Текст книги "Ничего интересного"

Автор книги: Кевин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Мы гуляем, – ответила я.

– В купальниках? – полюбопытствовал он.

– Катись, – рявкнула я как можно стервознее. Это было очень приятно.

– Ну как скажете, – пожал мужик плечами, трогаясь.

Мы смотрели, как машина удаляется, исчезает за поворотом.

– Давай вернемся в дом! – предложила наконец Бесси.

– Давай, – сказала я. – Идем.

И они взяли меня за руки, и мы двинулись по тропинке обратно к дому, нашему, но не совсем.

– Вы когда-нибудь слышали о йоге? – спросила я, и дети застонали, потому что предчувствовали, что от того, что зовется йогой, веселья не дождешься.

– Можешь просто нам почитать? – взмолилась Бесси.

Им было по десять лет, но иногда они казались совсем маленькими, недокормленными, одичалыми.

– Хорошо, – согласилась я. – Просто почитаем. Выберу вам книжку.

Мы слушали, как вокруг шелестит лес, а когда добрались до дома, заметили, что шорох листьев стих. А может, он просто спрятался у нас внутри. Как бы то ни было, мы вернулись. И больше не уйдем.

На следующее утро я проснулась оттого, что Роланд засунул мне в рот пальцы, а Бесси больно уперлась ногой в живот. Мысль о том, насколько это неуместно – спать вместе с детьми, на секунду парализовала меня, но потом я подумала – к черту, никто, кроме меня, к ним не прикоснется. Их жизнь в принципе была такой странной, что на этом фоне сон в одной кровати с едва знакомой взрослой женщиной – не такая уж необычная вещь. Я выплюнула пальцы Роланда, и он дернулся. Выгнула спину, и Бесси заворочалась, почувствовав сопротивление.

– Дети, просыпайтесь, – сказала я, потягиваясь.

– Что, опять в бассейн? – спросила Бесси и затихла: она, кажется, сама была в шоке оттого, что ей надоел сверкающий хлорированной водой бассейн.

– Нет. У нас новая программа, – ответила я, пытаясь поскорее придумать эту самую программу. – Сделаем пару упражнений.

– Прямо сейчас? – простонал Роланд.

– Да, прямо сейчас.

– А нельзя сначала позавтракать? – спросила Бесси.

– Думаю, хм-м, думаю, все-таки сначала упражнения. Нельзя заниматься спортом на полный желудок. Говорят, это вредно.

Конечно, я все сочиняла на ходу. Карл еще не принес мне кассеты с йогой, так что я попыталась вспомнить, что делал тот мамин мужик. Я понятия не имела, как правильно принимать позы, но совершенно точно знала, что попа должна торчать вверх, отчего мне всегда было ужасно неловко, к тому же тот мужик собирал волосы в хвост, что приводило меня в недоумение.

– А что за упражнения? – допытывалась Бесси.

– Дыхательные.

– Это что-то странное, – высказался Роланд, и я вздохнула:

– Просто сядьте на пол.

Они сели, поджав ноги.

– Скрестите ноги, вот так, хорошо? – продемонстрировала я.

Я была не то чтобы гибкой – всю жизнь напрягалась, следя, не пытается ли меня кто-то облапошить. Поэтому даже выпрямить спину и расположить таз и ноги ровно оказалось сложнее, чем я думала. Одна надежда была, что дети не заметят, но они уже с легкостью свернулись кренделями – казалось, они примут любую форму, как их ни скрути.

– И что дальше? – спросила Бесси.

– Закройте глаза, – проинструктировала я.

– Ну уж дудки, – отрезала девочка, и я снова почувствовала к ней прилив нежности, потому что сама понимала, какая это бредовая просьба. Я в десять лет тоже не закрыла бы глаза ни за какие коврижки.

– Мы все закроем, – сказала я.

– Что, и ты тоже? – недоверчиво уточнила Бесси, как будто этого она не ожидала.

– Да, – я старалась сохранять спокойствие и не раздражаться.

– Так ты не узнаешь, закрыли мы глаза или нет?

– Не узнаю, – согласилась я. – Похоже, придется поверить вам на слово.

– Можешь на меня положиться, – заверила Бесси, и я знала, что это проверка, так что просто закрыла глаза.

– А теперь, – сказала я, чувствуя тепло их тел, запах нечищеных зубов, колебания воздуха от их движений, – сделайте глубокий вдох.

Роланд втянул в себя воздух, как будто пытался выпить самый большой в мире молочный коктейль. Закашлялся.

– Медленно, глубоко вдохните и задержите дыхание, – продолжала я.

Следуя своим же инструкциям, я обнаружила, что воздуха захватывается больше, чем ожидаешь. Вдох сидел у меня внутри, смешиваясь с тем, что делало меня мной. И я не знала, дети дышат правильно или нет, но не собиралась открывать глаза. Я сидела задержав дыхание, и мне казалось, что мир крутится чуть медленнее, чем раньше.

– А теперь выдох, – сказала я и почувствовала, с каким облегчением они выпустили из себя воздух, одним долгим, прерывистым выдохом.

– Все теперь? – спросила Бесси.

Я открыла глаза и увидела, что у них обоих глаза были закрыты.

– Нет, – сказала я. – Теперь повторим.

– Сколько раз? – спросил Роланд.

Я понятия не имела.

– Пятьдесят? – предложила я, и Бесси немедленно вскинулась:

– Да ладно! Пятьдесят слишком много, правда, Лилиан!

– Ладно, ладно, – уступила я. – Двадцать раз.

С этим Бесси смирилась. Так мы и делали: вдыхали, задерживали дыхание, выдыхали. Я всегда считала, что яд, который сидел у меня внутри, нельзя разбавить, но теперь с каждым вдохом становилась чуть спокойнее. И потеряла счет времени. Я понятия не имела, сколько вдохов мы сделали. Я просто дышала и дышала, и температура в комнате не менялась. И наконец, когда мне показалось достаточно, я сказала:

– Хватит.

– Это все? – спросил Роланд. – Мы закончили? Можно завтракать?

– Ну как вам? – спросила я.

– Глупо как-то, – сказала Бесси. – Поначалу. Но вообще ничего. Нормально.

– Значит, будем делать так каждый день, – решила я.

– Каждый день? – простонали дети.

– Да. – Я была непреклонна. – И если вы почувствуете, что начинаете злиться или расстраиваться, начинайте вот так дышать. Хорошо?

– Не думаю, что это поможет, – сказала Бесси.

– Посмотрим, – ответила я, и мы отправились вниз есть кукурузные шарики и пить молоко из высоких стаканов.

После завтрака я достала из одного из шкафов маленькие рабочие тетради в обложках, изданные для чудиков, которые верили в приближающийся конец света и не пускали детей в нормальную школу. Хотя, может, это я зря. Может, это для родителей, которые не выпускали детей из дому, потому что те в любой момент могли загореться. Или просто для тех, кто надеялся научить своих детей чему-нибудь разумному, доброму, вечному. Кто знает? В любом случае, все тетради были отличного качества.

Я отыскала рабочую тетрадь по математике за четвертый класс. В каком классе учатся десятилетки? Я понятия не имела. Я попыталась вспомнить свое детство. Третий класс? Пятый? Нет, никак не могла сообразить. Четвертый класс подойдет, решила я, вырвала пару страничек с таблицей умножения и шлепнула на стол. Дети уставились на них, как будто там все было на китайском.

– Уроки? – простонал Роланд. – Не-ет…

– Я только хочу понять, что вы уже знаете, – сказала я. – Вам осенью идти в школу.

– Мама считает, в школу ходить не надо, – сообщила Бесси. – Говорит, что школа для баранов. Для тех, у кого совсем нет изобретательности.

– Ну, тут, конечно, есть доля правды, но такие изобретательные дети, как мы с вами, и из этого извлекают выгоду.

– Почему ты не можешь нас учить? – ныл Роланд. – Или Мэдисон?

– У нас нет специальной подготовки. Слушайте, времени еще полно. Пока что мы просто потренируемся. Попытаемся получить удовольствие, хорошо?

– Это отстой, – сказала Бесси.

– Тут все довольно просто. Вот, например, сколько будет четырежды три?

– Семь? – предположил Роланд.

– Нет, – ответила я, а потом поспешно добавила: – Но почти.

– Это отстой! – повторила Бесси.

– Да брось, Бесси. Четырежды три?

– Я не знаю, – сказала она, вся красная от стыда.

– Смотри, это просто четыре раза по три. Сколько будет три плюс три плюс три плюс три?

– Не знаю.

– Будет двенадцать. Четыре плюс четыре плюс четыре будет двенадцать. Четырежды три – двенадцать.

– Я это знаю, – Бесси повысила голос. – Я умею складывать. Умею.

Я видела, что ее смущение сменяется злостью. Видела, как она вся краснеет. Бесси взяла карандаш и начала рисовать на странице огромную цифру 12, но грифель сломался, прежде чем она успела закончить хотя бы единицу.

– Дыши, – спокойно сказала я. – Хорошо, Бесси? Вдохни поглубже.

– Мы не изучали математику, призналась Бесси. – Мы ее не изучали, так что мы ее не знаем.

– Ничего не говори, – сказала я. – Просто дыши.

Я оглянулась на Роланда, который сидел широко раскрыв рот. На листочке он нарисовал грустный смайлик. Но не покраснел. Не разозлился.

– Роланд, – произнесла я очень тихо, очень спокойно, как будто усыпляла кошку, – принеси мне полотенце, хорошо? Из ванной. Роланд!

Мальчик не двигался с места, скованный страхом.

– Полотенце. Полотенце, Роланд. Из ванной. Полотенце, Роланд. Можешь мне его принести? Из ванной. Полотенце.

– Хорошо, – наконец выдавил он и убежал.

Лицо Бесси сморщилось.

– Я так и знала, что мама мало нас учит, – сказала она. – Она говорит, что математика – ерунда. Но я знала, что так и будет! Я знала, что так и будет и все решат, что я тупая! Мы сами пытались разобраться, но ничего не получилось. Я пыталась, ясно?

– Я могу тебя научить, Бесси, – ответила я, но она уже вся покраснела.

Я подняла девочку, ощутила, какая она горячая, и усадила на пол.

– Ничего не говори, только дыши. Можешь сделать глубокий вдох?

Бесси начала дышать, глубоко, тяжело.

– Не работает! – крикнула она.

Роланд вернулся с полотенцем, и я бросилась к раковине, намочила его и отжала, насколько смогла. Когда я обернулась, на кистях и лодыжках Бесси начали появляться язычки пламени. Я взяла полотенце и начала водить им по ее рукам и ногам, и после каждого прикосновения поднималось облачко пара.

– Бесси, пожалуйста. Глубоко дыши, хорошо? Видишь, полотенце помогает.

– Просто засунь меня в душ, – сказала Бесси.

– Нет, мы справимся.

Я еще раз вытерла ее полотенцем, потом завернула в него, как в кокон. Роланд убежал, но я была слишком сосредоточена на Бесси, чтобы как-то на это отреагировать.

– Я с тобой, хорошо? – шепнула я на ухо девочки. Она была дьявольски горячая. Полотенце дымилось. – Дыши, и все пройдет. А потом – ну их, эти задачки, – достанем мороженое. А через пару дней сходим в особняк на семейный ужин и будем есть, что захотим. А потом, скоро, поедем в город. Накупим игрушек. Накупим новых книг. Купим одежду, какую захочешь. Закажем мороженое в настоящем кафе.

– С посыпкой и вишенкой. И с горячим шоколадом, – сказала Бесси.

Полотенце уже полыхало. Я стянула его с девочки и бросила, дымящееся, на пол. Я топталась на нем, пока оно не погасло, что заняло не слишком много времени. А потом, как по волшебству, Бесси перестала гореть, как будто огонь перенесся с нее на полотенце.

– Хорошо, – произнесла она, глядя на меня, – хорошо. – И в изнеможении осела на пол.

Я прижала ее к себе.

– Где Роланд? – спросила Бесси.

– Роланд! – крикнула я.

Через пару секунд мокрый насквозь Роланд вошел в гостиную. Вокруг него образовалась лужа.

– Я был в душе, – сказал он.

– Хорошо, – ответила я.

– Она не горит, – отметил мальчик, тыча пальцем в Бесси.

– Сейчас уже нет.

Роланд подошел к нам и сел рядом, на пол.

– Я о вас позабочусь, – сказала я.

– Ты хороший человек? – спросила Бесси.

Такой странный вопрос. Вопрос, который могут задать только дети, потому что не прожили столько, чтобы понимать, как просто на него ответить.

Помедлив пару секунд, как будто раздумывая над ответом, я призналась:

– Не очень. Я не плохой человек, но могла бы быть гораздо лучше. Простите. Но я здесь, с вами. И вы здесь, со мной.

– Но ты уедешь, – сказала Бесси.

– Когда-нибудь, – согласилась я. Три месяца – это много или мало с точки зрения ребенка? С моей точки зрения – много. – Я останусь столько, сколько вы захотите, – наконец сказала я. – Останусь.

Они, кажется, не слышали меня. Мы так и сидели, и я молилась, чтобы не зашел Карл. Как бы я ему это все объяснила? Пришлось бы вырубить его торшером, оттащить к машине, чтобы он потом решил, что ему приснился странный сон.

– Наша мама… – начала Бесси.

– Я знаю, – прервала ее я. – Я знаю, что я не ваша мама. Вам ни с кем не будет лучше, чем с ней…

– Она себя убила, – сказала Бесси. – Из-за нас.

Я попыталась вспомнить, говорила ли мне Мэдисон, что это был суицид. Почему она мне не сказала? Это секрет? Если я увижу Мэдисон, спрошу у нее.

– Не из-за вас, конечно, – произнесла я вслух. – Перестань, Бесси.

– Она сказала, что ей слишком тяжело. Сказала, что все скоро изменится, что нам надо будет пойти в обычную школу и что она больше так не может. Сказала, что папа хочет, чтобы мы были нормальными. И что этого никогда не будет.

– Мне так жаль, Бесси, – выдавила я.

Роланд сжался в калачик, и я обняла его второй рукой.

– Она выпила кучу таблеток, – продолжала Бесси. – Мы смотрели, как она их пьет. А потом мама умерла.

– Господи боже, – вырвалось у меня. – Мне так жаль.

Бесси казалась опустошенной, как будто у нее не осталось никаких эмоций. Она взглянула на Роланда. Тот кивнул.

– Она и нам велела принять таблетки, – наконец сказала она.

– Что? – Конечно, я прекрасно поняла, о чем она. Но что еще скажешь, когда такое происходит? Только притворяться, что ничего не понимаешь.

– Она положила таблетки на две тарелочки, для меня и для Роланда. И сказала принять их. И налила нам огромные стаканы апельсинового сока. Она плакала и говорила, что так нам всем станет лучше.

– Но мы их не приняли, – хрипло сказал Роланд.

– Я сказала Роланду не глотать таблетки. Мы спрятали их в карманы – мама даже не заметила, – выпили весь апельсиновый сок, и нам надо было пописать. Но она привела нас в спальню, и мы вместе легли на кровать. Мама сказала, что мы все должны заснуть, хотя был еще день. Роланд лежал с одной стороны, а я с другой. Мне не было его видно. Мама лежала посередине. Я положила руку ей на грудь, и ее сердце билось, и все было нормально.

– Мне так жаль, Бесси, – повторила я, потому что мне требовалась передышка, секунда, чтобы слушать дальше, – к такому я не была готова.

– И прошла целая вечность, но мама заснула. И я держала руку у нее на груди. Прошла целая вечность. Ужасно много времени. И я очень хотела писать, и я просто пописала в постель.

– И я тоже пописал в постель, – добавил Роланд.

– А потом она совсем заснула. И я сказала Роланду, что надо вставать. Мы встали, а мама нет. Я знала, что она умерла, потому что следила за ее сердцебиением. Потом мы переоделись, потому что наша одежда была мокрая. Я сделала крекеры с арахисовым маслом, и мы их съели. Мы вынули все таблетки из карманов и смыли в унитаз. А потом вышли наружу. Во двор. А потом мы оба загорелись. Был очень большой пожар. Мы горели целиком, всем телом, такого раньше никогда не было. И трава рядом загорелась. А потом загорелось дерево. И кто-то, какие-то люди, которые жили километрах в пяти от нас, увидели дым и вызвали пожарных. Так нас и нашли. И маму тоже.

И Бесси замолчала. И Роланд молчал. Мы сидели и дышали, вдох-выдох, глубоко и ровно. Наши сердца бились так уверенно, так сильно. Если бы существовала кнопка, чтобы уничтожить мир, и будь она передо мной в тот миг, я бы нажала не раздумывая. Я часто представляла себе эту кнопку и каждый раз знала, что обязательно ее нажму.

– Это ужасно, – произнесла я, – и вы в этом не виноваты. Вашей маме было тяжело, но она не хотела сделать вам больно. Она просто не могла ясно думать.

– Иногда мне кажется, что надо было принять таблетки, – сказала Бесси, и я чуть не разрыдалась. Но эти дети, которых так подвела жизнь, не плакали, и было бы трусостью сдаться, пока они держались.

– Тогда мы бы не встретились, – заявила я. – Это был бы отстой. Я бы страшно злилась.

– Ты была бы в ярости, – заметил Роланд.

– Несомненно, – согласилась я. – Вы такие классные, а я сидела бы у себя дома, одна, без друзей, и даже не знала, что вы вообще где-то живете.

– Ты бы взбесилась до чертиков, – сказала Бесси, наконец подобрав подходящее выражение.

– До чертиков, – кивнула я.

– Я хочу научиться решать задачи, – сказала Бесси, и я еле одержала смех, потому что, боже ты мой, она об этом решила поговорить сейчас?

Все мышцы у меня были напряжены, как будто я вот-вот умру, но я ответила:

– Я научу тебя математике. Мы начнем сначала.

– Но не сегодня, – заметила Бесси.

– Не сегодня, – согласилась я. И через пару минут подняла с пола полотенце и бросила в мусорку.

Вечером, когда дети принимали ванну, зазвонил телефон. Я подскочила к нему, жадная до новостей из внешнего мира, опасаясь, не случилось ли чего. Но на проводе был Карл.

– А, – сказала я. – Это ты.

– Я звоню тебе от имени миссис Робертс.

– А почему она сама мне не позвонит? – не поняла я. – Или просто не зайдет?

– Я могу передать тебе сообщение или ты и дальше будешь бомбардировать меня вопросами?

– Чего она хочет?

– Она хочет встретиться с тобой сегодня в одиннадцать вечера, – сказал Карл, и по голосу было слышно, как ему тяжело.

– A-а. Но я ведь не могу оставить детей, так?

– Я присмотрю за ними, пока ты будешь с миссис Робертс.

– Ты? – рассмеялась я. – Если дети ночью проснутся и увидят в доме тебя вместо меня, они сожгут его дотла.

– А они часто просыпаются?

– Ну, вообще-то нет, – только сейчас осознала я. – Спят как убитые.

– Ну вот и все, – сказал он.

– Не суй нос в мои вещи, – велела я, но он промолчал, так что спросила: – Куда мне идти?

– Она встретит тебя у парадного входа.

– Что мне надеть? Мы что-нибудь будем делать?

У меня чуточку закружилась голова от неуверенности. Я очень сомневалась, что смогу вернуться в тот дом и не свалиться в обморок.

Карл сделал медленный, глубокий вдох. Он изо всех сил старался не наорать на меня.

– Что и всегда, – сказал он и повесил трубку.

Меня не покидала мысль, что надо предупредить детей. Я бы хотела знать заранее о том, что они собираются уйти из дому, оставив внизу на диване Карла. Но после того, как дети висели на мне, не отлипая, столько часов подряд, требовалась передышка: я постоянно чувствовала давление. Мэдисон была моей тайной, и я ее сохраню.

Выпутаться из их рук после того, как Бесси и Роланд заснули, оказалось не так уж и сложно. С тех пор как они приехали, я жила по их расписанию, мне было лень выбираться из кровати. Как-то я, кажется, даже заснула раньше них.

Я надела джинсы, футболку, какие-то кроссовки. Нужно было выглядеть так, чтобы, захоти вдруг Мэдисон съездить на концерт альтернативной группы в Нэшвилле, не пришлось бы заходить домой и ставить в известность Карла.

Без пяти одиннадцать Карл стоял у дверей с журналом «Спорт» и сборником кроссвордов в руках.

– Привет, Карл, – улыбнулась я. – Они спят.

– Удачи там, – сказал он, протиснувшись мимо.

Может, Карл завидовал? Интересно, сенатор Робертс играл с ним время от времени в покер, угощал дорогим виски?

Под пологом звездного неба я прошла по аккуратно подстриженному газону, потом завернула к крыльцу, где в кресле-качалке меня ждала Мэдисон. На ней была огромная футболка, которая доходила ей до колен, и колготки, из обуви ничего. Рядом стояло ведерко со льдом и несколькими бутылками пива, чипсы и сальса.

– Привет, – сказала Мэдисон, когда я с ней поравнялась.

– Привет.

– Извини за секретность.

– Ничего, – ответила я, а потом попыталась сообразить, почему, собственно, мы видимся тайком. Сенатор что, не знал об этой встрече? Чем, собственно, мы сейчас занимались? – Я хочу сказаться знаю, последние несколько дней были странные.

– Очень странные, – согласилась Мэдисон. – Но… но ты как, в порядке?

Я кивнула:

– В порядке. – Если честно, было приятно, что она спросила. Кроме нее, никто этим не поинтересовался, и я вдруг поняла, как мне было нужно такое участие.

– Спасибо, Лилиан, – наконец сказала Мэдисон.

– Всегда пожалуйста. – Я села в соседнее кресло-качалку. Мэдисон передала мне бутылку пива, и я выпила ее в несколько глотков, даже не пытаясь растянуть удовольствие. Я не знала, когда мне надо будет вернуться к детям, и собиралась выжать из этого времени все.

Мэдисон тоже взяла пиво и медленно потягивала его, глядя в темноту.

– Дети загорелись, – сказала она.

– Загорелись, – ответила я.

– Невероятное зрелище. Даже… даже страшное.

– Им не больно, – заметила я и тут же поняла, что Мэдисон переживает вовсе не за детей.

– Я хочу сказать, я, конечно, знала об этом, – продолжала она, и я поняла, зачем ей понадобилась. Ей было нужно, чтобы кто-то подтвердил: да, так оно и было, дети загорелись. – Но я оказалась не готова к тому, как… ярко, что ли? Как это было ярко.

– Да, это что-то.

– Они с тех пор еще загорались?

– Нет, – соврала я, ни секунды не колеблясь. – Никакого огня. Ни искорки.

– Что же… Это хорошо, – ответила Мэдисон. – На это мы и надеялись. Я знала, что ты справишься.

– Откуда ты знала?

– Просто знала, и все. Я знала, что если кто-то может нам помочь, то это ты.

За годы нашей переписки после школы Мэдисон время от времени приглашала меня навестить ее, увидеться, но в ответном письме я каждый раз трещала обо всем, не упоминая о визите, надеясь, что она сменит тему. И она всегда меняла. Мэдисон никогда особенно не старалась. Каждый раз я хотела сказать «да», но не могла заставить себя поехать. Потому что боялась, что, если приеду, только раз, и из этого ничего не выйдет, если Мэдисон поймет, что я не та, кем она меня видит, я больше никогда о ней не услышу. Пока я оставалась на своем месте, а она на своем, нас с ней связывал тот год в «Железных горах», где какое-то время все было так идеально. А теперь я сидела здесь, рядом с ней, и мир вокруг был таким тихим, как будто в нем были только мы.

– Ты рассказывала им обо мне? – наконец спросила Мэдисон, очень тихо.

– Детям? – переспросила я и почувствовала, как в животе камнем оседает разочарование, возвращая меня к реальности. – Рассказывала ли я им о тебе?

– Да, вы обо мне говорили? Ты сказала, что я хорошая? Что я классная? Что я добрая? Что мне можно доверять?

Я все еще пыталась убедить их, что это все можно сказать обо мне. Обсудить кого-то еще я пока не успела. Но Мэдисон глядела на меня с такой надеждой, и странно было видеть, как она переживает о том, что о ней думают другие.

– Конечно, – соврала я. – Я рассказала им, какая ты чудесная и что ты будешь им хорошей мачехой.

– И они тебе поверили? – допытывалась она.

– Кажется, да. – Было видно, что этот ответ Мэдисон не устроил, так что я добавила: – Гарантирую, к концу лета они будут тебя обожать.

– Ну и хорошо. Узнай, что им нравится, и я подарю это им.

– Взяткой берешь? – улыбнулась я.

– Какой смысл иметь деньги, если не можешь с их помощью располагать к себе людей? – пожала она плечами, потянулась к ведерку, достала еще одно пиво, открыла и протянула бутылку мне.

– Сколько у нас времени? – спросила я.

– Сколько времени? – недоуменно переспросила Мэдисон.

– Прежде чем я вернусь к детям.

Мэдисон задумалась, глядя на меня.

– Сколько тебе нужно? – спросила она, но я не ответила. Что бы я ни сказала, этого будет недостаточно.

Семь

– Мы хотим забивать! – сказал Роланд, но я не разрешила. Пока что. Мы с ними пытались что-то выстроить вместе, и начинать надо было с основ. До меня потихоньку доходило, что с этими ребятами сперва нужно построить фундамент, а то жизнь очень быстро станет очень сложной.

– Так, начнем с дриблинга, – сказала я, держа баскетбольный мяч.

Не знаю, почему я сразу об этом не подумала. Я больше всего на свете обожала баскетбол. Может, в этом и есть суть воспитания: давать детям то, что ты любишь больше всего на свете, и надеяться, что они тоже это полюбят.

И да, я понимала: что бы я ни затеяла, это будет тупо. Всего два дня назад дети признались, что мама пыталась их убить. Конечно, естественно, им нужна была психотерапия. Но мне популярно объяснили, что психотерапия – не наш вариант. Что оставалось? Приходилось полагаться на то, что эти дети, которые в огне не горят, просто крепче других людей. Если их тела невосприимчивы к пламени, что творится у них внутри? Может, они могли сами постараться остаться в живых. Может, я сумею сделать их счастливыми. Единственное, что у меня в тот момент было, – баскетбол.

– Мы хотим забивать! – снова сказал Роланд, глядя на корзину, но я положила ладонь на его мяч – он так странно держал его, напоминал птицу со сломанным крылом – и аккуратно подтолкнула обратно к нему. Рука у меня все еще болела от острых зубок Бесси, но пальцы сгибались почти безболезненно, и припухлость спала.

– Вы знаете, что такое дриблинг? – спросила я.

Дети переглянулись. Я знала, они не любили вопросы, но что мне оставалось? Иначе не узнать.

– Это вот так? – сказала наконец Бесси, ударяя по мячу, чтобы тот отскочил от земли и вернулся к ней. Она выхватила его из воздуха неловко, как будто из воды ей на руки прыгнула рыба.

– Типа того. Это оно и есть. Мяч отскакивает от земли и возвращается к тебе.

– И в этом весь прикол? – уточнила Бесси. – Вести мяч весело?

– Это самое веселое занятие свете, – подтвердила я. – Мяч у тебя в руках, так? Это твой мяч. Ты бросаешь его, и он больше не твой. Но не успеешь опомниться, и мяч вернется, если все сделать правильно. Ты бросаешь его опять, и он возвращается. И если делать так снова и снова, по нескольку часов каждый день, в конце концов ты перестанешь беспокоиться. Ты знаешь, что мяч – твой, и никогда его не потеряешь. Ты знаешь, что он всегда к тебе вернется, что всегда сможешь к нему прикоснуться.

– Звучит правда здорово, – признала Бесси.

Я чувствовала себя тренером из вдохновляющего фильма: нарастает музыка, и по лицам игроков видно, как они воодушевляются, и уже не за горами момент, когда меня поднимут на руки, а вокруг закружатся конфетти.

А потом Роланд уронил мяч прямо себе на ногу, и тот покатился далеко, через всю площадку.

– Хорошая попытка, – сказала я.

– Я не хочу за ним идти, – захныкал он, но я ответила:

– Нет, ты должен сам его поднять.

Роланд, повесив нос, поплелся за мячом, и казалось, что над ним сгущаются тучи, как в мультфильме.

– Начнем с дриблинга, – сказала я и стала наблюдать, как они бросают и ловят мяч, напряженно, неуклюже.

У Бесси получалось даже неплохо. Она дошла до десяти отскоков, потом до пятнадцати, но потом сбивалась с ритма и ей приходилось ловить мяч, чтобы он не укатился.

– Ты молодец, – похвалила я, и она улыбнулась.

– А я? – спросил Роланд, устремившись за мячом, который снова отскочил от его ноги.

– Ты тоже большой молодец.

– Так я и думал.

Мы сделали перерыв на газировку, потому что работать с детьми над координацией не так просто: они быстро устают и начинают все делать не так. Мы ели бананы с арахисовым маслом, по очереди облизывая ложку.

– Так у тебя это хорошо получается? – спросила Бесси.

– Раньше – да. Раньше я отлично играла, – призналась я. Иногда баскетбол оказывался единственным, о чем я не врала, единственным, что получалось у меня инстинктивно.

– Но ты низкого роста, – сказала она. – Разве баскетболисты не должны быть высокими?

– Некоторые – да, – сказала я. – Им повезло. Но я играю отлично, хоть и ростом не вышла.

– А ты умеешь делать этот… слэм-данк? – спросил Роланд.

Эти дети были похожи на пришельцев, которым дали недописанную книгу о людях и они пытались сопоставить все детали.

– Нет, – признала я. – Но необязательно уметь делать слэм-данк, чтобы хорошо играть.

Я не стала говорить, что отдала бы миллион баксов за то, чтобы хоть раз в игре забить так мяч в корзину. Я никому никогда в этом не призналась бы, но это так.

– И ты думаешь, это поможет нам не загораться? – спросила Бесси.

– Надеюсь, – сказала я. – Мне баскетбол всегда помогал успокоиться, чтобы не так хотелось кого-нибудь убить.

– Тебе хочется кого-то убить? – недоуменно уточнил Роланд, и я вспомнила, что разговариваю с детьми. Я вела себя с ними так, как будто они мои лучшие друзья.

– Иногда, – призналась я. Отнекиваться было поздно.

– Нам тоже, – поделилась Бесси. И я знала, о ком она. Я знала, что она думает о Джаспере.

Мы попытались вести мяч в движении, а это сложнее, чем кажется. Делать две вещи одновременно, особенно в первый раз – и не важно, как просто это выглядит, – требует от тела подстроиться, найти инстинктивный ритм, который для этого необходим. И у детей, господи прости, получалось очень плохо.

Так что мы снова прервались и прыгнули в бассейн. Снова поели сэндвичи, капая горчицей, и чипсы со вкусом сметаны и сыра, от которых наши пальцы окрасились в оранжевый. Я подумала, что нужно прекращать кормить детей вредной едой и перейти к творогу, финикам и, я не знаю, обезжиренному печенью. Стоп, здоровые люди любят жир или ненавидят? Я просто всегда питалась вредной едой. Наверное, поэтому и выглядела немного пухленькой. Меня нельзя было назвать тяжеловесной, потому что моя злость жгла калории как не в себя – ну, так мне это представлялось, – но я всегда была мягче, чем хотелось. Я подумала о Мэдисон и представила, каково это – иметь такое тело. Сколько для этого нужно усилий – больше, чем я представляла? Но знай я, что смогу стать такой, как Мэдисон, наверное, попыталась бы.

После обеда мы вернулись на площадку, учились вести мяч туда-сюда. И у Бесси, честно, получалось замечательно, она соображала очень быстро. Роланд держался на уровне, нормальном для десятилетнего ребенка, который впервые взял в руки мяч, но его сестра уже начала двигаться так, будто мяч был к ней привязан, нашла нужный ритм. И вдруг она бросилась бежать, оставив Роланда, который закричал, чтобы она его подождала, но было поздно. На секунду Бесси опередила мяч, и тот остался у нее за спиной. И я увидела, как она протянула вторую руку и легким движением запястья вернула мяч, провела его к ведущей руке, не останавливаясь, и побежала дальше.

– Ты поймала его со спины! – воскликнула я, и Бесси просияла:

– Это весело!

– У меня рука болит, – заныл Роланд, когда догнал нас, но Бесси осталась на месте, и мяч отскакивал от корта снова, и снова, и снова.

– Смотрите, – сказала я, подняла мяч и закрутила его на указательном пальце, как игрок «Глобтроттерса»^[9].

– Ух ты, – восхищенно протянул Роланд, и я почувствовала себя немного глупо, но не настолько, чтобы перестать выделываться. Я попыталась вспомнить, когда в последний раз какие-то мои действия удостаивались такой оценки. Наверное, несколько лет назад, а то и больше. Я не слышала «ух ты», даже когда соглашалась на какие-нибудь странные штуки в постели с парнями, на которых мне было плевать.

– Эй, – помрачнела Бесси. – К нам кто-то идет.

Я думала, это какой-нибудь садовник. Или, на худой конец, Карл, но вскоре поняла, что по траве к нам шла Мэдисон. Она несла поднос с кувшином. За ней трусил Тимоти, сжимая в руках плюшевого хорька в охотничьей шляпе.

– Привет, – сказала Мэдисон. – Мы увидели, как вы играете, и решили заглянуть.