Текст книги "Пока не поздно"

Автор книги: Кей Мортинсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

6

Возвращаясь из больницы, Энтони гнал машину на предельной скорости. Ему не терпелось оказаться дома, и причина подобного нетерпения отчасти пугала его и настораживала. Слишком уж его тянет к Мей, слишком уж ему хорошо и уютно в обществе гостьи. Ему нравилось смотреть на ее подвижное, выразительное лицо. Нравились серебристые переливы ее смеха, неистребимое жизнелюбие и полное отсутствие всякого притворства…

Сидя у кровати Николаса, Энтони в кои веки поймал себя на мысли, что считает минуты, оставшиеся до конца визита. Поэтому сурово наказал себя за невнимание к больному, задержавшись еще на полчаса, хотя, находясь под воздействием очередной «ударной» дозы лекарств, тот пребывал в полузабытье и плохо сознавал, что рядом с ним кто-то есть…

– Идиот! – обругал себя Энтони, резко выруливая на подъездную дорожку. – Да ты, кажется, еще и нервничаешь!

И упрек этот был вполне обоснован. Руки его дрожали, причем безо всякой на то причины. Он украдкой взглянул на себя в зеркало заднего вида, пригладил волосы, поправил галстук… сам себя проклиная за неуместный «выпендреж».

Машина притормозила у входа. Из сада, оглушительно лая, вылетел Вампир. Энтони ласково потрепал собаку по загривку, негромко скомандовав: «Сидеть!»

Скрипнула открываемая дверь. Энтони нарочно не поднял головы, словно всецело был поглощен общением с лохматым любимцем. Однако пульс его участился до барабанной дроби.

– Энтони! – воскликнула Мей срывающимся голосом. – Слава Богу! Я уж думала, отцу стало хуже или… или ты попал в аварию!

Вот теперь Энтони поднял голову. Да у нее же глаза на мокром месте и губы дрожат!..

– Мей! – Он поспешно взбежал по ступенькам, сверился с часами, застонал, порывисто обнял молодую женщину за плечи. – Я и не думал, что уже так поздно! Прости, пожалуйста, я должен был позвонить!

– И ничего ты мне не должен, – всхлипнула она, пряча лицо у него на груди. – У меня нет ни малейшего права тебя отчитывать… Просто я ждала, ждала, а тебя все нет. Я хожу взад-вперед, каждую минуту подбегаю к окну, а ты как сквозь землю провалился…

– Ну что ты, что ты, – приговаривал Энтони, ласково поглаживая ее по золотистым волосам. – Ты совершенно права, а я вот самая настоящая свинья!

Он примирительно чмокнул Мей в лоб. И мысленно похвалил себя: «Отлично! Совсем по-братски». Но тут же понял, что не может оторвать взгляда от безупречной фигуры, обтянутой платьем из тонкой шерсти. Энтони поспешно отстранился: еще не хватало ей заметить, насколько он возбужден!

– Как отец? – спросила Мей.

– Врачи уверяют, что ему чуть лучше. Ник под воздействием лекарств и плохо понимает, где он и что с ним, так что у него самого много не узнаешь…

– Ох, только бы лекарства помогли, только бы помогли! – взмолилась Мей. – Если отцу вдруг сделается хуже, ты ведь мне скажешь?

– Конечно, – твердо пообещал Энтони. – А теперь, пока я разбираюсь с Бекки, не смешаешь ли нам по коктейлю, хорошо? А после я облекусь во власяницу, посыплю голову пеплом, паду к твоим ногам и стану молить о прощении за то, что заставил тебя волноваться!

– Это уж слишком! – запротестовала Мей, улыбаясь, чего, собственно говоря, он и добивался последней фразой. – Лучше почини пробки.

Только теперь Энтони заметил, что дом погружен во тьму.

– Боже милосердный! Что случилось? Когда?

– Около половины четвертого. Я как раз свет включила – тут-то пробки и перегорели. Спасибо, удалось отыскать свечи.

– Я займусь электричеством, как только уложу Бекки. Режим прежде всего. Можно тебя попросить вооружиться вон тем подсвечником и посветить нам на лестнице?.. А что, твой парень не научил тебя управляться с пробками? – небрежно осведомился Энтони, прощупывая почву.

– Мы познакомились, когда мне едва исполнилось семнадцать. Барделл четко разграничивал «женскую» и «мужскую» работу. Так вот к пробкам бестолковых женщин не подпускали, – саркастически ответила Мей.

– Ты что-то говорила… про бикини, – заметил Энтони, ненавидя неизвестного ему Барделла всеми силами души. Мей явно не из тех женщин, что любят изображать звезду стриптиза.

– Вспоминать не хочется, – передернулась Мей. – Давай оставим эту тему, ладно?

Энтони втайне порадовался ее реакции. Он снова окинул Мей долгим, внимательным взглядом – как хороша она в мягком отблеске свечей! Как мило зарумянилась… Или ему кажется? И губы у нее по-прежнему дрожат…

Бедняжка явно напугалась. Еще бы, бросили одну-одинешеньку в чужом доме! Энтони вновь почувствовал себя последним негодяем.

– Мне очень жаль, – произнес он, переступая порог детской.

Что он имел в виду? Неудачный роман Мей с Барделлом? Или перегоревшие пробки? Энтони и сам затруднился бы ответить. До чего же ему хотелось узнать о гостье больше! Услышать историю ее жизни, ее надежд и честолюбивых устремлений…

– Вообще-то, вышло довольно романтично, – задумчиво произнесла она.

– Это ты про Барделла? – недовольно нахмурился Энтони.

– Да нет, про свечи. Я даже порадовалась темноте. Правда, без электричества ужина не состряпаешь. Ну да кое-как управилась… Но уж перенервничала же я за вас с Бекки, чуть с ума не сошла! Ты же сказал, вернешься ровно в восемь, а сейчас…

– Да знаю, знаю. Я бессовестная скотина, – подтвердил Энтони, раздевая спящую Ребекку. – Как-то так вышло, что закрутился, забегался и о времени напрочь позабыл… Ой-ой, кому-то пора поменять подгузник…

И тут зазвонил телефон. К аппарату подошла Мей.

– Тебя. Некто Доминик Уайт, – сообщила она, прикрывая трубку ладонью.

– Это мой издатель. Должно быть, что-то срочное. Ты меня не подменишь?

Мей и возликовала, и ужаснулась. Как это говорится: не зная броду, не суйся в воду? Да уж, «воды» в этом подгузнике оказалось предостаточно! И не только воды… Краем марли она принялась неловко вытирать розовую детскую попку.

– А теперь что? – растерянно прошептала она, беспомощно теребя в руках вату.

– Засунь использованную часть вместе с ватой в бумажный пакет. Потом выбросишь. Мокрую марлю – в стирку. Присыпка в выдвижном ящике, лосьон там же, розовый такой пузыречек. Детский крем на столике справа, – торопливо отбарабанил инструкции Энтони и снова вернулся к прерванному разговору.

Мей кое-как справилась и отыскала в ящике стопку чистых подгузников. И тут началось самое сложное. Как она ни старалась, ей никак не удавалось совместить дрыгающиеся ножки с этим невиданным прежде предметом в некое единое целое. Что еще хуже, Энтони расхохотался.

– Простите, я перезвоню позже, – фыркнул он в телефонную трубку. – Форс-мажорные обстоятельства. Нет, ничего страшного… Ребенок, сами понимаете. Увидимся на следующей неделе. Пока-пока.

Раскрасневшаяся от бесплодных усилий, Мей в который раз начала все сначала.

– Почему бы тебе не пользоваться памперсами, как всем нормальным людям? – недовольно проворчала она.

– Некоторые врачи считают, что памперсы вредны для здоровья малыша, – невозмутимо отозвался Энтони, подходя к пеленальному столику. – Дай-ка я…

– Нет уж, я хочу поучиться! – запротестовала Мей. Вот ведь досада: а ей так хотелось продемонстрировать Энтони, что у нее прирожденные задатки самой что ни на есть отличной матери! – Ты только покажи как, и я мигом все сделаю. Тоже мне высшая математика!

– Вот, смотри. Оборачиваешь в два слоя… Нет, чуть плотнее. – Энтони мягко направлял ее руку, показывая, как и что закрепляется. Убедившись, что с подгузником все в порядке, он вручил Мей ползунки с розовыми кроликами. – Видишь? Все очень просто, если знать, как и что. Утром мы нашу девочку выкупаем. А сейчас – баиньки-баю. Надень-ка на нее чистую распашонку, а поверх – ползунки.

– Эту? – изумилась Мей. – Да в такие крохотные дырки ручки ни за что не пролезут!

– Еще как пролезут, уж поверь старому эксперту! – усмехнулся Энтони, откровенно забавляясь ситуацией.

– Хмм… ну, если ты так уверен, я, пожалуй, попробую. Ох, какая тяжелая головка! А на вид и не скажешь! – воскликнула она, неуклюже приподнимая ребенка.

В широко распахнутых карих глазах Мей отражался неподдельный ужас: что, если она, не дай Бог, неловким движением повредит ребенку? Пожалуй, нет у меня инстинкта материнства, убито думала Мей.

– Поддерживай за затылочек, – посоветовал Энтони, когда светлокудрая головенка угрожающе качнулась в сторону. – Мышцы у нас еще не то чтобы развиты…

Миниатюрная головка покоилась у нее на ладони. Другой рукой Мей попыталась натянуть распашонку. Нет, эта задача граничит с невозможным! Тут даже знаток высшей математики не справится, если, конечно, у него только две руки, а не все четыре!

Она завороженно созерцала голубую жилку, пульсирующую на детском виске. До чего хрупки и беззащитны младенцы, осознала она. А эта малютка – гордость и радость своего отца, Энтони дорожит ею больше жизни…

– Я не справлюсь, ни за что не справлюсь! Возьми ее, пожалуйста! – воскликнула Мей в панике.

– Но…

– Нет! Не могу! Я боюсь! – едва не плакала Мей. – Ты только глянь на мои руки. Видишь, дрожат! Я ее уроню, непременно уроню! Забери ее, Энтони, ну пожалуйста! – отчаянно молила она.

– Нет проблем, – успокаивающе заверил Энтони. За какую-нибудь минуту-другую он ловко переодел дочь. Со стороны могло показаться, что справиться с подобным делом легче легкого. – Баюшки-баю, Спящая красавица. Доброй ночи и тебе, и кроликам!

Энтони бережно уложил малышку в кроватку, заботливо подоткнул со всех сторон одеяльце и довольно улыбнулся. Мей беспомощно смотрела на него снизу вверх, нижняя губа ее предательски дрожала. Ну вот, испытание она не прошла! Испугалась повредить малышке, запаниковала, не смогла справиться с нервозностью, невзирая на твердое намерение учиться!

Мей от огорчения закрыла лицо руками. Ей почему-то казалось, что от того, сумеет ли она должным образом позаботиться об этом ребенке, зависят ее жизнь и счастье. Где-то в глубинах подсознания уже возникла картинка: она ведет хозяйство, ухаживает за больным отцом и за Бекки тоже, заменяя малютке… ну, скажем, няню… пока Энтони на работе.

И вот только что она наглядно доказала себе и Энтони, что ей ничегошеньки нельзя поручить! Страшно подумать, чем бы закончились ее неуклюжие старания, если бы Бекки не спала, а, напротив, плакала бы, дрыгала ножками и вертелась!

Уголки ее губ неотвратимо поползли вниз. С тех пор как на глаза ей попались злосчастные фотографии жены Энтони – и зачем она только затеяла уборку! – все пошло наперекосяк. Куда только подевалась ее уверенность в себе? Неужели все попытки самоутвердиться не более чем иллюзия? И удел ее – вернуться к рабской зависимости от мужчины и ненавистным антидепрессантам?

От одной этой мысли Мей затошнило.

– Ты обедала? – словно между делом поинтересовался Энтони, выкладывая из ящика одежку для дочки на утро.

– Да, съела сандвич, – смущенно пробормотала Мей.

– А как насчет упитанного тельца для блудного сына?

Но на сей раз его попытки рассмешить ее потерпели полный крах.

– Я приготовила для нас макароны в томатном соусе с пряностями. Да только они… жесткие получились, как резина. Хоть на автомобильные покрышки используй. Переварились, наверное, – предположила Мей. – А потом я стала их разогревать на сковородке и конечно же сожгла, – честно сказала она.

– Тогда начнем все сначала? – бодро предложил Энтони. – В конце концов я сам виноват, что не вернулся вовремя. А с незнакомой плитой далеко не всякий справится. Хочешь, преподам тебе урок-другой?

Мей шумно шмыгнула носом – дружелюбная невозмутимость собеседника застала ее врасплох. Да, конечно, в том, что случилось, отчасти виноват Энтони… Только, вопреки всякой логике, она досадовала на себя саму. Ей так хотелось, чтобы Энтони вернулся в теплый, гостеприимный дом и чтобы из кухни струились аппетитные запахи, смешиваясь с благоуханием ее дорогих духов…

Не покладая рук она мыла, чистила, готовила, нарядилась в новое платье, тщательно наложила макияж – и все коту под хвост! Дом сияет чистотой, да только в темноте этого не разглядеть, как и ее стараний выглядеть на все сто! А запах духов, надо думать, перебила гнусная вонь сгоревших макарон.

А теперь вот Энтони убедился, что младенцев ей доверять ни в коем случае нельзя! Это стало последней каплей…

– Что тебя огорчило? – тихо спросил Энтони.

– Да ровным счетом ничего.

Дуясь на весь мир, точно капризный ребенок, Мей вскочила и ринулась к двери, напрочь позабыв о проблемах с электричеством. Ткнула пальцем в выключатель в соседней комнате – никакого результата! Однако ложная гордость помешала ей вернуться, и она ощупью двинулась дальше.

Но не преуспела. Поглощенная своей обидой, она впотьмах налетела на что-то твердое и громко вскрикнула от боли.

– Мей!

Свет и Энтони появились почти одновременно. Молодой человек с подсвечником в руке опрометью бросился к ней, обнял за плечи, заботливо поддержал.

– Голень ушибла… о твою кровать, – прошипела она сквозь зубы. – Что я за дура, что за дура!

– Не плачь, – мягко произнес Энтони.

– И не думала даже! – всхлипнула Мей, крепко, до боли, зажмуриваясь. – Из-за чего бы мне плакать? – Только из-за того, что второй такой неумехи в том, что касается младенцев, в целом свете не сыщешь? Или из-за того, что я напрочь позабыла, что электричество «вырубили», и, как последняя идиотка, постеснялась вернуться за свечой? – мысленно растравляла она свои раны…

– Ну, тише, тише, – успокаивающе прошептал Энтони. – Пустяки какие. Вспомни: ты перенервничала, устала… Вдохни-ка поглубже… Мей… Мей! Не смотри на меня так! – хрипло предостерег он.

– Как – так? – пробормотала она, смахивая слезы.

Энтони глухо застонал. Не глядя поставил подсвечник на комод… А в следующий миг язык его мягко коснулся ее верхней губы, слизывая соленую слезинку. Еще секунда – и мимолетная ласка переросла в поцелуй, жадный, нетерпеливый, решительный, самозабвенный.

– Прости… не могу совладать с собою, – шепнул Энтони в ее приоткрывшиеся губы.

В груди Мей всколыхнулось нечто пугающее – дикая, неистовая жажда, сила, требующая выхода. Туго натянутая нить самоконтроля с треском оборвалась, и молодую женщину швырнуло во тьму неведомого мира, где плясали языки неуемного пламени, где испепеляющий жар грозил истребить последние остатки здравого смысла.

– Да! – простонала она.

Мей запустила пальцы в его волосы, самозабвенно перебирая шелковистые пряди. А губы ее словно сами собою отвечали на дурманящие поцелуи с таким неистовством, что она не узнавала сама себя.

– Боже, как ты прекрасна! – пробормотал Энтони.

– Я?

– О да, да!

Мей словно воплощала в себе и страсть, и жажду, и пьянящее безумие. Но не одна она. Стоны Энтони вторили ее собственным, руки его обретали все большую смелость, чуткие пальцы ласкали, гладили, теребили разгоряченное тело…

Она запрокинула голову – и жаркие губы обожгли ее шею, отыскали ложбинку, где неистово пульсировала синяя жилка, и туда сию же секунду скользнул язык, увлажняя и будоража. Мей стонала и вскрикивала – сладкая мука пронзала ее тело, заставляла крепче стискивать бедра, лишала разума и воли.

– Энтони, – вздохнула она и снова не сдержала бессвязного, исполненного страсти возгласа, когда зубы его затеребили ее припухшую нижнюю губу.

– О да! – прошептал он.

От этого грудного, глубокого, исполненного страсти голоса Мей как бы обмякла и почувствовала, что под тяжестью тела Энтони падает назад… Желанное бремя, подумала она, застонав от наслаждения. О, эта мускулистая широкая грудь и эти бедра, что неумолимо стискивают ее собственные, так что она уже не в состоянии удержать равновесия…

В следующий миг оба уже рухнули на кровать, и Мей напрочь позабыла о том, что совсем недавно пыталась устоять на ногах… Она беспомощно распростерлась на ковре, не в силах приподняться, пленница разгоряченной плоти и крови, и упругих мускулов. Что за восхитительное ощущение!

Мей инстинктивно изогнулась, пролепетала что-то неразборчивое и судорожно вцепилась Энтони в плечи, притягивая его к себе все ближе и ближе.

– Пожалуйста, – шептала она, позабыв про смущение и стыд, про осторожность и здравомыслие.

В голове Энтони словно сработал невидимый тумблер, отключивший механизмы контроля. Он осыпал губы Мей исступленными поцелуями, судорожно сжимал ладонями лицо – и она радостно приветствовала подобное неистовство.

Дрожа от нетерпения, Энтони издал низкий горловой звук, выпрямился… В мягком свете свечи глаза его казались темными от страсти. Он сорвал с себя джемпер, наклонился, снова осыпал Мей поцелуями, от которых та едва не теряла сознание, непослушными пальцами принялся расстегивать пуговицы рубашки.

Мей не могла больше ждать. Ей не терпелось в полной мере ощутить его наготу, прижаться к нему всем телом. Она резко села, одним движением сорвала с себя платье, а затем, взявшись за полы его рубашки, решительно развела их в стороны.

И припала лицом к широкой груди, целуя, покусывая, упиваясь запахом и солоноватым привкусом. Вот губы ее сомкнулись на плоском, твердом соске. Энтони вздрогнул, схватил Мей за плечи и, дрожа от неутоленной страсти, отстранил.

– Это слишком, – прохрипел он. Но при виде роскошной груди под алым шелковым лифчиком перед глазами у него все плыло.

– Вовсе нет, – чуть слышно выдохнула Мей. – Не слишком.

Она трепетала от сладкого предвкушения. Нервы ее были на пределе, и все сильнее разгорался жар между бедер.

– Прикоснись ко мне, – зашептала она, ладонями приподнимая свои груди.

– Боже, Мей, ты… ты само совершенство! – прорычал он глухо. И при этих словах соски ее ожили и напряглись, четко обозначившись под туго натянутой тканью.

Энтони протянул руку. Пальцы его заметно дрожали. Мей завороженно ждала. Карие глаза затуманились страстью, дыхание участилось, с губ срывались глухие стоны.

Палец его скользнул по тугому бугорку в центре правой груди, и от этого нежнейшего из прикосновений Мей вздрогнула всем телом, точно в грудь ей вонзили острый нож.

– Ох-х, – простонала она. – Еще… Как хорошо… Прикоснись ко мне, Энтони, ну, прикоснись же еще!

На сей раз в ход пошел большой палец. Мей нервно сглотнула, не в силах более выносить сладкую муку. Она запрокинула голову в немой мольбе: ну пожалуйста, облегчи агонию, воздай должное и второй груди!

Энтони осторожно потянул за тонкую бретельку. Взгляд серых глаз, неотрывно прикованный к лицу Мей, гипнотизировал и возбуждал. Слишком он медлит, слишком ласков… Как нежно скользят по предплечью его чуткие пальцы… Но ей нужно большего. И сейчас же!

Мей выпрямилась – и две восхитительно округлые груди обрели свободу, когда шелк соскользнул вниз. Она замерла в ожидании. Энтони тоже затаил дыхание и словно окаменел. Он пожирал Мей глазами. Темные густые ресницы нервно подрагивали, дышал он прерывисто и часто.

Не отводя взора от молодой женщины, Энтони медленно снял рубашку. В лунном свете кожа его напоминала расплавленное серебро. Глаза, обычно серо-стальные, казались еще глубже и бездоннее – точно два черных омута. И в омутах этих светилось обещание всех мыслимых и немыслимых восторгов. Мей тихонько охнула, грациозно откинулась назад, завела руки за голову.

С силой размахнувшись, Энтони отшвырнул от себя рубашку… и ненароком сбил что-то на комоде. Где-то в подсознании Мей прозвучал сначала грохот, а потом и звон – точно разбилось стекло.

Энтони вскинул голову – и застыл на месте.

Мей поначалу не поняла, что случилось. Но когда Энтони снова обернулся к ней, лицо его искажала мука, а губы побелели, как у мертвеца. Он вновь блуждал по кругам ада, где для Мей места не было и нет.

Отчаянно желая удержать Энтони, она прильнула к нему всем телом так, что тугие напрягшиеся соски защекотали ему грудь. Обвила руками его шею, припала к горестно сжатым губам.

– Энтони, – прошептала Мей нежно и обольстительно.

Но в ответ тот лишь крепче стиснул зубы. Железные пальцы сомкнулись на ее запястьях и с силой развели ей руки. Потрясенная, растерянная, Мей вглядывалась в помрачневшее лицо, тщась прочесть хоть какой-нибудь, но ответ.

– Я не могу, – глухо выдохнул Энтони. – Прости. Мне не следовало…

Он поднялся с постели. Подобрал рубашку, джемпер… ботинки. И когда это он успел сбросить обувь?

– Ты не можешь просто так взять и уйти! – воскликнула Мей, приподнимаясь на локтях.

– Я должен! – отрезал он, не оборачиваясь.

– Но почему? Ты же хотел меня! – возмутилась Мей до глубины души оскорбленная неожиданным отказом. Как трудно усмирить распаленное, пробужденное тело, что властно требует своего! – Энтони, почему все так?

Он промолчал, только еще больше ссутулился, точно пригибаясь под непосильной тяжестью. Мей спустила ноги на пол, вознамерившись любой ценой выяснить в чем дело. И объяснение не заставило себя долго ждать.

Скомканная рубашка задела одну из фотографий миссис О'Донегол, что Мей заботливо расставила на комоде. Сейчас фотография валялась на полу лицом вниз, а вокруг тускло поблескивали осколки разбитого стекла.

Вот теперь все встало на свои места! Энтони изголодался по сексу. Но, разбив фотографию покойной жены, устыдился низменных инстинктов. Решил, что предает память об умершей.

Мей снова взобралась на кровать и натянула одеяло до подбородка, вдруг устыдившись собственной наготы. С соперницей из плоти и крови она бы играючи справилась. Но как бороться с той, что покоится в могиле?

– Будь добр, отвернись, – попросила она, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Я оденусь – и постель к твоим услугам.

Энтони с трудом подавил желание рассказать Мей, что мешает ему предаться с нею любви. Ох, не стоило складывать фотографии Корал на комод в своей спальне! Но Николас сказал, что не в силах видеть эти портреты у себя в комнате. Слишком много боли причиняли ему воспоминания о невесте – живой, ослепительно прекрасной, так и лучащейся здоровьем…

Энтони от души надеялся, что в один прекрасный день Николас заберет фотографии – ради маленькой Ребекки. Дочь имеет право знать, как выглядела ее мама. Нельзя их выбрасывать, никак нельзя!

Но сегодня, обернувшись и почувствовав на себе расчетливый, оценивающий, недобрый взгляд Корал, Энтони в очередной раз вспомнил о своем обмане. И душу его ожег стыд. Он вдруг осознал, что не имеет права заниматься любовью с доверчивой, открытой, искренней Мей, притворяясь не тем, кем на самом деле является.

Либо надо рассказать ей всю правду как есть, либо оставить в покое. Отношения, основанные на лжи и заблуждении, обречены заранее.

К своему изумлению, Энтони вдруг осознал, что хотел бы построить длительные, прочные отношения с женщиной, которую почти не знает… Однако же, по странной прихоти судьбы, Энтони казалось, будто он знаком с Мей всю жизнь…

Да, но как же Ребекка?

Сердце пронзила острая боль. Словно кара небесная за то, что на мгновение он позволил себе забыть об интересах дочери.

Мей, ослепительная, нежная, неотразимая Мей, женщина до мозга костей, лишила его разума. Но осмелится ли он нарушить раз и навсегда установленную дистанцию? Ведь он смертельно рискует. Что, если их отношения закончатся бурным разрывом? Мей останется здесь с малюткой Бекки, своей «сводной сестричкой». А он – он утратит все права на дочь. И однажды Мей выйдет замуж за другого, а Ребекка со временем научится называть чужака «папой».

Боже! Ну почему ему позарез нужны два совершенно несовместимых друг с другом человека? Прости-прощай, душевное спокойствие!

– Я оделась, – холодно сообщила Мей.

Отчаянно злясь на самого себя, Энтони продел руки в рукава рубашки.

– Мне очень жаль, что так вышло, – натянуто выговорил он.

– Я все понимаю.

Энтони стремительно повернулся. Глаза его потемнели до угольной черноты.

– Нет! Быть того не может! Ты не…

– Да ты никак меня за непроходимую идиотку держишь? – вспыхнула Мей. – Я отлично знаю, как оно все бывает, когда энергичный, полный жизни молодой мужчина долго себе во всем отказывает! Или я похожа на невинную девственницу, только-только из пансиона? Ох уж эти мне милые мужские слабости! Тебя просто-напросто потянуло на секс, я оказалась под рукой и особо не возражала!

Она гордо вскинула голову, словно бы ничуть не стыдилась признать за собою подобную распущенность. Но ведь дело обстояло далеко не так, как описывала оскорбленная Мей. Речь шла не о животном инстинкте, не об удовлетворении самой что ни на есть примитивной похоти. Их свело вместе нечто другое, куда более глубокое. Впрочем, осторожность помешала Энтони сказать об этом вслух.

– Больно мало времени прошло, верно? – дрожащим голосом продолжала она. – Ты не нашел в себе сил изменить покойной жене, потому что ты до сих пор ее л-любишь…

– Что? – озадаченно переспросил Энтони.

Мей грустно поглядела на него и объяснила:

– Я говорю о твоей жене. Я видела, как ты смотрел на фотографии. Энтони, она и впрямь была красавицей каких мало. Такую… никогда не забудешь, – докончила она, чуть запнувшись.

У него сердце словно раскололось надвое: Мей сочла Корал его женой! А что до последней фразы… ну что ж, тут она и впрямь не погрешила против истины. Ему суждено помнить Корал до самой смерти.

– Нам надо поговорить, – сдержанно произнес он. – Спускайся в кухню. Я починю пробки, и мы поужинаем. Есть вещи, которые тебе следует знать.

Но уместно ли сейчас чистосердечное признание? Не разумнее ли кое о чем умолчать? Совесть подсказывала: «Скажи все как есть», но Энтони усилием воли заглушил ее голос. Нет, так далеко он не зайдет.

Они молча спустились по лестнице, избегая прикасаться друг к другу, смущенно отводя глаза. Что казалось особенно нелепым после того, как близки они были какие-нибудь четверть часа назад. Энтони все еще ощущал слабый аромат ее тела, нежную бархатистость кожи… Он стиснул зубы, стремясь унять желание, все еще пульсирующее в крови. А то еще секунда – и он позабудет об осмотрительности и уступит голосу плоти…

Мей и в самом деле застала его врасплох… Предположим, они станут любовниками? Предположим, Мей забеременеет? Что ему тогда делать? Как жить дальше? Боже, какой он непроходимый идиот!

Он нужен маленькой Бекки. Девочке жизненно необходима его поддержка, его присутствие… Как он мог ставить под угрозу будущее дочери?

Простейший выход заключался в том, чтобы выпроводить Мей восвояси как можно быстрее. При первой же возможности он объяснит, что означает для нее воссоединение с отцом. Объяснит, не скрывая ни одной неприглядной подробности. Прогнозы врачей не сулили ничего утешительного. И может быть, подобно Корал, и эту молодую женщину ужаснет перспектива ухаживать за смертельно больным стариком.

Тогда проблема решится сама собою. Пока он будет держаться от Мей на почтительном расстоянии. А когда гостья уедет, они с Бекки заживут спокойно и счастливо.

Но… Энтони мрачно нахмурился – ему совсем не хочется, чтобы Мей уезжала! Почему так, он понятия не имел, знал лишь, что гостья подчинила себе все его мысли, не говоря уже о теле.

Может быть, существует какой-то компромисс? При одной мысли о том, что он никогда больше не увидит Мей Фоссетт, Энтони готов был биться головой о стену. Боже, что с ним происходит?

Трясущимися руками он принялся чинить злосчастные пробки. Вспыхнул свет – и Энтони непроизвольно отметил, что все вокруг так и блестит, так и сияет чистотой. Сразу видно, что Мей сложа руки не сидела!

Он вернулся в кухню и, по-прежнему не глядя на женщину, извлек из холодильника пиццу, поставил ее в духовку и принялся нарезать салат. Устроившись на стуле в углу, Мей искоса наблюдала за ним. Заговаривать с Энтони первой она явно не собиралась.

Поставив на стол миску с салатом и майонез, он тяжело опустился на стул.

– Для начала скажу, что никогда не был женат, – произнес Энтони сухо и сдержанно.

– Да, но… та женщина на фотографиях… – недоуменно начала Мей.

– Это Корал. Невеста Ника.

Мей была потрясена до глубины души. Тонкие брови сошлись на переносице, словно она тщетно пыталась разрешить некую непостижимую загадку.

– Но у тебя целая стопка оправленных в рамки фотографий… Я думала, она твоя… – снова растерянно начала Мей.

– Нет! – резко перебил ее Энтони, не совладав с собою.

– Но тогда… что они делают в твоей комнате?

Энтони уставился в пространство. Скоро, очень скоро ему предстоит перейти к самой мучительной части разговора – любой ценой убедить Мей уехать. Каждый вдох отдавался в его груди ноющей болью.

– Твой… отец хотел их выбросить, – глухо пояснил он.

– Но отец любил ее!

– Да. Именно поэтому, – жестко подтвердил Энтони. – Узнав о трагедии, он чуть с ума не сошел… Метался по дому, швырял на пол фотографии… точно буйнопомешанный. Один вид снимков причинял ему сильную боль. А потом с ним случился сердечный приступ, и я отвез его в больницу.

Энтони неуютно поежился, вспоминая, с каким отвращением собирал разбросанные по дому фотографии, оправленные в дорогие рамки, и складывал на комод у себя в спальне.

– Тогда зачем ты их сохранил? – воскликнула ничего не понимающая Мей.

– Для Ника и для… – Энтони вовремя прикусил язык, осознав, что едва не проболтался о Ребекке. – Словом, для твоего отца, – неловко завершил он фразу. – Со временем боль, возможно, утихнет, тогда старику эти фотографии понадобятся.

– Понятно.

Объяснение и впрямь прозвучало вполне убедительно. Но Мей чувствовала, что здесь что-то не так. Недаром собеседник виновато отводил глаза. Интуиция подсказывала: вся история шита белыми нитками. А эта предательская оговорка, что бы она значила?

«Для Ника и для…» Для кого еще? Для него самого? Энтони зачем-то понадобились фотографии Корал, снятой в самых что ни на есть соблазнительных позах и ракурсах. Что, если они своего рода память о роскошной, неотразимой, такой желанной Корал?

Случайная оговорка выдала Энтони с головой. «Для Ника и для меня!» Мей до боли закусила губу, глаза ее затуманились слезами. Вот она, горькая правда! Энтони без ума любил взбалмошную красавицу Корал, эту опытную искусительницу, эту обольстительную сирену!

Мей с запозданием вспомнила, что всякий раз, едва речь заходила о Корал, Энтони резко менял тему разговора, а на лице его отражалась неизъяснимая мука. И объяснение здесь возможно только одно – страстная одержимость.

По спине молодой женщины побежали мурашки. Если это правда, то ситуация выглядит не лучшим образом! Кто в таком случае мать маленькой Ребекки? Неужели Энтони крутил роман с одной женщиной и при этом втайне вожделел к любовнице своего старшего друга и наставника?

Не в силах сдержать нервную дрожь, Мей боролась с накатившим отвращением. Энтони заглядывался на чужую невесту! Нет, быть этого не может. Энтони – человек чести… Но ведь говорят, что любовь не выбирает! А еще: «В любви, как на войне, все средства хороши». Страсть настигает человека подобно предательскому удару из-за угла, лишает рассудка, заставляет поступать вопреки жизненным принципам.