быть, свои люди в аилах. Курбаши может знать о нашей дружбе с Абдуллой и использовать ее во вред мне, делу. И все-таки, если правая рука курбаши даже не выскажет пожелания увидеться со мною, Абдулла должен будет договориться о моей встрече с кузнецом».

Размышлял я так долго, что веселое и радостное настроение Абдуллы улетучилось. Он глядел на меня с тревожным ожиданием, понимая – в эти минуты решалась не только судьба его дяди, но и его тоже, если дядя стал басмачом.

– Надо пойти на свидание, – сказал я. – Тебе одному.

– Надо пойти, – согласился Абдулла,

– Только это не просто встреча с родственником, – предупредил я и объяснил, как вести беседу с Дердеш-мергеном. Потом Абдулла повторил мои советы и особо просьбу к женщинам. Им следовало хорошо встретить гостя.

– А что будет потом? – спросил Абдулла.

– Если Дердеш-мерген честный человек, скажешь ему обо мне. И тут моя жизнь будет зависеть от тебя, от твоей сообразительности.

– И кто вы есть, сказать дяде?

– И кто я есть, сказать. Хотя он, наверно, слышал обо мне.

– Хорошо, – тихо проговорил Абдулла.

– Я хочу увидеться с ним.

– Увидеться? – встрепенулся Абдулла.

– Непременно.

– Я передам – «непременно».

– Ты попросишь его увидеться со мной... Сам ты не боишься встречи с дядей?

– Я? Нет...

Мы расстались. И снова сомнения не давали мне покоя: правильно ли поступил я? Не подставил ли под удар Абдуллу? Басмачи на деле не очень-то ценили родственные связи, хотя и всячески рекламировали свою приверженность к исламу и считали себя правоверными мусульманами. Впрочем, когда люди слишком истово клянутся и божатся в приверженности какой-либо вере, то, по сути, поступают против нее и доходят до изуверства.

Едва я вернулся после разговора с Абдуллой в Гульчу, басмачи будто взбесились. Весь день наш отряд вел бой с одной из банд, и ночью мы не знали покоя. А утром узнали, что отряд Джаныбека вчера наскочил на Гульчу. У многих бойцов в райцентре оставались семьи. И моя тоже была там. Мы прискакали в Гульчу уже после того, как подоспевший на выручку другой отряд изгнал басмачей, пожары погасили и похоронили убитых.

Я соскочил с коня у своего дома, вбежал внутрь. Пусто. Ни жены, ни дочери. Все, что можно было исковеркать и изрубить, изрубили и исковеркали.

Ярость и смертная тоска овладели мной: жену и малолетнюю дочь увели в плен!

Я закрыл лицо руками, ноги подкосились...

...В гостиничном коридоре где-то вдалеке натужно гудел пылесос – чистили ковры. Басовито гукнул тепловоз на близких железнодорожных путях.

Исабаев глядел в окно. По взгляду ветерана чувствовалось, что мыслями он был в далеком прошлом.

– Так вы их и не нашли? – спросил я у Исабаева.

Абдылда Исабаевич отпил маленький глоток чаю:

– Отчаяние овладело мной. Вдруг вижу, сыплется на шесток из печной трубы сажа. Думаю, басмач недобитый спрятался.

– Вылезай! – закричал, маузер выхватил.

А на шесток женские ноги ступили, детские потом. Это жена с дочкой от бандитов спрятались. Почти сутки простояли они на коленях в печной трубе, пошевелиться боялись. Пособил я им выбраться, а жена и дочь слова вымолвить не могут, даже плакать у них сил нет.

Обнимаю я их, бормочу ласковые слова, а в мозгу ощутимо, будто пульс под пальцами, бьется мысль: ведь люди, убитые в нашем селе, и те, что погибли вчера и позавчера и за все годы, может быть, поражены из оружия, которое отремонтировал Дердеш-мерген! И хотел он этого или не хотел, он тоже виновен в гибели ни в чем не повинных дехкан! Лучше бы принять ему смерть в те минуты, когда его увозили, пусть против воли, а не беречь свою жизнь!

Нехорошо стало у меня на душе...

Ой, как нехорошо!

Но понял я, что идти с такими мыслями на встречу с Абдуллой и готовиться к свиданию с Дердеш-мергеном нельзя. И коли не поборю в себе такое настроение, то надо пойти к начальству и сказать, чтоб дело с кузнецом доводил до конца другой человек.

Моя жена готовила еду, а я сидел, держа дочь на коленях, прижав ее голову к своей груди, и думал, что поеду я к своему начальству в Ош и откажусь от дела с кузнецом. Представил я себе, как приду в управление и как скажу обо всем, и что мне ответит начальник. «Ты коммунист?» – спросит он меня. «Да». – «А кем ты был? И кто тебя вывел в люди?» – «Большевики», – отвечу я. «А если бы тебя, бывшего мальчишку-раба, сироту и беспризорника, бросили на произвол судьбы?» – «Такого не могло уже быть. Люди из рода большевиков, как говорили тогда киргизы, не могли бросить человека на произвол судьбы». – «Вот, – скажет мне начальник, – ты думаешь поступить так, как не должны поступать люди из рода большевиков. Прав ли ты?» Мне нечего будет ему ответить. И еще он скажет: «Ты коммунист, и дело, которое тебе поручено, лишит Джаныбека его силы и власти, лишит денег, оружия и продовольствия. Все награбленное Джаныбеком ты вернешь дехканам. Как ты можешь думать об отказе от дела, которое тебе поручила партия?» И снова ответить я бы не смог. Лишить Джаныбека денег и оружия значило предотвратить тысячи убийств, спасти кров тысячам дехкан, дать им спокойную жизнь.