Текст книги "Журнал «Если», 1999 № 08"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Фредерик Пол,Джин Родман Вулф,Андрей Синицын,Андрей Щербак-Жуков,Терри Бэллантин Биссон,Дмитрий Караваев,Владислав Гончаров,Тимофей Озеров,Александр Ройфе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Проза

Грег Бир
Все имена можжевельника

Плюшевый медвежонок великолепно изъяснялся на мандаринском наречии китайского языка. Крупный, толстый, с близко посаженными глазками и неожиданно длинным носом – обычно у медвежат приплюснутые носы, – он расхаживал вокруг меня, беседуя сам с собой.

Я перевернулась на спину, чувствуя, как по телу бегают мурашки. Мне было трудно шевельнуть рукой. Что-то произошло с моей волей: я не могла заставить себя встать. Поведение мышц настораживало, нервная система тоже барахлила. Не говоря о глазах: они якобы наблюдали нелепого черно-белого зверя. Простейшее объяснение заключалось в том, что я сильно надавила во сне на глазные яблоки, а тут еще обрывки детских воспоминаний и кое-какие языковые навыки, усвоенные на курсах лет десять назад…

Медвежонок тем временем заговорил по-русски. Я решила не обращать на него внимания и сосредоточилась на других вещах.

Дальнюю стену каюты не узнать: теперь ее покрывали беспрерывно изменяющиеся геометрические узоры, то приобретавшие рельефность в тусклом свете, то растекающиеся по плоскости. Откидной столик почему-то оторван от стены и валяется на полу, в опасной близости от моей головы. Потолок был кремовым, хотя я помнила его оранжевым. Половина каюты осталась на месте, тогда как другая половина исчезла в…

В Разрыве? Мой стон заставил медвежонка вздрогнуть. Ко мне мало-помалу начала возвращаться координация движений, зрение сфокусировалось. Только плюшевое создание все еще расхаживало по каюте, не прерывая поток связной речи – теперь почему-то немецкой.

От этого нельзя было отмахнуться. Медвежонок либо полностью реален, либо представляет собой плод изощренной галлюцинации.

– Что здесь происходит? – спросила я.

Он нагнулся ко мне и сказал, вздыхая:

– Роковое стечение… Наречье Альбиона мне плохо подвластно!

Он раскинул лапы и поежился.

– Не суди за смятение. Моя система – нервная, кажется? – еще не решила, какому континууму подчиняться в данный момент.

– Моя тоже, – сказала я осторожно. – Ты, собственно, кто?

– Дух. Все мы духи. Будь осторожна, не довольствуйся иллюзией, не следуй путем веселья. Прости, так некогда писали по-английски. Я лишь повторяю прочитанное.

– Где я? На своем корабле?

– Как и все мы, выведенные из игры. Пытаемся протянуть еще немного.

Я уже достаточно пришла в себя, чтобы встать. Возвышаясь над медвежонком, я поправила блузку, потерла ушибленную левую грудь. Последние пять дней мы не испытывали повышенных перегрузок, поэтому на мне был лифчик. Синяк помещался прямо под тесемкой – таково было, цитируя моего невероятного собеседника, «роковое стечение».

Собравшись с мыслями, я представила себе, чего избежала, и сама испытала смятение, как новичок, впервые оказавшийся в невесомости.

Мы выжили. Во всяком случае, я… Кому из команды в сорок три человека повезло, как мне?

– Ты знаешь?.. Тебе известно?..

– Худшее, – закончил за меня медвежонок. – Одно мне не понять, другое расшифровать нетрудно. Разрыв произошел семь или восемь часов тому назад. Удар был силен: я насчитал десять незнакомцев. Ты – десятая, и лучше прочих. Мы с тобой похожи.

Нам твердили, что при Разрыве можно выжить. Однако, согласно статистике, лишь единицы из множества кораблей, подвергнувшихся нападению, оставались целы. Огромная поражающая сила для оружия, самого по себе не смертельного!

– Мы уцелели? – спросила я.

– Подарок судьбы, – ответил медвежонок. – Мы даже пока способны двигаться. А дальше видно будет.

– А дальше… – хотела я повторить за ним, но тут же осеклась. Несмотря на малый рост и детский голосок, в манере поведения медвежонка присутствовала обстоятельность, присущая зрелости.

– Ты какого пола? – спросила я.

– Он, – мгновенно отозвался медвежонок.

Я дотронулась до переборки над дверью, провела пальцем по знакомому кривому шву. Где я – нарушая все законы вероятности – в своей прежней вселенной или все-таки в чужой?

– Можно выглянуть за дверь?

– Сие мне неведомо. Я не заметил, чтобы другие сумели организоваться.

Лучше приступить к делу с самого начала. Я взглянула на медвежонка, потерла шишку на лбу.

– Ты откуда?

– Оттуда же, откуда и ты, – ответил он. – С Земли. Был талисманом капитана, утешителем и советником.

Странные функции! Я подошла к люку и выглянула в коридор. Незамысловатый и удобный проход непонятного цвета и незнакомой Конфигурации завершался круглым люком с ручной системой герметизации – шестью черными накидными болтами. Ни одному земному инженеру не пришло бы в голову использовать такое старье на космическом корабле.

– Как тебя зовут?

– Официально – никак. Имя талисмана известно одному капитану.

Страх не позволял церемониться. Я спросила, не видел ли он своего капитана или какой-нибудь материальной принадлежности известного ему мира.

– Нет, – услышала я в ответ. – Называй меня по-русски – «Сынок».

– А я – Женева. Фрэнсис Женева.

– Мы друзья? – осторожно поинтересовался он.

– Почему бы и нет! Надеюсь, здесь будет еще с кем подружиться. Тебе трудно говорить по-английски?

– Не обращай внимания. Я быстро учусь. Практика – мать совершенства.

– Если хочешь, мы могли бы перейти на русский.

– Ты говоришь на этом языке так же хорошо, как я – на языке Альбиона?

Медвежонок обладал чувством юмора и немалым достоинством.

– Хуже! Ладно, пусть будет английский. Если тебе хочется о чем-то узнать, спрашивай без стеснения.

– Сынок не стесняется. Он – бывший талисман.

Шутливая беседа помогала не сойти с ума. Меня так и подмывало схватить мишку в охапку и прижать к себе, хотя бы ради тепла. Он был необыкновенно милым – видимо, таким его и задумали. Но на кого ориентировались его создатели? Цветом он походил на панду, формами – ничуть…

– Что, по-твоему, мы должны делать? – спросила я, присев на койку.

– Сынок медленно думает, – ответил он, опускаясь передо мной на корточки.

Несмотря на короткие лапы, его движения были полны грации.

– Я тоже. Все-таки я специалист по программному обеспечению, а не солдат.

– Не ведаю, что есть «программное обеспечение», – предупредил Сынок.

– Компьютерные программы, – объяснила я.

Мишка кивнул и выглянул за дверь – чтобы тотчас шарахнуться обратно.

– Они здесь! – сообщил он. – Можно закрыть дверь?

– Понятия не имею, как… – начала я, но тут же кинулась к своей койке и залезла на нее с ногами. Мимо люка струился змеиный ручей – все желто-зеленые, со стальным отливом, с лопатовидными головками, в красных ромбах… Поразительно, как я сумела разглядеть столько деталей, несмотря на испуг!

Поток змей миновал распахнутую крышку люка, не проявив к каюте и к нам с мишкой ни малейшего интереса. Сынок отделился от стены с геометрическими барельефами.

– Какого черта им здесь надо? – спросила я.

– Полагаю, это члены команды, – ответил он.

– Кто еще здесь водится?

Медведь выпрямился и устремил на меня пристальный взгляд.

– Нам ничего не остается, кроме поиска, – произнес он торжественно. – Иначе у нас не будет права спрашивать. – Он подошел к люку, перелез через порог и позвал меня из коридора: – Идем!

Я слезла с койки и потащилась за ним.

* * *

Сознание женщины – причудливый омут, в который она соскальзывает в момент рождения. Первые месяцы жизни, слушая и наблюдая, она обретает параметры своей будущей жизни. Ее младенческое сознание – огромная пустая матрица, вбирающая все извне. В первые месяцы закладывается ролевое представление, зачатки самосознания, наброски будущих достижений. Слушая взрослых и наблюдая за их поведением, она накапливает предрассудки и запреты: «Ты не видишь призраков на стенах спальни – их там нет! Никто из нас не видит твоих воображаемых приятелей, миленькая… Ты должна это понять».

Так с самого начала женщина начинает формировать свое естество. Заготовка – это необъятная вселенная, которую она безжалостно обстругивает. Она сводит на нет нежелательные, выступы, докучливые свойства. Со временем она забывает, что была некогда частью целого, и превращается в простенькую мелодию жизни. Побывав вселенской симфонией, она не способна это оценить. Она забывает приятелей, танцевавших на потолке над ее колыбелью и взывавших к ней из темноты. Некоторые из них были дружелюбны, некоторые еще тогда, в самом начале, пугали ее. Но все они были частями ее сущности. Всю последующую жизнь женщина пытается уловить эхо голосов, звучавших в ее волшебной детской: в мужчинах, которых она избирает для любви, в задачах, которые ставит перед собой на протяжении жизни.

После тридцати лет такой работы она становится Фрэнсис Женевой.

Смерть любви – отрезан еще один кусочек – это расставание с еще одной вселенной; разрез никогда не затянется. С каждой зимой, с каждой весной, прожитой на планете или между, планетами, женская судьба становится жестче, но при этом все больше мельчает.

Но вот отрубленное когда-то снова сливается в монолит, приятели, скрашивавшие некогда дрему в колыбели, вновь появляются на потолке. Это те, кого ты невольно лишилась или сознательно оттолкнула: ныне они не зависят от тебя. Они вернулись, они совершенно непостижимы. Будь начеку!

* * *

– Понимаешь ли ты? – спросил медведь.

Я покачала головой и с трудом оторвала взгляд от люка на шести болтах.

– Ты о чем?

– Как мы тут оказались?

– Это Разрыв. Наверное, снова проделки эйгоров.

– Да, это они. Но как?..

– Не знаю, – созналась я.

Этого никто не знал. Нам оставалось наблюдать результаты. Остатки переживших Разрыв кораблей, которые людям удавалось найти, неизменно походили на плавающие в пустоте мусорные баки. Корабли словно выхватывали из нашей Вселенной, прокручивали в невиданных космических центрифугах и возвращали обратно. Остатки сохраняли прежнюю массу, прежний химический состав, подобие упорядоченности и жизнеспособности. Увы, в дальнем космосе даже 90 процентов жизнеспособности – все равно что никакой. Если элементы, составляющие корабль, плохо сочленяются между собой, то глупо искать в корабле выживших.

Зато как нас интересовали трупы! Несмотря на строжайшую секретность, ходили слухи о каких-то большеголовых страусах и прочих уродах. Теперь и у меня было, что к этому добавить: живой плюшевый медведь и стая разноцветных змей…

И еще: согласно тем же слухам, во всех пяти тысячах кораблях, угодивших в Разрыв, не осталось ни единого человеческого тела. В наш континуум никто не мог вернуться.

– Сломано не все, – сказал Сынок. – Мы весим столько же.

Тяготение действительно не изменилось – сама я как-то упустила это из виду.

– Кстати, мы по-прежнему дышим, – добавила я. – И ко всему еще мы с тобой с одной и той же планеты. Скорее всего, основы остались незыблемыми.

А это означало, что, возможно, уцелели стандарты связи, хотя формы могли измениться. Связь входила в сферу моей компетенции, но я все равно поежилась. Кораблем управляют компьютеры. Как взаимодействует десяток различных систем? Если несогласованно, то наши часы сочтены. Нас ждет тьма, холод, вакуум…

Я открутила все шесть болтов и с трудом откинула крышку люка.

– Скажи-ка, Женева, – обратился ко мне Сынок, заглядывая в следующий коридор, – как сюда могли пролезть змеи?

Я недоуменно покачала головой. Существовали проблемы поважнее.

– Я хочу найти капитанскую рубку. Хотя годится любой компьютерный терминал. Что ты видел до того, как забрел ко мне в каюту?

Сынок кивнул.

– В том конце коридора. Но там были… всякие. Мне не понравилось. Я пошел в другую сторону.

– Что там было? – спросила я.

– Мусорная корзина, – ответил он. – Сисястая!

– Да уж, лучше поищем здесь, – согласилась я.

Мы быстро забрели в тупик. Глухая стена была увешана круглыми светящимися дисплеями. На каждом из них мерцали концентрические круги разной ширины. Такие фигуры могут содержать массу информации, только нужен хороший сканер, чтобы ее считывать. Это наводило на мысль об искусственном устройстве, а не живом организме. Хотя кто знает, что во что здесь превратилось.

Медведь валко расхаживал вдоль глухой стены. Я провела рукой по Дисплеям, потом встала на колени, чтобы нащупать место соединения пола и стены и понять, есть ли там шов.

– Что там?

– Ничего не вижу, зато что-то чувствую. Какое-то вздутие…

Тупик вместе со всеми дисплеями превратился в раскрытый клапан. Неодолимый поток воздуха всосал нас в темноту. Я инстинктивно Свернулась в позу зародыша, подтянув ноги к животу. Медвежонок Стукнулся об меня и схватил за руку. Какая-то пульсирующая сила мотала нас из стороны в сторону, время от времени прикладывая к чему-то мокрому и скрипучему. Я заставила себя открыть глаза и попыталась нащупать руками и ногами хоть какую-то опору. Одной рукой Я задела то ли железо, то ли твердую пластмассу, другой поймала подобие веревки. Мне удалось, цепляясь за веревку, удержаться на твердой поверхности. Настал момент разобраться в том, что видят глаза.

Казалось, сферическое помещение никак не отделено от космической бездны. Однако тот факт, что мы продолжаем дышать, указывал на наличие прозрачной оболочки. Глядя на внешние обводы корабля, я ужаснулась его размерам: они представлялись мне гораздо более скромными. К оболочке прилипли пять-шесть круглых туманностей, испускающих, наподобие заходящего солнца, неяркий оранжевый свет. Я висела на стальном столбе, похожем на корабельную мачту: он начинался у люка и достигал центра сферы. От столба тянулись в разные стороны канаты, привязанные к висящим в воздухе опорам. Все канаты и сам столб были усеяны шарами размером с человеческую голову, покрытыми, как щетиной, то ли пластмассовыми трубками, то ли китовым усом. Уплывая от нас, шары квохтали, как куры в курятнике.

– Господи! – взвизгнул Сынок по-русски.

Клапан, через который нас засосало в этот ад, остался открыт и призывно лязгал, грозя вот-вот закрыться. Я оттолкнулась от столба. Медведь вцепился в меня мертвой хваткой. Выплюнув нас обратно, клапан захлопнулся.

Мы лежали на полу, пытаясь отдышаться. Глухая стена опять выглядела тупиком.

Медведь выпустил мою руку и встал на задние лапы.

– Лучше разведать в другой стороне, – предложил он.

Мы преодолели люк о шести болтах в обратном направлении и прошли мимо моей каюты. Теперь коридор удивлял меня пустотой. На моем корабле такой коридор был обложен всевозможными трубами, проводкой, рябило в глазах от люков, платформ, дверей кают…

Отойдя от моей каюты на несколько ярдов, мы свернули за угол. Там мы увидели несколько пустых каморок. Сынок испуганно застыл.

– Здесь, – пролепетал он. – Корзина была здесь.

– Была, да сплыла, – успокоила я его.

Миновав еще один люк на шести болтах, мы проникли в помещение, отдаленно напоминающее командный пункт. Его сходство с капитанской рубкой моего корабля придало уверенности.

– Попробуй, – предложил медведь.

– Попытаюсь. Где терминал?

Он указал на изогнутую скамью перед квадратной пластиной, лишенной клавиатуры и микрофона. На терминал это не очень походило, разве что сама пластина могла оказаться дисплеем. Стыдиться было нечего, и я обратилась к пластине. Та, естественно, не отозвалась на мой оклик.

– Не то. Что-то еще, – подсказал мой плюшевый спутник.

Мы долго осматривали кабину, но ничего не нашли.

– Похоже на капитанскую рубку, только без приборов управления, сказала я. – Наверное, мы не знаем, чего искать.

– Или машины работают сами, – предположил Сынок.

Я присела на скамью, опершись локтем на край «дисплея». Инопланетяне часто пользуются для обмена информацией другими органами чувств, нежели мы. Мы ограничиваемся зрением, слухом и осязанием, тогда как кросерианцы, например, прибегают к обонянию, а эйгоры управляют сложнейшими приборами с помощью микроволнового излучения своей нервной системы. Я провела ладонью по экрану. Он оказался равномерно теплым на ощупь. Инфракрасное излучение – слишком слабый носитель информации для существ со зрительной ориентацией. Зато змеи находят добычу, улавливая исходящее от нее тепло…

– Змеи! – сказала я бесстрастным голосом. – Экран теплый. Может, это змеиный корабль?

Сынок пожал плюшевыми плечами. Я оглядела кабину, высматривая другие гладкие поверхности. Таковых оказалось немного: чаще поверхности были решетчатыми и шиповатыми, хотя и они излучали тепло, Возможностям не было числа, и я сомневалась, что у меня хватит жизни отсеять лишнее. Оставалось надеяться на сохранность других блоков из моего родного корабля.

– Можно выйти отсюда другим путем? – спросила я у медвежонка.

– Путей много. Один – за серым столбом. Там опять люк с шестью зажимами.

– С чем?

– С шестью… – Он попытался что-то изобразить лапой. – Как раньше.

– С накидными болтами, – подсказала я.

– Я думал, мой альбионский улучшается, – сказал он обиженно.

– Улучшается, – утешила я его.

Мы открыли люк и заглянули в следующее помещение. Слабое освещение мигало, от разгромленного оборудования несло едкой гарью. Дым заполз в кабину с панелями, заставив включиться вытяжку. Медведь зажал нос и прошелся по новой кабине.

– Там мертвец, – доложил он, вернувшись. – Не. человек, но близко. Выстрел в голову.

Он кивком пригласил меня следовать за ним, я нехотя Послушалась. Мертвое тело было зажато между двумя сиденьями. Голова существа была превращена в месиво; в его жилах текла красная кровь – доказательств этому было более чем достаточно – на полу и на приборах. Я увидела, несмотря на противоестественную позу тела в сером комбинезоне, что погибший похож, скорее, на собаку, чем на человека. Хотя медведь оказался прав: у меня было гораздо больше сходства с ним, чем с щетинистыми шарами или разноцветными змеями.

Дым почти рассеялся. Я отошла от трупа.

– Вдруг это тоже талисман? – предположила я.

Медведь покачал головой и отошел, морща нос. У меня и в мыслях не было его обижать.

– Не вижу терминала, – сказал он. – Ничего не работает. Идем дальше?

Мы вернулись в кабину, смахивающую на капитанскую, и свернули в другой коридор. Он резко изгибался, из чего я заключила, что мое недавнее представление о протяженности этой комбинации космических кораблей было ошибочным: определить ее размер, тем более форму не было ни малейшей возможности. Из прозрачного пузыря она выглядела бескрайней, но это вполне могло оказаться обманом зрения.

Очередной коридор тоже кончался тупиком. На сей раз мы решили не рисковать и не проверять, что находится позади глухой стены. На обратном пути я спросила у Сынка:

– Кого ты видел? Ты говорил, что их десятки и все разные…

Медведь произвел подсчет на пальцах. Они оказались гибкими и вполне годились для этой цели.

– Змеи – раз. Корзина с грудями – два. Стена твоей каюты – три. Глухая стена тупика с кругами – четыре. Ты – пять. Змей и люки с болтами можно не разделять – змеи знают, как пользоваться люками. Каюта предназначена для тебя. Но если считать труп в комбинезоне и волосатые шары, то неизвестно, сколько еще придется перечислять…

– Надеюсь, не бесконечно. Бесконечного разнообразия я не вынесу. Осталось ли что-нибудь от твоего корабля?

– После Разрыва я оказался на животе в ванной, – вспомнил медведь.

Волшебное слово!

– Где-где? – переспросила я. – Неужели работает? – Я готова была мчаться туда не разбирая дороги.

– Думаю, работает. Это там, – он махнул лапой.

Я поспешила за ним. Ванная комната – наилучший учебный класс: она демонстрирует привычки разумных существ, условности, уровень технологического развития, элементы психологии, не говоря об анатомии пользователей. Сынок привел меня в очень симпатичную и удобную ванную, с приспособлениями для мужчин и женщин трех комплекций. Мне пришлось воспользоваться самой большой ванной. Медведь оставил меня одну, хотя это было необязательно – на моем корабле душевые делались совмещенными. Я оценила его воспитанность: к присутствию плюшевого мишки еще предстояло привыкнуть.

Вернувшись к Сынку, я обнаружила, что перепутала направления.

– Где мы? – спросила я.

– Все меняется, – сообщил Сынок. – На месте глухой стены теперь люк. Я таких не видывал.

Люк действительно был невероятный: бронированный, с дистанционным управлением и приборами обнаружения и опознания. Вид у него был уродливый, я бы сказала – армейский. Непонятно, откуда он взялся на корабле, разве только члены экипажа всерьез опасались друг друга.

– Я был в туалете, – рассказывал Сынок, – дверь оставалась закрытой. Раздался громкий звук, как при резке металла. Я открыл дверь и увидел люк.

Скрежещущий звук был слышен до сих пор. Мы отошли от люка. Сынок поманил меня за собой.

– Чуть не забыл! – Он указал на закуток площадью в два квадратных метра. – Это аквариум?

Я увидела большую прямоугольную емкость с темной жидкостью. Дно емкости располагалось на уровне моих колен, верх – на уровне лба. Она заполняла собой весь закуток.

– Давненько ее не чистили, – заметила я.

Я дотронулась до стекла, проверяя, холодное оно или теплое. Емкость тут же засветилась. Я отпрыгнула, повалив Сынка. Он упал на бок, но тут же вскочил. Сначала свет в емкости мигал, потом стал ровным. Мне показалось, что я в бреду: что-то темное, растворенное в воде, на глазах уплотнялось, приобретало очертания. Я осторожно подошла ближе, чтобы лучше разглядеть происходящее. В воде кишели странные создания длиной не больше сантиметра: у каждого было по два глаза на стебельках и по перистому спинному плавнику. Самое густое скопление эти создания образовали в центре аквариума.

Дно аквариума сияло то красным, то синим, то янтарным светом.

– Что-то происходит… – подал голос Сынок.

Косяк рыбешек обретал форму. Я увидела призрачные плечи, голову, торс, руки…

Когда творение живой скульптуры было закончено, я узнала себя, вернее, свой поясной бюст. Я вытянула руку, и рыбы повторили мое движение.

Меня осенило. В кармане моих брюк завалялся фломастер в стальном футляре. Я достала его и написала на прозрачной стенке аквариума три буквы: КТО.

Часть массы рассыпалась и снова собралась, имитируя буквы. К слову КТО добавился вопросительный знак.

Сынок пискнул. Я подошла к нему.

– Они понимают? – спросил он. Я покачала головой. Пока что я не проникла в их намерения.

КТО ВЫ? – написала я.

Масса снова рассыпалась, слившись с растворенной в воде мутью. Я обреченно вздохнула. Несколько секунд назад мне казалось, что прорыв близок. Еще немного – и я бы добилась контакта…

– Смотри! – крикнул Сынок. – Они снова собрались.

TENZIONA DYSFUNCTIO, – изобразила живая масса. – GUARDATEO АВ PEREGRINO PERAMBULA.

– Что-то не пойму… Похоже на итальянский. Ты понимаешь по-итальянски?

Медведь покачал головой.

–  Dysfunctio, – прочла я вслух. – Это понятно. A ab peregrino?

– Peregrine —это иностранец, чужой.

–  Бойся шатающихся иностранцев? Грамматики мы не знаем, но нас пытаются предостеречь. Жаль, что я толком не помню ни одного языка, вложенного мне в мозги десять лет назад.

Надпись в аквариуме потемнела и исчезла. Рыбешки стали образовывать что-то еще: собрались гроздьями, держась нос к носу. Я узнала ствол, растущий из дна бассейна.

– Дерево, – подсказал Сынок.

Рыбешки снова изобразили мою голову и туловище, только в другом облачении, больше похожем на платье. Каждая рыбешка приобрела особую окраску, благодаря чему вся композиция стала поразительно живой. Потом изображение начало стариться на глазах: кожа лица обвисла, появились морщины, руки утратили силу. Мои собственные руки похолодели, и я скрестила их на груди.

Разве в сознании девочки способна уместиться вся Вселенная? Нет, там содержится всего лишь ниточка из гигантского мотка, отсеченная от окружающего ограничениями, накладываемыми константами, подобно тому, как смерть отсечена от жизни своей окончательностью. Да, теперь мы знаем, что вселенные не так непроницаемы, как смерть, ибо от одной ниточки Вселенной можно добраться до другой. Значит, эти создания с похожих планет – не выходцы из моего детства… Просто растерянная молодая женщина предается смутным фантазиям. Однако вокруг теснятся символы детства: кошмары, плюшевые медвежата, сновидения, отразившиеся в аквариуме, – предчувствие старости и смерти. И дерево, серое и призрачное, лишенное листвы. Это я, которая ежится от холода в теплом коридоре, это ствол, готовый вот-вот расщепиться. Откуда рыбешки столько знают обо мне?

* * *

В коридоре послышался шорох. Мы отвернулись от аквариума и увидели на полу разноцветных змей: они застыли неподвижно, не сводя с нас глаз. Сынок задрожал.

– Прекрати! – прикрикнула я на него. – Они еще ничего нам не сделали.

– Ты большая, – объяснил он. – Тебя не сожрать.

– Ты тоже не маленький. Давай посидим спокойно и посмотрим, что будет.

Я уставилась на змей, отвернувшись от аквариума: мне больше не хотелось наблюдать себя в старости, тем более в виде разлагающегося трупа, потом скелета – логика смены образов неминуемо привела бы к этому. Но почему они выбрали не Сынка, а меня?

– Не могу ждать! – сказал Сынок. – У меня нет терпения змеи.

Он шагнул вперед. Змеи беззвучно наблюдали за медленно приближавшимся медведем. – Хочу хоть что-то знать наверняка. Например, питаются ли они маленькими мохнатыми талисманами.

Внезапно змеи стали свиваться в клубок, сопровождая это занятие чавкающими звуками. Красные ромбы на змеиных телах сливались в одно кровавое поле. Сначала змеи образовали симметричную композицию, как цирковая акробатическая труппа, потом слиплись в сплошную плоскую массу с подобием талии посередине.

Храбрец Сынок остался невредим и бегом вернулся ко мне. Я была близка к обмороку и не могла вымолвить ни слова.

Внезапно у меня за спиной прозвучало:

– Sinieux! A la discorpes!

Я оглянулась и увидела, как змеи снова меняют композицию. И я заметила мужчину в чем-то красном и черном, шмыгнувшего за угол. Змеи образовали подобие гидры с шестью щупальцами. Схватившись щупальцами за болты на люке, гидра открыла его и просочилась внутрь. Люк захлопнулся, я осталась одна. Медвежонок исчез.

Мне ничего не оставалось, кроме крика и слез. Привалившись к стене, я громко рыдала, благо что стесняться было некого. Выплакавшись, я утерла ладонями глаза и. закрыла от стыда лицо. Убрав наконец ладони, я снова увидела Сынка.

– У нас на борту индеец, – сообщил он. – Большой, черные волосы в трех косичках, – он показал жестом, какая у незнакомца прическа, – хорошая одежда.

– Где он? – хрипло спросила я.

– В месте, которое ты называешь рубкой. Как ты думаешь, это он управляет змеями?

Я поколебалась, потом кивнула.

– Пойдем посмотрим.

Я выпрямилась и пошла следом за медведем. Человек в красном и черном сидел на скамейке, отодвинутой от стены, и ждал нас. Он был очень высок – не меньше двух метров, мускулист; на нем была черная шелковая рубашка с красными отворотами рукавов, черная шапочка, а на плечах распростер крылья красный орел. Он действительно сильно смахивал на индейца: красноватая кожа, аристократический нос, гордо сомкнутые губы.

– Quis la? – спросил он.

– На этом языке я не говорю. Вы владеете английским?

На лице индейца сохранилось прежнее выражение, но он кивнул.

– Я учился в британской школе в Новом Лондоне, – ответил он с оксфордским произношением. – Я продолжил образование в Индонезии, поэтому говорю по-голландски и на разных немецких диалектах, а также на некоторых азиатских языках, в частности на японском. Английским я владею в совершенстве.

– Слава Богу! Вам знакома эта кабина?

– Да, – ответил он. – Я сам ее спланировал. Она для змей.

– Вы знаете, что с нами произошло?

– Мы попали в ад. Преподаватели-иезуиты меня предупреждали.

– Это недалеко от истины, – сказала я. – А вам известно, почему?

– Я не ставлю под вопрос справедливость постигшей меня кары.

– Никто нас не карает – по крайней мере, ни Бог, ни дьяволы здесь ни при чем.

Он пожал плечами. Вопрос действительно казался спорным.

– Я тоже с Земли, – сказала я. – Terre.

– Я знаю, что такое Земля, – произнес индеец с упреком.

– По-моему, это не совсем та же Земля. Из какого вы года? – Он упомянул иезуитов, значит, должен был пользоваться стандартным христианским летосчислением.

– Год Господа нашего 2345, – изрек он.

Сынок изящно перекрестился.

– А я из 2290.

Индеец с сомнением покосился на говорящего медведя.

Мой год отстоял на шестьдесят лет от даты, названной индейцем, и на пять лет от года Сынка.

– А из какой страны?

– Из Союза Колумбийских Племен. Округ Квебек, Восточное побережье.

– Я с Луны, – сказала я. – Но мои родители – уроженцы Земли, Соединенных Штатов Америки.

Индеец медленно покачал головой: эти координаты были ему незнакомы.

– А где?.. – начала было я, но поперхнулась.

Как спросить? Где проходит линия деления миров?

– Лучше для начала выяснить, насколько прочен корабль. К рассказам о себе мы вернемся позднее.

Индеец никак не выразил своего отношения к моему предложению.

– Предки моих родителей были выходцами с Западного побережья, из Ванкувера. Из племен квакиуту и кодикин… Кажется, у этого зверя русский акцент?

– Несильный, – сказала я. – Гораздо слабее, чем несколько часов назад.

– У меня есть русские друзья. Они помогли мне соорудить эту кабину.

– Это хорошо, – заметила я, – нам важно понять, способен ли этот корабль куда-то нас доставить.

– Я уже спрашивал, – сообщил он.

– Как? – удивился Сынок. – Через терминал?

– Корабль отвечает, что его окружают непонятные детали. Однако он продолжает функционировать.

– Вы действительно не знаете, что произошло?

– Я отправился на поиск планет для своего народа, захватив с собой змей. Когда я достиг определенной координатной точки на трассе, проложенной внесолнечным вектором, произошло непонятное… – Он поднял руку. – Я подвергся нападению неведомого существа, дьявола. Теперь оно мертво. Есть другие – огромные черные люди в золотых доспехах, с золотым оружием, спрятавшиеся за бронированными люками. Еще есть резиновые стены, за которыми притаились дьяволы другого обличья. А теперь – вы: ты и этот… – Он указал на медведя.

– Я не «этот», – возразил Сынок. – Я – «наш».

– Маленький «наш», – сказал индеец. Сынок ощетинился и отвернулся.

– Довольно! – прикрикнула я. – Вы не провалились в ад, разве что в переносном смысле. По нам ударил так называемый Разрыватель.Именно Разрыв выхватил нас из разных вселенных и снова собрал, ориентируясь по признаку близости.

Индеец высокомерно улыбнулся.

– Вы обязаны понять, что все это – сплошное безумие! – крикнула я в отчаянии. – Я должна устранить недомолвки, прежде чем у меня иссякнет терпение. В моей Вселенной тех, кто это вытворяет, зовут «эйгорами». Вы что-нибудь о них знаете?

Он покачал головой.

– Мне известно лишь о жителях Земли. Я отправился на поиски других миров.

– Ваш корабль пронзает пространство?

– Да, – ответил он. – Он не совпадает по фазе с вершиной Звездного Моря, но проскальзывает мимо пространств, где пришлось бы подчиняться законам природы.