Текст книги "Ничего интересного"

Автор книги: Кевин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Я была в тебя влюблена, – сказала я.

– Я это знала, – призналась Мэдисон и сделала бросок, мяч отскочил от дужки. Странным образом во мне затеплилась надежда.

– Тогда было так легко влюбиться в тебя. И мне это нравилось, потому что, пока я была влюблена в тебя, мне не нужно было любить кого-то еще. И я всегда была влюблена в тебя. И я все еще люблю тебя.

Мэдисон кивнула, а потом посмотрела на меня. Она была так прекрасна, и я вспомнила те ночи в нашем общежитии, когда она глядела на меня и принимала мою странность как есть. Она поддерживала меня, как будто ничего, кроме этого, не имело значения. Она была добра ко мне. Пусть это длилось всего несколько месяцев, она была добра ко мне дольше, чем кто-либо другой.

Я ждала, что Мэдисон что-то скажет, а она просто смотрела на меня. Не знаю, что я хотела увидеть там, в ее глазах. Она только пожала плечами, типа, что тут поделаешь. Я знала, что Мэдисон сожалела. Это разбивало мне сердце, и я знала, что большую часть своей жизни я провела, ожидая, когда оно разобьется совсем, чтобы наконец покончить с этим.

Я думала, Мэдисон так и будет молчать, но потом она заговорила, не совсем со мной: с тьмой, со вселенной, которая, конечно, не сможет ее услышать.

– Я знаю, Лил. Я знаю. Я знаю. Я знаю. Но что? Как думаешь, что бы я с этим делала? Какая бы жизнь у меня была? У нас? Я думаю об этом, слышишь? Я думаю о тебе. Но мы не могли быть ничем другим. Как только это переросло бы во что-то еще, что бы с нами случилось? Мы бы были так несчастны.

– Я не была бы, – сказала я, уставившись на нее. – Я не была бы несчастна.

– Ты даже не представляешь.

– Можешь просто сказать уже? – взмолилась я. Если я услышу ее признание, услышу как она произносит эти слова, они останутся у меня в памяти. Может, этого будет достаточно.

– Не могу, – призналась она. – Я не могу, Лилиан.

И все. Что мне оставалось?

– Пожалуйста, не отсылай детей, – сказала я.

– Ты хочешь их забрать? В этом дело? Думаешь, это сделает тебя счастливой?

– Я просто хочу, чтобы хоть кто-нибудь о них позаботился.

– Но почему обязательно я? – возразила она. – Почему обязательно Джаспер?

– Потому что вы теперь их родители, – сказала я и подумала: может, это вопрос с подвохом?

– Я ненавижу своего отца, – призналась Мэдисон. – Я была счастлива наконец от него уехать. А твоя мама? Это же офигеть, Лилиан.

И я поняла: что бы я ни сказала, ничего не изменится.

– Я хочу, чтобы ты осталась с ними здесь до конца лета. Здесь, в имении. А потом они уедут за границу. И Джаспер будет с ними видеться, понятно? Они будут встречаться на каникулах и на праздники. У них будут трастовые фонды. Они будут частью семьи.

Я плакала, рыдала, даже не заметив, когда это началось, что именно прорвало плотину. Я не могла ничего ответить.

– Мне очень жаль, Лилиан, – сказала Мэдисон, но я не поняла, о чем она жалеет.

Мэдисон сделала еще один бросок, легко, непринужденно, и мяч отскочил ей прямо в подставленную ладонь.

Дома Бесси и Роланд все еще спали, и я заползла в постель, стараясь двигаться как можно тише, но Бесси все равно проснулась.

– Ты плачешь, – сказала она тихим, сонным голосом.

– Не страшно, – сказала я.

– Что случилось?

– Ничего.

– Ты на нас сердишься?

– Нет, – выпалила я. – Господи, нет, ни в коем случае.

Роланд перевернулся, пытаясь нас нащупать, а потом приподнялся на локте, просыпаясь, оглядывая комнату.

– Уже утро? – спросил он.

– Лилиан грустно, – сказала Бесси.

– Почему?

Я хотела взлететь в небо, как комета. Взрослая женщина плачет, окруженная огненными детьми, чужими. Никого бы такое зрелище не порадовало.

– Жизнь – тяжелая штука, – сказала я. – Вот и все. Тише, дети. Спать. Ложимся спать.

Я улеглась в кровать, близнецы устроились рядышком. Я закрыла глаза, но чувствовала, что Бесси все еще на меня смотрит, пытаясь узнать, что я скрываю. А я узнала секрет, как заботиться о ком-то, я узнала его ровно в эту секунду: нужно не показывать, как тебе хочется, чтобы твоя жизнь была другой.

– Лилиан! – прошептала Бесси, когда Роланд снова захрапел.

– Что? – отозвалась я.

– Я бы хотела, чтобы ты всегда была с нами.

– Я тоже, – прошептала я в ответ.

– Но я знаю, что ты уйдешь, – сказала она, и, черт возьми, это раскололо меня на части. Мне захотелось умереть.

– Не сейчас, – ответила я, и мои слова прозвучали так жалко, что я себя просто возненавидела.

– Можно тебе кое-что рассказать? – спросила Бесси.

– Давай утром поговорим.

– Нет. Знаешь, наш огонь…

– Который внутри?

– Да. Он просто приходит иногда, понимаешь? Сам по себе.

– Знаю, малышка.

– Но иногда он не просто приходит. – Я почувствовала, что для Бесси это важно, и не стала перебивать. – Иногда я сама могу его вызвать.

– Это ничего, – сказала я. – Ты не виновата.

– Смотри! – Бесси выскользнула из кровати, закатала рукава. – Обычно он приходит, когда я злюсь. Или когда мне страшно. Или когда я просто не знаю, что происходит. Или кто-то делает мне больно. И это страшно, потому что я не могу его остановить. Но иногда, если сильно подумать и правильно собраться, если я захочу, могу вызвать огонь.

– Ложись в постель, Бесси.

– Смотри!

Бесси закрыла глаза, как будто загадывала желание от имени всего мира. Было очень темно. Я не видела, какого цвета ее кожа, но чувствовала жар – он расходился волнами, температура вокруг слегка изменилась. И потом, секунд через пятнадцать полной тишины, полной неподвижности, на руках девочки появились маленькие синие язычки пламени. Я хотела потянуться к Бесси, достать до нее, но не могла сдвинуться с места. И язычки прокатывались взад-вперед по ее рукам, но не выходили за их пределы, не вспыхивали сильнее. Лицо девочки сияло в свете огня, и она улыбалась. Она мне улыбалась.

А потом, медленно, огонь прокатился к ее ладоням и обернулся маленьким колеблющимся пламенем, которое она держала. Она держала его в собранных вместе ладошках. Наверное, так могла выглядеть любовь – едва заметная. И запросто могла потухнуть.

– Ты же видишь, да? – спросила меня Бесси, и я сказала, что вижу.

И пламя исчезло. Девочка дышала очень ровно – безупречный механизм.

– Я не хочу, чтобы оно погасло, – сказала она. – Не знаю, что я буду делать, если однажды оно не вернется.

– Я понимаю, – ответила я. Я и правда ее понимала.

– Как нам еще защищаться? – спросила Бесси.

– Не знаю.

Как люди защищаются? Как помешать этому миру нас уничтожить? Я хотела бы знать. Я так хотела бы знать.

Десять

Джаспер в новостях улыбался, внимательно слушал, кивал, так усердно кивал, как будто понимал все, что происходит на свете. Камера переключалась на других сенаторов, и казалось, что это розыгрыш, потому что они все выглядели абсолютно идентично. Я отключила звук и не знала точно, о чем шла речь, но догадаться было несложно. Было несложно понять, что последует дальше. И вообще, это всего лишь повторное подтверждающее слушание, которым канал забивал время до официального голосования в Сенате.

Дети сидели на диване, читали книги. Они пахли хлоркой из бассейна, я обожала этот запах. Я ходила по дому, расчесывалась, втирала в лицо увлажняющий крем, подстригала ногти на ногах, занималась всякой ерундой, чтобы казаться презентабельной, и каждый раз, когда смотрела на себя в зеркало, видела, что не изменилось ровно ничего.

По кофейному столику были раскиданы карточки с именами всех бывших госсекретарей – штук шестьдесят. Я заставляла детей вызубрить их всех, ну или хотя бы некоторых, потому что Мэдисон сказала, что неплохо бы им что-нибудь знать, что это за должность, как будто детям нужно подготовиться, чтобы поговорить со своим отцом. Так что мы учили имена. Я никогда не слышала о большинстве из них. Интересно было узнать про шестерых госсекретарей, которые стали президентами. Я знала, что Мэдисон и Джаспер много думали об этом. Но мне было веселее читать про троих, которые безуспешно баллотировались на пост главы государства. Я заставила Бесси и Роланда запомнить эти имена в первую очередь.

Мэдисон считала, что близнецам лучше остаться в поместье, что суматоха, перелеты с места на место будут для них чересчур. И она не ошиблась. В смысле, да, конечно, им необязательно было ехать в один из самых больших городов в Америке, чтобы поддержать своего отца, которого они ненавидели. Но я подумала о Смитсоновском институте, который всегда хотела увидеть, но знала, что этому не бывать. О монументе Вашингтону. О мемориале Линкольна. Я подумала, черт возьми, о Могиле Неизвестного Солдата, о Вечном огне. Я хотела, чтобы дети это все увидели. Я даже показала Мэдисон детский наряд: слой огнеупорного геля, длинное нижнее белье из номекса, одежда, достойная учеников католической школы, максимально закрытая.

– Тут дело в соотношении между риском и выгодой, понимаешь? – сказала на это Мэдисон.

Мы не вспоминали о той ночи, не сказали ни слова. Не то чтобы мы вели себя так, будто ничего не произошло. Это было бы бредом. Мы подошли к этому так: если снова об этом заговорим, результат будет тем же и больно будет так же, а какой в этом смысл?

– Но я хочу, чтобы вы наблюдали за процессом, – сказала она. – И читай им газеты, хорошо? Я хочу, чтобы они ценили своего отца. Думаю, будет лучше, если они увидят, какой он важный человек.

– Они знают, что он важный человек, Мэдисон. Они думают, что сами никому не нужны и не важны.

– Ну, значит, постарайся, чтобы они так не думали.

– Я только этим и занимаюсь, ясно? – Я начала злиться.

– Давай не будем ссориться, – сказала она, дотронувшись до моей руки, так просчитанно – ее кожа на моей.

Я позволила ее ладони приземлиться, как бабочке, трепещущей крыльями.

– Прости, – сказала я. – Ладно. Ты права. Ладно.

– Так устроен мир, – произнесла она, имея в виду, что так устроен ее мир, как будто я еще этого не знала. – Все плохо, безумно и хаотично. Но ты держишься и не даешь причинять тебе боль, а затем наступает спокойный, совершенный период. Именно это тебя и ждет.

– Ясно, – сказала я, мечтая уже покончить со всем этим.

– Так им и скажи. – Мэдисон убрала ладонь с моей руки. – Пусть они поймут.

Мы пообедали, а потом показали результаты выборов, никаких сюрпризов, и Джаспер Робертс, отец Бесси и Роланда, стал новым Государственным секретарем Соединенных Штатов Америки. Я наконец включила громкость, но там снова лился поток слов, ничего важного.

– Ваш папа победил, – сообщила я детям.

– Ну, хорошо, – сказал Роланд.

– Я кое-что вспомнила, – заявила Бесси и начала швырять карточки, пока не подняла одну с именем Элиху Б. Уошберн. Она перевернула карточку обратной стороной, где была записана пара интересных фактов, которые мы о нем отыскали, и протянула ее мне: Его хватило всего на одиннадцать дней. Может, с папой будет так же.

– Может быть, – ответила я.

И тут показали подиум на ступенях Капитолия, вокруг которого толпились люди. Я села на диван к детям. Я искала взглядом Мэдисон, хотела посмотреть, как она нарядилась. А потом раздались аплодисменты, и я увидела, как все трое, Джаспер, Мэдисон и Тимоти, идут к подиуму. Увидела позади них Карла, серьезного и делового. Мэдисон держала Тимоти на бедре. Он был одет в маленькую спортивную курточку с американским флажком на груди. Мэдисон надела узкое бордовое платье в стиле Джеки О. Джаспер – кому какое дело – был в каком-то скучном сером костюме, но выглядел довольно красивым. Чудесная семья, не поспоришь. Они казались такими целостными, такими компактными, такими совершенными. Мы были здесь, а они там, и это представлялось мне вполне логичным.

Джаспер заговорил. Его речь была похожа на молитву, которую он произнес тогда за ужином: сплошные банальности, словно компьютерная программа составила текст, перемешав цитаты из Библии и Конституции. Джаспер говорил об ответственности и защите страны, а также об обеспечении ее роста и процветания. Он говорил о собственной военной службе, о которой я, кстати, до этого не знала. Он говорил о дипломатии, но я на него не смотрела. Я смотрела через его плечо на сияющую Мэдисон. Вид ее ошеломлял: моя подруга расслабилась, получив желаемое. И на ее плече лежал Тимоти с каким-то странным выражением лица. Он нахмурился, словно до него донесся слабый звук, который никто, кроме него, не слышал. И тут раздался шум, похожий на взрыв фейерверка, и кто-то ахнул. На секунду я подумала, что кого-то застрелили.

Бесси и Роланд встали, сосредоточившись на экране. И мы втроем видели все так ясно. Это происходило прямо там.

Тимоти горел.

Он был полностью охвачен огнем, не искрами, не маленькими язычками – полноценным пламенем. Мэдисон закричала, уронив малыша на землю, вне поля зрения камеры. Ее платье дымилось, тонкие струйки дыма поднимались над ней. Джаспер, кажется, не понимал, что происходит, продолжал смотреть в будущее, как будто, повернувшись, продемонстрировал бы слабость, как будто с этим должен был разобраться кто-то другой. Но Мэдисон уже кричала по-настоящему. Рядом появился Карл, снял пиджак и хлопнул по земле, где, как я себе представляла, горел Тимоти. Наконец камера немного пошевелилась, отрегулировавшись так, что Джаспер теперь был не виден, кому он вообще нужен, а в кадре оказался Тимоти – он как будто присел на землю и горел, так прекрасно, блестяще горел. Слышалась какофония голосов, но над шумом раздался голос Джаспера, искаженный и злой, снова и снова выкрикивавший имя Мэдисон.

– Офигеть! – одновременно сказали Бесси и Роланд.

И тут, как по волшебству, Тимоти перестал гореть. Он был в порядке. Даже улыбался, и ни волосинки не выбилось из его кудрей. Карл закутал его в куртку и поднял на руки, а какие-то люди в костюмах и солнечных очках как бы заблокировали их, и все они побежали к такой длинной череде одинаковых черных машин. И машины поехали. И все закончилось. На канале вернулись в студию, где какой-то человек в твиде, с таким лицом, будто только что проглотил яд, издал сухой шипящий звук, словно никто не видел только что горящего ребенка, и сказал: «Сегодня исторический день, когда Сенат подтверждает назначение…»

Я посмотрела на детей и в ту же секунду почувствовала, как температура в комнате слегка меняется. Они застыли как статуи, глядя на экран огромными глазами. И я увидела, что, даже несмотря на номекс, они начинают гореть.

– На улицу! – закричала я, потому что знала, что сейчас гребаные дыхательные упражнения не помогут.

Я знала, что будет дальше. Но дети не двигались и уже начали дымиться, и воздух запах химикатами, стал плотным и едким.

– Бесси! – закричала я. – Роланд! Пойдем, детки. Пошли на улицу.

Я потянула их за собой, и они, казалось, наконец-то пришли в себя. Послушно потопали со мной к входной двери, и мы выбрались на улицу, погода была такая ясная, такая прекрасная. Солнце стояло высоко в небе. Бесси и Роланд встали на газон. И засмеялись. Просто захохотали. И на них было трудно смотреть, такие они были яркие – белый ослепительный свет. И потом тоже загорелись, таким ярким красно-желтым пламенем. Они стояли и горели. И я была счастлива. Я знала, что с ними все в порядке. Я знала, что им ничто не может причинить боль. Трава почернела у их ног, и воздух вокруг замерцал. Это было прекрасно. Они были прекрасны.

В доме снова, и снова, и снова звонил телефон, но я не шевелилась. Я подняла голову: на другом конце лужайки на заднем крыльце стояла Мэри, наблюдая за детьми, совершенно спокойно, как будто следила за птицами у кормушки. Я помахала ей, и она, помедлив пару секунд, помахала в ответ.

Дети бегали кругами, пламя тянулось позади шлейфом и опускалось на землю, где трава на секунду загоралась и начинала тлеть. Они горели и горели, как будто были вечны. Но я знала, что этот огонь стихнет, что он исчезнет, вернется внутрь детей, где бы он ни прятался. Я знала, что скоро они превратятся в близнецов, которых я так хорошо знала, с их странными телами и замашками. Я не пыталась их поймать или потушить. Я позволила им гореть. Я сидела на крыльце, любовалась прекрасным днем и смотрела, как они полыхают, потому что знала, что, когда все закончится, когда огонь исчезнет, они вернутся ко мне.

Одиннадцать

Мы почти не спали той ночью, слишком взвинченные, и тут ничего не поделаешь. В ту же секунду, как взошло солнце, дети вскочили с кровати. Простыни стали липкими от огнеупорного геля, их было уже не спасти, и дети по очереди принимали душ, смывая остатки. Я не пыталась их остановить. Это казалось мне бессмысленным. Либо они спалят дом, либо нет.

Когда я прошлым вечером наконец взяла трубку, Карл, запыхавшись, сказал, что они возвращаются домой, в Нэшвилл. Он сказал, что Мэдисон пытается минимизировать ущерб, что мне нельзя ни с кем разговаривать. Сказал, чтобы я держала детей в доме, обмазала их огнеупорным гелем.

– Чтобы ничего не случилось, хорошо? – сказал он и, прежде чем я успела спросить о Тимоти, повесил трубку.

Бесси и Роланд хотели смотреть на Тимоти в огне снова и снова, но я выключила телевизор. Я знала, что от этого станет только хуже, что это уже навеки выжжено у нас в памяти. Конечно, мне было интересно, что происходит за пределами нашего дома, что говорят газеты, но я просто выбросила это из головы. Я сосредоточилась на детях.

Когда близнецы вчера наконец потухли, мы сняли с них остатки вконец испорченного номекса и нашли свежую одежду. Я заставила их сесть на диван, завалила кофейный столик кучей яблок, и мы прочитали подряд три романа про Пенни Николс, мой голос гудел и гудел, пробираясь по очередной загадке к тому моменту, когда все наконец прояснится. Так мы и выживем вместе, под слова из книги, когда конец одной истории – всего лишь минута молчания перед началом другой. И мы справились. Дети были счастливы. В их рядах случилось пополнение. Они не хотели поджигать мир. Они только хотели быть в нем не так одиноки.

Потребовались уговоры, но в итоге мне удалось убедить детей полчаса позаниматься йогой, а пока они ели хлопья, я забежала в особняк за свежей газетой. Я не представляла, под каким углом, какими словами представят произошедшее. Я хотела узнать, упомянуты ли там Бесси и Роланд, чтобы быть к этому готовой. Я стучалась в заднюю дверь, пока Мэри не открыла.

– Поешь что-нибудь? – спросила она. Честно говоря, я мечтала о сэндвиче с беконом, но стойко проигнорировала это желание.

– Вообще-то я хотела попросить газету.

Мэри уставилась на меня, не мигая. Я понятия не имела, знала ли она о Тимоти. Я хотела что-нибудь сказать, но такое сложно ввернуть в вежливый разговор.

– Входи, – наконец произнесла Мэри.

Все огни в доме были выключены, никакого движения.

– Здесь жутковато, – сказала я.

– У всех выходной.

– Здорово, наверное.

– Вот газета. – Мэри протянула мне копию «Теннесси».

И вот он, заголовок: «ПРОИСШЕСТВИЕ С ОГНЕМ ОМРАЧАЕТ ЦЕРЕМОНИЮ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ СЕНАТОРА РОБЕРТСА».

– Твою ж мать, – сказала я, глядя на фотографию Джаспера, которого подталкивают к машине, на его лице смесь недоумения и ярости, Мэдисон позади. Я поискала взглядом Тимоти и Карла, но они, видимо, уже были в машине.

– Угу, – согласилась Мэри.

– Ты видела это все по телевизору? – спросила я.

– Я не смотрю телевизор, – ответила она.

– Но нас ты вчера видела, так? Во дворе? Бесси и Роланда.

– Да, это я видела.

– То же случилось и с Тимоти.

– Я так и подумала.

Я не понимала, в чем дело: в ее статусе среди персонала, в феодальном духе, либо она просто не позволяла себе показывать эмоции перед теми, кто этого не заслуживал. Я прочитала статью, в которой повторялось официальное заявление Джаспера Робертса о том, что рубашка Тимоти, сильно накрахмаленная перед пресс-конференцией, загорелась из-за искры. Как и Мэдисон, мальчику залечили небольшие ожоги и в тот же день выписали из больницы. Далее сообщалось, что Джаспер вернется в Теннесси, чтобы ребенка осмотрел личный врач семьи. Вот и все. Я пролистала раздел, надеясь найти что-то еще, но безуспешно. Была еще одна статья о факторах, влияющих на национальную безопасность, и о том, что Джаспер планирует продолжить дело предыдущего секретаря, опираясь на его наработки. Я с трудом понимала, как от такого странного происшествия можно запросто отмахнуться, не поверив в него. Накрахмаленная чертова рубашка? Серьезно?

Я схватила «Нью-Йорк таймс», но о Тимоти там упоминалось еще меньше, даже фотографий с пресс-конференции не было, напечатали только официальный портрет Джаспера. Все описывалось очень формально, статья касалась только политики и управления. Да кого это вообще, к черту, волнует?

– Ты об этом знала? – спросила я Мэри.

Она кивнула.

– Кто тебе рассказал?

– Я сама увидела, – ответила она. – Незадолго до того, как сенатор Робертс отослал миссис Джейн и детей, они тогда все время ссорились. Девочка, Бесси, заглянула на кухню и попросила ее покормить, но зашел сенатор Робертс и запретил ей есть до ужина. Она закричала, что проголодалась, а сенатор схватил ее за руку и сказал, что правила тут устанавливает он, что он решает, что лучше для его семьи. Она взяла и загорелась, мистер Робертс отскочил и уставился на нее. Включилась пожарная сигнализация. Я взяла кувшин с водой и вылила его на девочку. Она горела. Я наполнила его снова и снова вылила. Она горела. А потом еще раз. Наконец Бесси погасла, огонь потух. Она выглядела совершенно нормально, сильно покраснела, но не плакала. Затем миссис Джейн крикнула из гостиной, что сработала сигнализация, и сенатор Робертс ответил, что у меня сгорели гренки. Вот это мне не понравилось.

– Да, это отстой, – ответила я.

– Он отвел девочку наверх. Когда она снова спустилась, уже в новой одежде, ее волосы еще даже не высохли, а сенатора Робертса нигде не было видно, и она попросила гренок, и я их приготовила. Даже две порции, кажется. Вот и все. Вскоре дети исчезли.

– А Джаспер это с тобой когда-нибудь обсуждал?

Мэри покачала головой:

– Но мне повысили зарплату. Очень щедро прибавили.

– Ох уж эта семейка, – покачала я головой.

– Не хуже любой другой, – пожала плечами Мэри.

– Нет, – вынуждена была признать я, – не хуже.

– Заберешь газеты? – спросила она.

Я вспомнила, что дети ждут меня дома.

– Оставь их Джасперу, – сказала я. – Может, он сделает из них коллаж.

– Тимоти теперь будет жить с нами? – спросил Роланд.

Я об этом еще не задумывалась.

– Не знаю, – призналась я. – Может быть.

Какая разница? Еще один ребенок в постели, еще одни легкие, чтобы вдыхать, задерживать дыхание, выдыхать. Интересно, есть ли у Джаспера дети вне брака? Нужно ли написать матерям этих детей записку? Брошюру? Наш гостевой дом может превратиться в дом спонтанно загорающихся странных детей.

Мне было радостно думать, что, после того как все так зациклились на Джейн, выяснилось, что проблема в Джаспере, в его диких генах, которые стали причиной всего. Мне казалось логичным, что все эти привилегированные семьи замкнулись на себе, допуская кровосмешение, как в древнем королевском роду. Это должно было когда-нибудь случиться. Это все его вина. И все же кое-что меня немного беспокоило. Если Джаспер точно знал, что это он произвел на свет огненных детей, как собирался с ними поступить? Он видел в них себя? Насколько? Если слишком много, то это опасно, слишком мало – тоже.

Мы просто ждали их возвращения. Я понятия не имела, сколько времени нужно, чтобы доехать из Колумбии во Франклин, поэтому мы попытались провести день как обычно, но что бы я ни предлагала – математические примеры, пластилин, бумажные маски животных – видела, что дети время от времени отвлекаются, глядя в никуда. Их кожа пошла пятнами, стала теплой, но огонь так и не выходил на поверхность, как будто они припасали его до того момента, когда он действительно понадобится. А может, они уже прогорели накануне. Мне следовало вести записи, проводить научные исследования, носить защитные очки. Мне столько всего следовало делать, было столько всего, чем я могла заняться, но логическая картинка происходящего у меня не выстраивалась хоть ты тресни. Я только кормила их, заставляла мыть руки, слушала всю ерунду, которую они хотели мне рассказать. Я заботилась о них, понимаете?

Мы вышли на баскетбольную площадку, когда только начали сгущаться сумерки, закат освещал все идеально, красным и золотым. Бесси пыталась забивать по пять бросков подряд, и когда у нее получилось, перешла на шесть, потом на семь. Она славно бросала, чуть резковато, но с этим можно было работать. Всякий раз, когда ей приходилось бежать за мячом после промаха, она вела его между ног, такими странными шагами, высоко поднимая голову, как генерал на поле битвы. С ее прической и решительным хмурым взглядом она была похожа на панк-рокера, на баскетбольный апокалипсис. Роланд был на другой стороне площадки, тренировал броски из-под плеча и в общем-то довольно часто попадал, как Рик Барри, хотя мальчик, казалось, не придавал этому значения и не прикладывал особых усилий, что, конечно, тоже очень меня радовало.

Я позвала их сыграть в балду, мы втроем выстроились в линию. Не успели и глазом моргнуть, Роланд выбыл, Бесси была уже на Б-А-Л, а я оставалась непоколебима. Я знала, что дети, как и взрослые, всегда хотят побеждать, но решила, что будет педагогично показать им, как трудно действительно что-то уметь, каково это – уметь радоваться маленьким успехам. Дети, кажется, не возражали, с удовольствием смотрели, как я готовилась к сложным броскам и с легкостью забивала мяч в корзину.

– Сколько еще будет лето? – спросила меня Бесси.

– Еще довольно долго, – ответила я.

– Что ты будешь делать, когда оно закончится?

– Я об этом не думала. – Я действительно не думала. – У меня не было времени. Все мои мысли сейчас только о вас.

– А куда ты поедешь? – спросила она, не давая себя отвлечь. – Останешься здесь?

– Нет, – призналась я. – Наверное, вернусь домой.

Я вспомнила о своей матери, о комнате на чердаке, и мне захотелось плакать. Но теперь у меня были деньги, хотя я не интересовалась своим счетом в банке с тех пор, как начала работать на Мэдисон. Я смогу переехать. Найти нормальную квартиру, где будут окна, где живут нормальные люди.

– Будешь присматривать за какими-нибудь другими детьми? – спросил Роланд.

– Скорее всего, нет. Что мне с ними делать после вас? Они же будут дико скучные.

– Они будут отстойные, сто пудов, – подхватила Бесси.

Роланд кивнул; действительно, у других детей вообще нет шансов.

– Да, – продолжила я. – Может, поступлю в университет. Это было бы разумным решением.

Я почти полтора года проучилась в местном колледже, в вечерней школе, начинала и бросала, говорила себе, что соберусь и начну новую жизнь, но это так ни к чему и не привело. Я взмолилась, чтобы дети не спрашивали, на какой факультет я хочу поступать, потому что это представлялось мне многоуровневой загадкой, с которой еще предстояло разобраться.

– Может, ты с кем-нибудь познакомишься, – предположил Роланд. – И выйдешь замуж. Заведешь детей.

– Сомневаюсь, – сказала я.

– Может же такое случиться, – настаивал он. – Никогда не знаешь.

– Это правда, – согласилась я.

Мне не хотелось взваливать на него свою жизнь; что это даст? Я повернулась к корзине на другой стороне площадки и бросила мяч за спину. Он упал точно в корзину, и дети разразились овациями. Я улыбнулась. Я вспомнила игры, когда ты прямо катился на такой волне, когда казалось, что все, что нужно, это держаться на ногах, и ни за что не промажешь. Если задуматься, попытаться понять, почему так происходит, удача тебя оставит, и ты почувствуешь это перед следующим броском. Она тебя покидает, и ты опускаешь голову, бежишь по площадке и сторожишь соперника, дожидаясь, пока она не вернется. И обещаешь себе, что больше ее не упустишь, что на этот раз тебе удастся ее удержать.

Мы услышали, как по дороге едет машина, и прекратили играть, наблюдая, как она подъезжает по аллее прямо к дому. Бесси уронила мяч, и они с Роландом ринулись к машине. Я крикнула им вслед, но потом просто потрусила за ними, задаваясь вопросом, куда мы бежим и не лучше ли бежать в противоположном направлении.

Я увидела, как Карл выпрыгнул из водительского сиденья, потрепанный, с расстегнутым воротником, и побежал открывать пассажирскую дверцу. К этому времени я догнала детей, и мы так и стояли там, наблюдая, как все разворачивается, как будто по телевизору, как будто это было не на самом деле. Мэдисон выползла из машины, держа на руках Тимоти, завернутого в нежно-голубое полотенце. Он спал, но когда она встала на ноги, открыл глаза и посмотрел на особняк.

– Привет, – сказала я, как идиотка.

Мэдисон посмотрела на меня, сделала глубокий вдох и кивнула.

– Можно нам поздороваться? – спросил Роланд Мэдисон, которая выглядела ужасно уставшей.

Она не возражала, просто стояла, не шевелясь, и дети подошли к ней.

– Привет, Тимоти, – сказал Роланд.

Тимоти секунду поглядел на них и ответил:

– Привет.

– Это было офигенно, – заявил Роланд, но Тимоти только прильнул к матери.

– Он ничего не помнит, – сказала она. – По крайней мере, мне так кажется.

Джаспер вышел из машины и, увидев детей, сказал со сквозящим в голосе раздражением:

– Мэдисон, давай отнесем его в дом. Пойдем внутрь, хорошо?

Как следует официально приветствовать госсекретаря? Господин секретарь? Похоже на кличку лошади, которая финишировала последней в забеге Кентукки Дерби. Он секунду смотрел на меня, как будто это я была в ответе за все это дерьмо, а как только Мэдисон вошла в дом, последовал за ней.

Карл взял меня за руку, крепко ее сжав:

– Нужно поговорить.

– Мы видели по телевизору, – сказала я. – Охренеть.

– Да, это было… несвоевременно, – признался он.

– Что произошло потом?

Карл посмотрел на детей. Я сказала им пойти к Мэри попросить покормить их, и ребята побежали в дом, чтобы никто, не дай бог, не передумал.

– Полный хаос. Никто, конечно, не понял, что на самом деле произошло, особенно учитывая, что Тимоти не пострадал. Естественно, мы-то поняли, но кто бы мог предположить, что ребенок просто спонтанно загорелся на ступенях Капитолия? Дальше Мэдисон все взяла в свои руки. Она немедленно приняла меры, обзвонила все СМИ, поставила их в известность. Прошло примерно две секунды после того, как все произошло, а у нее уже был готов ответ. Очень впечатляюще.

– Так что, выходит, Джаспер уйдет в отставку?

– Ты что, спятила? Он не собирается в отставку. Из-за того, что у него ребенок загорелся? Ни за что. И зачем отбирать у него должность? Они только-только подтвердили его назначение. Их же сочтут идиотами.

– А если это случится снова? Зачем рисковать?

– Тут все сложно.

– Вечно все это говорят. Мне кажется, не так уж это и сложно.

– Пойдем внутрь, – сказал Карл.