Текст книги "Королевский дракон"

Автор книги: Кейт Эллиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Придешь ко мне завтра, – вдруг сказал Агиус. – После утренней службы. Понял?

– Да, брат.

Агиус вышел.

– Халан!

Алан быстро и опасливо оглянулся, чтобы увериться, что поблизости никого нет. Но все, слава богу, оставили псарню. Собаки терпеливо сидели и ждали, пока Алан снимал укороченную цепь.

– Ты не должен говорить, – сказал он вождю. – Только когда мы одни. Иначе они будут тебя мучить.

– Нет мучить, – отвечал эйка. – Нет мучить, Халан. Идти домой.

– Я не могу освободить тебя. Я служу графу.

– Имя… Человек.

– Граф Лавастин – это имя твоего хозяина. Ты же знаешь это.

– Тре человек смотреть. Ан, до, тре человек. Имя человек.

Что он хотел? Алан знал только, что как не мог он предать беззащитного и беспомощного варвара, так не мог обмануть и доверия графа. Что, если вождь и в самом деле убежит и потом узнает в лицо госпожу Сабелу? И если эйкиец знает слово «король», то знает ли он, что такое принцы и королевы?

– Я не могу сказать тебе их имен. Ты должен это понять, прошу тебя.

Вождь не ответил. Он только моргнул, как сова, явно что-то обдумывая. Алан поспешил уйти. Все это было выше его понимания.

Ближе к вечеру, когда он прислуживал у стола, разговор зашел о временах правления императора Тайлефера, сто лет назад объединившего Салию, Варре, западные провинции Вендара и южные герцогства в огромную империю, которую иерарх города Дарра провозгласила возрожденной Даррийской Империей. Алан понял вдруг, что слова «ан, до, тре», произнесенные Эйка, означали «один, два, три» на чуть искаженном салийском языке. Он знал салийский настолько, чтобы общаться с купцами, иногда приплывавшими в Осну. Но откуда их язык знал вождь народа эйка? В голове перемешалось множество загадок.

Наутро епископ Антония провела праздничную службу, знаменовавшую второй день Экстасиса. Как только верующие разошлись, Алан преклонил в храме колени. Лэклинг последовал его примеру, хотя знаками и шепотом Алан пытался его прогнать, дурачок упорно не желал слушаться. А может, и действительно не понимал. Юноша принял позу покорности, но что-то было в его поведении не так. Лэклинг никогда не нарушал церковного благолепия урчанием, полупонятными фразами и фыркающим смехом. Алан положил руку на его плечо, и они начали молитву перед алтарем святого Лаврентиуса, погибшего до времен императора Тайлефера, неся Круг Единства варрийским племенам, жившим в этих местах.

Они стояли на коленях настолько долго и тихо, что мыши за алтарем набрались смелости и высунулись из невидимой норки. Лэклинг любил диких тварей и затаил дыхание. Алан медленно протянул руку, поймал мышь и осторожно поднял ее, давая Лэклингу возможность погладить шелковистую шкурку. Он не хотел убивать зверюшек, этих вредителей, которые доверчиво шли к нему в руки.

Неожиданно мышь забеспокоилась, вырвалась из руки Лэклинга и убежала под алтарь. Все мыши затихли.

– Друг мой.

От неожиданности Алан вздрогнул, услышав мягкий голос Агиуса рядом с собой. Минутой позже Агиус встал на колени прямо на каменный пол – непреклонный служитель никогда не позволял себе роскоши пользоваться подушечками, предназначенными для этого.

– Так есть что-нибудь, Алан, что хотел бы ты мне рассказать?

Алан судорожно сглотнул ком.

– Клянусь, что сохраню это в тайне, как сокровенную беседу между тобой и Господом.

– С-сокровенную беседу?

– Некоторые служители церкви говорят, что исповедь должна быть личным делом кающегося, его сокровенной беседой с Владычицей, а священник не более чем посредник. Я не верю в общую исповедь, Алан. Быть может, кто-то назовет меня слишком радикальным. Каждый из нас обязан обращаться душой к Госпоже Нашей и Святому Слову, ибо Господу важны не внешнее поведение, но то, что творится в сердце нашем.

– Но разве внешнее не изобличает внутреннего? Того, что в сердце?

– Мы никогда не познаем этого иначе как по милости Владычицы. Тебе может показаться, что я служу Владычице искренне, с чистым сердцем, но как за внешним поведением изобличишь ты то, что внутри меня? Может быть, то, что скрыто в моем сердце, пронизано тщеславием и гордыней, верой в то, что я могу служить Господу и Владычице лучше любого другого человека? Поэтому и молюсь каждый день о даре смирения, поэтому и прошу тебя рассказать мне правду.

– Я не знаю почти ничего. Вождь эйка сказал мне несколько слов. Вот и все. – Даже сжав руки в кулак, Алан не мог унять дрожи.

– На каком языке?

– На вендийском. Я другого не знаю.

– Здесь, в Варре, многие люди знают салийский.

– Я знаю лишь несколько слов. Вождь считал по-салийски, или его слова звучали похоже. Но толком он не сказал ничего. Он почти не умеет говорить по-нашему.

– Почему ты не сказал графу Лавастину?

Алан почувствовал, что его загнали в угол.

– Я… думал только, что будет неправильно, если варвара станут пытать, а он на самом деле не может нормально разговаривать. – Он отважился посмотреть на Агиуса, боясь обвинения в крамоле, но выражение лица священника не изменилось. Он напряженно вглядывался в изображение святого Лаврентиуса.

– У тебя доброе сердце, Алан. Я учту это, когда буду что-то предпринимать. Есть еще что-нибудь, чем бы ты хотел со мной поделиться?

Повелительница Битв. Видение, явившееся ему посреди развалин. Сова, охотившаяся той ночью, в канун летнего равноденствия. Но он не смел заговорить об этом с Агиусом или с кем-то, кроме родных. Испугавшись, что он вот-вот выдаст тайны, Алан спросил первое, что пришло ему на ум:

– Почему госпожа Сабела не стала королевой Вендара? Ведь она – старший ребенок?

– Монарх выбирает себе наследника исходя не только из возраста. Власть – тяжкая ноша, и будущий сюзерен должен обладать определенными качествами. Главнейшее из них – способность принести здоровое потомство. Династия остается сильной тогда, когда у короля здоровые дети. Наверное, ты слышал о Королевском Странствии?

Алан кивнул.

– Когда наследник достигает совершеннолетия, он отправляется в путешествие по своим владениям, чтобы видеть состояние королевства. Владычица с небес наблюдает за паломничеством, и, если дарует милость претенденту, он обзаводится потомком – наследник-женщина рожает, а мужчина оплодотворяет женщину. Так все убеждаются, что соискатель престола плодовит и достоин трона.

– А не может мужчина солгать о своем наследнике? Кто определит, от него ли беременна женщина?

– И он, и она должны принести перед епископом клятву именем Единых, что ребенок – от них. И ребенок должен родиться здоровым, чтобы все знали, что рождение его не связано с грехом.

– А что случилось с госпожой Сабелой?

– Она отправилась в странствие и не родила ребенка.

– А король Генрих справился с задачей?

– О да. Но довольно странным образом. Правда, это больше похоже на сказку.

– Тогда почему она восстала? Как она докажет, что она настоящая королева?

– Много лет спустя госпожа вышла замуж и родила наследницу, доказав тем самым свои права. После рождения Таллии Сабела потребовала, чтобы Генрих уступил ей дорогу. Конечно, тот отказался выполнить требование.

Хотя Агиус и говорил о вельможах и королях, Алан знал, что и у них в Осне одна семья затеяла тяжкий и долгий спор о правах наследования, прекращенный (после одного «случайного» убийства) благодаря вмешательству диаконисы, заставившей всех участников спора простоять на коленях пять дней и пять ночей в алтаре храма, а она читала Святое Слово.

– Так она права, брат Агиус?

– Я не ввязываюсь в мирские дела, Алан, и тебе не советую. – Он вдруг поднялся с колен, обернулся, и… Алан услышал стук входной двери. Епископ Антония, в белой сутане, украшенной золотым шитьем, шла по помосту в их сторону. Алана захлестнула странная теплота, когда он увидел необычайно доброе лицо епископа. Она напомнила ему пожилую диаконису в их деревенском храме, добрую Мирию. Со всеми оснийскими детьми она обращалась как со своими внучатами, и решения ее были тверды, но милосердны и правдивы.

– Брат Агиус! Так и знала, что увижу тебя здесь, за твоими подвигами.

– Я, недостойный, прилагаю все усилия и готов отдать всю свою немощную плоть, дабы служить Господу, ваше преосвященство.

Она не ответила. Алан опустил глаза, стараясь оказаться незамеченным, но почувствовал на себе ее пристальный взгляд. Переведя взгляд, она обратилась к Агиусу:

– Я слышала от господина графа о древних даррийских развалинах, что находятся поблизости. Будешь сопровождать меня туда завтра.

– Служу вашему преосвященству.

– Неужели, брат Агиус? Я слышала странные вещи о тебе. Слышала, ты публично исповедал, что твоя вера во Владычицу велика, и боюсь, ты частенько пренебрегаешь молитвой Господу, Отцу всех живущих. Но… – Она вновь посмотрела на Алана. Тот быстро склонил голову. – Мы поговорим об этом в другой раз.

Агиус сложил руки на груди, все пальцы были сплетены вокруг большого на левой руке в знак подчинения воле старейшего.

Епископ прошла к алтарю, преклонила колени, прочла молитву, сотворила рукой знамение Круга Единства и вышла из церкви.

– Можешь идти, – обратился Агиус к Алану. – Встретишь меня завтра, после утренней службы. Хочу, чтобы ты сопровождал меня.

– Я? – пискнул Алан.

Вместо ответа Агиус дважды поклонился и простерся перед ликом святого Лаврентиуса.

Алан подтолкнул Лэклинга: «Пошли!» – боясь побеспокоить священника, глаза которого были закрыты, а с его губ срывались едва слышные слова молитвы. Дурачок радостно последовал за Аланом. На улице Алан зажмурился: солнце, выйдя из-за облаков, светило так ярко, что ослепило его.

3

Несколько человек шли по одинокой лесной тропинке, ведшей к развалинам: епископ Антония и двое ее клириков, брат Агиус, Алан и, конечно же, Лэклинг, должно быть считавший себя его верной собачонкой. К удивлению Алана, епископ не ехала верхом на своем муле, но шла пешком вместе со всеми, как простая паломница.

– Ты, мальчик, – сказала она, указывая на Алана, – пойдешь рядом со мной. Я видела тебя вчера в церкви вместе с братом Агиусом.

Алан повиновался и догнал ее.

– Да, ваше преосвященство.

– Ты его родственник?

Смущенный тем, что его сравнили с человеком столь благородного происхождения, Алан поспешил выпалить свое «нет». Но, испугавшись, что это сочтут за грубость, продолжил:

– Я сирота, ваше преосвященство. Меня воспитывали в деревне Осна.

– Свободнорожденный?

– Да, ваше преосвященство. Так, по крайней мере, говорил отец. Он, тетя, двоюродные сестры, все их предки были свободными со времен императора Тайлефера. В нашей семье нет холопской крови!

– Но сам-то ты приемыш.

Она говорила столь добрым голосом, что, хотя Алана и пугало внимание к его скромной персоне самого епископа, он не мог не отвечать. Не говоря о том, что возраст этой женщины требовал с его стороны уважительного обращения. Антония все больше и больше напоминала ему деревенскую диаконису Мирию, к которой все ходили на исповедь, зная, что наложенная епитимья будет справедливой, но не слишком тяжелой. Допрос продолжался. Он покраснел, но кивнул, польщенный ее интересом:

– Отец мой – купец из деревни Осна.

– Твой приемный отец, ты хочешь сказать?

Он заколебался. Незаконнорожденный сын потаскухи… Но отец любил его мать… Кто скажет, что он не был настоящим отцом? С другой стороны, кто это может знать? Сам-то Генрих этих разговоров избегал.

Видя, что он не отвечает, епископ продолжила:

– Я слышала от здешних простолюдинов, что черные графские собаки – порождение беса и что только человек от кровей их древних хозяев или нашего доброго графа может ими повелевать, не опасаясь за собственную жизнь. А вчера я видела, что они повинуются тебе так же, как и Лавастину.

Алану надоели эти расспросы.

– Собаки всегда повинуются тем, кто обращается с ними твердо и без страха, ваше преосвященство. Ничего более.

– А пленного эйкийца ты не боишься?

– Нет, ваше преосвященство. Он же в цепях.

Идущий впереди Агиус обернулся и бросил на него настороженный взгляд. Алан заставил себя замолчать. Он вдруг почувствовал, что брат Агиус не хочет, чтобы он говорил о пленнике с епископом. Честолюбивый священник, очевидно, имел свои планы и тайны. И милость Владычицы улыбнулась Алану – епископ не стала расспрашивать о варварском вожде.

– Ты воспитанный мальчик, как я вижу. Не то что деревенские.

– Я старательно учусь, ваше преосвященство. Брат Агиус добр настолько, что учит меня читать. А счету я обучился у тетушки, которая управляется с большим хозяйством.

– Должно быть, благочестивая женщина.

Алан не мог не улыбнуться.

– Да, ваше преосвященство. Тетушка Бела достойная женщина, она мать пятерых детей и бабушка пятерых внуков.

Может быть, со времени его отъезда их стало больше. Вместе с присланным тетей одеялом пришло письмо от Стэнси, она ждала ребенка. Родился ли тот? Выжил ли? Здоров или нет? Как перенесла роды Стэнси? Неожиданная тоска по дому захлестнула так, что Алан чуть не упал, споткнувшись обо что-то. Он не ожидал, что расставание с ними продлится так долго. На Святой Неделе Генрих отправится в плавание, как и каждый год. Кто будет чинить его лодку? Кто смолил ее последней осенью? Никто не делал этого лучше Алана. Он надеялся, что Юлиан помогает отцу не меньше, чем ухаживает за деревенскими девицами. А как ребенок, которого он видел перед отъездом в монастырь? Наверное, вырос, если пережил эту зиму. Конечно же, пережил, он был здоровый младенец, о нем заботилась тетушка Бела.

Какое-то время они шли молча. Подойдя к опушке леса, остановились на поляне, чтобы издали разглядеть руины. Темнели неестественные камни на фоне весеннего луга, в белых и желтых цветах. Широкий поток журчал с другой стороны поляны. Алан не видел его в канун летнего равноденствия, но теперь ручей переливался на весеннем солнце, исчезая в глубине леса.

– Говорят, что и у императора Тайлефера была стая черных псов, – вдруг сказала епископ Антония. Она смотрела на развалины, скорее разговаривая сама с собой. – Но об императоре Тайлефере говорят столько, что никто не знает, где правда, а где легенды, сложенные придворными певцами и поэтами для нашего развлечения. – Затем, как сова, неожиданно падающая с небес на замеченную в траве мышь, она обратилась к Агиусу: – Но разве это не правда, достопочтенный брат?

– Как скажете, ваше преосвященство.

– У вас всегда были иные взгляды на правду. Более суровые.

Странно, Агиус выглядел пристыженным.

– Я следую Святому Слову, насколько могу, ваше преосвященство, но и я несовершенен, и посему грешник. Только неисповедимая любовь Творца может искупить мои грехи.

– О да. Так что же, спустимся вниз?

Епископ мягко улыбнулась, но Алану показалось, что и она, и Агиус, говорят о чем-то совсем другом. Они пересекли поляну и увидели вход в крепость там, где сохранилась часть ворот. Входя в пределы древнего города, Алан поразился тому, насколько виденное сейчас было непохожим на то, что он ощущал той ночью. Казалось, никогда не было никаких чар, никакого магического отблеска от камней, ничего сверхъестественного. Тени, отбрасываемые зданиями, были естественны, трава пробивалась на дороге сквозь полуразрушенное мощение. Когда-то здесь стояли величественные здания. Теперь все напоминало кладбище, жалкие следы былого величия ушедших и забытых времен. Он проследовал за Антонией в самый центр города. Иногда она останавливалась, рассматривая резьбу на стенах: двойная спираль, сокол, крылья которого украшал орнамент, женщина в платье из перьев и с черепом вместо головы.

Священники перешептывались между собой, видя следы строителей-язычников. Лэклинг ушиб ногу о торчавший из земли камень и заплакал.

– Тише, маленький, тише, – сказала епископ, гладя его по голове, хоть Лэклинг и был чумаз настолько, насколько мог быть чумазым конюх.

Агиус стоял, скрестив руки на груди и не отрывая взгляда от алтарного здания.

– Ладно, хватит, – сказала Антония Лэклингу. Как только утихла боль, он успокоился, подбежал к Алану и обхватил руками его колени. Они подошли ближе к храму. Клирики остановились в нерешительности, но Антония без колебаний прошла дальше. Алан последовал за ней. Лэклинг не пошел с ними.

– Ты уже был здесь, – не оборачиваясь, сказала Алану епископ. Она осматривала алтарный камень. – Так мне сказали кастелянша и граф Лавастин. Это же утверждает холопка Вида, которую выдадут за молодого солдата. Девушка говорила мне, что видела тогда черных псов, несшихся по небу, и что ты не видел их. Она добавила, что, когда заметила тебя, ты смотрел в сторону этого храма и разговаривал с пустотой. У тебя было какое-то видение?

Алан почувствовал, как вошел брат Агиус и остановился за ним. Что следовало ответить? Епископу лгать нельзя! Но если признаться, не сочтут ли его безбожным колдуном? Быть незаконным сыном призрака эльфийского принца – куда менее завидная судьба, чем перспектива оказаться чуть ли не наследником графа Лавастина.

Алан приложил руку к груди, туда, где рядом с деревянным Кругом Единства была роза, всегда согревавшая его. Антония и Агиус ожидали от него чего-то, словно чувствовали скрытый у него под одеждой талисман. А он подумал вдруг, что быть сыном купца Генриха и тетушки Белы из Осны лучше и уж по крайней мере куда безопаснее, чем мечтать о невозможном.

Но лгать все равно не стоило.

– У меня были видения, ваше преосвященство, – ответил он неохотно, опуская руку, – но я в детстве был обещан церкви.

Может, и правда, все дело в этом?

– Это правда, – спокойно говорила Антония, – что многие из тех, кто принес обет служения Господу и Владычице, награждены видениями Их милости и благодати. Но в мире слишком много тьмы, несущей ложные видения и ложную веру. – Она вновь пронзила взглядом Агиуса. Тот кипел от злости. – Говорят, это алтарный храм? – Она протянула исхудавшую руку над мраморной поверхностью алтарного камня. – А ведь это могла быть Гробница Нашей Владычицы, не так ли? Видите, в центре следы огня. – Одним пальцем она стала выдавливать грязь из стока, пробитого в камне. Стоки эти образовывали орнамент, точно такой же, как на наружных стенах, только здесь спирали вели в углубление на белом камне. – Тяжко, наверное, если побуждения сердца идут вразрез с твоим поведением, с тем, как должен ты выглядеть перед ближними. Правда, достопочтенный брат Агиус? Если каждый из нас знает, что должно делать, и действует, как полагается, то по делам нашим Господь и Владычица узрят, что мы следуем Им с радостью и с открытым сердцем. Исповедовать ересь и в то же время скрывать ее от всех, кроме единомышленников… Мне это представляется худшим видом лицемерия.

– Это не ересь! – закричал Агиус. Его лицо побагровело. – Это иерарх отреклась от истины! Это Аддайский Собор отринул мысль об Искуплении и отверг правду истинной веры!

Не реагируя на его крик, Антония выпрямилась. Она прошла вдоль стен круглой залы. Прямо над землей, наполовину скрытый мхом и сорняками, белый мрамор украшала искусная резьба – резные спирали, окруженные изящными розетками. Считая шаги, женщина обошла вокруг алтаря, измеряя его окружность, затем прошла мимо Агиуса, стоявшего неподвижно, будто пригвожденного к полу тяжкими мыслями, и вышла.

Алан колебался.

Агиус бросился на колени.

– Я провозглашу это открыто! – бормотал он, обращаясь не то к самому себе, не то к небесам. – Я должен сказать правду громко, дабы все, прозябающие во тьме лжеучения, могли прийти к истинному свету, дарованному нам Его жертвой и искуплением!

Странные это были слова. Алан приблизился к говорившему, но Агиус не заметил его. Антония помогала Лэклингу складывать камешки в аккуратную пирамиду. Увидев выходящего Алана, она улыбнулась.

– Он верный сын церкви, но заплутавший. Я буду молиться, дабы Господь и Владычица вернули его в Круг Единства. – Ока обратилась к клирикам: – Хороший тут камень. Его можно употребить, чтобы укрепить стены графского замка, как думаете, честные братья?

– Местные боятся ходить сюда и тревожить руины, – откликнулся один из них.

– Да, когда-то это место было куда более грандиозным, чем сейчас. Кто-то уже попользовался этими камнями, иначе стены были бы выше. Сами так развалиться они не могли, вокруг было бы больше обломков. Что думаешь, брат Хериберт? Ты профессиональный каменотес и строил церковь в Майни.

– Согласен с вашим преосвященством. Возможно, конечно, стены были частично из камня, частично из дерева. Но вряд ли. Я видел много развалин городов Даррийской Империи – и все они без исключения строились только из камня.

– Пойдем отсюда. После прошу тебя поговорить об этом с графом.

Собеседники поклонились ей, и компания направилась обратно. Алан обернулся в сторону храма с алтарем.

– Пусть брат Агиус помолится. Ему нужна молитва. Пойдем, мальчик мой.

Он вернулся в Лавас-Холдинг вместе с епископом. Лэклинг семенил в трех шагах от них, как испуганный щенок, вздрагивая при каждом шорохе ветра. Антония напевала гимны во славу Владычицы все время, пока они шли. Алан слишком боялся присоединить свой голос к ее пению, а клирики проделали это с радостью и воодушевлением.

%%%

Следующие два дня Алан видел Агиуса на одном и том же месте: на коленях перед алтарем, с опущенной головой и прижатыми ко лбу кулаками, молящимся пронзительным шепотом, и слова непрерывной молитвы слышались всюду.

Алан прислуживал за столом. Граф Лавастин сохранял неизменную вежливость по отношению к госпоже Сабеле – выполняя обязанности. А вот принцесса становилась все беспокойнее… Будто что-то шло не так, как хотелось ей.

Дважды в день специальный человек кидал в клетку зарезанную овцу. Однажды, возвращаясь с собаками, Алан слышал в клетке чавканье и хруст костей, будто какое-то животное доедало остатки пищи. Но никто не осмеливался заглянуть туда, даже самые молодые и отчаянные солдаты.

Вечером шестого дня Экстасиса Алан, как обычно, кормил пленного вождя и своих зубастых подопечных. Эйкиец неожиданно поднял голову, будто хотел завыть, но вместо этого с утробным урчанием протянул к Алану скованные руки. Собаки залаяли и кинулись к воротам, Алан бросился их успокаивать, но те прыгали вокруг него с громким лаем, вдруг он случайно услышал, как за оградой псарни кто-то переговаривается. Он начал карабкаться вверх по лестнице, но замер, вслушиваясь. Говорившие за частоколом люди не могли догадаться о его присутствии, а вот он слышал все.

– Он согласился, но неохотно и лишь после того, как я дала понять, что не уеду до тех пор, пока не получу это создание в подарок. Теперь дело за вами.

– Все назначено на завтрашнюю ночь, как раз после праздника Преображения, ваша светлость. Мы заберем пленника, отведем к развалинам и там проделаем весь ритуал. Сильная кровь привлечет духов и поставит их под мою власть.

– А что собаки?

– Вы потребуете на завтрашнем празднике, чтобы их перед закатом привязали покрепче.

– Хорошо. Ульрик принес мне весть, что гуивр тревожится. Ему нужна пища. Мы не можем позволить ему вырваться из клетки, как это произошло два месяца назад, когда он совсем ошалел от голода.

– Будем терпеливы, ваша светлость. Остатки после жертвоприношения принесем ему в клетку. Но мы не можем принести ему то, в чем он нуждается больше всего. Будет слишком много вопросов.

– Оставляю это дело в твоих руках. Смотри не подведи.

– Ни за что, ваша светлость. Господь и Владычица милостивы к твоему воззванию.

– Это ты так говоришь. А вот клирики, что пасутся при дворе моего любимого братца, никогда с этим не согласятся, я думаю. Они по-другому толкуют решение Нарвонского совета, дорогая Антония.

– Да, я и они – мы по-разному относимся к присутствию в церкви магии. Поэтому мы с вами и сотрудничаем, госпожа принцесса. Как и приличествует тем, чьи взгляды и потребности совпадают.

– На следующей день после обряда мы отправимся?

– Да, к тому времени все будет кончено, ваша светлость.

Когда говорившие ушли, собаки пару раз гавкнули вполсилы. Алан пришел в себя не сразу. Его пальцы вцепились в лестничную перекладину. Он с трудом разжал ладонь. И с трудом осознал, что пришел мастер Родлин и позвал его на вечернюю службу.

В церкви Алан преклонил колени вместе с остальными, но глаза его поневоле останавливались то на Антонии, то на Агиусе. Неужто и вправду эта добрая Антония, епископ дайсанийской церкви, способна на такие странные и пугающие речи? «Сильная кровь привлечет духов и поставит их под мою власть». Может быть, он ошибся или неверно что-то понял. Она говорила по-вендийски с акцентом, да и имя ее было нездешним. Помочь мог только брат Агиус, но он последнее время был занят собой. Алан не знал, что делать.

Он промучился всю ночь, просыпаясь от каждого вздоха своих спящих подопечных, от дуновения ветра, скрипа дверей и отдаленного звука голосов из кухни, где вовсю шли приготовления к празднику Преображения. Наконец он поднялся и выбрался из постели, чтобы взглянуть на эйкийца, который, как обычно, бодрствовал.

– Халан, – послышался в ночи его приглушенный шепот, – идти свобода.

Но Алан убежал под навес, завернулся в одеяло и на весь остаток ночи забылся тревожным, беспокойным сном. Сильная кровь… Чья? А впрочем, это он знал слишком хорошо.

Он не мог сосредоточиться на утренней службе. На пире, что начался в полдень, он прислуживал как обычно, но мысли его по-прежнему были заняты вождем и епископом. Он не понимал, о чем говорят окружавшие его люди. Он не следил за спектаклем, что разыгрывали скоморохи с юга, пришедшие вместе со свитой госпожи Сабелы и изображавшие теперь странствия и испытания святой Эзеб, видения, которые были ниспосланы ей – о свидетельстве святой Теклой праздника Экстасиса, о заключительном чуде Преображения – ярчайшем свете, который есть слава Божья, почившая на крылах ангелов, преобразивших храм и Гробницу в подобие Покоев Света.

Так говорил исполненный восторга актер, игравший роль святой Эзеб. «И на крылах ангельских бренное тело блаженного Дайсана было вознесено в Покои Света, где дух Его уже пребывал под сенью Господа и Владычицы».

Празднество длилось несколько часов. Агиус явно выбрал место рядом с дверьми и не взял в рот и крошки хлеба. Наконец освободившись, Алан убежал на псарню. Он специально оставил собак свободно гулять внутри ограды, хотя Родлин всегда наказывал ему сковывать их накрепко. Пленник был на месте в клетке.

Действительно ли они хотят его убить? И что это за Нарвонский совет? Алан ничего не знал о церковных делах и советах и совсем ничего о магии, если не считать того, что деревенская диакониса призывала их остерегаться ложных чудес и следов тьмы, что часто бывают в людях скрыты под маской красоты и силы. Остерегала она от соблазнителей духа и плоти, обещавших много, но вместо этого забиравших у смертных все, не давая ничего взамен.

Граф Лавастин не дал согласия участвовать в мятеже, замышляемом принцессой Сабелой, об этом знали все. Он оставался подчеркнуто вежлив, но сторонился ее дел. Точно так же, как несколько месяцев назад он не ответил на призыв короля Генриха, сейчас он отверг просьбы и требования госпожи Сабелы. Граф имел свои планы и не делился ими.

Алан остановился около собак, позволив им облизывать себя, ластиться и толкать. Пусть они и были бесовским отродьем, но, чувствуя их преданность, он не мог не довериться им. Они злобно зарычали, когда епископ Антония с двумя клириками пришла еще раз посмотреть на пленного.

– Мы уезжаем завтра утром, – строго обратилась она к Родлину, – и граф Лавастин отдает нам этого варвара эйка. Все должно быть готово завтра к раннему утру. Не забудьте покрепче приковать собак в эту ночь.

Она быстро вышла, а Родлин стал отчитывать Алана за то, что собаки остались на свободе.

– Они заберут этого урода завтра утром. Наконец-то избавились. – Не скрывая раздражения, он ушел.

Алану было не очень ясно, кто больше раздражал Родлина: вождь эйка или принцесса Сабела со своей свитой, порядочно опустошившие погреба замка и вдобавок забравшие из конюшен пять лучших жеребцов. Но даже если он только злился на принцессу… Алан знал, что никто в замке не будет огорчен смертью или похищением из клетки страшного пленника. Что, если он неожиданно ночью навсегда исчезнет из клетки? Какая кому разница? Дикарь это или нет, в конце концов?

Но разве Господь и Владычица не создали всех тварей на земле? Разве не все создания в их глазах равны? Конечно, не все из них, люди они или нет, вошли в Круг Единства и часто ведут себя против законов божеских и человеческих. Но разве не хотят Единые, чтобы Святое Слово было принесено и им? А что, если он не прав, если плохо расслышал или не понял разговор между Сабелой и Антонией? Но нет, вряд ли. К тому же лучше сожалеть о сделанном, чем о том, что твоя нерешительность стала причиной чьей-то смерти.

Решение пришло на закате. Приковав всех собак, кроме двух самых послушных, он взял в руку деревянный Круг Единства, подаренный ему тетушкой, и отправился в клетку к узнику.

– Ярость и Тоска! Сидеть! – скомандовал он. Животные повиновались. Он отворил дверь клетки. Эйкиец смотрел на него, но заговорить не пытался. Алан надел Круг на шею вождя, затем, вдохнув поглубже и собрав все свое мужество, разомкнул цепи, сковывавшие варвара.

Собаки хранили странное молчание и не сделали ни единого движения в сторону чужака. Тот потянулся, выпрямил руки и ноги и повернулся к Алану.

Двигался он молниеносно, прыгнул и крепко ухватился за левую руку Алана, рванул ее на себя и вонзил белоснежные когти в ладонь Алана. Полилась кровь. Алан замер в испуге и, обескураженный собственной глупостью, подумал: «А сейчас я умру. Но ведь Господь простит меня, я виноват только в излишней доброте». Собаки не двигались, не пытались атаковать вождя, и это было чудом.

Вождь Эйка взял кровоточащую руку Алана в зубы и стал пить его кровь. Алан был в шоке, не реагируя ни на что: просто смотрел на то, как эйка разорвал когтями кожу на своей левой руке и протянул ее… Чтобы Алан отведал и его крови.

– Идти домой, – проговорил вождь. – Paier sanguis. Отплачу кровью.

Тоска заскулил. Ярость подхватила и завыла во все горло, повернув морду в сторону ворот.

Не медля ни минуты, не в силах сдержать дрожи, Алан сделал глоток. Кровь оказалась на удивление сладкой, как мед. Он почувствовал головокружение и слабость. В отдалении послышались голоса нескольких людей, спешивших сюда со стороны внешнего двора. Он услышал звук кинжалов, доставаемых из кожаных ножен. Почувствовал зловонный аромат масляных ламп, будто люди, державшие их в руках, находились с наветренной стороны, хотя они были слишком далеко, чтобы он видел, слышал и обонял все это.

– Mi nom es fil fifte litiere fifte, – сказал вождь и растворился в сумраке. Алан закрыл руками глаза.