Текст книги "В поисках любви"
Автор книги: Кэтрин Кинкэйд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Откуда вам было знать? Почему он так поступил?
– Прежде чем стать моим слугой, он прислуживал Лахри. Он появился у меня одновременно с ней – это был дар набобзады Бхопала. Он состоял в свите ее слуг. Я мог бы отправить его валить лес или работать на рисовой плантации, но я этого не сделал. Я оставил его при себе, проникшись к нему доверием…
Внезапно толпа индусов дружно ахнула. Сикандер и Эмма обернулись. Над коленопреклоненным изменником стоял Сакарам. В руках у него было оружие – но не бич, которого требовал его господин, а длинное тонкое копье, каким в Индии закалывают свиней. Замерев от ужаса, Эмма увидела, как Сакарам проткнул беспомощного слугу насквозь.
Глава 21
Еще никогда в жизни Эмма не падала в обморок, но сейчас она была близка к этому. У нее зашумело в ушах, перед глазами завертелись круги, ноги мигом ослабли и подкосились. Она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы ухватиться за что-то, но опоры рядом не оказалось. В последнее мгновение ее подхватил Сикандер, не дав упасть. Она прильнула к нему, изо всех сил стараясь не лишиться чувств.
– Дыши глубже, – лаконично посоветовал он. – Сейчас тебе станет легче.
Но Эмма не могла прийти в себя. Перед ее мысленным взором снова и снова возникало ужасное зрелище: копье, вонзенное между лопатками несчастного, кровь, хлынувшая из ужасной раны…
Постепенно дыхание ее восстановилось, она смогла оглядеться вокруг. Сакарам поднялся по ступенькам и встал рядом с Сикандером. Он был, как всегда, спокоен, лицо ничего не выражало.
– Убийца! – Эмма вырвалась из рук Сикандера. – Ты убил человека с такой легкостью, словно это муха!
Невозмутимый Сакарам перевел взгляд на нее:
– Покарать его – мой долг, мэм-саиб.
– Ты отнял у него жизнь. За что? За правду?
– Он предал свою «соль», мэм-саиб, и получил по заслугам.
– О чем ты говоришь?
– Он забыл о преданности и чести, и я покарал его за это. Разве кто-нибудь еще протестует? Никто! Все знают, что он заслужил смерть.
Эмма оглядела толпу индусов. Действительно, никто не возмущался, не плакал, даже не смотрел на убитого. Толпа медленно рассеивалась, словно ничего не произошло, и люди спокойно возвращались к работе.
– Что с ними? – крикнула Эмма, все еще не оправившаяся от шока. – При них совершено убийство – и они преспокойно расходятся?
– Успокойся, Эмма. – Сикандер взял ее за руку. – Пойдем в дом. Не выставляй себя на посмешище.
– Если мэм-саиб желает чаю, я распоряжусь, чтобы его немедленно принесли, – сказал Сакарам. – Не беспокойтесь, здесь сейчас же приберут.
– Убери руки! – крикнула Эмма, вырываясь. Сикандер, казалось, не услышал ее крика.
– Пойдем, Эмма. Ты скоро придешь в себя. Здесь тебе все равно делать нечего. Сакарам сам обо всем позаботится.
– Я никуда не пойду. Я уезжаю в Калькутту, а оттуда при первой же возможности – обратно в Англию. Вы оба – чудовища, ваша страна чудовищна. Я хочу уехать, вернуться в цивилизованный мир. Если ты мне не поможешь, я сама уйду отсюда завтра же утром.
Сикандер тяжело вздохнул:
– Это нервы, Эмма. Ты сама не отдаешь себе, отчета, что говоришь.
– Неправда! Я готова отвечать за каждое свое слово. Я уеду завтра утром. Ты меня не остановишь, Си… Вам меня не удержать, мистер Кингстон. Советую примириться с неизбежностью.
– Эмма… – начал было он, но она отказывалась слушать. Довольно! Чаша ее терпения переполнилась. Индия и впрямь чудовищная страна. Не надо было сюда приезжать! Она не могла привыкнуть к этой дикости, распущенности, вспышкам насилия, аморальным общественным установкам, жестокости, нищете, необъяснимому поведению окружающих… Этот день навсегда останется в ее памяти. Что бы кто ни говорил, часть вины за происшедшее лежала на ней самой и Сикандере. Сакарама еще можно было простить: у него искаженное представление о справедливости. Но простить Сикандера? Как можно после всего этого оставаться здесь и делать вид, будто ничего не случилось?
– Послушай, Эмма! Когда ты обо всем поразмыслишь, когда ты…
Хватит! Она подобрала юбки и бросилась туда, где было ее единственное убежище, – в свои покои на втором этаже.
Только поздно вечером Алекс набрался храбрости, чтобы заглянуть к Эмме. К этому времени Сакарам позаботился об обоих трупах: их положили в простые дощатые гробы и сожгли на одном погребальном костре в глубине джунглей. Однако у самого Алекса еще оставались дела: он провел некоторое время в зенане, утешая ее обитательниц и убеждая их, что он скорбит о смерти Лахри и собирался поступить с ней по справедливости, хотя его привязанность отдана теперь мэм-саиб.
Безутешнее остальных была Гайятри. Алекс не знал, понимает ли она, что произошло и почему, но видел, что, найдя умирающую Лахри, прижимающую к себе ядовитую змею, глухая женщина испытала сильнейшее потрясение. На протяжении нескольких часов после этого она издавала звуки, выражавшие ужас и горе. С другой стороны, Лахри заменила в постели господина ее собственную сестру, поэтому ее горе казалось Алексу чрезмерным. Он не помнил, чтобы она так же безутешно оплакивала его жену; видимо, ее больше всего потрясло то обстоятельство, что Лахри намеренно рассталась с жизнью.
Оставалось позаботиться еще об одном: запретить держать в корзинах опасных змей в роли домашних любимиц. В зенане давно держали кобр и гадкж-крейтов, но раньше Алекс не думал о том, как это опасно. Борясь со скукой, особенно во время его длительных отлучек, Лахри завела себе целый зверинец, в том числе кобру, заползшую в дом через сток в купальне, и нескольких крейтов, тоже случайно попавших сюда в разное время. Спасая змей от смерти, она поместила их в корзины с крышками и кормила грызунами, за которых расплачивалась с деревенскими ребятишками сладостями. Удивительно, что змеи не отплатили ей за добро укусом еще раньше; видимо, здесь сыграла роль ее осторожность, из-за которой Алекс и закрывал глаза на столь опасное увлечение.
После смерти Лахри он распорядился, чтобы всех имеющихся в доме зверьков и рептилий выпустили на свободу в джунгли. Он лично подарил свободу ручной белочке Лахри, удивительному созданию с огромными золотистыми глазами и шелковой кисточкой на хвосте, чем порадовал женщин зенаны, так как белка имела привычку кидаться на сари и драть ткань когтями.
Алекс провел в заботах весь вечер, но Эмма не выходила у него из головы. Он не мог отпустить ее, тем более теперь, когда понял, как она ему дорога и как он будет по ней тосковать, если ее лишится. До ее появления он кое-как мирился с одинокой жизнью, теперь же она казалась ему пустой и бессмысленной. Да, он любил детей, но на расстоянии, не видя их по многу месяцев. Даже живя дома, он перекладывал обязанности по их воспитанию на слуг.
Заменить ему Эмму не сумел бы никто: она бросала ему вызов и испытывала его терпение, но одновременно очаровывала и заставляла на многое взглянуть по-новому. Она смотрела на него трезвым взглядом, видела все противоречия его натуры и все же не отвергала. Она заполняла пустоту, которой он прежде не чувствовал, а теперь боялся. Если она уйдет, он останется одинок, по-настоящему одинок. Он не должен ее отпускать!
Стоя в темноте за ее дверью, он обдумывал, что скажет, какие доводы будет приводить в свою пользу. Как сделать, чтобы она поняла его? Разве мыслимо просить прощения за свою индийскую сущность, будучи одновременно британцем, раскаиваться в поведении, которому он был обучен с детства? Их разделяет культурная пропасть, у них разные ценности, разные взгляды. Ради нее он был готов измениться, найти то общее, что могло бы их связать. Эмма была лучом солнечного света, заглянувшим в темную пещеру его души.
Ее необходимо задержать! Внезапно его осенило. Он понял, как победить ее временное отвращение к нему и ко всему индийскому. Приняв решение, он распахнул дверь и вошел. Эмма лежала на кровати, залитая лунным светом, серебрившим противомоскитную сетку, по недосмотру оставленную ненатянутой. Ее глаза были закрыты, лоб прорезала морщина. Даже во сне она продолжала негодовать. Ее чудесные волосы рассыпались по подушке, и одного этого зрелища Алексу хватило, чтобы возжелать ее. Он снова хотел владеть этой упрямой, невыносимой, восхитительной женщиной.
Подойдя к ней, он одним движением сбросил одежду и, нагой, лег с ней рядом. Она не пошевелилась, и он устроился поудобнее, чтобы целовать, ласкать, любить ее. То был единственный способ доказать Эмме, насколько она в нем нуждается. Пусть она отказывается это признавать, но не ему ли лучше знать? Эмма нуждалась в нем ничуть не меньше, чем он сам в ней.
Измученная страхами, Эмма наконец уснула. Впрочем, она то и дело просыпалась – отвратительные видения преследовали ее даже во сне. То она видела Лахри, прижимающую к груди гадюку и корчащуюся на камнях, то Сакарама, вонзающего копье в спину беззащитного человека, предавшего свою «соль».
Эти слова отдавались в ее подсознании громовым эхом. «Он предал свою "соль"!» Как это по-индийски! И до чего же ей хотелось избавиться от смятения, в которое ее ежечасно повергала эта страна! Она, как никогда, нуждалась в утешении…
Сон внезапно сменился: она уже находилась в объятиях Сикандера. Нет! Она больше не позволит ему прикасаться к ней, пьянить ее своей любовью! Но предательское тело отказывалось подчиняться гласу рассудка. Как хорошо, когда тебя целуют, обнимают, ласкают – особенно во сне, когда ты за себя не отвечаешь… Сейчас она могла позволить себе слабость.
Сикандер осыпал поцелуями ее лицо, волосы. Его рука играла с ее грудью до тех пор, пока ее вожделение не стало нестерпимым. Тогда он поднял ее рубашку и стал гладить ее бедра через фланелевые панталоны. Потом, мягко, но настойчиво разведя ей ноги, чтобы добраться до ее сокровенного места, он принялся за тот маленький бугорок, который, как она успела узнать благодаря ему, представлял собой средоточие сладострастия.
Она, сладко стеная, приготовилась отдаться. Его пальцы оказались у нее внутри, готовя путь для проникновения… Вдруг она очнулась и обнаружила, что все происходит на яву. Сикандер действительно лежал на ней, его рука находилась у нее между ног, губы были прижаты к ее губам. Она уже истекала влагой, тело сотрясали первые судороги наслаждения, однако она заставила себя сделать вид, будто ничего не происходит.
– Зачем ты пришел? Я больше не хочу тебя! Между нами все кончено!
– Хочешь, Эмма. Я чувствую твое желание. – Его пальцы продолжали двигаться взад-вперед, терзая ее трепетную плоть; когда он сплел их, заполнив ее до отказа, она чуть не вскрикнула от восторга и нетерпения.
В следующий момент она едва не разрыдалась, негодуя на собственную слабость и бесстыдство. Ей захотелось вытолкнуть его руку, лишив себя взрыва чувств, к которому все шло, но было уже поздно. Сикандер сознательно довел ее до состояния, когда сопротивляться стало невозможно. Она слишком желала его, чтобы отвергнуть…
– Эмма, Эмма… – бормотал он, продолжая движения рукой, проникая все глубже. – Я хочу тебя! Ты мне нужна. То, что мы чувствуем друг к другу, неоспоримо. Мы принадлежим друг другу вопреки всему. Отдайся мне, Эмма! Черт, да не притворяйся ты!
Эмма стискивала зубы, пытаясь запретить телу повиноваться низменному инстинкту, руке – тянуться к его лингаму, губам – искать его губы. Она отчаянно боролась и… потерпела поражение.
С обреченным возгласом она уступила его настойчивости. На этот раз он овладел ею грубо, почти злорадно, и устроил безумную скачку, как дикий зверь, ополоумевший от похоти. Помимо собственной воли она торжествовала: ее ногти впивались ему в спину, зубы кусали его за плечи. Сначала вскрикивая, потом перейдя на хрип, она билась под ним, плотно обхватив ногами его поясницу, словно силясь вобрать в себя без остатка. Они вместе достигли оргазма – взрыва чувств, больше похожего на катастрофу, чем на радость. Эмма перестала себя ощущать отдельно от Сикандера – они превратились в одно целое. Их тела переплелись, дыхания смешались. Не отдавая себе отчета в происходящем, Эмма разрыдалась. Теперь ее сотрясали с головы до ног судороги плача. Сикандер приподнялся на локтях и уставился на нее. Какое-то время он молча наблюдал за ней. Потом, когда рыдания стали стихать, он начал ее целовать. Злясь на него и на себя и сгорая от стыда, она уворачивалась от поцелуев.
– Не надо, Эмма. Не отворачивайся. Умоляю, прости меня за то, что я не рассказал тебе о Лахри. Кто мог предвидеть подобную развязку? Я виню себя самого, а не тебя, не Сакарама, не того человека, который рассказал Лахри про нас с тобой. Случившееся – целиком на моей совести. Но то, что есть у нас, что нас связывает, – это такая мощь, такой магнит…
– Имя ему вожделение. Вожделение – не меньше, но и не больше. Не надо воображать того, чего нет.
– Ошибаешься, Эмма. Это нечто неизмеримо большее. Ты знаешь это и без меня!
Да, она это знала, но готова была умереть, только не признавать очевидное. Она отказывалась называть это любовью; это больше походило на одержимость. Она находилась во власти сильнейшего, испепеляющего желания, которому не могла воспротивиться. Лежа вот так в его объятиях, соприкасаясь с ним всем телом, она лишалась способности мыслить, а могла только чувствовать. Ее чувства были как накинутая на нее душная сеть, лишавшая свободы. Она могла бы покинуть Парадайз-Вью, но как освободиться от Сикандера? Он последует за ней, и где бы она ни находилась, найдет ее и будет обладать ею. Она принадлежала ему телом и душой.
– Останься со мной, Эмма. Дай мне еще один шанс. Дай шанс Индии! Отбрось память о неприятном, отбрось свою печаль. Оставь все это позади нас. Останься, Эмма, учи моих детей, учи меня. Позволь мне понять, как правильно тебя любить. Обещай, что останешься!
Ей почему-то было легче оттого, что сам он не дает ей обещаний. Она бы все равно им не поверила. Будущее не сулило никакой надежды, но, будь даже наоборот, ей не хватило бы отваги, чтобы строить планы и брать на себя обязательства… Однако для того чтобы его покинуть, тоже требовались отвага и сила, которых у нее не было. Уйдя от него, она стала бы в тысячу раз несчастнее.
– Хорошо, – прошептала она, признавая поражение. – Я останусь. Но только на время. Посмотрим, сможем ли мы быть вместе. Но ты взамен должен помочь мне найти Уайлдвуд! Я ведь за этим и приехала. Больше всего на свете мне хочется иметь собственный дом, землю, хочется независимости. Такова цена, которую я прошу за свое согласие остаться. Если у нас ничего не получится, у меня должен хотя бы появиться собственный угол.
– Ты же понимаешь, Эмма, что не сможешь жить одна в джунглях! К тому же Уайлдвуд тебе ни за что не найти. Цепляться за эти надежды – чистое безумие…
– И все же я попытаюсь. Дай слово, что ты мне поможешь. В противном случае я уезжаю. Слышишь, Сикандер? Я не останусь!
После длительного молчания он вздохнул и сказал:
– Хорошо. При первой же возможности мы отправимся на поиски. Надеюсь, ты не возненавидишь меня и не станешь осуждать, если мы ничего не найдем. Я заранее уверен, что так и будет.
– Я прошу твоей помощи, и только.
– Ты ее получишь. – Он медленно вышел из нее, растянулся рядом и по-хозяйски закинул на нее руку и ногу.
– А теперь спи, Эмма. Спи!
Эмма в изнеможении закрыла глаза и сразу уснула.
Утром ее разбудило хихиканье. Она испуганно открыла глаза и ощупала одной рукой кровать. Рядом никого не оказалось. Смех возобновился – совсем детский, озорной и ликующий. Натянув на грудь простыню, Эмма села и облегченно перевела дух: на ней была ночная сорочка. Ночью она ее так и не сняла, что было кстати: к ней пожаловали сразу двое гостей, прятавшихся в данный момент за красочной ширмой в углу.
За дверью раздался женский голос. Айя приоткрыла дверь и заглянула в комнату, после чего, кланяясь и бормоча извинения, вошла и огляделась. Эмма приложила палец к губам и указала кивком головы на ширму. Айя шагнула было туда, но Эмма покачала головой и жестом предложила ей выйти.
Айя повиновалась, пожимая плечами. Эмма спустила ноги с кровати, встала и на цыпочках двинулась к ширме. Дети выглянули из-за ширмы как раз в тот момент, когда она заглянула за нее с другой стороны. Виктория восторженно взвизгнула, выскочила из-за ширмы, подбежала к кровати и запрыгнула на нее.
Братишка последовал за ней. Они барахтались в постели, как игривые щенята, пока Виктория не шлепнулась на пол. Она скривила губы, готовая разреветься, но Эмма закрыла ей рот ладонью.
– Вставай, Виктория. И не плачь, ты сама виновата в этом. Девочка широко раскрыла глаза и встала. Эмма села на кровать рядом с Майклом и привлекла к себе Викторию.
– Очень рада, что меня навестили с утра такие милые зверюшки. Я все думала: когда вы пожалуете в гости? Сегодня – в самый раз.
Майкл наклонил голову набок, не сводя с нее глаз.
– Вы не уедете? – Его английский оказался вполне понятным. Эмма уже знала, что он может хорошо изъясняться на этом языке, тогда как его сестра не утруждала себя лишними усилиями. Судя по всему, она все понимала, но не желала говорить. Услышав накануне от Эммы, что с касторкой покончено, она даже не удосужилась ее поблагодарить.
– С чего ты взял, что я уеду? – Неужели дети были свидетелями вчерашней кошмарной сцены? Эмма не видела на ступеньках перед домом ни их, ни айи и полагала, что они были избавлены от этого зрелища.
– Вы сказали папе, что возвращаетесь в Калькутту, – Если судить по речи, то Майклу можно было дать больше его пяти лет. Оба ребенка превосходили своих сверстников умом, восприимчивостью и самообладанием. Эмма не удивлялась этому: на них не могла не влиять личность отца.
– Вы слышали, как я это говорила?
– Мы оба это слышали, правда, Виктория?
Девочка медленно и серьезно кивнула, подтвердив подозрение Эммы, что она все понимает, на каком бы языке при ней ни говорили.
– Я вас не видела. Где вы стояли?
– На своем балконе, прямо у вас над головой. Мы видели, как папа положил Лахри на скамью; потом сбежались слуги, и Сакарам проткнул насквозь дурного человека, предавшего свою «соль».
Эмма закрыла глаза и глубоко вздохнула. Разве можно допустить, чтобы эти дети и дальше росли в таком жестоком, варварском мире? Кто объяснит им вчерашние события, кто подскажет, что трудности можно устранять не только таким методом, как тот, который они наблюдали, стоя на балконе? Отец? Вряд ли.
Эмма вдруг поняла, насколько она необходима здесь, что не только один Сикандер нуждается в ней. Посадив Викторию себе на колени, она сказала:
– Я никуда от вас не уеду! Я решила остаться.
– Здорово! – Майкл просиял. – Если бы вы уехали, папа и айя настояли бы, чтобы мы опять глотали касторку. Как мы ее ненавидим! Правда, Виктория?
– Да! – Девочка тряхнула длинными шелковистыми волосами. – Терпеть не можем!
– Раз я остаюсь, вам больше не придется ее принимать. А теперь поговорим лучше о вчерашнем. Если у вас есть вопросы, я попытаюсь на них ответить.
– Почему Лахри позволила гадюке ее покусать? – выпалил Майкл. – Все знают, какие эти крейты ядовитые. Один укус – и смерть.
– Крейты очень злые, – подтвердила Виктория.
– Лахри сделала это от горя и от ревности. – Эмма решила не скрывать от разумных детишек правду. Они все равно могли узнать ее от слуг, даже от своей айи. Лучше, если первой станет она. – Слуга, которого убил Сакарам, рассказал ей обо мне: что я приехала к вам в дом вместе с вашим отцом и собираюсь остаться здесь, с ним, и быть вашей няней. Это вызвало у нее ревность и страшное уныние. Она решила, что ваш отец больше ее не любит. Поэтому она и сделала так, что гадюка ее ужалила.
Дети молча смотрели на Эмму. Их лица были серьезны. Потом Майкл заявил:
– Лахри сделала глупость! У нее все перепуталось в голове.
Заключение было таким проницательным, что Эмма ничего не смогла добавить и только кивнула.
– Папа может взять столько женщин, сколько захочет, – продолжал мальчик. – Вон сколько у нас места! Принести в зенану побольше скамеечек и кроватей – и дело с концом.
Эмма вздохнула. Она не видела причин, почему бы не показать ему прямо сейчас степень его заблуждения.
– Так принято в Индии, Майкл, но не во всех остальных странах. В Англии, откуда я приехала…
И Эмма углубилась в объяснения. Заметив, что дети устали слушать, она прервала свой рассказ и снова спросила:
– У вас есть еще вопросы о вчерашних событиях?
– Нет, – заверил ее Майкл. – Но я рад, что Сакарам убил дурного человека, огорчившего бедную Лахри.
Эмма задумалась. Чтобы объяснить детям британскую систему определения вины и невиновности и последующего наказания людей, уличенных в нарушении закона, потребуется немало времени.
– Ступайте к своей айе, – утомленно сказала она. – Мне надо умываться и одеваться, а вам… делать то, что вы обычно делаете в этот час. Потом мы проведем урок английской грамматики.
– Что такое грамматика? – хмуро осведомился Майкл.
– Грамматика, грамматика! – захлопала в ладоши Виктория. – Хочу прямо сейчас учить грамматику!
– Скоро узнаете, что это такое, – пообещала Эмма. – А пока ступайте, не то айя рассердится.
Спустя неделю Эмма заявила Сикандеру, что настало время начать поиски Уайлдвуда, иначе она больше не пустит его к себе. Она сказала это как бы в шутку, но так, чтобы он уловил в ее словах серьезное предостережение. На протяжении всей недели он приходил к ней в темноте, и они, не ведая стыда, набрасывались друг на друга, стремясь утолить телесный голод. Сколько бы раз ни соединялись их тела, они не могли насытиться друг другом. Страсть, с которой они отдавались своей любви, была все та же, что и в их в первую ночь в Парадайз-Вью.
Днем все обстояло по-другому: при свете дня Эмма почти не видела Сикандера. Она проводила с детьми долгие жаркие часы, все больше к ним привязываясь. Наступила такая жара, что Эмма ложилась спать обнаженной, тем более что при появлении Сикандера ей все равно приходилось раздеваться.
Истекла еще одна знойная неделя, а речь о поиске Уайлдвуда так и не заходила. Эмма испытывала все большее нетерпение и недовольство. Впрочем, ее чувства были не совсем справедливы: Сикандер с головой ушел в подготовку к приезду гостей. Он почти не говорил с ней об этом, однако она знала, что ожидается визит важных персон: недаром он с таким рвением готовил к этому событию дом, обставляя его на британский манер. Привезенный в имение дурзи трудился день и ночь, восстанавливая утерянный гардероб Эммы и готовя британскую одежду детям.
Но несмотря на все уважительные причины, Эмма не собиралась мириться с тем, что ее желания игнорируются. Так они никогда не выкроят время для поисков ее Уайлдвуда! Она набралась смелости и топнула ногой. Это помогло: Сикандер скрепя сердце согласился.
Они выехали следующим утром на рассвете. Путь их лежал по джунглям, вдоль границ имения по реке Нармаде. Но даже далеко за пределами Парадайз-Вью они не нашли ничего похожего на старую заброшенную плантацию.
Эмма испытала сильное разочарование. Она не сомневалась, что они найдут хотя бы косвенное свидетельство того существования земель, завещанных ей матерью. Эта уверенность ничем не подкреплялась, кроме детского оптимизма: Эмма воображала, что дух матери по волшебству укажет ей заветное место.
– Мне очень жаль, Эмма, – сказал Сикандер, когда они, проездив весь день, повернули назад в Парадайз-Вью. – Я и не думал, что нас ждет удача, и не удивлен, что мы возвращаемся с пустыми руками, но мне больно видеть твое разочарование.
– Может, попробовать завтра утром? Я-то думала, что мы за один день сможем объехать окрестности Парадайз-Вью. Теперь я вижу, что пройдут недели, прежде чем мы будем вознаграждены за настойчивость.
– В эти дни я больше не смогу уделить тебе время, Эмма. Я должен готовиться к приему гостей, а также поторопиться с вывозом леса, прежде чем начнутся муссоны. Поиски того, чего нет в природе, – роскошь, которую я не могу себе позволить. Эмме хотелось крикнуть в ответ: «Уайлдвуд существует!» Однако она не могла объяснить свою уверенность в этом ни ему, ни даже самой себе.
– Я буду бесконечно признательна тебе, если ты все-таки пожертвуешь для меня несколькими днями, – не унималась она.
– Эмма… – Он наклонился и поймал Моргану под уздцы, заставив остановиться. – О каких жертвах ты говоришь! Для тебя у меня всегда найдется время. Разве ты можешь упрекнуть меня в безразличии к тебе? Разве ты не счастлива со мной?
Эмма покачала головой. Последние две недели были счастливейшими в ее жизни. Занятия с детьми давали замечательные результаты и наполняли ее гордостью. Даже айя расположилась к ней. То, что происходило по ночам, превосходило самые смелые ее ожидания и грезы. О большем не приходилось и мечтать, разве что настоять, чтобы Сикандер перестал скрывать их связь и превратил ее из возлюбленной в законную жену. Но она не требовала невозможного. Она даже не напоминала ему о трагедии с Лахри и жестоком убийстве слуги.
– Очень счастлива, – созналась она. – Но меня не оставляет желание найти Уайлдвуд. Я знаю, что он где-то здесь, ждет не дождется меня. Знаю, и все!
– Увы, Эмма, ты заблуждаешься. Придется тебе довольствоваться Парадайз-Вью. Ты же знаешь, я считаю его не только своим, но и твоим домом.
Ей не хотелось его обижать, поэтому она лишь про себя усмехнулась с горечью: в отличие от нее он владеет Парадайз-Вью. Она полностью зависит от его милости. Если он вдруг решит заменить ее другой женщиной, она станет жертвой его произвола. Ей меньше всего хотелось оказаться в роли жертвы, даже его. Довольно ей того, что она всю жизнь зависела от милости отчима и брата! Она не желала повторения печального опыта. Сикандер дал ей несравненно больше любого мужчины, но это не могло продолжаться бесконечно. Необходимо было подготовиться к будущему, пусть даже безрадостному.
– Я благодарна тебе за твою доброту, Сикандер. Поверь, я ценю твои заверения, что твой дом всегда будет моим домом, но… Надеюсь, ты разрешишь мне самостоятельные поиски?
– Черт возьми, Эмма, тебе лучше не соваться в джунгли без меня! Это чистейшее безумие! Разве ты еще не успела в этом убедиться?
– Разумеется. Я собираюсь брать с собой конюха, даже двоих. Если это тебя не устраивает, найди время, чтобы сопровождать меня. Разве это не логично?
– Постараюсь… – недовольно процедил он. – Одно мне непонятно: почему ты так упорствуешь с продолжением поисков. Ведь я обещаю о тебе заботиться. При всех моих недостатках я не лишен представления о чести. Я никогда тебя не брошу. Доверься мне хотя бы в этом, Эмма. Заслуживаю я этого или нет, но умоляю: доверься!
Довериться? Возможно ли это, учитывая все случившееся? А ведь она уже на него положилась. У Сикандера были собственные представления о чести, которым он был свято привержен. В этом-то и состояла вся проблема: его представления не совпадали с ее.
– Давай не будем ссориться, Сикандер, иначе погубим то, что есть, из-за того, чего еще нет.
Он выпрямился в седле и застыл, пристально глядя на нее. Постепенно его взгляд смягчился, он позволил себе улыбку.
– Хорошо. Подари мне поцелуй, чтобы я продержался до вечера. Тогда я покажу тебе, что ты для меня значишь, и заставлю смеяться над твоими сомнениями.
Она тоже не удержалась от улыбки.
– Нет, обойдешься без поцелуя. Я предпочитаю, чтобы ты ворвался ко мне, как жеребец, истомившийся в стойле от зрелища гуляющего по лугу стада кобылиц.
Развернув Моргану, Эмма пустила ее галопом, смеясь про себя.
– Эмма! – раздалось ей вдогонку, и он помчался за ней следом.
Они возвратились в Парадайз-Вью в сумерках, окрасивших джунгли в пурпур. Не обращая внимания на конюхов, сбежавшихся расседлывать лошадей, Сикандер, спрыгнув с Капитана Джека, подбежал к ней и снял с седла. Заключив ее в объятия, он принялся ее целовать, никого не стесняясь. Эмма была на седьмом небе. Она отвечала на его поцелуи, не скрывая любви и вожделения, грозивших взрывом, если ей и впредь будет отказано в праве заявлять о своем чувстве при свете дня.
– Не могу тобой насытиться! – простонал он. – Увидимся, когда взойдет луна.
Эмма утвердительно кивнула. Он разжал объятия и зашагал прочь.
