Текст книги "Ничего интересного"

Автор книги: Кевин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation

Жизнь Лилиан совсем не похожа на американские горки, но и под откос она тоже не катится. Когда-то девушка была подающей надежды ученицей престижной школы, но случился скандал, и ее исключили. С тех пор не происходило ничего интересного: прозябание в захолустном городке, работа в супермаркете, безразличная мамаша, случайные парни и никакой надежды на светлое будущее.

Но в один прекрасный день давняя подруга просит Лилиан поработать гувернанткой детей ее мужа от первого брака. И все бы ничего, но есть одна проблема: эти ребятишки воспламеняются, когда испытывают сильное волнение.

Кевин Уилсон

Один

Два

Три

Четыре

Пять

Шесть

Семь

Восемь

Девять

Десять

Одиннадцать

Двенадцать

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

Кевин Уилсон

НИЧЕГО ИНТЕРЕСНОГО

Посвящается Энн Пэтчетт и Джули Бэрер

Один

В конце весны 1995 года, через пару недель после того, как мне исполнилось двадцать восемь, я получила письмо от своей подруги, Мэдисон Робертс. Правда, для меня она все еще оставалась Мэдисон Биллингс. Она писала мне несколько раз в год, и ее послания напоминали репортажи с Луны – о такой жизни рассказывается только в журналах. Она была замужем за мужчиной старше ее, сенатором, и растила маленького сына, которого наряжала в матросские костюмчики, – мальчик напоминал дорогого плюшевого мишку, обернувшегося человеком. Я работала кассиршей в двух конкурирующих супермаркетах и курила травку на чердаке маминого дома. На чердаке, потому что, как только мне исполнилось восемнадцать, мать превратила мою комнату в тренажерный зал и огромная беговая дорожка заполнила собой пространство, в котором я провела свое несчастливое детство. Время от времени я с кем-то встречалась, и эти люди меня не заслуживали, но им было невдомек. Нетрудно догадаться, что письма Мэдисон были раз в сто интереснее моих, но тем не менее общение мы поддерживали.

Нынешнее письмо внезапно прервало размеренный ритм нашей аккуратной и уравновешенной переписки. Но меня смутило не это. Мы с Мэдисон общались только с помощью писем, у меня даже не было ее номера телефона.

Я нашла время прочесть письмо лишь в обеденный перерыв во «Всё по девяносто девять». Открыв конверт, я обнаружила, что Мэдисон просит меня приехать в город Франклин, штат Теннесси, где она живет в поместье своего мужа, – хочет предложить мне интересную работу. К письму была приложена купюра в пятьдесят долларов на автобус, потому что не секрет, что моя машина больше двадцати пяти километров не осилит. Что за работа, Мэдисон не сообщила, но вряд ли что-то могло быть хуже возни со скидочными купонами и попыток заставить гребаные весы более-менее точно взвешивать помятые яблоки. Последние пять минут обеденного перерыва ушли на то, чтобы отпроситься у моего босса Дерека на пару дней. Я знала, что он откажет, и не могла его винить. Меня нельзя было назвать очень ответственным сотрудником. Такое дело с двумя работами: приходится по очереди подводить то одного, то другого, и через какое-то время уже сложно сказать, кого ты подвела сильнее. Я подумала о Мэдисон: она была, наверное, самой красивой женщиной, которую я видела за свою жизнь, и при этом удивительно умной, вечно просчитывающей разные варианты. Если у нее есть для меня работа, я соглашусь. Я съеду с чердака в мамином доме. Я полностью выпотрошу свою жизнь, потому что честна с собой и знаю, что существует не так много вещей, по которым я буду скучать, если они исчезнут.

Через неделю после того, как я отправила Мэдисон письмо с датой своего прибытия, на автобусной остановке в Нэшвилле меня ждал мужчина в солнечных очках и рубашке с воротничком и короткими рукавами. С виду он казался человеком, который в свободное время искренне интересуется часами.

– Лилиан Брейкер? – спросил он, и я кивнула. – Миссис Робертс попросила меня сопроводить вас в поместье Робертсов. Меня зовут Карл.

– Вы их водитель? – уточнила я, сгорая от любопытства. Мне хотелось узнать, как живут богачи, – судя по тому, что показывали по телевизору, у них непременно есть водитель, но я всегда считала это одной из голливудских причуд, не имеющих ничего общего с реальностью.

– Нет, не совсем. Я, как бы лучше выразиться, мастер на все руки. Помогаю сенатору Робертсу, а также миссис Робертс решать проблемы, если они возникают.

– Вы знаете, зачем я здесь? – Я копа за милю вижу, а этот мужик был ужасно похож на копа. Представители органов власти не вызывали у меня доверия, и я решила этого Карла прощупать.

– Полагаю, что да, но лучше вам об этом поговорить с миссис Робертс. Думаю, она бы хотела рассказать обо всем сама.

– Что у вас за машина? – поинтересовалась я. – Она ваша?

Я несколько часов провела в автобусе в компании людей, которые общались исключительно при помощи покашливаний и подозрительных хмыканий. Мне просто хотелось снова услышать, как звучит мой голос.

– «Миата». Моя. Вы готовы ехать, мэм? Могу я взять ваш багаж? – спросил Карл, очевидно стремясь уже наконец покончить с этой частью поручения. Он скрывал раздражение за подчеркнутой формальностью – ну точно коп!

– У меня ничего нет, – сказала я.

– Замечательно. Следуйте за мной, и я немедленно доставлю вас к миссис Робертс.

Когда мы дошли до «миаты», ярко-красной машинки, которая выглядела слишком крошечной, чтобы ездить по дорогам, я спросила, нельзя ли опустить крышу, но Карл сказал, что это не лучшая идея. Судя по всему, отказывать ему было физически больно. Правда, как мне показалось, боль ему причинил уже сам вопрос. Карл оставался для меня загадкой, так что я села в машину и приготовилась наблюдать за проносящимся мимо пейзажем.

– Миссис Робертс говорит, вы ее самая давняя подруга, – сказал Карл через какое-то время, видимо, чтобы не молчать.

– Наверное, так оно и есть, – ответила я. – Мы очень давно знаем друг друга.

Я не сказала, что у Мэдисон, скорее всего, других друзей попросту не было. Я ее за это не осуждала. У меня, в конце концов, тоже не было друзей. Еще я не сказала, что на самом деле не очень-то уверена, что мы с Мэдисон подруги. Мы что-то другое. Странное. Но Карлу совершенно незачем было это знать, да и неинтересно, думаю, так что остаток пути мы проехали молча, под незамысловатое радио, слушая которое хотелось залезть в горячую ванну и наслаждаться фантазиями, где я убиваю всех своих знакомых.

Мы с Мэдисон познакомились в частной школе для девочек, скрытой в горах вдали от цивилизации. Лет сто назад, а может, и раньше все мужчины, сумевшие заработать достаточно денег на этой чрезвычайно скудной земле, решили, что им позарез нужна школа, которая подготовит их дочерей к будущему замужеству с другими богатыми мужчинами и поможет подняться по лестнице столь высоко, чтобы никто и не вспомнил, что когда-то их семьи нельзя было назвать исключительными. Эти мужчины пригласили в Теннесси какого-то британца, и тот устроил там школу для принцесс, и вскоре другие богачи из других скудных земель прослышали о ней и отправили туда своих дочерей. Еще через какое-то время до богачей из настоящих городов типа Нью-Йорка и Чикаго тоже начали доходить слухи об этой школе, и уже они принялись посылать туда дочерей. А такая золотая жила, если на нее напасть, не иссякает столетиями.

Я выросла в долине под этими горами, в бедности, но такой, что выход из нее все-таки виднелся. Я жила с матерью и чередой ее сожителей; отец то ли умер, то ли испарился. Мама отвечала на расспросы о нем очень смутно, я не видела ни одной фотографии. Казалось, как будто один из греческих богов принял облик коня и оплодотворил мою мать, после чего вернулся домой на Олимп. Но вероятнее всего, он просто был извращенцем из одного из богатых домов, в которых она убирала. А может, это был кто-то из нашего муниципалитета, и я видела его всю жизнь, не подозревая об этом. Но я предпочитала думать, что он мертв и просто не способен вытащить меня из моей несчастливой жизни.

Подготовительная школа для девочек «Железные горы» ежегодно предлагала одну-две стипендии для подающих большие надежды девочек из долины. А я, хотя сегодня в это сложно поверить, подавала ну просто охрененно большие надежды. Детство я провела стиснув зубы и круша все на своем пути во имя совершенства. Я научилась читать в три года, сопоставляя буквы в книгах сказок, к которым прилагались аудиокассеты, со словами, которые рассказчик произносил из крошечных динамиков. Когда мне было восемь, мама назначила меня контролировать наши финансы, и я планировала еженедельный бюджет из денег, конверты с которыми она вечерами приносила домой. Я училась на отлично. Сначала это было исключительно стремление к превосходству, как будто я подозревала в себе супергероя и просто проверяла свои способности. Но когда учителя начали упоминать при мне «Железные горы» и стипендию, я перенаправила свои усилия. Я не знала, что школа была, по сути, ленточкой, которая украшала богатеньких девочек по дороге к предопределенному будущему. Я представляла ее себе манежем амазонок. Я доводила соперников до слез на олимпиадах. Я плагиатила научные статьи, упрощая их до тех пор, пока не получалось выжать победу на региональных научных выставках. Я зазубривала стихи о Гарлеме и коряво пересказывала их любовникам матери, которым, полагаю, я виделась каким-то странным, инакоговорящим демоном. Я играла за защитника в мальчишеской команде по баскетболу, потому что команды девочек не было. Я нравилась жителям нашего города: и беднякам, и среднему классу – особенно его верхушке, – как будто на мой счет они все сошлись во мнении: я являла собой идеального представителя нашего маленького захудалого городка. Мне не суждено было величие, это я знала, но начинала понимать, как вырвать его из рук тех, кто по глупости ослаблял хватку.

Я получила стипендию, а учителя даже собрали мне деньги на учебники и еду, потому что мама изначально категорически заявила, что ничего из этого позволить себе не может. Когда настало время ехать в школу, я напялила какой-то уродливый джемпер – самую приличную вещь, которая у меня нашлась, – и мама привезла меня туда вместе с моей сумкой, в которой покоились, в частности, три комплекта школьной формы, состоящей из черной юбки и белой блузки. Другие родители причаливали на БМВ и других машинах, настолько дорогих, что я даже марок таких не знала.

– Господи, ты только погляди, – донесся мамин голос сквозь тяжелый металл из радио. Она вертела в руках незажженную сигарету – я попросила ее не курить, чтобы запах не впитался в мои волосы. – Лилиан, это сейчас прозвучит грубо, но тебе тут не место. Не потому, что они лучше тебя, просто тебе тут придется нелегко.

– Это уникальная возможность, – в который раз повторила я.

– У тебя ни фига нет, я это понимаю, – сказала мама на удивление терпеливо, мотор она до сих пор не заглушила. – У тебя ни фига нет, и я знаю, что ты хочешь большего. Но ты сейчас переходишь с ни фига на золото, а с этим справиться будет ой как нелегко. Надеюсь, у тебя получится.

Я на нее не рассердилась. Я знала, что мама меня любит, хотя, наверное, со стороны это заметить было сложно и вряд ли очевидно для других. Она хотела, чтобы у меня все получилось, по крайней мере. Но еще я понимала, что не очень ей нравлюсь. Она считала меня странной. И к тому же портила ей всю малину. Ну и ладно. Нельзя сказать, что я ее за это ненавидела. А если и ненавидела, так я ведь была подростком и ненавидела всех.

Мама нажала прикуриватель и, пока он нагревался, легонько меня обняла и поцеловала.

– Ты в любой момент можешь вернуться домой, милая, – сказала она, но я подумала, что лучше удавлюсь.

Я вышла из машины, и мама уехала. По дороге к общежитию я заметила, что остальные девочки на меня даже не глядели, и, ясное дело, не из вредности. Мне кажется, они вообще не замечали меня; их глаза с рождения были настроены распознавать значительность. Это не ко мне.

А потом я увидела в своей комнате Мэдисон, в комнате, которую нам предстояло делить. Все, что я о ней знала, было изложено в коротком письме, полученном летом. В нем сообщалось, что моей соседкой будет Мэдисон Биллингс и что родом она из Атланты, штат Джорджия. Чет, бывший мамин парень, который время от времени ошивался у нас дома, когда у мамы никого не было, увидел письмо и сказал:

– Зуб даю, она из тех Биллингсов, у которых сеть магазинов. Тоже в Атланте. Деньжищ у них, скажу я тебе…

– Откуда тебе знать, Чет? – спросила я. Чет мне нравился. Он был забавным, что лучше, чем наоборот. На руке у него красовалась татуировка Бетти Буп.

– Тут надо детали подмечать, – поведал мне Чет. Работал он грузчиком. – Знание – сила.

У Мэдисон были светлые волосы до плеч и желтое летнее платье, на котором плавали сотни маленьких золотых рыбок. Даже в шлепанцах она была высокой, как модель, и я не сомневалась, что пятки у нее охренеть какие мягкие. У нее был идеальный носик, голубые глаза и достаточно веснушек, чтобы казаться естественной, но не настолько, чтобы иметь проблемы с кожей, спасибо Господу. Вся комната пропахла жасмином. Мэдисон уже обустроилась, выбрала дальнюю от двери кровать. Увидев меня, соседка по комнате улыбнулась, как будто мы были подругами.

– Ты Лилиан? – спросила она, и мне оставалось лишь кивнуть. В своем ужасном джемпере я чувствовала себя клоуном. – Я Мэдисон, – продолжила она. – Приятно познакомиться.

Мэдисон протянула мне руку, ее ногти было накрашены нежно-розовым, как кроличий носик, лаком.

– Лилиан, – ответила я и пожала ей руку. Мне никогда раньше не приходилось пожимать руку ровесникам.

– Мне сказали, что ты тут на стипендии, – сообщила она затем, и осуждения в ее голосе не прозвучало. Кажется, Мэдисон просто хотела показать, что в курсе.

– Почему тебе об этом сообщили? – выдавила я, заливаясь краской.

– Не знаю. Но сообщили. Может, хотели убедиться, что я не буду тебя обижать.

– Ну хорошо, ладно. – Мне казалось, что я волочусь шагов на сорок-пятьдесят позади Мэдисон, и школа уже делала все, чтобы мне было сложнее ее нагнать.

– Ну, мне это неважно, – успокоила она меня. – Так даже лучше. Богатые девчонки – просто кошмар.

– А ты не богатая девчонка? – спросила я с надеждой.

– Очень богатая, – спокойно ответила Мэдисон. – Но я не похожа на других богатых девчонок. Наверное, поэтому нас и поселили вместе.

– Ну и хорошо, – проговорила я, обливаясь потом.

– Почему ты здесь? Почему решила сюда поступить?

– Не знаю. Школа же хорошая, да? – сказала я. Подобной прямолинейности я еще не встречала. Казалось бы, за такое Мэдисон могла огрести по полной, но ей все сходило с рук, потому что у нее были невероятно синие глаза, но при всем при том она, судя по всему, не шутила.

– Ну, да, наверное. Но зачем тебе это? – настойчиво продолжала она.

– А можно я сначала брошу сумку? – спросила я и поднесла руку к лицу – пот уже катился по шее.

Мэдисон осторожно взяла у меня из рук сумку и поставила ее на пол. Потом указала на мою кровать, еще не застеленную, и я на нее села. Мэдисон села рядом, ближе, чем мне хотелось бы.

– Кем ты хочешь стать? – спросила она.

– Не знаю. Господи, даже не знаю, – сказала я.

Казалось, Мэдисон сейчас меня поцелует.

– Родители хотят, чтобы я училась на отлично, потом поступила в Вандербильта^[1], а после вышла замуж за какого-нибудь ректора и нарожала прекрасных малышей. Папа так и сказал: «Будет чудесно, если ты выйдешь за какого-нибудь ректора». Но я не собираюсь.

– Почему? – удивилась я. Окажись ректор красавчиком, я бы не раздумывая согласилась на ту жизнь, которую прочили Мэдисон родители.

– Я хочу власти. Я хочу быть одной из тех, кто принимает самые важные решения, тех, кому люди должны столько, что отплатить не получится никогда. Я хочу быть таким важным человеком, что, если где-то облажаюсь, меня никогда не смогут наказать.

Говоря это, она выглядела совершенно безумной; я только и думала о том, как ее поцеловать. Она тряхнула волосами так, будто этот жест был присущ ей от природы, заложен в ней эволюцией.

– Мне кажется, тебе я могу это сказать.

– Почему?

– Ты же бедная, да? Но оказалась здесь. Тебе тоже хочется власти.

– Я хочу только поступить в университет и выбраться отсюда, – возразила я, но про себя подумала, что, может, она и права. Я могла бы научиться мечтать обо всем, что она расписала. Могла бы нацелиться на власть.

– Думаю, мы с тобой подружимся, – сказала Мэдисон. – Надеюсь на это, по крайней мере.

– Боже, – ответила я, стараясь сдержать конвульсии. – Я тоже на это надеюсь.

И мы действительно, можно сказать, подружились. Ей приходилось прятать свои странности, потому что никому не нравится, когда красивые люди ведут себя не так, как положено, опускаются до уродства. А мне приходилось прятать свои странности, потому что большинство уже и так подозревало меня в излишней странности, как ученицу на стипендии. Через несколько дней после начала занятий ко мне подошла другая стипендиатка, из соседнего города, и сказала без толики злобы: «Пожалуйста, не заговаривай со мной, пока мы тут учимся», и я немедленно согласилась. Это было к лучшему.

Суть в том, что на публике нам приходилось вести себя достойно, так что было очень приятно иметь возможность прийти в наше гнездышко, вырезать из журналов фотографии Бо и Люка Дюков^[2] и тереться о них всем телом. Я с удовольствием слушала, как Мэдисон рассказывает о том, что мечтает стать адвокатом и отправить самого ужасного в мире человека на электрический стул. Сама же призналась ей, что хочу вырасти человеком, который сможет каждое утро на завтрак съедать батончик «Милки Уэй». Она ответила, что это лучше, чем стать президентом Соединенных Штатов, чего немножко хотела сама Мэдисон.

Еще мы стали первыми девятиклассницами за долгие годы, которых взяли в баскетбольную команду. Команда была неплохая, выиграла несколько соревнований штата. Баскетбол и бег по пересеченной местности соответствовали духу «Железных гор»; я подозревала, что большинство девочек хотели так разнообразить свои заявки на поступление в университет, но были и такие, как я, кому просто хотелось наподдать тем, кто послабее. Я была разыгрывающим, а Мэдисон, такая невероятно высокая, мощным форвардом. Мы много времени проводили в спортзале вдвоем, бегали спринты через всю площадку, тренировали подачи не ведущей рукой. Я всегда играла хорошо, но в команде с Мэдисон стала еще лучше. Она дарила мне какое-то экстрасенсорное зрение; она была такая красивая, что я легко находила ее на площадке, даже не глядя. Мы были как Мэджик и Карим^[3], Бонни и Клайд. Мы сказали тренеру, что нам нужны высокие черные кроссовки, но он не разрешил. «Господи, девчонки, ведете себя так, будто вы легенды Нью-Йоркских площадок, – сказал он. – Просто играйте по правилам и не теряйте мяч».

Время от времени Мэдисон оставляла меня одну, но я не принимала это на свой счет. Думаю, если бы я была другим человеком – и я сейчас не про достаток, – то могла бы к ней присоединиться, но меня это не интересовало. Она обедала в компании других красоток. Иногда они сбегали с уроков и торчали в баре возле университета искусств, где за ними увивались парни. Иногда покупали кокаин у какого-то жутко мутного парня по кличке Панда. Мэдисон заявлялась в нашу комнату в три утра, каким-то образом проскользнув мимо дежурных по общежитию, которые с нас глаз не спускали, и садилась на пол с огромной бутылкой воды.

– Господи, как же бесит, что я такая предсказуемая, – говорила она.

– Вроде тебе здорово, – врала я.

– Типа того, – отвечала она, светя расширенными зрачками. – Но это пройдет.

Программа «Железных гор» оказалась посложнее той, что была в школе в долине, но я училась без труда и оставалась круглой отличницей. Мэдисон тоже. Я выиграла стихотворный конкурс с опусом о своем бедном детстве. Это мне посоветовала Мэдисон после того, как я показала ей первый вариант – про тюльпан.

– Пользуйся этим, – сказала она, под «этим», видимо, подразумевая мое несчастливое детство, – так ты многого добьешься.

Думаю, я поняла, что она хотела сказать. И я процветала там, в «Железных горах». Я смогла туда выбраться. Иногда мы с Мэдисон спали вместе в моей узкой кровати, переплетаясь друг с другом. У меня началась прекрасная жизнь, и я чувствовала, что именно здесь мне и место. С этой позиции было легко признать, в какой дыре я выросла.

А потом одна из красивых подружек Мэдисон – наименее красивая из всей этой компашки, если выразиться грубо, – обиделась на одну шутку Мэдисон, когда та на мгновение выпустила свои странности за пределы нашей комнаты. И эта подружка настучала дежурному по общежитию, что у Мэдисон в ящике стола лежит пакет кокаина. Дежурный проверил – и нашел пакет. «Железная гора» была школой для богачей и существовала на средства богачей, и, когда мы болтали ночью, лежа в моей кровати, Мэдисон призналась, что на это и рассчитывает, надеясь, что школа обойдется с ней не слишком строго. Но я не была богата и знала, что иногда в таких местах наказывают кого-то в назидание, чтобы завоевать доверие остальных богачей. Подходил конец учебного года, до экзаменов оставалась всего пара недель, и директор школы, уже не британец, а южанка мисс Липтон с прической, напоминающей белую ракушку, одетая в алый брючный костюм, пригласила Мэдисон и ее родителей к себе в кабинет, выслав письмо на официальном бланке. Мисс Липтон всех называла «доченьками», но замужем не была никогда.

Отец Мэдисон приехал накануне; ее мать не смогла, «совершенно раздавленная разочарованием», как сообщил дочери по телефону мистер Биллингс. Он захотел отвести нас с Мэдисон в ресторан, вроде как на прощание, хотя это и показалось мне странным. Мистер Биллингс подобрал нас на новеньком, прямиком с конвейера, «ягуаре». Отец моей подруги оказался старше, чем я ожидала, и был похож на Энди Гриффита – так же подмигивал мне, как будто мы давно знакомы.

– Привет, девчонки, – поздоровался он, открывая дверь машины.

Мэдисон только пробурчала что-то и залезла внутрь. Мистер Биллингс поцеловал мне руку.

– Мэдисон столько о вас рассказывала, мисс Лилиан.

– Ясно, – сказала я. Мне было не по себе со взрослыми. Я думала: что, если он хочет со мной переспать?

Мы подъехали к стейкхаузу, где для нас был зарезервирован столик, – как сказал мистер Биллингс, столик на четверых. И тут я увидела свою маму, одетую, по ее меркам, для выхода в свет, но недостаточно подобающе для такого ресторана. Она посмотрела на меня так, будто хотела спросить: «Что за хрень ты натворила?», но потом быстро улыбнулась мистеру Биллингсу, который представился и поцеловал ей руку, что ну просто неслыханно впечатлило мою мать.

– Что-нибудь выпить, мэм? – спросил он.

Мама заказала джин-тоник. Сам мистер Биллингс попросил бурбон, чистый бурбон. Было такое ощущение, будто мы в одно мгновение превратились в какую-то странную семью. Я все поглядывала на Мэдисон, пытаясь понять, в таком же она в ужасе, как и я, но она на меня даже не смотрела, только пробегала глазами меню, снова и снова.

– Я очень рад, что вы смогли сегодня присоединиться к нам с Мэдисон, – сказал мистер Биллингс после того, как мы сделали заказ. Мама выбрала филе, которое стоило двадцать пять долларов, а я – фетуччини с курицей – самое дешевое, что было в меню. Сколько я ни пыталась потом вспомнить, то, что выбрали Мэдисон и ее отец, стерлось из моей памяти начисто.

– Спасибо за приглашение, – ответила мама. Ее жизнь была тяжелой, но в школе она была чирлидершей и королевой красоты и оставалась красоткой до сих пор – правда, мне ее красота не передалась, – и я вполне могла себе представить, что при таком раскладе ей вполне удастся соблазнить на ночь мистера Биллингса.

– Боюсь, мы собрались тут по не очень счастливому поводу, – сказал он, глядя на дочь, которая теперь уставилась в скатерть. – К сожалению, Мэдисон угодила в неприятности, она у нас очень своенравна. У меня пятеро детей, но Мэдисон младшая, и с ней больше трудностей, чем с остальными четырьмя, вместе взятыми.

– Четырьмя мальчиками, – заметила Мэдисон в легком приступе ярости.

– Так вот, Мэдисон совершила ошибку, и за это ее накажут. То есть, по всей видимости, это ожидает нас завтра утром. И поэтому сегодня я хотел поговорить с вами и Лилиан.

– Папа… – начала Мэдисон, но он оборвал ее суровым взглядом.

– Лилиан сделала что-то не так? – спросила мама. Она уже добила второй джин-тоник.

– Нет, дорогуша, – заверил ее мистер Биллингс. – Лилиан все время в «Железной горе» вела себя образцово. Уверен, вы очень ею гордитесь.

– Горжусь, – медленно сказала мама, но прозвучало это как вопрос.

– Что же, ситуация у нас такая. Я, видите ли, деловой человек и, соответственно, всегда смотрю на вещи с разных сторон, подмечая неочевидные возможности. Моя жена отказалась приехать; она считает, что Мэдисон должна принять наказание и впредь стараться избегать таких конфузов. Однако моя жена, хоть я нежно ее люблю, недооценивает серьезность последствий исключения Мэдисон из школы. Я не могу выразить словами, как это событие может повлиять на ее будущее.

– Ну, дети часто делают ошибки, – заметила мама. – На них они учатся.

Улыбка мистера Биллингса на долю секунды исчезла, но он быстро оправился:

– Верно. Учатся. Дети совершают ошибки и учатся их не повторять. Но в случае с Мэдисон не имеет значения, насколько хорошо она усвоила урок. Ее судьба уже определена. И поэтому я хочу кое-что вам предложить.

И я поняла. Я тут же, мгновенно, поняла. И разозлилась на саму себя, что не догадалась на несколько часов раньше. Я посмотрела на Мэдисон, но она, конечно, на меня не глядела. Схватила ее за руку под столом и сжала так сильно, как только могла, но она даже не поморщилась.

– Что предложить? – крайне заинтересованно спросила мама, уже подшофе.

– У меня есть основания считать, что, соверши такой проступок не Мэдисон, а кто-то другой, директриса отнеслась бы к этому гораздо мягче. В частности, я думаю, если бы речь шла о вашей дочери – благонравной девушке, которая столь многого добилась, и в таких непростых условиях, – директриса применила бы лишь легкое наказание, не строже отстранения от занятий на семестр.

– Почему? – спросила мама, и мне захотелось пнуть ее в лицо. Захотелось, чтобы она протрезвела, как по мановению волшебной палочки, но я знала, что это ничего бы не изменило.

– Вопрос сложный, мэм, – сказал мистер Биллингс. – Но я не сомневаюсь, что прав. Уверен, если бы вы с дочерью зашли завтра в кабинет директора и сообщили, что наркотики принадлежат Лилиан, она бы не стала наказывать ее слишком жестко.

– Шанс не очень большой, – сказала мама. Может, она напилась не так сильно, как мне казалось?

– Вы правы, это рискованно, не могу не согласиться. Именно поэтому я готов компенсировать все возникшие в связи с этим неудобства. Если конкретней, то прямо сейчас у меня с собой чек на ваше имя, мисс Брейкер, на десять тысяч долларов. Полагаю, эти деньги помогут вам с дальнейшим обучением мисс Лилиан. Да и вам они тоже не помешают.

– Десять тысяч долларов? – повторила мама.

– Совершенно верно.

– Мама, – сказала я ровно в тот момент, когда Мэдисон подала голос: «Папа…», но они оба нас заткнули. И тогда Мэдисон посмотрела на меня. Ее глаза были очень синие, даже в тусклом свете этого кошмарного стейкхауза. Такое странное чувство, когда ненавидишь кого-то и при этом любишь. Промелькнула мысль: может, это нормально для взрослых?

Мистер Биллингс с мамой продолжали разговор; нам принесли еду, но мы с Мэдисон не положили в рот ни кусочка. Я перестала слушать. Мэдисон под столом схватила меня за руку и крепко держала до тех пор, пока ее отец не оплатил счет и не проводил нас до дверей ресторана. Его чек лежал у мамы в сумочке.

Тем вечером, когда мистер Биллингс отвез нас в общежитие и мы зашли внутрь, Мэдисон спросила, может ли она поспать со мной, но я послала ее. Я почистила зубы и потом, пока она читала Шекспира для какого-то сочинения, которое должна была сдать (потому что, как выяснилось, ее все же не исключат), начала собирать сумку. Как так вышло, что в ней оказалось меньше вещей, чем было, когда я только приехала? Как я жила? Я легла в кровать и погасила свет. Через несколько минут Мэдисон выключила свою лампу и мы лежали в темноте. Не знаю, сколько времени прошло, но наконец она прокралась на мою половину комнаты и встала у кровати. Мэдисон была моим единственным другом. Я подвинулась, и она проскользнула под одеяло. Обвила вокруг меня руки, и я спиной почувствовала, как ко мне прижимается ее грудь.

– Мне так жаль, – сказала она.

– Мэдисон, – удалось выдавить мне. Я чего-то хотела, но не получила. И даже если мне выпадет второй шанс, уже будет труднее.

– Ты моя лучшая подруга, – сказала она, но я больше ничего не могла ответить.

Я лежала молча, пока не заснула, и когда дежурный утром постучал в дверь и сообщил, что меня ждет мама, поняла, что в какой-то момент ночью Мэдисон вернулась в свою кровать.

Директриса, кажется, знала, что я вру; она несколько раз пыталась убедить меня изменить показания, но мама постоянно вмешивалась, причитая, какая у меня была тяжелая жизнь. А потом мисс Липтон меня исключила. Мама, кажется, даже не особо удивилась. На тот момент я даже не выкурила ни одной маминой сигареты, а меня исключили за наркотики. Мне казалось, что я ни на что не гожусь.

Когда я зашла в комнату за сумкой, Мэдисон там не было. По дороге в долину мама сказала, что отложит деньги на колледж, но я знала, что больше их не увижу. Деньги испарились, едва попав к ней в руки.

Четыре месяца спустя я получила письмо от Мэдисон. Она рассказала, как провела летние каникулы в Мэне. Рассказала, как тяжело ей было без меня последние недели в школе и как ей хотелось, чтобы я приехала навестить ее в Атланте. Ни слова о том, что со мной случилось, что я для нее сделала. Она рассказала о парне, которого встретила в Мэне и как далеко они зашли. Я слышала в письме ее голос. У нее был чудесный голос. Я ответила ей, ни разу не упомянув о том, что тяжелым грузом висело между нами. Мы стали друзьями по переписке.

Я вернулась в свою ужасную государственную школу, что по ощущению было как вернуться к уровню моря после года, проведенного на самой вершине горы. Все учителя и ученики, все в городе слышали про мое исключение, про кокаин, про то, что я продолбала единственный шанс выбиться в люди. Они сочиняли новые детали, чтобы история выглядела еще хуже. И они винили меня. Все были в ярости: какого черта они поверили, что кто-то вроде меня мог с умом воспользоваться такой возможностью? И все махнули на меня рукой, прекратили обсуждать со мной университет, стипендии. Я превратилась в привидение, в городскую легенду, в страшилку – но кого она могла напугать? Кто бы ее стал слушать?