Текст книги "В поисках любви"
Автор книги: Кэтрин Кинкэйд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Глава 5
Ничто не могло бы порадовать Эмму поутру больше, чем поданные Сакарамом горячий чай и толстые ломтики свежего манго, тарелка сладкого риса, вареные яйца, печенье в сиропе и нежные питательные чапатти.
Она не удержалась от похвалы всем этим вкусным кушаньям и выразила удивление, что в поезде их балуют такой изысканной едой. Наслушавшись страшных рассказов, она готовилась к суровым лишениям, а не к угощениям, на которые вряд ли был способен повар в доме Рози.
– Сакарам будет польщен, – ответил Кингстон с холодной учтивостью. – Это, в свою очередь, порадует второго повара, который повсюду возит маленькую печку и гордится своей стряпней. Этим утром им хотелось сделать вам приятное; во всяком случае, у них и в мыслях не было вызвать у вас отвращение, не говоря уже о несварении желудка.
– Они сумели доставить мне огромное удовольствие. – Эмма стала гадать, который из босых и неопрятных слуг является вторым поваром. Для нее было полной неожиданностью, что Кингстона сопровождают в путешествии целых два повара; она не надеялась и на одного. Она понимала, что удостоилась редкой чести есть в поезде из фарфоровых тарелок, пить из тонких хрустальных бокалов и не беспокоиться о том, где и как готовится для нее пища. Сакарам и его свита из слуг исполняли свои обязанности исправно и с большим достоинством.
После завтрака Эмма попробовала было завязать разговор с Тулси, но та лишь улыбалась и согласно кивала, что бы она ей ни сказала. Скоро Эмма разочаровалась в своей затее и прекратила было бесполезные попытки, но тут Тулси сказала что-то, и Сакарам услужливо перевел:
– Айя спрашивает, не возражаете ли вы, если она сходит к подруге в другой вагон. Она обещает вернуться до наступления темноты.
Просьба удивила Эмму, однако она решила не противиться, несмотря на замешательство, которое она испытывала, оставаясь с Кингстоном с глазу на глаз. Кингстон, все еще не отошедший после вчерашней размолвки, за все утро не сказал ей ни слова, погрузившись в чтение газет, которыми его снабдил Сакарам.
– Нет, нисколько не возражаю. Естественно, что она предпочитает коротать время с той, кто говорит на одном с ней языке.
– Вам следовало бы ответить ей отказом, – возразил Сакарам, недовольно хмурясь. – Ее обязанность – составлять вам компанию, а не навещать подружек. Мало ли кто едет в одном с нами поезде!
– У меня все равно нет возражений. Я буду сидеть и смотреть в окно. Возможно, мистер Кингстон согласится поделиться со мной газетами.
Кингстон поднял на нее глаза:
– Всего одна из них на английском языке. Если вам скучно, берите.
Он пододвинул ей газету. Эмма торопливо схватила ее, едва не уронив на пол, и, пробормотав «Благодарю!», занялась чтением. Это была «Сивил энд милитэри газетт», выходившая не в Калькутте, а в Лахоре. Не зная ни имен, ни мест, в ней упоминавшихся, Эмма не нашла почти ничего для себя интересного. Она бы предпочла, чтобы Кингстон занял ее беседой, однако после вчерашнего разговора она не решалась обратиться к нему с этой просьбой.
Неожиданно он оторвался от газеты и поймал ее взгляд.
– Опять что-то не так, мисс Уайтфилд?
– Все в порядке, мистер Кингстон. Мне просто захотелось, чтобы вы отложили газету и поговорили со мной. Я думала, вы расскажете мне про Индию.
Казалось, он ответит ей отказом. Хозяину не пристало послушно соглашаться с требованиями своих работников, тем более выбиваться из сил, стараясь их развлечь. Впрочем, оба знали, что их отношения не укладываются в привычные рамки: хоть Эмма и собиралась стать няней его детей, их положение в обществе было одинаковым, более того, она располагалась на общественной лестнице выше его, хотя он этого никогда бы не признал.
Алекс вздохнул, отложил газету и сел прямо.
– Что бы вам хотелось узнать, мисс Уайтфилд?
Надеясь восстановить с ним нормальные отношения, она лучезарно улыбнулась.
– Все сразу! Может быть, начнете с… с… – Она хотела выбрать самую безобидную тему. Наконец ее осенило. – С еды! Расскажите мне побольше о том, что и как в Индии едят. Не считая ужина и завтрака в этом поезде, я все время питалась здесь по-английски, главным образом консервированными продуктами. Рози, моя подруга, с гордостью подавала спаржу и лосося в банках, хотя мне хотелось чего-нибудь свежего. Единственная свежая рыба, которую мне удалось здесь попробовать, был вареный строматей. Наверняка им дело не ограничивается?
Кингстон усмехнулся, его синие глаза загорелись.
– Еще бы, мисс Уайтфилд! Я бы с радостью поведал вам обо всем, что может предложить Индия, в том числе из области рыбных деликатесов. Но сначала вы должны ответить мне на вопрос: разве еда не считается вульгарной темой для разговора? Ее предпочитают скорее дамы низших сословий, а настоящие леди стремятся любой ценой избежать.
Эмма поняла, что заплыла в опасные воды.
– Говорить хозяйке комплименты по поводу предложенных за ее столом угощений считается неприличным, так как может создаться впечатление, что она готовила сама, хотя всем известно, что это не так. Но вне обеденного стола обсуждать кушанья не возбраняется.
– Вот, значит, в чем заключается тонкость! Рад, что вы ее разъяснили, потому что я всегда терялся и нарушал табу. К счастью, – он бросил на нее пронзительный взгляд, – мои дети теперь будут гарантированы от подобной ошибки. Я надеюсь, что вы постараетесь, чтобы они ее не допускали.
– Я сделаю все, что в моих силах. – Эмма представила себе, какое множество ошибок способен допустить в свете такой человек, как Александр Кингстон. Неужели у него самого не было нормальной няни-англичанки? Она сдержалась и не стала задавать ему этого вопроса, но, боясь, как бы он снова не погрузился в оскорбительное для нее молчание, поспешила напомнить:
– Мы говорили о кушаньях, мистер Кингстон.
– Ах да, кушанья! Рассказать вам о том, как индус относится к пище, или довольствоваться перечислением того, что можно купить на типичном индийском базаре?
– же говорю: меня интересует буквально все.
– Все? Этого я и боялся. – Он задумчиво потер подбородок.
Если верно утверждение, что по форме подбородка можно судить о характере человека, то Кингстон отличался невероятным упрямством: К тому же он излучал необыкновенную силу, свидетельствующую о том, что у него есть свое собственное мнение по любому вопросу.
– Дайте-ка сообразить, с чего начать… Еда для индусов – это очень серьезно. Еда – дар богов. Поэтому к ней относятся с благоговением и окружают бесконечными предписаниями. Так я по крайней мере слышал.
– Что за предписания?
– Время года, климат, место, где едят, даже возраст самой пищи – все это влияет на состав блюда. Но прежде всего оно должно включать шесть раза, или вкусов: блюдо не будет считаться совершенным, даже попросту пригодным для еды, если в нем не будет чего-нибудь сладкого, соленого, вяжущего, горького, острого и жгучего.
– Боже! – Эмма попыталась вспомнить, почувствовала ли она этот букет в блюдах, которые ела накануне вечером и этим утром. – Как странно! Но чем вызвана необходимость такого сочетания вкусов?
– Видите ли, считается, что каждый из вкусов в правильном сочетании с другими приносит конкретную пользу. Мои друзья-индусы утверждают, что еда влияет не только на здоровье, но и на мировоззрение человека.
– Поразительно! Впрочем, это не слишком отличается от наших взглядов. Ведь и мы придаем большое значение тому, как есть и в каком порядке. Хороший обед обычно начинается с супа, потом приходит черед рыбы, котлет, жареной птицы, потом дичь… Но продолжайте! Что является самым характерным для индийской кухни?
Кингстон откинулся и вытянул свои длинные мускулистые ноги.
– Лучше начать со специй, которые в Индии используются не только для придания пище вкуса, но и для возбуждения аппетита. В этом случае тоже имеет значение время года. Зимой требуется подогрев…
Эмма увлеченно слушала перечисление наиболее распространенных специй, рассказ о роли молочных продуктов в индийской кухне и использовании ги – топленого жидкого масла из молока буйволицы. Теперь она знала, что в состав большинства индийских блюд входит далс – дробленая чечевица, распространенная по всей Индии. Знание и энтузиазм рассказчика оказались так велики, что наряду с кулинарными сведениями Эмма узнала много нового из области географии и культуры.
Слушая описания наиболее лакомых блюд, популярных в разных частях Индии, она с удивлением подумала, что Рози и ее знакомые никогда не упоминали об этих деликатесах и, судя по всему, даже не знали об их существовании. Она высказала свою мысль вслух.
– Это потому, – заметил Алекс, – что британцы воображают, будто британская кухня, как и британские политика, правление, традиции и религия, является образцом для всего остального мира, который должен именно у них учиться искусству готовить и вкушать пищу. Они не могут себе представить, что у другого народа есть кухня ничуть не хуже, чем у них.
– В вашем тоне, мистер Кингстон, слышна горечь. Насколько я понимаю, сами вы точку зрения англичан не разделяете?
Он посмотрел на нее исподлобья. Его взгляд помрачнел.
– Мои предки – британцы, и я обязан ее разделять, но раз я считаю своей родиной Индию, то сильно сомневаюсь в неоспоримом превосходстве Великобритании. То, что срабатывает в Англии, не обязательно должно сработать здесь. Более того, сама Индия настолько велика, что правило, действующее в одной ее части, не всегда применимо к другой. Даже такое простое блюдо, как рис, на юге готовят по-своему, на севере – по-своему; тем не менее блюда из риса в Пенджабе могут быть не менее питательными и вкусными, чем в Мадрасе или Бенгалии. Здесь приходится признавать и ценить многообразие.
«Еще как приходится! – подумала Эмма. – Как в еде, так и в людях».
И все же почти все друзья Рози пришли бы в ужас от одной мысли, что она едет в одном купе с Александром Кингстоном, увлеченно обсуждает с ним такой вульгарный предмет, как еда, и вообще направляется в мофуссил, чтобы работать няней у его детей. Британцы не приветствуют многообразие – они относятся к нему с величайшим подозрением, а порой и презрением.
Эмма от всего сердца радовалась, что покинула Калькутту. Рано или поздно она, несмотря на все свои старания, обязательно совершила бы или сказала что-нибудь непростительное, поставив тем самым Рози в затруднительное положение. Ирония теперешнего ее положения заключалась в том, что ей предстояло обучать детей Александра Кингстона правилам хорошего тона, которые она сама так любила нарушать. Внезапно ей захотелось убедить его, что она вовсе не принадлежит к типичным представительницам английского общества в Калькутте. Она была готова, более того, желала всей душой окунуться в подлинную глубинную жизнь этой дивной страны. Но как сказать об этом ему?
– Прошу вас, передайте Сакараму, что он может свободно предлагать мне ту же самую еду, которой он обычно потчует вас, – заключила она. – Я гораздо больше других англичанок настроена пробовать незнакомые блюда и с радостью отведаю всех описанных вами индийских деликатесов.
Брови Кингстона приподнялись, в синих глазах появился интерес.
– Обязательно передам. Но вас может удивить наше меню.
– Раз это можете есть вы, значит, могу и я.
– Я напомню вам эти ваши слова, когда того потребует ситуация.
Эмма почувствовала, что он имеет в виду не только еду. Она почувствовала внезапное замешательство и поспешила задать новые вопросы насчет приготовления и заправки блюд.
День незаметно подошел к концу. Готовясь ко сну, она мечтала, чтобы скорее наступило утро, когда у поезда по расписанию была длительная стоянка. Кингстон обещал ей прогулку и осмотр достопримечательностей. Эмме не терпелось размяться и получше рассмотреть места, по которым они проезжают.
На следующий день они подъехали к большому селению городского типа. Эмма готовилась к встрече с удручающей первобытностью и была приятно удивлена зрелищем разнообразных пагод, храмов, мечетей и даже старого дворца, сохранившегося со времен сказочно богатых махараджей. Уже из окна поезда можно было уловить следы французского, португальского и прочих чужеземных влияний, оставленные всеми теми, кто в разное время пытался покорить Индию. Она увидела также толпы индийцев, зловонное торжище и нищих, гурьбой набросившихся на нее, стоило ей ступить на перрон.
– Ма-а-ама! Мама-а-а-а! – вопили они, словно при встрече с долго отсутствовавшей родной мамашей.
Эмма прильнула к Кингстону.
– Почему они так меня называют?
– Это единственное известное им английское слово. Подождите, я их успокою. – Кингстон подозвал Сакарама, вынул з внутреннего кармана щегольского темно-синего пиджака увесистый кошелек с монетами и отдал своему старшему слуге. – Позаботься о наиболее нуждающихся. То, что останется, раздай вдовам и детям. Прогоняй симулянтов.
Он сказал это с таким деловым видом, словно ежедневно раздавал милостыню. Сакарам кивнул, давно привыкнув, видимо, раздавать попрошайкам деньги. Нищие мгновенно обступили его, оставив в покое Эмму и Кингстона.
Эмма с удивлением отметила в своем спутнике способность сострадать людям, обделенным судьбой. Это было большой редкостью среди ее соотечественников в Калькутте. Кингстон тем временем остановил проезжавшую мимо повозку и уговорил возницу уступить им колымагу для небольшой экскурсии по городку. В повозке было очень тесно, но Эмме было не до переживаний по поводу их чрезмерной близости. Кингстон оказался отменным кучером; вскоре она уже любовалась храмами, широко раскрыв глаза. Кроме бенгальского храма Кришны с плоской крышей и шиитской мечети, ее взору предстало несколько храмов поменьше, посвященных Кали, со множеством прелестных башенок, украшенных резьбой, оживавшей от колебания раскаленного воздуха.
Эмма почувствовала головную боль. Несмотря на топи, ей трудно было переносить жару, становившуюся все нестерпимее с приближением самого тяжкого сезона. Тропическая растительность все еще поражала изобилием, как в Калькутте, но в воздухе уже чувствовалась перемена. Эмма впервые ощутила всю безжалостность небесного светила; теперь ей не составляло труда представить себе настоящее адское пекло.
Мечтая о тени и прохладе, она осмелилась попросить:
– Не могли бы мы посетить какой-нибудь из храмов? С удовольствием взглянула бы поближе на резьбу и росписи.
– Неужели? – скептически проговорил Кингстон. – Что ж, извольте. Буду рад вас сопроводить.
Он заехал в тенистый дворик ближайшего храма, выложенный булыжником и окруженный башенками. Эмма неторопливо вышла из повозки. Если внутри храм окажется не менее интересным, чем снаружи, она с удовольствием побродит под его древними сводами.
Дождавшись, пока Кингстон привяжет лошадь к кольцу, Предусмотренному специально для этой цели во дворе, Эмма с наслаждением вошла в прохладный сумрак храма.
– К какой секте или вероисповеданию относятся посещающие этот храм?
– Пока не знаю. – Кингстон взял ее за руку, чтобы она не споткнулась в полутьме. – Уверен, что мы совсем скоро получим ответ на этот вопрос.
Эмма задержалась, рассматривая настенные изображения, многие из которых отливали золотом.
– Ступайте. Мне хочется приглядеться получше.
Кингстон кивнул, выпустил ее руку и направился в центр храма. Эмма восхищенно разглядывала разноцветные миниатюры, украшавшие стены. Но прошло совсем немного времени – и она возмущенно отпрянула. На стенах были изображены полуобнаженные и совершенно обнаженные фигуры мужчин и женщин в самых замысловатых позах любви, о существовании которых Эмма до этого момента и не догадывалась. Один из сюжетов, к примеру, изображал полуобнаженных женщин, танцующих вокруг мужчины, стоящего на пьедестале; символ его мужественности был непристойно выпячен, так что создавалось впечатление, что женщины поклоняются не его обладателю, а самому выпяченному органу.
Эмма набрала в легкие побольше насыщенного благовониями воздуха, с трудом переводя дыхание. Стараясь унять сердцебиение, она еще раз наклонилась к изображениям и убедилась, что не ошиблась: многочисленные мужчины и женщины предавались любовной оргии, застыв в самых похотливых и развратных позах.
Испытывая одновременно восхищение и отвращение, Эмма подобрала юбки и устремилась на поиски Кингстона. Неожиданно она очутилась в просторном внутреннем капище, посредине которого возвышалась статуя. Рядом со статуей собралось несколько закутанных в широкую ткань женщин. Спрятавшись за одной из колонн и отдышавшись, Эмма набралась смелости и выглянула, чтобы выяснить, чем заняты женщины. Увиденное заставило ее вскрикнуть; не желая быть обнаруженной, она поспешно прикрыла рот ладонью.
Чадящие лампы и жаровни по обеим сторонам статуи озаряли невероятную сцену. Сама статуя представляла собой не что иное, как вытесанный из камня мужской детородный орган огромных размеров, непристойно торчащий вверх. Под ним располагался бассейн с водой, в котором плавали белые лепестки. Что касается женщин, то они – о развратницы! – поливали статую водой, гладили ее и восторженно возносили к ней молитвы, как ко всесильному божеству.
Эмма словно приросла к месту. Она слышала о странных древних индийских культах, но такого она не могла представить себе! Это выходило за всякие границы приличия. У нее на глазах одна из молящихся, поразив ее до глубины души, стыдливо убрала с лица покрывало, потянулась к гротескной статуе губами и запечатлела на ней поцелуй.
– Ну как, насмотрелись, мисс Уайтфилд?
Эмма напряглась всем телом.
– Вполне, благодарю вас.
Пытаясь изо всех сил сохранить чувство собственного достоинства, она развернулась и прошла мимо Кингстона, направляясь туда, где, по ее предположению, находился выход. Она не ошиблась. Забравшись в повозку, Эмма дождалась, пока рядом усядется Кингстон. Чтобы не было заметно, как у нее дрожат руки, она стиснула их с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Вам следовало меня предупредить. Джентльмен не преминул бы это сделать.
– Но я не джентльмен, мисс Уайтфилд! – Кингстон усмехнулся, поднял поводья и причмокнул, приведя лошадь в движение. – К тому же я не знал, что это храм Шивы, которому здесь поклоняются как Семени жизни. Бог Шива многолик: это и Великий Йога, медитирующий на горе Кайласа, и танцующий бог, созидатель и разрушитель, и…
– Они поклоняются его… его…
– Лингаму? Думаю, лингам – то самое слово, которое вы подыскиваете. Да, они поклоняются его лингаму, который чтут как источник жизни и продолжения рода. Для индийца в акте зачатия новой жизни нет ничего непристойного, мисс Уайтфилд. Это европейцы превратили изначально прекрасное в уродливое, высмеивая плотскую любовь и отрицая тем самым само ее существование. Индийцы относятся к ней прямо противоположным образом: они прославляют ее, радуются ей и считают почтенным занятием для человека в определенный период его жизни.
– Что же это за период? – с негодованием осведомилась Эмма.
– Он называется кама. – Кингстон с любопытством покосился на раскрасневшуюся Эмму. – Вам это действительно интересно, мисс Уайтфилд? Не очень-то подходящая тема для благовоспитанной леди, даже такой, которая осмеливается обсуждать пищу.
Эмма, пытаясь прийти в себя, наблюдала за двумя собаками-париями, устроившими драку из-за отбросов.
– Да, мне хочется это знать, – ответила она наконец. – Объясните подробнее.
Кингстон завернул за угол и направил повозку вдоль облепленных людьми базарных прилавков. Немного погодя город остался позади, потянулись зеленые окрестности с виднеющимися в отдалении рисовыми делянками.
– Заветная цель традиционного индуиста – достигнуть состояния мокши. Это как бы освобождение от цикла земного существования. Не достигнув мокши, человек обречен возрождаться после смерти, и так без конца. Условия его жизни после очередного возрождения определены его кармой, или следствием его деяний в предыдущих жизнях.
– Любопытно… – Эмма не была уверена, правильно ли понимает мысль рассказчика.
– Помимо достижения мокши, достойными считаются три другие цели: кама – получение удовольствий, в том числе плотских; артха – достаток и слава; дхарма – наивысшая из трех второстепенных целей: это правдивость и праведность.
– Как же всего это добиваются?
– Неуклонным стремлением к этим целям на четырех последовательных стадиях жизни: ученичество – когда надо учиться владеть собой и воздерживаться от излишеств; повседневность – когда разрешается желать каму и артху; отрешенность – когда человек отворачивается от мирских забот. И, наконец, отказ – когда начинается чисто духовная жизнь, подготовка к мокше.
– Каким же образом простому индусу удается не сворачивать с такого извилистого пути? – Эмме становилось все интереснее, хотя было трудно понять, какое отношение все это имеет к поклонению лингаму.
– Благодаря кастовой системе. – Кингстон подхлестнул лошадь. Животное послушно перешло на рысь, и город с его живыми сценками и запахами окончательно остался позади. Теперь вокруг простиралась бескрайняя зелень. – То, кем человек рождается – брамином, членом высшей касты священнослужителей и учителей, или шудрой, самым низшим среди батраков, – отчасти зависит от его кармы. Если у него был хороший гуру, а сам он усердно занимался йогой, то, получив власть над своим телом, он может надеяться и на получение власти над своей душой, то есть на превращение в чистый дух. Это состояние буддисты именуют нирваной.
– Как все это сложно! – пробормотала Эмма, мало что поняв из слов Алекса.
– Для постороннего человека – да. Он редко делает над собой усилие, чтобы все это понять. Проще отвергнуть эту систему верований, хотя она гораздо древнее европейской религии. «Примитивно! – морщатся те же англичане. – Гадость и непристойность!»
– Поклоняться лингаму, пусть даже божественному, действительно примитивно и непристойно.
– Почему? – Синие глаза Кингстона вызывали у Эммы трепет. – То, что мы увидели, кажется мне совершенно невинным занятием, детской забавой.
– Хороша невинность, хорошо детство! Одна из женщин даже поцеловала… это! – возмущенно воскликнула Эмма.
– Не торопитесь осуждать то, чего сами не пробовали, мисс Уайтфилд. В некоторых ситуациях такое поведение может быть исполнено почтения и истинной красоты. Оно выражает любовь, уважение, даже взлелеянность.
– «Взлелеянность»? Такого слова не существует в природе. – Эмма была возмущена до глубины души.
– Не существует, но должно бы существовать. То же самое можно сказать, когда мужчина целует женщине ее йони. Между прочим, я слышал о сектах, боготворящих в качестве лона жизни именно йони, а не лингам.
– Если йони означает то, что я думаю, то это гораздо менее удивительно. Но вообще-то весь этот разговор кажется мне совершенно невероятным.
– Предпочитаете его прервать? Находите его слишком рискованным для себя? А ведь мы беседуем о религии и некоторых проявлениях любви и привязанности. Что вы находите в этом предосудительного?
– О, вы несносны! Со всех точек зрения этот разговор настолько неприличен, что мне даже не верится, что я его веду.
– Вы, конечно же, имеете в виду британские точки зрения.
– Конечно! Какими еще я могу руководствоваться, будучи британкой? Тут уж ничего не поделаешь, мистер Кингстон. Вы слишком далеко зашли.
– Это потому, что вы намекнули, что не во всем похожи на других англичанок. У меня и в мыслях не было показывать вам то, что вы сегодня увидели. Это произошло случайно. И в таких случайностях есть свое очарование. Здесь, в Центральной Индии, вас всегда и всюду подстерегает неожиданное, загадочное, чему не всегда можно найти объяснение. Если вы к этому не готовы, то лучше вам сесть на первый же поезд, идущий в противоположном направлении, и вернуться в Калькутту. И уж больше не покидать своей территории, пытаясь, на ней воссоздать кусочек родной Англии.
Это настолько совпадало с мыслями самой Эммы о том, чем занимаются Рози и ей подобные, что у нее не хватило сил продолжить спор. Он прав: если она стремится узнать и понять эту бескрайнюю страну, то надо быть готовой к потрясениям, ставившим под сомнение все до одного постулаты морали, составляющие ее убеждения. Если она чего-то не понимает или впервые сталкивается с чем-то, то это еще не повод для сурового приговора.
– Куда мы направляемся теперь? – спросила Эмма.
С ближней ветки, расправив крылья, вспорхнула чудесная птица, напугав лошадь.
– Давайте прокатимся. От свежего воздуха у вас прояснится в голове.
Она хотела возразить, что в ее голове и без того царит ясность, но поняла, что он прав и на этот раз. Никогда еще Эмма не испытывала такой растерянности; его присутствие не помогало ей разобраться в окружающем мире, а, наоборот, смущало еще больше. Александр Кингстон вызывал у нее такое же недоумение, как и вся эта невероятная страна. Кто он – дьявол, как все твердят, или маскирующийся ангел? Его обращение с нищими привело ее в замешательство, а защита всего индийского показалась достойной похвалы, а вовсе не презрения.
Усевшись поудобнее, она постаралась сосредоточиться на красотах пейзажа, залитого солнечным светом, однако в голове было слишком тесно от вопросов, ответы на которые могло дать только время. Да и сумеет ли она воспользоваться этими ответами, когда получит их?
