Текст книги "Дочь Дома"

Автор книги: Кэтрин Гаскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Мы говорим не о вас.

– О, да, конечно. Мы говорим о всех влюбленных. Не исключайте меня за то, что я не такой золотой мальчик, как Джонни. И не исключайте того парня, Тома, от которого вы только что сбежали.

– Что вы знаете о Томе?

– Успокойтесь, Мора. Неужели вы думаете, что Джонни не рассказал мне все, что касается вас? Этот парень так жаждал говорить о вас, что я узнал и о Томе, и о вашем брате, и о вашем отце. Боже всемогущий, я же получил полный отчет обо всем!

– Вы, должно быть, устали слышать мое имя.

– Смешно сказать, но нет. Мне нравится ваше имя.

– А как насчет меня самой?

– Мое мнение о вас может подождать.

– До каких пор?

– До... Ну, скажем, еще немного.

– Послушайте, – проговорила она, – Джонни не будет против, если я вам не нравлюсь. Я не всем нравлюсь.

– Кто сказал, что вы мне не нравитесь? Кроме того, я сделал бы для Джонни все, что могу, когда у него неприятности.

– У него неприятности?

Он погасил сигарету:

– Разве вы назовете смерть Ирэн иначе, чем неприятность? А то, что у Джонни умирает отец? Ешьте, Мора. И дайте мне съесть мой обед. Я чертовски голоден.

Они почти не разговаривали, пока им не подали кофе. Марк дал ей сигарету. Она затянулась, наблюдая, как он зажег свою.

– Джонни рассказал мне о вас вскоре после того, как мы с ним познакомились, – сказала она. – Мы сидели однажды днем на холме, и он говорил о вас... Я думаю, что даже слегка приревновала его.

Он погасил зажигалку и положил ее на стол:

– Вы что, из тех женщин, которые разрушают дружбу?

– Марк, я серьезно.

– Ага, конечно. Я тоже.

– Когда он вернулся в Лондон, он рассказал мне, что снова видел вас в Венеции. Вы путешествовали и закончили новый роман. Джонни завидовал вам тогда... Вы так сильно взволновали его. Ваша жизнь принадлежит только вам.

– Вы собираетесь упрекать меня за то, что моя жизнь что-то значит для Джонни?

– Нет... Я не могу винить вас. Но в то время, я думаю, мне не хотелось, чтобы Джонни встречался с вами. Вы мне не очень-то нравились. Тогда я пошла и достала один из ваших романов. Все время надеялась, что он не так хорош, как о нем отзывался Джонни. Но он оказался хорошим.

– Если бы только женщины почаще говорили мне, что я пишу хорошо, может быть, однажды я поверил бы в это. Но продолжайте... Что еще он рассказал вам?

– Он рассказал мне, что впервые познакомился с вами в университете... Но не в том, где он учился. Они приезжали к вам ни диспут.

– Да... Джонни учился в Принстоне.

– А потом он встретился с вами снова в амии. Он говорил мне о ваших наградах.

– Я получил свою долю, потому что другие парни были убиты. Но по службе я не очень далеко продвинулся. Я не подходил для продвижения.

Она отвела от него взгляд, потянувшись за зажигалкой, лежавшей между ними. Зажигая сигарету, она смотрела на огонек:

– Марк, почему вы ничего не делаете для себя?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду ваше писательство. Вы не уделяете достаточно времени этой работе.

– Послушайте, затрата времени на юридические книги сделала из вас адвоката. Затрата времени на сидение за столом, как известно, еще не повод для появления хорошего писателя.

– Но это помогает. Вы смогли бы справиться с этим. Вы, может быть, даже смогли бы жениться.

– О, да. Приобрести милое уютное маленькое предприятие на Лонг-Айленде и купить по дешевке маленькую английскую машину. Или, может быть, я смог бы ездить ежедневно из Коннектикута по сезонному билету. Это было бы прекрасно, не правда ли? Послушайте, Мора, может, это для вас ничего не значит, но я родился в нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка. Мой старик отец был чехом, сменившим имя, потому что его никто не мог выговорить. Великим горем для старика была моя мать... Она пила. Она была счастлива, только когда напивалась. Она была полна блаженства. Моему отцу не хотелось делать ее несчастной, отнимая выпивку, поэтому он привык сидеть, проливая слезы, глядя, как она наливается счастьем. Он привык ходить в церковь и молиться за нее. Он молился чертовски рьяно, мой старик... А когда я впервые начал осознавать, что все его молитвы не приносили ей никакого добра, начал думать, что католическая религия – фактически всякая религия – это обман. Я все еще так думаю, только имею для этого дополнительные причины. Я никогда еще не встречал женщины, которая могла бы жить счастливо на гроши, поэтому я лучше побуду холостяком.

Он встал:

– Если вы закончили, то пойдем. В «Метрополитене»[5] есть картина, которую мне хочется посмотреть. Я не видел ее более двух лет. Не хотите взглянуть на нее?

Когда они ехали по Пятой авеню, Марк откинулся на спинку сиденья и молчал; у 70-й улицы он зашевелился и указал ей в окно. Мора увидела широкое приземистое здание с полоской газона.

– Он по понедельникам закрыт, а то я пригласил бы вас туда. Это нечто, чего ни одна английская мисс не видит в Нью-Йорке. Его подарил городу под музей миллионер по имени Генри Фрик. Но в действительности это памятник британскому мореходству в лице Дювина.

– Дювин!

– Конечно... Ваш лорд Дювин оф Миллбанк. Он нажил состояние по эту сторону Атлантики, покупая шедевры для американских миллионеров. Мне всякий раз хочется швырнуть кирпич в окно, когда я прохожу мимо. Не то, чтобы я считал позорным принимать советы насчет картин и скульптур... Но Дювин опекал американцев слишком долго и слишком усердно. Одно время было даже непрестижно владеть картиной, если ее не продал вам Дювин. Ну, да ладно... какого черта! Мне-то чего беспокоиться?

Он снова откинулся на сиденье и промолчал еще десять кварталов по дороге к музею. Войдя туда, он быстро провел ее через вестибюль и вверх по широкой лестнице к картинной галерее. Там было тихо. Сквозь стеклянную крышу светило солнце. И громко раздавались их шаги в тишине.

– Я раньше не замечала, – сказала она. – Охранники вооружены.

– О, разумеется, – спокойно сказал он.

Марк подвел ее к картине Эль Греко, изображающей Толедо, и сел перед ней.

– Я прихожу и смотрю на нее, – сказал он, – всякий раз, когда начинаю забывать, как можно изображать на холсте зеленые и синие цвета.

Своими манерами и резкостью движений напрочь он не походил на Десмонда, но все же заставил Мору вспомнить именно отца. Между ними существовало некое единство в том, как они смотрели на картину, Марк не рассматривал ее с симпатией, как старую знакомую, но словно видел в первый раз.

Она все еще обладала для него той же силой, вызывающей восхищение и преклонение. Ей стало интересно, вызвала бы картина такие же чувства у Десмонда?

Наконец, он повернулся к ней:

– Теперь выкладывайте прямо.

– Насчет приезда сюда?

– Конечно.

– Здесь?

– Почему бы и нет? Тут удобнее и тише, чем в других местах... Никто не приходит смотреть на картины днем по понедельникам. Кроме того, когда вы устанете говорить, то можете посмотреть на Эль Греко.

Она сделала руками жест недоумения:

– С чего мне начать?

– Это на ваше усмотрение... Что было самым важным после Джонни?

– Мой отец.

– Ну, так и начинайте с него, минуя то, что я уже знаю.

– Отец был бедняком.

– Это мне известно.

Она сняла перчатку и начала теребить ее в руках:

– Он поступил в Тринити-колледж, зная только то, что вычитал из книг. Мне трудно представить, какие перемены произошли в нем за годы учебы, потому что он был невеждой во многом, что любит теперь. Он обнаружил в себе – или это сделал кто-то другой – замечательный музыкальный талант. Моя мать, конечно, научила его разбираться в живописи. Или начала... Она умерла очень молодой, вы же знаете. Во всяком случае, мой отец умел превзойти любого в учебе, если был заинтересован.

– Ваша мать умерла... Что потом?

– Я мало помню о ранних годах, за исключением того, что отец делал с нами все, что хотел. Многие, должно быть, считали нас невыносимыми, а его – дураком.

– Университет и военное время?

– Кембридж... Я разлучалась с ним ненадолго. Он обычно брал нас с собой за границу. Большую часть времени мы рассматривали картины, останавливались в фешенебельных отелях. Он никогда не хотел пользоваться простыми или дешевыми вещами, потому что презирал все, что напоминало ему прежнюю жизнь до Тринити-колледжа. Я никогда не встречала никого из его братьев, а когда его племянницы и племянники приезжали в Лондон, отец приглашал их к чаю, если не было никаких других гостей.

– Сноб?

– Да... Своеобразный. У моей матери были средства, а отец весьма преуспевал. Неудивительно, что он вел себя подобным образом.

– А как насчет Тома?

– Тома он всегда прочил мне в мужья... Это был возврат к той ветви семейства, которая никогда не покидала родового гнезда. Я думаю, он хотел, чтобы его внуки росли с чувством принадлежности к месту, где семья проживала долго. То, чего он не смог сделать сам, папа хотел, чтобы я выполнила за него.

– Вы понимали все это... И все же охотно шли у него на поводу?

– Почему бы и нет? Я не видела причины, чтобы протестовать... Тем более против Тома, пока я не встретила Джонни.

– Было ли это единственным решением? Ведь Ирэн дала бы Джонни развод, если он попросил бы ее.

– Это не было решением... Я была воспитана как католичка. Это разбило бы сердце моего отца.

Он кивнул, глядя на нее. В конце галереи перед картиной в углу стоял охранник и лениво наблюдал за ними.

– Расскажите мне, – сказал Марк, – о том, как вы путешествовали с Джонни в Остенде... Что побудило вас вернуться? Была ли то мысль об Ирэн, о вашем отце или о вашей религии? Какой пункт из трех подкосил ваше мужество?

– Мне нелегко ответить на этот вопрос.

– Мне просто интересно. Ваш отец отнял у вас такую большую часть вашей жизни. Мне интересно знать, не подтолкнул ли он и тут чашу весов.

– Не могу сказать.

– Ну, о'кей. По правде-то, я и не ожидал, что сможете. Потом, после того, как Джонни сказал, что не женится на вас, вы поехали в Ирландию с Томом. Том знал обо всем этом, не так ли?

– Да. Он знал. Он думал, раз Джонни уехал, то со мной все в порядке. С того времени, когда Джонни сказал, что не женится на мне, я была полумертвой. Я не понимала, что происходило. Но как только я решила, что должна увидеться с ним, я почувствовала, что снова возвращаюсь к жизни.

– Но вы понимали, что произойдет, когда вернулись, чтобы рассказать отцу?

– Я понимала... Или думала, что понимала. Я думала, что он прогонит меня.

– Вы пожелали пройти через это даже при таком предположении, даже при малой надежде на то, что Джонни изменит свое решение?

– Ничего другого мне не оставалось.

– Конечно. – Потом он добавил: – Вы странная женщина.

– Не такая уж странная.

– Да нет же – странная. Всю свою жизнь вы жили в тени своего отца; он отрезал вас от всякой иной жизни, кроме той, что желал и устроил для вас. Хотелось ли вам чего-нибудь, чего не хотелось ему?.. Или сделать что-нибудь, чего он не делал?

– Нет.

– Только Джонни?

– Да... Только Джонни.

Он встал:

– Пошли. Мне нужно идти. – Он направился к выходу из галереи.

– Марк!

– Да?

– Разве вы не расскажите мне о Джонни? Это нечестно. Я же не знаю... Что он думает.

– У меня нет времени. Я же сказал, что мне надо идти.

Выйдя из музея, он поймал такси и дал водителю адрес квартиры.

Она высунулась из окна:

– Куда вы собираетесь? Нельзя ли мне с вами?

– Я собираюсь повидать редактора, который не любит женщин.

– Вы обязаны увидеть его сегодня?

– Послушайте, – сказал он, – вчера разразилась война. Те, кто придут туда первыми, получат работу.

– Вы что, собираетесь в Корею?

– Если найду кого-нибудь, кто меня пошлет.

– Об этом я не подумала.

Водитель обернулся:

– Извините, мистер, но тут не стоянка. Вон там, в парке, есть скамейка для тех, кто хочет побеседовать.

– Пока, – сказал Марк, приподняв шляпу. – Наденьте одно из ваших элегантных английских платьев. Я хочу пообедать с вами в качестве военного корреспондента накануне сражения.

III

Когда они вышли на улицу, Марк остановился на мостовой, поглядывая на подкатившее к тротуару такси.

– Это через пять кварталов за южным концом парка, – сказал он. – Какое прекрасное утро! Не желаете ли пройтись?

– Да. Пожалуй, – ответила Мора.

Такси тронулось с места. Таксист обратился к Марку:

– Вы что задумали? Хотите, чтобы у дамы развилось плоскостопие?

– Конечно. Такова идея.

Марк взял ее под руку, и они пустились в путь. Было три часа. Проезжающие такси выжидательно притормаживали, поравнявшись с ними, и уносились прочь. Они не разговаривали, пока не дошли до Пятой авеню. Тут Марк резко остановился.

– Вы не увидите такого нигде в мире, – сказал он. Тон его был чуть ли не почтительным. – Взгляните.

Огни усеяли авеню на всем пути к Рокфеллеровскому центру. Казалось, они едва ли уменьшили свое сверкание со вчерашнего вечера.

– Это вечный огонь? – спросила она. – Неужели их никогда не выключают?

– Выключают, конечно, но это не важно. Посмотрите вокруг, Мора. Этот шум, постоянные гудки машин и ночные огни создают облик города. Мне бы не хотелось ничего иного. – Он потянул ее за руку. – Давайте найдем закусочную и выпьем кофе.

Они нашли ее в следующем квартале – длинная хромированная стойка с напитками, три человека возле нее и полусонный бармен, тщательно протиравший контейнеры с мороженым.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Два кофе.

Бармен придвинул им чашки.

– Что слышно о Корее? – спросил Марк. Он кивнул на динамик, откуда доносилась тихая музыка.

– Столицу... как ее... Сеул... эвакуируют. Правительство выезжает. Да, заварилась каша. – Бармен взял тряпку и принялся наводить лоск на стойке. – Только, я слишком разжирел для военной формы...

Мора медленно помешивала кофе.

– Джонни захочет поехать туда, как вы полагаете?

– Какого черта! Да и никто не захочет. Если все пойдет хорошо, это не перекинется за пределы Кореи.

– Объединенные Нации пошлют помощь?

– Им придется. ООН разлетится вдребезги, если они сейчас не поддержат Южную Корею.

– Интересно, что Джонни думает об этом?

– Боится... Как и все мы, я полагаю.

– Если вы боитесь, почему собираетесь туда?

– Ну, просто я считаю, никто не боится войны в Корее. Но мы боимся, что кто-нибудь может слишком поспешно бросить атомную бомбу... О, после этого весь мир полетит к черту! Многое зависит от того, что смогут сделать парни из Лейк-Саксесс. А все, что можем мы, – это ждать и надеяться, что никто не наделает никаких глупостей.

Мора подняла голову и взглянула на их отражения в зеркале:

– Марк, вы думаете, что я совершила ошибку?

– Какую?

– Что приехала? – Она видела в зеркале его честное смуглое лицо, казавшееся странно знакомым. – Не собирается ли Джонни, – спросила она, – подождать, пока его отец либо умрет, либо поправится, а потом приехать и вежливо сказать мне, что мне лучше вернуться в Лондон? Марк, что произойдет?

– Таково ваше предположение?

– Я не знаю... Неделю назад я отказывалась верить этому. Теперь я не уверена. Я не уверена ни в чем.

– Что помешает Джонни жениться на вас?

– То, что мешало ему раньше.

– Ирэн?

– Да.

Он зажег сигарету:

– Вы верите, что Ирэн покончила с собой?

Она кивнула:

– Почти наверняка. Ирэн скорее убила бы себя, чем повредила Джонни. Но он настаивает на том, что это целиком его вина. Он думает, что погубил ее... И мою жизнь погубит тоже.

– Мне нравилась Ирэн, – сказал Марк. – Но каждый сам расплачивается за свои ошибки. Она понимала, в чем ее ошибка... Бедняжка. Но спустя два дня после похорон Ирэн, – добавил он, – Джонни думал, что погубил бы жизнь любой женщины. Однако, возможно, что он больше так не думает.

Она внезапно схватила его руку.

– Марк, ради Бога, скажите мне правду. Вы понимаете и знаете Джонни лучше, чем кто-либо другой. Как вы думаете, теперь он женится на мне?

– Даже, если бы Джонни не сходил от вас с ума, – сказал он рассудительно, – два обстоятельства теперь бросают его прямиком в ваши объятия.

– Два?

– Подумайте, – сказал он, – для Джонни пришло время занять ту или иную позицию. Если его отец умрет, ему либо придется немедленно продать этот бизнес, либо взяться за него на всю оставшуюся жизнь. У него нет иной возможности.

– Как же он поступит?

– Я думаю, даже если корейский бизнес не взорвется, Джонни будет продолжать свое дело. Не так-то легко расплеваться с плодами пота и крови двух поколений. Я думаю, Джонни будет продолжать, независимо от того, что это ему принесет. Но через пару дней Трумэн отдаст приказ войскам США оказать помощь южнокорейцам. Увидите, что произойдет, когда мы снова приступим к мобилизации. Как бы ни сложились дела, нам придется заново вооружаться... И Джонни не удастся с той же легкостью отвертеться от военных контрактов, с какой он мог бы отказаться изготовлять нейлоновые чулки. Если у вас есть гражданская совесть, вы не начнете крутиться как любитель на паре акров сельскохозяйственных угодий, в то время как обязаны получать от фабрики все, что можно из нее выжать. Он снова начнет выпускать форменную одежду, прежде чем поймет, что случилось.

– На Джонни это не похоже.

– Он вернулся в родную страну, – сказал Марк, – и он человек долга. Насколько я знаю Джонни, он уже послал воздушный поцелуй своим мечтам.

– А какова моя роль?

– Вы здесь, и это все, что важно для Джонни. Из-за того, что он нуждается вас, он примет все, что вы готовы ему дать. Его едва ли остановит тот факт, что вы оставили Тома и отца. Он перешагнет через это – таков Джонни. Он женится на вас – не сомневайтесь, и вы увидите другую сторону Джонни, уродливую сторону человека, который приходит с завода, готовый все разорвать на куски. И бесполезно думать, что он утихомирится через год-другой. Он никогда не утихомирится... Джонни будет ломать себя всю свою жизнь. Он не любит свою работу и никогда не полюбит. Поэтому не надейтесь, что он изменится и станет другим. Он и не собирается – таков уж Джонни. Либо вы сбежите сейчас, либо останетесь с ним навсегда... Как и он. Но я думаю, вы любите его настолько, что стерпите даже тот ад, какой он по временам будет устраивать для вас.

– Думаю, я выдержу.

– Конечно, я знаю, что это так. – Он слез с табурета. – Послушайте, моя милая, вы не выдержали бы, если бы не любили его именно так. Я общаюсь с вами чуть ли не целые сутки, покажись мне, что вы фальшивка, я предпринял бы все, чтобы поломать это дело. Джонни прислушивается к тому, что я говорю.

Он взглянул на часы:

– Я думаю, нам пора возвращаться. Центральный парк выглядит слишком пусто в этот утренний час.

В такси он внезапно наклонился и поцеловал ее в губы.

– Я думаю, вы хорошая девушка, – сказал он. После чего забился в угол машины и закрыл глаза.

Она проснулась. В комнате стоял полумрак. Мора поняла, что время позднее... В холле слышался голос Джонни, который разговаривал с Марком. Она соскочила с постели и распахнула дверь.

– Джонни!

Он шагнул ей навстречу, а Марк быстро направился на кухню.

– Как твой отец? – спросила она.

– Он умер этой ночью. Утром я сел на первый самолет.

Он взял ее руку:

– В моем распоряжении всего лишь два часа... Я должен вернуться. Это продлит нашу разлуку на пару недель, дорогая. Можешь ли ты подождать меня здесь, в Нью-Йорке, Мора?

– Я буду ждать там, где ты скажешь... неважно, как долго.

Он откинул с ее лба растрепавшиеся волосы:

– На все нужно время. Похороны... И я давно не был на фабрике, потребуется неделя, чтобы войти в курс дела. Эти корейские события многое меняют. Ты не прочь подождать, Мора?

Он продолжал рассеянно и нежно приглаживать ее волосы. Она поняла, что он воспринимает ее присутствие как нечто само собой разумеющееся, как воспринимают человека, которого любят, возможно, думая в этот момент о чем-то другом.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

[1] Саския – имя жены Рембранта.

[2] Апологетика – раздел богословия.

[3] Стиль Адама – английский неоклассический архитектурный стиль.

[4] Лелли – голландский портретист Питер ван дер Фас.

[5] Музей в Нью-Йорке (прим. ред.).