Текст книги "Королевский дракон"

Автор книги: Кейт Эллиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Алан нашел наконец графа, следившего за ходом сражения. Осмелев, юноша схватил его за стремя и потянул на себя. Лавастин уставился на него сверху вниз. Судя по всему, он даже не узнавал, кто стоит перед ним. Что ж, отчаянные времена требуют отчаянных действий. Алан взмолился Владычице, прося Ее послать ему силы, и… рванул графа за левую руку и полу кольчуги. Не ожидая этого, граф не удержался в седле, упал, ударившись, и остался лежать на земле.

Юноша почувствовал между лопаток острие копья. Он обернулся и увидел сержанта Фелла.

– Вы же меня знаете, сержант! – закричал он неистово. – Вы знаете, что граф последнее время ведет себя странно. Это все неправильно! Мы не должны здесь быть!

Фелл колебался. Капитан Лавастина, увидев своего господина поверженным, приблизился, но тут все графские собаки окружили юношу, рыча и не давая никому подойти.

– Прошу, Владычица, помоги мне, – выдохнул Алан. И приложил лепестки своей розы к бледным губам графа.

Шум битвы не утихал. Но здесь он был в безопасности, окруженный рычащей стеной верных ему и свирепых зверей. Тоска лизнул Лавастина в лицо, и тот открыл глаза. Граф заморгал и провел рукой по шлему, убеждаясь, что он у него на голове, и медленно поднялся. Собаки расступились, пропуская сержанта Фелла.

– Что происходит? – заговорил Лавастин, видя жуткий хаос вокруг себя и своих солдат, теснивших саонийское знамя. Воины из Фесса стремительно отступали. В центре флаг Сабелы почти приблизился к «львиному» значку и королевскому знамени. Гуивр вновь завыл. Символ «львов» дрогнул и исчез в гуще боя. Генрих, окруженный теперь только личной стражей, не двигался с места.

Собаки графа и сгрудившиеся люди пропустили наконец капитана. Фелл подвел Лавастину лошадь, крепко держа ее за поводья и не давая подняться на дыбы. Присутствие гуивра волновало лошадей, и они вздрагивали от любого резкого движения.

– Мы сражаемся вместе с Сабелой против короля Генриха, – сказал капитан.

– Этому не бывать! – вскричал граф. – Солдаты, приказываю вам покинуть поле боя!

Приказ распространился по рядам войска, словно пламя, охватившее сухое дерево. Граф вскочил в седло и принялся выравнивать боевой порядок, останавливая дерущихся. Саонийцы поняли, что происходит, и позволили ему отступить.

Но центр королевской рати был сломлен. Сабела пробивалась сквозь строй «львов», а Генрих все еще оставался неподвижен. Когда воины Лавастина покинули поле, Алан остался один, глядя, как саонийцы разворачивают свою конницу, чтобы оказать помощь королю. Он смотрел, как рвется на цепи гуивр, сотрясая окрестности безумным клекотом, смотрел, как замедлили ход саонийские всадники, увидев его глаз. Смотрел, как половина солдат Сабелы повернула в сторону новой угрозы.

Несколько стрел и копий, брошенных фессийцами, прорезали воздух и, ударившись о чешуйчатую шкуру чудовища, бессильно упали на землю. Пространство вокруг него оставалось свободным – люди принцессы, хотя и защищенные от страшного глаза, старались обходить гуивра стороной.

Солдаты Генриха один за другим падали под ударами врага или отступали к вершине холма – к своему королю.

Алан выпустил розу из дрожавших пальцев. Он не мог на это смотреть. Не мог верить в какие-то права принцессы Сабелы. Он знал, что ее победа неправильна и несправедлива. Солдаты Генриха не могли сражаться, не могли вступить в честную схватку лицом к лицу с врагом.

Он бежал через поле, спотыкаясь о мертвых, перепрыгивая через раненых или тех, кто притворялся раненым ради спасения. Он бежал к гуивру, замедлив бег для того только, чтобы схватить меч убитого графа, лица которого не рассмотрел.

Но другой человек оказался около гуивра раньше. Он выскочил из седла и оттолкнул лошадь от себя, и та в ужасе метнулась в сторону.

Священник. Алан видел теперь, что это брат Агиус, одновременно понимая, что опоздал. Агиус без страха приблизился к чудовищу. Зверь издал гневный вопль, остановился и прыгнул. Голодный и измученный страданиями своего гниющего тела, гуивр принял пищу, что шла к нему в руки. Агиус исчез, скрытый тяжелыми крыльями. Чудовище склонило голову, собираясь приступить к трапезе.

Остатки рати Генриха и сам король пришли в себя. С криками ярости, почти доведенные до безумия тем, что только что увидели и не могли предотвратить, они ринулись на воинов Сабелы, потерявших строй во время преследования беззащитного врага. Солдаты из Аварии и Фесса перегруппировались и построились в одну линию. Саонийские войска усилили наступление на дрогнувший центр Сабелы.

Алан бежал к гуивру. Кто-то из людей принцессы попытался преградить ему путь, но юноша не обратил на него внимания, предоставив собакам расправиться с несчастным.

Да и кто мог остановить его? Вблизи гуивр казался огромным, высотой в два человеческих роста. Чешуя блестела на солнце, и он насыщался с жадностью существа, которому давно было отказано в пище. Алан приблизился к нему, примеряясь, куда бы ударить, но не осмелился. Чудовище не обращало на него внимания. Он услышал хруст костей и – о Владычица! – ужасающий крик, перешедший в сдавленный стон и вдруг затихший.

Юноша обежал вокруг зверя. Черви падали с его гноящегося единственного глаза и расползались по земле. С этой стороны гуивр не мог его видеть. К тому же он был слишком занят своей трапезой.

Алан поднял меч, когда услышал предостерегающий крик за спиной: ветер донес до него имена лорда Родульфа и короля Генриха, повторяемые солдатами. Он с силой вонзил меч в шею чудовища. Оно громко взвыло, оглушив его, и оторвало свою огромную и уродливую голову от того, что оставалось от Агиуса. Обернувшись, животное забило о землю широченными крыльями. Крыльями, которые оканчивались когтистыми лапами.

Гуивр попытался ударить Алана и, не видя врага, промахнулся. Зашатался, истомленный болезнью и голодом, и с трудом сохранил равновесие. Алан отскочил в сторону и поднял меч. Нога его во что-то уперлась, и юноша опустился на одно колено. И оглянулся на гуивра.

В поисках мякоти чудовище разорвало Агиусу живот, обнажив внутренности. Глаза священника были открыты, и он смотрел прямо на Алана. Гуивр громко вскрикнул, и его тень накрыла и Алана, и умиравшего Агиуса.

Но, как сказано в преданиях, любое чудовище имеет слабину. Алан, не раздумывая, вонзил меч в мягкое брюхо зверя. Кровь хлынула фонтаном, облив его огненным потоком. Он выпустил рукоять меча и отскочил в сторону. Схватил Агиуса и оттащил его от бившегося в агонии гуивра. Гуивр рухнул на землю, сбив с ног Алана и задев священника. В конвульсиях гигантское тело наконец затихло.

Агиус прошептал какое-то слово, затем еще одно. Алан, с дрожащими руками, плача, склонился над ним. Ярость принялась облизывать его лицо, он попытался отогнать ее, но не сумел и только ниже склонился над Агиусом.

– Освободи белую лань, – прошептал умирающий. – Владычица, пусть жертва сия сделает меня достойным подвига Твоего Сына.

Его глаза закатились, и он, как и гуивр, вздрогнув, испустил дух.

Тоска подтолкнул Алана. Пес что-то держал в зубах. Ярость облизала глаза юноши, очистив их от крови чудовища, и Алан увидел солнечный свет и то, что происходит на поле: знамя Сабелы удалялось. С гибелью гуивра, их символа и защиты, люди принцессы растерялись и в панике бежали.

Что-то кольнуло Алана в щеку. Он посмотрел на Тоску и увидел, что тот держит в пасти розу, принесенную с другого конца поля. Ее лепестки потемнели, став кроваво-красными, как кровь Агиуса.

Алан закрыл лицо руками и зарыдал.

XIV. ГРЯДУЩАЯ ВЛАСТЬ

1

Росвита не любила ждать. Неопределенность всегда тяготила ее и мешала думать. Сейчас во дворце, построенном лет восемьдесят назад одним из герцогов Фесса, она мерила шагами зал пиршеств, то входя внутрь, то выходя в распахнутые тяжелые двери, за которыми виднелась панорама города Касселя, раскинувшегося вокруг дворцового холма. Перемычкой дворцовым воротам служила огромная серая с голубым отливом каменная плита. Когда Росвита присмотрелась, то увидела на плите полустертый временем орнамент.

Над городом все еще развевались два вымпела. Когда рати Генриха шли через Кассель, жители только-только приходили в себя после праздника святого Микхеля, который отмечали четыре ночи подряд. Госпожа-епископ неустанно уговаривала горожан не следовать хотя бы некоторым из своих полуязыческих обычаев. Но и она не могла помешать традиционному шествию по городу процессии во главе с обнаженной девицей верхом на лошади. А люди благочестивые вынуждены были закрывать ставни. После этой церемонии окна и двери распахивались настежь, и достойные граждане Касселя напивались до потери сознания. Предание умалчивало о том, что побудило бедную девушку появиться на людях в таком виде. Рассказывали только, что святой Микхель чудесным образом окутал ее облаком света, скрыв тем самым от взоров толпы.

В опустевший дворец вошла Теофану.

– Говорят, эту крепость построили на руинах даррийской, в свою очередь возведенной на месте более древней крепости – огромные камни которой подняли сюда демоны высших сфер… – Принцесса указала на плиту над входом.

– Подобно каменным кругам, – ответила Росвита, вспомнив рассказ Бертольда, – кругам, о которых говорят, что они построены великанами.

Так сказал ей Гельмут Виллам в тот день, когда они бродили среди остатков каменного круга, и юный Бертольд еще наслаждался дневным светом. Владычица наша! Теперь оставалось только скорбеть о случившемся… Впрочем, по нынешним временам и это было роскошью.

– Пойдем, – обратилась Росвита к Теофану. – Почитаем из книги, что дал мне брат Фиделиус. Это поможет скоротать время, пока нет вестей от его величества.

Они прошли через залу, в которой лучи света затейливо играли посреди теней от колонн. Огромный камин был пуст и холоден: в жаркий день нигде не разжигали огня, кроме кухни. Слуги, облаченные в кафтаны с изображениями золотого льва Фесса, прятались по углам, в волнении ожидая вестей. Один из них подошел к женщинам и предложил вина. Обе отказались.

Юный Эккехард дремал на скамье. Его миловидное лицо напомнило о Бертольде, очевидно потерянном навсегда. Росвита любила Эккехарда, жалея лишь о его пристрастии к ночным пирушкам с бардами, которые в поисках наград бродили от одного королевского двора к другому.

– Так и есть, – загадочно произнесла Теофану.

– Что так и есть?

Принцесса кивнула в сторону младшего брата. Из детей Генриха юноша более других походил на отца: каштановые волосы, круглое лицо и нос с небольшой горбинкой. В тринадцать лет Эккехард был довольно высок и по-щенячьи неловок. Неловкость исчезала, как только он брал в руки лютню. Говорили, король был точно таким же, прежде чем обрел стать и силу.

– Все так и есть, – проговорила Теофану. – Музыка и праздники ему дороже будущей власти.

Росвита не знала, что ответить, ведь принцесса никогда не говорила ей прямо о своей заинтересованности судьбой трона. Теофану подняла на нее свои темные глаза:

– Разве мятеж Сабелы случился не из-за того, что та не была уверена в своем будущем? В муже, чьими землями управляла?

– Разве алчность и зависть не причина множества грехов?

Теофану невинно улыбнулась:

– Так учит церковь, достойная сестра Росвита.

Принцесса была достаточно взрослой, чтобы иметь собственную свиту – так же, как и ее сестра Сапиентия. Но король держал обеих при себе, не давая собственных земель в управление. Раздражало ли это Теофану, Росвита сказать не могла, как не могла сказать, не обижена ли она тем, что сестра вместо нее сопровождает отца во время сражения. Каменное лицо принцессы не выдавало ее мыслей.

Росвита бережно развернула тряпицу, в которой лежал фолиант. Осторожно перевернула первую страницу. Изящный почерк Фиделиуса был твердым, начертания и завитки выдавали принадлежность писавшего к старой салийской школе. Это Росвита могла сказать точно: изучив множество книг, она научилась распознавать стили разных стран, городов и даже монастырей.

Шелест переворачиваемых страниц казался шепотом Фиделиуса, доносящимся откуда-то из-под земли, сквозь пространство и время. Теофану сидела позади, терпеливо сложив руки на коленях. Росвита читала вслух:

– «Господь и Владычица даруют женам величие и славу, укрепляя их разум. Вера делает их сильнее и богаче, подобно ладьям, везущим великое сокровище. Одна из них – госпожа Радегунда, земное житие которой я, недостойный и смиренный Фиделиус, дерзаю воспеть и ее величие изложить в словах. Завершая пролог, начну само житие». – Росвита вздохнула и продолжила: – «Блаженная Радегунда, величайшая из жен…»

Эккехард громко вскрикнул и проснулся, скатившись со скамьи на ковер. В воротах появилась служанка Теофану.

– Посланец от короля! – громко произнесла она.

Росвита дрожащими руками закрыла книгу и завернула в тряпицу. Поднялась и поспешила к воротам. Теофану, сохраняя спокойствие, последовала за ней. Эккехард что-то громко говорил, и слуги бестолково суетились вокруг, помогая ему подняться. Кастелян и прислуга Лютгарды сгрудились вокруг Росвиты и Теофану.

Посланцем была Хатуи, молодая женщина из «королевских орлов», которую Генрих взял к себе в личную свиту. Оставив лошадь во дворе, она вошла и склонилась перед ними.

– Ваше высочество, принцесса Теофану, – заговорила она, глядя той прямо в глаза. – Король Генрих сообщает, что его сестра Сабела отказалась от всех условий и битва уже началась.

– Кто побеждает? – спросила Теофану.

– Не знаю. Я ехала быстро, не оглядываясь.

– Принесите меду, – приказала принцесса.

Стоя на дворцовом пороге, она всматривалась в расстилавшийся внизу город. Перед ней открылся огромный квадрат, пересеченный двумя широкими улицами, которые делили его на четыре одинаковые части. Между полуразрушенной каменной стеной и нынешним городом, от окраин до городских ворот, тянулись сады, огороды и пастбища для скота. За стенами лежали бескрайние поля, засеянные ячменем и рожью.

Куда делись люди, населявшие Кассель прежде? Бежали ли они в Аосту, в город Дарр, откуда начиналось их государство? Или погибли от вражеского меча и мора, опустошивших просторы старой Империи? Или вовсе исчезли без следа, как случилось это с несчастным Бертольдом? Природа наделила Росвиту любознательностью. «Знание всегда искушало меня», как сказал брат Фиделиус. В минуты волнения ее жажда новых знаний особенно обострялась. Возможно, Генрих погиб, и все, сделанное им, тоже близко к гибели. Может, он совершает теперь страшное преступление, проливая родную кровь. От подобных междоусобиц, пишут хронисты, и погибла Даррийская Империя. И в то время, когда королевство вот-вот рухнет, она стоит здесь, размышляя об истории Касселя!

– Пойдем, – позвала она Теофану, – нужно ждать.

Принцесса покачала головой:

– Нужно седлать лошадей. И собирать лекарей. Мы должны либо помогать раненым, которых привезут сюда, либо бежать.

– Бежать?

Сверкая глазами, Теофану напоминала королеву со старинных мозаик, но оставалась спокойной, слишком спокойной…

– Если победит Сабела, мы с Эккехардом должны избежать плена любой ценой. Даже если придется уйти в Кведлинхейм, к тете Схоластике.

Росвита приложила руку к груди и поклонилась в знак уважения рассудительности молодой принцессы. Теофану, конечно, права. Она была достойной дочерью королевы Софии, которая знала искусство правления при дворе Аретузы и славилась изощренностью в интригах.

В этом, вероятно, и крылись причины выбора, который сделал Генрих. Открытая и прямолинейная Сапиентия не всегда была способна принять верное решение. Холодная же и непроницаемая Теофану обладала умом и чутьем, но не харизмой, коей должен обладать властитель от Бога. Неудивительно, что король желал передать трон незаконному сыну Сангланту.

2

Ханне не везло сегодня с людьми церкви. Ее остановила диакониса, требуя лошадь. Как и у прежнего священника, внешность и властный голос говорили о ее высоком чине, хотя облачена она была в простую рясу. Ханна не могла ей помочь, ее лошадь уже забрали. Более того, она не хотела отпускать женщину, которая могла стать ценной пленницей, хотела удержать ее, пока солдаты принцессы Сапиентии отражали новую атаку. Ханна приставила острие копья к ее груди.

– Простите, госпожа диакониса. Но все, кто находится в обозе, теперь в распоряжении его величества.

Диакониса рассмеялась:

– Ну конечно, дитя. Ты не знаешь, кто я такая?

Ханна покачала головой и повернулась в сторону леса, пытаясь увидеть солдат из войска принцессы. Большинство обозных были убиты или ранены, оставшиеся бесцельно метались между повозками. В нескольких шагах лежали два мертвых стражника. А чуть дальше какие-то люди помогали забраться на повозку женщине в епископском облачении.

– Владычица! – выдохнула она. – Да ведь это епископ Антония!

– Нельзя дать ей уйти, – твердым голосом проговорила диакониса. – Найди мне лошадь или отыщи мою племянницу и приведи ее сюда.

Племянницу?! Ханна наконец догадалась, кто перед ней. Присмотревшись к женщине, она увидела знакомые черты и тогда упала на колени, склонив голову.

– Простите, ваше преосвященство.

– Забудь, – выпалила Констанция. – Я не хочу, чтобы Антония бежала. И не могу остановить ее сама.

Ханна повиновалась. Она побежала к лесу. Отряд Сапиентии возвращался, и солдаты несли развевающееся саонийское знамя.

– Ваша тетя, епископ Констанция, ищет защиты! – крикнула «орлица», хватая за поводья лошадь маленькой принцессы. – Она просит вас остановить епископа Антонию.

Лицо Сапиентии вспыхнуло.

– Капитан! – крикнула она. – Найдите Констанцию и возьмите ее под охрану. Остальные – за мной!

Она взнуздала лошадь и сорвалась с места так быстро, что Ханна едва успела выпустить из рук поводья. Человек тридцать поскакало за ней, остальные колебались, ожидая от старого капитана подтверждения приказа. Тот неразборчиво выругался, а затем повысил голос, чтобы солдаты могли его слышать:

– Десять человек отправятся к обозу за госпожой-епископом. Тем, кто остался! Приказываю следовать за мной к месту битвы! – Повинуясь, люди построились в боевой порядок. – «Орлица»! Тоже останешься с Констанцией!

Ханна кивнула, радуясь приказу человека, который знал, что делает. А тот поскакал в сторону, где шла битва, исхода которой никто не знал.

Наконец все было кончено. Несмотря на сопротивление Сапиентии, епископ Антония с клириками стала королевской пленницей. Под одной из повозок обнаружили Беренгара. Мокрые штаны красноречиво свидетельствовали о его испуге. Ханна даже пожалела несчастного, которого сразу повели к епископу Констанции. Та отнеслась к его появлению безразлично, и девушка поняла почему. Она не раз в своей жизни встречала таких людей, с постоянно разинутым ртом, припадками растерянности или приступами беспричинного смеха. Принц Беренгар – простак, жалкая пешка в чужих руках. Он ничего не значил в большой игре, затеянной великими князьями.

Куда важнее была епископ Антония, которую, видимо, забавляло то, что она оказалась в руках недавней пленницы. Ханна подумала, что добросердечная скромность этой женщины гораздо симпатичнее обыкновенной дворянской надменности. И все же на переговорах с Вилламом та впала в ярость, не вязавшуюся с ее обликом… И была еще одна пленница, прятавшаяся за спинами клириков.

– Таллия! – ласково сказала Констанция. – Подойди сюда. Мы не причиним тебе вреда.

Девушку заставили выйти вперед. От слез лицо ее покраснело. Ей нечего было сказать, и оставалось, в сущности, только одно – отдать себя целиком на милость Констанции.

Ханна продолжала разглядывать клириков Антонии. Ей никогда не случалось видеть людей церкви, пребывавших в столь жалком состоянии: казалось, все они больны чем-то вроде сифилиса: красные пятна на руках и лицах, сыпь на подбородках. Некоторые кашляли, а один, только что отнявший руку ото рта, с ужасом смотрел на оставшийся в ней сгусток крови. Неужто чума?

– Больные должны быть отдельно от остальных, – сказала Констанция принцессе, подумав, видимо, о том же самом. – Таллия с Беренгаром останутся при мне.

– А они не больны? – спросила Сапиентия, слезая с лошади.

Принцесса вдосталь наездилась по лесу, выискивая, с кем бы ей еще сразиться. Вернувшись, она собралась было отправиться к месту битвы, но Констанция, пользуясь правом старшей родственницы, остановила ее. Хотя епископ Отуна была только четырьмя-пятью годами старше Сапиентии, но ее авторитет был намного выше авторитета юной принцессы.

– Не знаю, – отвечала Констанция. – Мы должны соблюдать осторожность. Я много слышала об эпидемии, опустошившей Отун двадцать лет назад. Отведите клириков подальше и строго охраняйте. Но пусть никто не притрагивается к ним!

Епископ Антония и бывший при ней молодой клирик не выказывали ни малейшего признака болезни, но Констанции явно не хотелось видеть ее рядом с собой.

– Ты ответишь за содеянное, госпожа Антония.

– Мы все ответим пред Господом, – смиренно молвила та.

Послышался стук копыт. Капитан Сапиентии возвращался с боя. Солдат с ним не было, но по его лицу можно было догадаться, что он везет необычные вести.

– Что произошло? – еще издали тревожно прокричала Сапиентия.

Антония только улыбалась, будто знала что-то, чего не ведали остальные. Капитан приблизился, и вопрос повторила Констанция:

– Какие новости, добрый капитан?

Старый воин сдержанно, с сожалением ответил:

– Господь благословил нас победой, ваше преосвященство. Но страшной ценой…

В мгновение ока торжествующее лицо Антонии приняло выражение отвратительное и злое. Ханна посмотрела на Констанцию – та была мрачна. Лицо же епископа вновь приняло вид безмятежности иконописных святых, ровное, как водная гладь в безветренный день.

– Доложи подробнее, – проговорила Констанция. Сапиентии явно хотелось отправиться к отцу, но, поймав взгляд тети, она утихла.

Капитан спешился и опустился на колени.

– Победа осталась за королевской ратью. Но ценой огромных жертв, ибо Сабела… Принцесса Сабела привезла с собой чудовище. Своей магией нечисть поразила половину, если не больше наших солдат. Почти всех «львов» в том числе. Чародейство заставило их замереть на месте и стать беспомощной жертвой врага.

Сапиентия громко вскрикнула. Солдаты недоверчиво зашептались между собой. Ханна же с трудом сдержала рыдания, вспомнив Карла. «Почти всех „львов“»!..

Констанция подняла руку, призывая к молчанию.

– Как же король сумел победить? Если все обстояло так ужасно?

– Не знаю. Я видел только, как какой-то человек, кажется священник, кинулся зверю в пасть. Чудище отвлеклось и дало себя убить.

Епископ города Отуна побледнела.

– Священник? Ты узнал его?

– Говорят, это был сын Бурхарда, герцога Аварии, но я не могу поверить этому.

Констанция вновь резко подняла руку, и он умолк. Одна слеза скатилась у нее по щеке.

– Уберите ее с моих глаз, – указала она на Антонию, – и сторожите как следует.

– А что с Сабелой? – спросила Сапиентия капитана. – Она бежала?

– Нет, – ответил капитан, в то время как его люди уводили старуху. – Виллам лично захватил ее, несмотря на то, что был тяжело ранен. Лекари боятся, что он не выживет. А принцесса теперь под стражей.

Констанция не поднимала глаз, пока Сапиентия, потеряв терпение, не приказала подвести лошадь.

– «Орлица», поедешь со мной, – приказала она Ханне.

Констанция вернулась к действительности.

– Отправляйся, если желаешь, Сапиентия, но «орлицу» оставь мне. Я имею на это право. – Тут она коснулась золотого ожерелья на шее.

Принцесса согласно кивнула.

– Это ваш «орел» доставил нам весть о том, что случилось в Отуне. Поэтому отец здесь. – Тут Сапиентия почему-то улыбнулась. – Но без армии – как он сможет идти на Гент?

– Идти на Гент? – удивилась Констанция, еще ничего не зная. – Зачем?

Сапиентия, не ответив, вскочила на лошадь и погнала ее в сторону поля. Она была права. Генрих выступил навстречу Сабеле с большим войском, по меньшей мере человек восемьсот. Он мог бы собрать и больше, но… Много месяцев пройдет, пока подойдут отряды из медвежьих углов Вендара и Варре. И как мог он, недавно подавив мятеж, теперь доверять варрийским герцогам? Вряд ли те поддержат его в деле спасения ненавистного им кандидата на престол…

Им, принцам, нет дела до того, что происходит сейчас с жителями Гента. Нет дела до Лиат. Ибо кто сказал, что короли и принцы должны заботиться о судьбе «орлов»? Как мечи и копья, слуги не более чем оружие в руках господ.

3

Король Генрих пребывал в дурном расположении духа. Сказать по правде, Росвите еще не доводилось видеть его в таком гневе.

Когда в Кассель пришли наконец вести о победе, они с Теофану выехали навстречу его величеству и обнаружили Генриха в гневе, он ходил туда-сюда по шатру. В шатре лежал Гельмут Виллам. Говорили, что верный сподвижник короля умирает. Придворные, от простых слуг до самых знатных господ, ходили притихшие и старались держаться подальше от хозяйского взгляда, ибо его величество в припадке раздражения способен был накричать на любого, кто попадал под руку. Только «орлица» Хатуи, умея быть незаметной, держалась неподалеку от входа в шатер.

Теофану, сразу поняв, в чем дело, увела Эккехарда в сторону полевого лазарета. Росвиту со всех сторон обступили придворные и просили привести короля в чувство. С трудом от них отделавшись, она нашла единственного человека, который во всей этой кутерьме мог хоть чем-то помочь – маркграфиню Джудит.

Слуги не давали назойливым царедворцам приблизиться к ней, и женщина спокойно потягивала вино, сидя на раскладном стуле и наблюдая за происходившим в лагере.

Отсюда хорошо было видно поле, усеянное телами павших. Раненых уже подобрали, а вот хоронить мертвецов только предстояло. Может, их так и оставят непогребенными, такое во время войн происходило не раз. Солдаты и жители близлежащих деревень потихоньку мародерствовали, обыскивая тела в поисках мало-мальски ценных предметов. Росвита подумала, что самое дорогое из добычи все равно уже собрано в обозы.

В самом центре открытого пространства лежала гигантская туша чудовища, уродливого настолько, что даже на большом расстоянии Росвита содрогнулась от отвращения. Его голова была не меньше колеса телеги. Зверь напоминал бы огромного петуха, если бы не змеиное тело, хвост ящерицы и орлиные когти.

– Это гуивр, – бесстрастно пояснила Джудит.

– Я слышала об этих тварях, но никогда не надеялась увидеть хоть одного…

Единственный глаз чудовища неподвижно смотрел в небо. Крылья отливали металлом, наполовину закрыв человеческое тело, вернее то, что осталось от него. Кто-то уже успел снять с него сапоги. Маленькие белые существа, похожие на личинки, копошились в трупе гуивра. Она с отвращением отвернулась.

– Что же произошло?

– Как видите, сестра, чудовище мертво.

На кафтане и лице маркграфини виднелась кровь, кольчуга в нескольких местах порвалась. Помятый шлем она держала в руках.

– Владычица наша! Я стара для такого. Никаких больше детей и никаких сражений! Это мужчина может сражаться, даже если его волосы покрылись серебром. А у меня болит каждая косточка. Пусть этим занимаются мужья дочерей!

На холме, где держали оборону «львы», молодая «орлица» рыдала над телом одного из убитых. Росвита не знала, что ответить Джудит. Ей не раз приходилось видеть мертвых, но не такое множество, как здесь…

– Битва была трудной, – наконец промолвила она,

– Которая из них? Та, что произошла там, или та, которая развернулась незадолго до вашего приезда?

– О чем вы, госпожа?

– О споре Генриха с герцогиней Лютгардой.

Росвита плохо знала Люттарду, та редко появлялась при дворе. Но слышала, что герцогиня унаследовала твердый характер от прапрабабки, королевы Конрадины, женщины, славившейся любовью к спорам не меньше, чем любвеобильностью.

– Из-за чего?

Разглядывая свои ладони, Джудит увидела под ногтем сгусток крови и подозвала служанку. Пока та мыла ей руки, маркграфиня рассказывала:

– Лютгарда была рядом с Вилламом, когда шел бой с личной охраной Сабелы. Они храбро сражались…

– Лютгарда и Виллам?

Джудит иронично улыбнулась:

– Они тоже. Но я говорила про телохранителей герцогини. Многие погибли, погиб и герцог Родульф.

– Герцог Родульф? Это печально.

– Как и всю свою жизнь, он сражался за Варре. Именно за Варре, а не за Сабелу. Увы, он никак не мог смириться с королем-вендийцем…

– Возможно, его наследники будут разумнее.

– Возможно, – с сомнением в голосе отозвалась Джудит.

– Виллам ранен? – продолжила Росвита. Ей начинало казаться, что Джудит играет с ней, не желая говорить откровенно.

– Увы, да.

Если маркграфиня и была расстроена, то вида не выказывала. Росвита никогда не любила Джудит. Та всю жизнь была верна сначала Арнульфу, а потом и Генриху. Но короли никогда не решались ею помыкать, ибо маркграфиня отличалась независимой и могущественной волей.

– А поскольку Виллама ранили, Лютгарда забрала Сабелу к себе.

Это многое объясняло.

– Короля, полагаю, это не обрадовало?

– Не обрадовало – об этом и спорили. Генрих потребовал, чтобы Лютгарда отдала пленницу ему. А та сказала, что не сделает этого, пока он не успокоится и вновь не сможет мыслить здраво.

– Так говорить, конечно, не следовало, – проговорила Росвита. – Надо было подыскать слова повежливее.

– Вежливость существует для придворных и советников, а не для королей. Тем более что Лютгарда никогда не отличалась тонкостью. А знаете ли вы, что погиб сын Бурхарда?

– Сын Бурхарда? – Джудит переменила тему быстрее, чем Росвита поняла, какое отношение ко всему этому имеет герцог Аварии. Сообразив, что Лютгарда была замужем за одним из его сыновей, погибшим несколько лет назад.

Джудит делано вздохнула, осматривая ногти. Служанка вытирала ее руки чистой льняной тряпицей. Когда та закончила, маркграфиня жестом приказала удалиться.

– Поражения Сабелы дорого стоили этому роду. Я говорю о старшем сыне Бурхарда – священнике. – И она поведала Росвите историю о гуивре, священнике и юноше, которого сопровождали собаки графа Лавастина.

– Подождите, госпожа маркграфиня. Слишком все запутанно. Я не знаю даже, какую роль сыграл Лавастин в сражении. Последнее, что слышно было о нем, он отказался явиться ко двору короля. Год назад, кажется…

– Он участвовал в мятеже на стороне Сабелы. – Джудит, на секунду умолкнув, провела рукой по седеющим волосам. – Но странно, его солдаты отступили, когда битва была в самом разгаре.

– После того, как гуивр был убит и он понял, что ветер переменился?

– Нет. До этого. Когда казалось, что для Генриха все потеряно, а Сабела побеждает. Никто не может объяснить, в чем дело, ибо Лавастин и его люди бесследно исчезли.

– И что теперь будет?

– Мы в тупике, достойная сестра. Лютгарда отказывается выдать принцессу, а Генрих гневается.