Текст книги "Журнал «Если», 1999 № 08"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Фредерик Пол,Джин Родман Вулф,Андрей Синицын,Андрей Щербак-Жуков,Терри Бэллантин Биссон,Дмитрий Караваев,Владислав Гончаров,Тимофей Озеров,Александр Ройфе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Шериф остановился возле куба, пристально глядя внутрь и негромко спросил:

– Мистер Пайпер, вы хоть раз видели что-либо эдакое?

– Ни разу.

Я присел на корточки и занялся внимательным изучением куба, отыскивая хоть какие-нибудь признаки идущих к светящимся точкам проводов. Никаких проводов не было и в помине. Я потыкал пальцем и ощутил что-то твердое; но не стекло, стекло бы я сразу узнал. Я попробовал в нескольких местах – везде одно и то же.

– Ну, и какие выводы, мистер Торнтон? – поинтересовался шериф.

Я не нашел ничего умнее, чем ляпнуть:

– Это не стекло.

Внезапно положение одной из синих точек изменилось, но не плавно, а единым скачком, настолько быстро, что уследить просто невозможно. Только что она была здесь и вдруг оказалась в другом месте, в трех или четырех дюймах от прежнего.

– Ого, – удивился я, – да эта чертовщина работает!

– Наверное, какая-нибудь игра, – неуверенно пробормотал шериф.

– Трудно сказать, – возразил Невилл. – Нет никаких оснований для определенных умозаключений.

– Пожалуй. В общем, курьезная штуковина. – Шериф подошел к окну и начал возиться со шторой: – Впущу немного света.

Я не двинулся с места, продолжая наблюдать за точками, но они больше не двигались.

– Я бы сказал, четыре фута, – подал голос Невилл.

– Что четыре фута?

– Ящик. Куб, четыре на четыре. Каждое ребро – четыре фута.

– Похоже на то, – согласился я.

Шериф наконец раздвинул шторы, и комнату залил дневной свет. Я встал с корточек и огляделся – вид у салона был заброшенный. На полу ковер, повсюду стулья и кресла, диваны и журнальные столики у стен, канделябры с оплывшими свечами, камин; но ни картин на стенах, ни статуэток на каминной доске – вообще никаких мелочей, только мебель.

– Вид такой, – заметил Невилл, – будто переезд так и не закончился.

– Ладно, – сказал шериф, – пора за работу. Давайте поищем хоть какую-нибудь путеводную ниточку: бумаги, квитанции, телефонный справочник – да что угодно! Должны же мы знать, кого уведомить о смерти Стефана.

На обыск всего дома много времени не потребовалось – все остальные комнаты выглядели такими же запущенными, как салон. Только необходимая мебель, и все. Ни бумажки, ни пуговки – ровным счетом ничего.

– Невероятно, – пожал плечами шериф, когда мы вышли на улицу.

– И что теперь? – полюбопытствовал я.

– Узнаю в окружной регистрационной палате имя владельца.

Домой мы вернулись только к полудню. Я собрался жарить яичницу с беконом и уже выложил бекон на сковородку, когда Невилл остановил меня:

– Не суетись. Поедим чуть позже. Мне надо тебе кое-что показать.

Голос его подрагивал от напряжения, и это меня встревожило: за все время нашей дружбы такое случилось впервые.

– Невилл, в чем проблема?

– Вот в этом, – он сунул руку в карман пиджака, извлек полупрозрачный кубик дюймов четырех высотой и положил его на кухонный стол. – Погляди-ка внимательно и скажи, что ты об этом думаешь.

Я поднял кубик и озадаченно взвесил на ладони: он оказался тяжелее, чем я ожидал.

– Осмотри его, – подсказал Невилл, – загляни внутрь. Поднеси к глазам и загляни, иначе ничего не увидишь.

Вначале я и в самом деле ничего не увидел, но когда поднес кубик к самым глазам, то разглядел в нем что-то вроде сцены древней битвы. Фигурки были крохотные, но выглядели совсем как живые и даже цветом ничуть не отличались от настоящих. Кубик оказался произведением искусства, и тот, кто его изготовил, был истинным мастером своего дела.

Да притом там заключались не только фигурки воинов, но и пейзаж – битва разыгрывается на плоской равнине, вдали виднеется водная гладь, а чуть правее – холмы.

– Великолепно, – восхитился я. – Где взял?

– Великолепно?! И больше тебе сказать нечего?

– Впечатляет, если так тебе более по душе. Но ты не ответил. Где ты это достал?

– Кубик лежал рядом с телом Стефана. Скорее всего, был у него в кармане пиджака, а медведь разодрал карман.

Я протянул кубик Невиллу.

– Непонятно, зачем носить такую вещь при себе.

– Вот именно! Точно так же подумал и я. И выглядит кубик странно – на пластик не похоже, и стекло тут ни при чем. Ты обратил внимание?

– Да. А если вдуматься, то и на ощупь он какой-то не такой. Вроде твердый, но ощущения твердой поверхности под пальцами нет. Как у того большого куба в Вигваме.

– Подумать только, – сказал Невилл, – в тот самый момент, когда я столкнулся с человеческой гибелью, когда перед моим потрясенным взором лежал еще не остывший труп, меня вдруг заинтересовал валявшийся рядом кубик. Все-таки какой неожиданной может оказаться реакция на шок! Должно быть, в таких случаях человек бессознательно переключает внимание на какой-нибудь посторонний предмет, не имеющий прямого отношения к причине шока, но и не совсем далекий от нее. Наверное, таким образом подсознание стремится ослабить воздействие нахлынувших разом чересчур сильных потрясений, способных нарушить рассудок. А если осознание происходит мало-помалу, то человек удерживается в норме. Ну, не знаю, я недостаточно хорошо разбираюсь в психологии, чтобы судить об этом, то есть совсем в ней не разбираюсь. Словом, тут кубик, там Стефан, я гляжу на кубик и мне вопреки логике кажется, что кубик гораздо важнее. Впрочем, это можно понять, ведь Стефан все эти годы оставался для меня скорее объектом, нежели субъектом. Он не успел обзавестись в моих глазах личностью – просто некто, способный махнуть рукой издали, не проронивший за всю свою жизнь почти ни слова. Мы даже носом к носу ни разу не столкнулись.

Энди, может, это покажется тебе странным, да я и сам чуточку удивлен, потому что до сих пор не разобрался в чувствах, овладевших мною при виде бездыханного тела. Ну, словом, взял я этот кубик – а делать этого все-таки не следовало – и начал вертеть в руках, пытаясь понять, что это за штуковина, и тут заметил, как внутри мелькнуло что-то яркое, поднес к глазам – и увидел то же, что и ты. И с того самого момента для меня не могло быть и речи о возврате кубика на место. Впервые в жизни пережил я такое потрясение. Меня бросило в холодный пот, я затрясся, как осиновый лист…

– Но чего это ради, Невилл? Ну да, это работа мастера, удивительное произведение искусства, но…

– Ты что, не узнаешь?

– Что, картинку в кубике? А с какой это стати я должен ее узнать?

– А с такой, что это фото Марафонской битвы!

Я невольно охнул:

– Фото из Марафона?! Да с чего ты взял? Невилл, ты просто рехнулся.

– Все очень просто – я узнал Марафонскую равнину. Ты разве забыл, что два года назад я провел там три недели на полевых изысканиях? Я там жил, бродил взад-вперед по полю боя, стараясь проникнуться ощущением события, и добился этого. Я пешком прошел всю линию фронта, прошел по пятам удирающих персов. Я пережил эту чертову битву, Энди! Порой, замерев в молчании, я даже различал вопли сражающихся воинов.

– Но ты назвал эту штуку фотографией! Никакая это не фотография. Еще не сделан такой фотоаппарат, чтобы…

– Разумеется, но взгляни-ка сюда, – он снова вложил кубик мне в руки. – Посмотри еще раз.

Я так и сделал.

– Там что-то не так, как надо. Никакой воды, хотя раньше вдали виднелось какое-то озеро.

– Эго не озеро, а Марафонская бухта. А теперь ты видишь или холмы, или дальний лиман. А битва на месте.

– Один холм, – уточнил я, – и притом не очень высокий. Черт побери, что это за штучки?

– А теперь переверни и посмотри еще раз.

– На этот раз вдали болото, что-то вроде заболоченной низинки. И сухое речное русло.

– Это река Харадра, точнее, два ручья. Летом они пересохли, и в сентябре, во время битвы, их русла были сухими. Ты смотришь в ту сторону, куда удирали персы. Посмотри направо – там сосны.

– Похоже.

– Они растут на песчаной полосе между морем и лиманом. Персы вытащили свои корабли на берег, но отсюда их не видно.

Я положил кубик на стол.

– Ну, и в чем тут юмор? – меня начала одолевать злость. – Что ты пытаешься доказать?

– Да говорю же, Энди, – едва ли не с мольбой воскликнул Невилл, – ничего я не пытаюсь доказать! В этом кубике – фотография Марафонской битвы, состоявшейся почти двадцать пять веков назад. Не знаю, кто и как ее сделал, но абсолютно уверен, что это фото. Ты же знаешь, я не люблю поспешных суждений и пока не добьюсь полной уверенности – не говорю. Я изучил фото гораздо пристальнее, чем ты. Когда ты уехал на Торговый Пост, я решил не садиться за руль и пройтись до моста пешком – тут всего с пол мили пути. Утро было чудное, не грех и прогуляться. Ну вот, а наткнувшись на Стефана, вынужден был вернуться за машиной. И вот тут, повинюсь, решил чуточку подзадержаться. Понимал, что должен ехать на Торговый Пост, но этот кубик раздразнил мое любопытство. Я догадывался, что это такое, хотя и был не настолько уверен, как теперь. И потом – получасом раньше, получасом позже – для Стефана роли уже не играло. Так что у меня было достаточно времени для изучения фотографии при помощи увеличительного стекла. Погоди-ка, – он порылся в кармане и извлек оттуда лупу, – на, посмотри сам. При увеличении картинка становится яснее, и эти фигурки – не подделка и не ловкая имитация. Это люди из плоти и крови. Посмотри на выражения их лиц. Обрати внимание, какое обилие деталей.

Он не соврал – при увеличении детали проступили гораздо отчетливее. Лица воинов оказались вполне человеческими, их бороды не были ни наклеены, ни нарисованы. У одного из греческих гоплитов, разинувшего в крике рот, не хватало переднего зуба, а из ссадины на скуле сбегала струйка крови.

– Наверняка где-то существует проектор, – сказал Невилл, – не знаю, как называется этот аппарат на самом деле… Ставишь кубик в него, и сцена воспроизводится в мельчайших подробностях – будто ты вдруг оказался в пылу сражения. Битва в самом разгаре, остановленная в тот навеки застывший миг, когда сделан снимок…

– Таких проекторов не бывает, – возразил я.

– Равно как и фотоаппаратов подобного рода. Эта фотография не только трехмерна, но и сделана со всех сторон. Посмотри с одной стороны – увидишь море, с другой – увидишь лиман. Поверни на триста шестьдесят градусов – и увидишь вокруг себя именно то, что творилось в тот самый краткий миг, когда она сделана.

Я положил кубик и лупу на стол и сказал:

– Послушай, Невилл, ты говорил, что она выпала из кармана Стефана. А теперь ответь, откуда она взялась у него?

– Не знаю, Энди. Сначала надо понять, кто же такой Стефан. Расскажи, что ты о нем знаешь. Расскажи, что знаешь об остальных посетителях Вигвама.

– О Стефане я не знаю ровным счетом ничего. То же касается и остальных. Да и ты осведомлен ничуть не более – как, впрочем, и любой из наших знакомых.

– Ты вспомни, сколько времени потратил шериф, но не нашел ничего – ни портмоне, ни клочка бумажки. А как же можно жить без карточки социального страхования? Пусть у человека нет других документов, удостоверяющих его личность, но…

– Может, он не хотел, чтобы его личность удостоверяли, и потому не носил с собой ничего такого.

– Мне в голову пришло то же самое. А как быть с Вигвамом? Там-то ведь тоже не было никаких документов.

До этого я стоял у стола, но тут я сел.

– Ну, так, может, настала пора выложить наши предположения на сей счет? Если кубик действительно является фотоснимком, то это означает, что некто, обладающий более совершенной техникой, чем мы, отправился в прошлое и сфотографировал битву. Дойти до нас из той эпохи фото не могло – во времена Марафонской битвы даже самая примитивная фотография никому и не снилась. И нашему современнику снимок в кубике не по плечу. Итак, напрашивается два вывода: имеется возможность путешествий во времени, и путешествие это осуществил некто из будущего, когда развитие техники сделало трехмерную фотографию обычным делом.

– Вот тебе и ответ, Энди, – кивнул Невилл. – Но ни один пребывающий в здравом уме физик и мысли не допустит, что путешествия во времени осуществимы. Да если они и станут в будущем возможны – что путешественникам делать в нашем времени? Тут нет для них ничего привлекательного.

– Здесь у них тайное укрытие, – предположил я. – Сорок лет назад, когда Вигвам строился, в этих холмах было довольно безлюдно.

– Меня вот что приводит в недоумение – запустение в Вигваме. Если бы ты путешествовал во времени, то наверняка привозил бы домой какие-нибудь находки, чтобы украсить ими каминную полку.

– Быть может, это лишь временное убежище, где можно порой переждать денек-другой.

Невилл потянулся за кубиком и увеличительным стеклом.

– И еще одно мне не дает покоя: я должен был отдать находку шерифу.

– Чего это ради? – удивился я. – Он и так в полнейшем недоумении, а это запутало бы его еще больше.

– Но ведь это вещественное доказательство.

– Доказательство чего, черт побери?! Это же не убийство! Причина смерти Стефана совершенно очевидна, в ней нет ничего загадочного, так что и доказывать нечего.

– Значит, ты не станешь винить меня за желание оставить кубик у себя? Я понимаю, что это не моя вещь, и прав у меня на нее никаких.

– Если хочешь знать, то у тебя больше прав на этот снимок, чем у всех остальных. Четыре публикации в «Эллинистическом научном вестнике», и все о Марафонской битве…

– Только три. Еще одна касалась доисторической Дунайской магистрали – некоторые найденные там бронзовые изделия имеют отношение к Трое. Порой я даже жалею об этой статье – по-моему, я залез в чужую область. – Он сунул кубик в карман. – Ну, мне пора – хочу попасть в университет до сумерек. В моей картотеке сотни цветных слайдов, сделанных на Марафонской равнине; хочу провести сравнительный анализ, а заодно рассмотреть снимок с большим увеличением, чем позволяет лупа. – Он помедлил. – Энди, не хочешь составить компанию? Вернемся через несколько дней.

– Надо браться за работу, – покачал я головой. – Если я не напишу эту проклятую книгу и на этот раз, то не напишу ее никогда.

Невилл зашел в свою спальню и вернулся с портфелем.

Остановившись на пороге хижины, я взглядом проводил его удаляющуюся машину. Сегодня Невилл проведет ночь без сна, потому что, едва переступив порог кабинета, набросится на свое марафонское фото. Удивительно, как быстро я привык к мысли, что этот кубик – фотографическое изображение Марафонской битвы. Я не мог не поверить Невиллу. Кому ж еще судить, как не ему – во всем мире едва сыщется полдюжины таких специалистов по персидской военной кампании 490 года до нашей эры, как Невилл Пайпер. Раз уж он сказал «Марафон» – значит, Марафон, и нечего перечить.

Я вышел на крыльцо и уселся в кресло, глядя на раскинувшиеся со всех сторон холмы. Конечно, мне не следовало сидеть без дела – черновики и недописанные главы уже наполнили не только портфель, но и коробку из-под виски. Часть материала набросана весьма вчерне, но часть нуждается лишь в доработке и окончательной отделке. У меня в запасе целая пачка чистой бумаги, пишущая машинка почищена и смазана, а я сижу на крыльце и глазею в пространство.

Я никак не мог заставить себя сесть за работу: все не выходила из головы участь Стефана и остальное тоже – и его пустые карманы, и кубик, и запустение в Вигваме, где не нашлось ничего, кроме той невероятной конструкции, которую шериф счел своеобразной игрой. Я был совершенно уверен, что это не игра, но, убей меня Бог, не сказал бы, что это такое.

И вот я сидел, тупо уставившись в никуда, пытаясь собрать воедино фрагменты этой головоломки. Мне лень было пошевельнуться. Погрузившись в раздумья, я в пол-уха слушал шелест сосен на ветру, пронзительный стрекот вспугнутого бурундука, визгливые вопли сойки.

А потом до моего слуха донесся еще один звук – отдаленный рокот мотора, с каждой секундой становившийся громче и громче: полуденный рейс «Стремительной Гусыни», направлявшейся на север после остановки в Сосновой Излучине. Я покинул кресло и спустился во двор, ожидая, когда самолет покажется над вершинами деревьев. Самолет наконец показался, но летел ниже обычного, и я подумал было, что он не в порядке, но помимо небольшой высоты полета все выглядело вполне нормально. Самолет просто летел по горизонтали или понемногу набирал высоту, но только под таким углом, что это было незаметно. А затем, когда он уже летел прямо надо мной, произошло что-то необычное – самолет вдруг вошел в крен, завалившись на одно крыло, при этом мне показалось, что он довольно явно содрогнулся. Накренившись, он завихлял из стороны в сторону и вроде бы начал терять высоту, но над самыми вершинами деревьев выправился и снова начал подъем.

Все произошло настолько быстро, что я ничего толком не разглядел, однако у меня сложилось впечатление, что он на что-то наткнулся – хотя на что можно наткнуться в полете? Я где-то читал, что порой авиакатастрофы случаются от столкновения с птичьими стаями, но там было написано, что это почти всегда происходит над взлетно-посадочными полосами. И хотя «Стремительная Гусыня» летела ниже обычного, для птиц она все равно находилась слишком высоко.

Я поглядел вниз, а потом бросил взгляд вверх, уж и не помню, почему – наверное, просто так, – и тут же увидел в небе над собой черную точку. Она увеличивалась прямо на глазах: должно быть, какой-то предмет кувырком падал мне на голову. Он выглядел точь-в-точь, как чемодан, и я даже подумал, что с самолета вывалился чей-то багаж. Но потом мне пришло в голову, что вышвырнуть чемодан в полете почти невозможно, а если бы открылся багажный люк, то падающих предметов было бы гораздо больше.

Теперь эти рассуждения кажутся нелепостью, но когда я смотрел на кувыркающуюся в воздухе штуковину, то ничего нелепого в них не находил.

В первый момент мне показалось, что она свалится прямо мне на голову, и я даже отступил на пару шагов, но потом разобрал, что точка падения будет находиться ниже по склону.

Эта штуковина рухнула, по пути обломав ветки клена, и бухнулась на землю с глухим звуком. За несколько секунд до падения я все-таки разглядел, что это не багаж. Сразу не разберешь, что именно, но по виду она напоминала седло. Я просто не поверил своим глазам: если уж зашла речь о падающих с неба предметах, то седло будет стоять в списке последним.

Услышав звук падения, я ринулся вниз по склону, и там, в сухом овражке у дороги, нашел его. Это действительно оказалось седло, хотя и не похожее ни на одно из виденных мною прежде. Зато стремена и сиденье были на своем месте, а спереди возвышалось что-то вроде луки. Седло чуточку поцарапалось, но почти не пострадало при падении на толстый слой опавшей листвы. В луке – или как ее там – красовалась глубокая вмятина.

Седло оказалось довольно тяжелым, но я кое-как закинул его на плечо и с пыхтением начал карабкаться обратно к хижине. Там я сбросил его на крыльцо и сам повалился сверху, чтобы отдышаться. Придя немного в себя, я осмотрел находку – никакого сомнения, это именно седло. Сиденье просторное и удобное, длина стремян вполне соответствует росту нормального человека. Лука несколько превосходила размер луки обычного седла, особенно в ширину, а на ее плоской макушке виднелось что-то наподобие кнопок управления. По форме же лука напоминала продолговатую коробку. Сиденье покрывала высококачественная плотная кожа, а под ней прощупывалось что-то твердое – наверное, металл; но в обивке я не обнаружил ни единой прорехи, так что проверить это предположение было невозможно. Спереди к луке были приторочены две закрытые седельные сумки.

Я присел на корточки рядом с седлом: руки у меня так и чесались открыть сумки, но я отложил это на потом, стараясь отогнать внезапную мысль – не то, чтобы я вовсе хотел от нее избавиться или проигнорировать, но надо было дать ей немного оформиться.

«Давай рассуждать логично, – твердил я себе. – Для начала изложим имеющиеся факты. Во-первых, имеется седло, это факт – его можно осмотреть и пощупать. Далее, оно свалилось прямо с неба, и это тоже факт – я сам видел, как оно падает. Свалилось оно после довольно своеобразного маневра «Стремительной Гусыни» – лучше назовем это наблюдением, нежели фактом».

Все казалось совершенно очевидным: седло болталось в небе, и на него напоролась пролетавшая мимо «Стремительная Гусыня». В результате столкновения седло свалилось с небес на землю. Но тут я себе напомнил, что последнее утверждение может оказаться довольно спорным. Седло наверняка свалилось с небес, но вовсе не обязательно, что причиной падения был самолет. Разумеется, вероятность велика, но и только.

Вопросы в моем сознании так и роились, а вслед за ними напрашивались ответы, но я отодвинул и те, и другие на задний план и занялся осмотром седельных сумок. С виду они были совершенно пусты, но это еще ничего не означало. Было бы хоть что-то – мне многого и не требуется, хоть какую-нибудь зацепку. Зацепку, которая бы чем-то подтвердила пульсирующий в моем мозгу один грандиозный ответ.

Я глубоко вздохнул и открыл первую сумку – ничего. Во второй тоже. Пусто, как раньше в карманах у Стефана и в комнатах Вигвама.

Я встал, на подгибающихся ногах дотащился до кресла и рухнул в него, стараясь не глядеть в сторону лежавшего на полу седла.

Неужели это машина времени, портативная машина времени? – рокотало в моем мозгу. Садишься в седло, возносишься в воздух, а там включаешь его и оказываешься в любом времени, где только пожелаешь. Но, черт его дери, такое невозможно! Даже если закрыть глаза на неосуществимость путешествий во времени, имеется еще дюжина очевидных возражений. Даже просто думать об этом – и то безумие. «Но скажи-ка, – с издевкой не унималась какая-то иррациональная часть моего сознания, о которой я даже не подозревал, – скажи-ка тогда, откуда в небе взялось седло?»

Я опустился на четвереньки и занялся тщательным, дюйм за дюймом, осмотром седла – вероятно, в надежде наткнуться на табличку вроде «Техасская кожевенно-седельная корпорация, Хьюстон» или какую-нибудь иную зацепку – но не нашел ничего. Не было ни тиснения, ни ярлыка, указывающего на происхождение седла. Чувствуя, как мурашки бегают по коже, я подхватил седло, затащил его в хижину, швырнул в своей спальне на пол одежного шкафа и поскорее захлопнул дверь. Затем, уже на полдороге к крыльцу, вернулся к шкафу и набросил на седло ради маскировки пару старых брюк и свитер. Потом вернулся на крыльцо и сел в кресло, прекрасно понимая, что должен браться за книгу, но не находя в себе сил на это. Попытался понаблюдать за птицами, бурундуками и прочей лесной мелочью, но не проникся к ним особым интересом. Рыбалка меня тоже не привлекала. Какое-то время спустя я приготовил яичницу с беконом, поел и снова вернулся на крыльцо.

Часа в три заехал шериф.

– Все впустую, – сообщил он, поднимаясь на крыльцо и усаживаясь рядом. – Я поднял сведения: Вигвам принадлежит чикагской юридической фирме. Документы у них, налоги платят тоже они, наверное, и владеют Вигвамом они же. Я позвонил туда и наткнулся на автоответчик. Подумать только: автоответчик в полвторого дня! С чего бы это адвокатской конторе прибегать к услугам автоответчика в такое время? Не могли же они все уйти в суд или одновременно отправиться в отпуск. Ну, даже если так – хоть секретарша-то должна была остаться, чтобы отвечать на звонки!

– Может, в этой фирме только один владелец, он же и работник.

– Не похоже, – хмыкнул шериф. – Она называется «Джексон, Смит, Дилл, Хоэн и Эклюнд». Девице на автоответчике потребовалось добрых полминуты, чтобы изречь это. Она прямо пропела его – должно быть, иначе подобное название никак не одолеть. Кстати; а где Пайпер?

– Ему пришлось вернуться в университет.

– Он не говорил, что намерен вернуться.

– Просто к слову не пришлось. Он знал, что придется вернуться, уже несколько дней назад. А что, не следовало?

– Да нет, почему же. Насчет гибели Стефана нет никаких сомнений. А вы, случаем, не помните его фамилии?

– Никогда и не знал.

– Ну, тогда вроде все. Немного не по себе оказаться с трупом на руках, когда даже не знаешь его фамилии – тем более, что он прожил здесь столько лет. Я заехал по пути в Вигвам – там по-прежнему никого.

Шериф провел у меня еще около часа. По его поведению было заметно, как ему не хочется возвращаться в поселок, в опостылевший кабинет. Мы поболтали о рыбалке, и он пообещал на днях заехать и порыбачить со мной напару в Оленебойном ручье. Еще мы говорили о тетеревах: я сказал, что в этом году их порядком, и мы предались воспоминаниям о прежних деньках, когда на холмах еще рос женьшень. Наконец шериф распрощался и уехал.

Я прослушал по радио сперва шестичасовые, а потом десятичасовые новости, но о столкновении «Стремительной Гусыни» с неизвестным объектом при вылете из Сосновой Излучины ничего сказано не было. Потом я отправился в постель, без особой надежды уснуть – возбуждение все еще не покидало меня – но уснул почти тотчас же: день выдался нелегкий, и я чувствовал себя выжатым, как лимон.

После завтрака я решил двинуться на рыбалку. На мосту через Оленебойный ручей стояла женщина. Проезжая мимо Вигвама, я пристально его осмотрел – дом по-прежнему казался заброшенным, но женщину я видел впервые и тут же решил, что эта костлявая блондинка из числа посетителей Вигвама. Одета она была в ярко-желтые шорты и узенький желтый лифчик, который, впрочем, прекрасно справлялся со своей ролью, потому что прикрывать там было почти нечего. Волосы ее были зачесаны назад, падая на плечи небольшим конским хвостиком. Прислонившись к перилам, женщина смотрела в омут. Когда я остановил машину за поворотом и пошел в ее сторону, она обернулась. Лицо оказалось таким же костлявым, как и фигура – скулы и подбородок едва не протыкали кожу, так что лицо казалось чуть ли не заостренным.

– Это здесь вы его нашли? – с ходу спросила она.

– Это не я его нашел, но лежал он действительно здесь, практически под мостом.

– Стефан был дурак.

– Я его не знал, – ответил я, удивляясь ее тону. В конце концов, он ведь покойник. – Вы с ним дружили?

– Он ни с кем не дружил, весь отдался своему дурацкому хобби.

– Ни одно хобби не бывает дурацким, если что-нибудь дает человеку. Один мой знакомый собирает спичечные этикетки. – Нет у меня таких знакомых, но я подумал, что это неплохой пример бессмысленного хобби.

– У него что-нибудь было? Лежало что-нибудь в его карманах?

Как ни странно прозвучал этот вопрос, я все-таки ответил:

– Ничего, никаких документов. Неизвестно даже, кто он такой.

– Нет, почему же, очень даже известно, – возразила она. – Все знают, что он Стефан. Больше никто ничего не знает, да больше и незачем знать.

Позади послышались шаги, и я резко обернулся: к нам подходил мужчина.

– Анжела, ты же знаешь, тебе не следует быть здесь. Что с тобой творится? Ты опять пьяна? Тебя же предупреждали, что пора с этим кончать, – он повернулся ко мне. – Прошу прощения, она вас, верно, потревожила.

– Ни в малейшей степени, – отозвался я. – Мы просто беседовали, и притом о весьма любопытных вещах.

Он был чуть ниже меня ростом и, наверное, чуть тяжелее. Круглое розовощекое лицо обрамляли коротко подстриженные волосы. Довершали картину клетчатая ковбойка, синие джинсы и тяжелые рабочие ботинки.

– Мы говорили о Стефане, – подала голос женщина, явно стремясь смутить его и радуясь такой возможности. – О Стефане и его дурацком хобби.

– Но вам-то что до его хобби? – повернулся клетчатый ко мне.

– Очень даже многое. Оно кажется мне весьма любопытным.

– Пошли в дом, – приказал он Анжеле.

Она сошла с моста, остановилась рядом с ним и посмотрела на меня:

– Увидимся.

– Надеюсь, – откликнулся я, но не успел ничего добавить, как мужчина ухватил Анжелу за руку, развернул на месте и повлек по направлению к Вигваму даже не попрощавшись.

Многое из их перепалки осталось для меня непонятным, хотя я и догадывался, что все вертится вокруг хобби Стефана; быть может, кубическая фотография оно самое и есть? Похоже, что моя догадка верна, однако Анжела назвала хобби дурацким, а сфотографировать Марафонскую битву – идея отнюдь не дурацкая.

Да, о многом бы мне хотелось с ними переговорить! Как и откуда они узнали о смерти Стефана, как и откуда попали в Вигвам? Обычно посетители Вигвама прилетали в Сосновую Излучину, а Стефан заезжал за ними на «кадиллаке». Должно быть, на этот раз они наняли машину – да и потом, какое это имеет значение? Если подумать, то никто не видел, как Стефан встречает гостей в Сосновой Излучине; мы просто негласно это подразумевали. Я ломал голову над этим, одновременно чувствуя отвращение к себе за то, что интересуюсь подобными глупостями; пожалуй, становлюсь таким же любопытным пронырой, как Дора.

Вытащив и собрав спиннинг, я натянул болотные сапоги и спустился к омуту под мостом.

В этом омуте водится крупная форель, но я никак не мог настроиться на рыбалку, потому что мысли о трупе Стефана, лежавшем вчера на берегу, не выходили из головы. Время от времени я непроизвольно бросал взгляды через плечо на место, где он находился.

В конце концов я покинул омут и побрел вдоль ручья – на мелких участках прямо по воде, а в местах поглубже выбираясь на берег. Покинув сцену вчерашней трагедии, я смог сосредоточиться на деле и сумел на быстринке у небольшой заводи подцепить порядочный экземпляр речной форели, но не успел вовремя подсечь, когда еще одна крупная рыбина – наверное, радужная – яростно метнулась из-под берега. Второй заброс по той же траектории ничего не дал – должно быть, во время первой поклевки рыба ощутила крючок и вовсе не хотела испытать его на себе. Я забрасывал удочку еще и еще, но клева больше не было. Спустившись по ручью на несколько сотен футов, я наконец подцепил одну – чуть больше предыдущей.

Выбравшись на берег и усевшись на трухлявую колоду, я начал раздумывать, стоит ли продолжать рыбалку, пусть и не очень удачную, но принесшую рыбину. Для ужина этого достаточно, а в хижине на столе ждет книга о Докембрии. Уходить не хотелось. Я бы еще побыл здесь – не столько ради рыбалки, сколько ради того, чтобы держаться подальше от дома и от ожидающей там работы. Вот тут-то я и усомнился, что когда-нибудь допишу эту книгу, что вообще хочу ее написать. Черт побери, из-за нее мне дали академический отпуск, и довести дело до конца просто необходимо – но я продолжал предаваться жалобным раздумьям, не в силах тронуться с места.

Потом мне вспомнилась найденная Невиллом полянка венериных башмачков; надо будет взглянуть на них по пути. Конечно, мне это вовсе ни к чему, но еще несколько дней – и венерины башмачки отцветут, и тогда на них уже не посмотришь. Но я просто продолжал сидеть, не двигаясь с места – во-первых, весьма смутно представляя, где венерины башмачки растут; судя по словам Невилла, найти их довольно легко. Однако я оставался, где был.