Текст книги "Битва за любовь"
Автор книги: Кэтрин Блэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Значит, вы невестка этого богача Леона Верендера? Я думала, вы старше. Филипп говорил, что у вас есть маленький сын?
– Да.
– Но вы моложе меня. – Она посмотрела на кончик своей сигареты. – Вы очень интересная.
– Вам так кажется просто потому, что я другая. Несколько лет назад я мечтала выглядеть в вашем стиле. Бывают такие фазы в жизни. – Кэтрин ни с какой другой женщиной еще не чувствовала себя так неловко. – Доктор говорил, что вы интересуетесь английской литературой.
– Меня вообще интересует всякое искусство, но я особенно люблю ваших английских поэтов. Здесь, на побережье, живет много английских писателей и журналистов, и очень многие из них бывали у меня в гостях. Сама я мало выхожу.
– А вы пишете или рисуете?
Она коротко засмеялась:
– О нет, я даже не дилетантка. Просто мне нравятся люди, которые живут, а иногда даже гибнут из-за искусства. У них тут целая колония между Понтрие и Ниццей. – Она стряхнула пепел с сигареты: – Я спрашивала о вас Филиппа. Он сказал, что в Англии вы преподавали. Вы поступили умно – будучи учительницей, вышли замуж за представителя семьи Верендер.
Это, казалось, была простая констатация факта, без злорадства или сарказма, но Кэтрин почувствовала, что как-то вся немеет, однако она произнесла:
– Не сомневаюсь, что ваш брат сказал вам и о том, что я никогда не видела мистера Леона Верендера до моего приезда в Понтрие. Если бы он не был назначен опекуном моего сына, я бы никогда не приехала сюда.
– Ну, это слишком по-английски. Вы подарили старику внука; почему бы вам – как это говорится? – тоже не получить свою выгоду! Кроме того, здесь, на Лазурном берегу, есть возможность найти богатого мужа. – Тонкие губы Иветты улыбались. – Я слышала в Ницце, что женщины с настоящими рыжими волосами пользуются невероятным успехом, стоит им только появиться в обществе.
– Может быть. Я не собираюсь появляться в обществе Ниццы.
– Для вашего цвета волос у вас не тот характер. – Она засмеялась над собственной шуткой, остановила долгий загадочный взгляд на Кэтрин и добавила: – Наверное, вы догадываетесь, почему я хотела рассмотреть вас вблизи? Мне хотелось убедиться, что вы не тип Филиппа. Я всегда так делаю, когда в тех домах, где он бывает, появляются женщины. Лично против вас я ничего не имею.
– Рада слышать это. Вы удовлетворены?
– В самом деле! Филипп слишком уж доктор, чтобы остановиться на женщине, которая будет нравиться другим мужчинам. И он слишком мужчина, чтобы жениться на женщине, которая уже отдала свою любовь другому, прежде чем встретила его. Вы простите мне мою откровенность?
– Конечно. – Но Кэтрин пришлось стиснуть зубы. Она попыталась найти другую тему: – У вас идеальный дом. Старые сады – самое прекрасное, что есть в мире.
Иветта пожала плечами и еще глубже вжалась в свое кресло:
– Сын нашей горничной следит за садом и цветами. А я редко хожу туда.
– Чем же вы занимаетесь?
Выражение лица девушки потеряло любезность, но она не шевельнулась.
– Утром я бездельничаю, иногда читаю. Днем ко мне приезжают знакомые к чаю, а вечером к обеду. Я здесь хозяйка, но Марта так хорошо знает наши привычки, что мне почти нечего делать. – Снова этот быстрый сверкающий взгляд больших глаз. – А вы что-нибудь слышали обо мне?
– Почти ничего.
– Даже от Люси д'Эспере? Люси знает все местные сплетни.
– Мы не обменивались сплетнями.
– Она наверняка расскажет вам как-нибудь. Так что уж лучше я сама вам расскажу всю правду. Я была помолвлена.
Кэтрин не знала, что сказать в ответ на такое заявление. Собственно, никогда раньше она не была в таком замешательстве. Эта манера Иветты делать странные заявления и хладнокровно наблюдать эффект из-под густых темных ресниц была неприятной и сбивала с толку.
– Да, я была помолвлена, – сказала она. – Это вышло как-то само собой. Мы выросли вместе. Мне говорили, что мы подходим друг другу, ему говорили, что мы подходим друг другу – и он сделал предложение. Это тянулось три года, эта помолвка, а когда мне исполнилось двадцать два, начали готовить свадьбу. А затем, в ночь накануне свадьбы, я поняла, что не могу выйти замуж за Армана. Вообразите! Он молодой адвокат, очень корректный, очень глупый – и мне всю жизнь видеть его лицо, его глупую претенциозность, его помпезность… Я просто не могла!
– Боже мой! – наконец Кэтрин могла быть искренней. – И что же случилось?
– Отца уже не было в живых, а мама, которая очень хотела этого брака, реагировала более чем живо. У нее началась истерика. Филипп все устроил. Сначала он хотел убедить меня, что смешно поступать так, как я, что это просто нервы. Но потом он увидел, что сама мысль о браке с Арманом мне невыносима и противна. Я ему сказала, что хочу выйти замуж по любви, а не по расчету. Он успокоил маму, и я стала свободной.
– И вы ни разу не пожалели?
– Ни разу.
Она ответила слишком быстро, слишком уверенно. Кэтрин чувствовала, что Иветта никогда не любила человека, которого она бросила.
– Вы поступили очень храбро, – сказала она неловко. – На этой стадии большинство женщин уже не решились бы пойти назад.
– Я сказала, что я больна, и две недели не выходила из комнаты. К этому времени Арман успокоился и согласился.
– Вашему брату, наверное, пришлось трудно?
– Филиппу? Ну, он сильный, может справиться со всем. Он был очень добр ко мне – ни упреков, ни разговоров, только ласка. После смерти мамы нас осталось только двое, и может быть, мы так и останемся вдвоем навсегда. Только вряд ли.
Кэтрин не стала задавать вопросов по поводу ее последних слов. Снова ей было совершенно нечего сказать, и она с огромным облегчением увидела, что горничная средних лет катит к ним столик с чаем.
– Мадемуазель ждет к чаю еще кого-нибудь? – спросила она.
– Нет, Марта. Все придут вечером, не сейчас. Пока можете накрывать стол.
Иветта говорила то об одном художнике, то о другом скульпторе, чьих имен не слышала ни Кэтрин, ни весь мир. У нее была легкая, лихорадочная манера беседовать – может быть, кому-то это показалось бы забавным. Вероятно, она умела увеселять своих гостей, и по ней не было видно, что она склонна к депрессии. Сестра Филиппа была загадкой.
После того как убрали чайный столик, одна из частей головоломки стала на свое место; Иветта села, перекинув ноги через ручку кресла, и небрежно спросила:
– А правда ли, что любовь к маленькому сыну сильнее, чем любовь к мужу?
Кэтрин помолчала:
– Нет… Это разные виды любви.
– А если своего мужа ненавидишь?
– Боюсь, я на это не могу ответить.
– Потому что вы никогда не ненавидели? – Иветта нарочно засмеялась, сжав губы, и смех получился глухим. – Я тоже никогда никого не ненавидела, но я была очень близка к этому! Я даже не ненавидела моего жениха. Он женился на ком-то. Я вам это говорила?
– Нет. Не говорили.
– Да, женился – а мне было все равно. Она второго сорта и такая же глупая, как он. – Кэтрин казалось, что последовавшая пауза пульсирует, как сердце. – У них двое детей.
Так вот оно что, самое простое, самое горькое объяснение! Кэтрин смотрела на яркое, почти безмятежное лицо Иветты Селье и не могла понять, как может умный человек так обманывать себя и жить жизнью, которую сама считает ненастоящей. Эта претенциозная стрижка, дорогая, но небрежная одежда, эта развязная поза – все говорило о богемности, усвоенной для того, чтобы что-то скрыть – теперь Кэтрин поняла что, – какую-то страшную пустоту.
Она импульсивно спросила:
– Вы никогда больше не хотели выйти замуж?
– Нет. С меня хватит адвокатов, и конечно, я не свяжу свое будущее ни с кем из артистического мира. Я из тех, кто нуждается в собственном доме. Он здесь есть у меня. В любом случае, – небрежно промолвила она, – я уже стара, чтобы выходить замуж. – Она не дала ничего сказать Кэтрин, сразу же спросив ее об Англии: – Вы должны мне рассказать о ней. Я там не была с восемнадцати лет.
Этой темы хватило на следующие полчаса, и вскоре приехал Филипп. Он вышел из машины и пошел к ним с несколько принужденной улыбкой, отрицательно помахав рукой на предложение что-нибудь выпить.
– Хорошо провели время? – обратился он к обеим.
– Очень, – вежливо ответила Кэтрин.
– Мне понравилось, – заявила Иветта. – Эта молодая мадам Верендер, она другая. Не говорит о себе, хотя видно, что она могла бы многое рассказать. Иногда мне хотелось бы быть англичанкой. Как было бы славно идти сквозь все беды, не склоняя головы.
– Мы не такие, уверяю вас, – сказала Кэтрин. – Мы только умеем делать вид, потому что это помогает.
– Помогает? – переспросил Филипп. – Но ведь гораздо лучше делиться проблемами? Вы ни с кем не советовались в Англии насчет приезда на житье сюда, в Понтрие?
– В Англии нет. Мой двоюродный брат Хью Мэнпинг – крестный отец Тимоти, и я бы поговорила с ним, если бы могла. Но он представляет свою фирму на Дальнем Востоке, и я могла только написать ему.
Брови Филиппа слегка нахмурились и в голосе послышались металлические нотки:
– Но разве он не мог поручить кому-нибудь помогать вам и давать советы, пока вы не договоритесь с Леоном?
Кэтрин сказала извиняющимся тоном:
– Дело в том, что Хью очень серьезно относится к Тимоти, как к своему крестнику. Я боялась, что, если он будет думать, что нам нужна помощь, он может даже бросить свою работу. Он очень положительный человек, но я знаю, что для нас он сделает все. Поэтому, когда я писала ему, я сообщила, что остаюсь со своим братом, чтобы он не беспокоился за нас. На самом деле у брата мы прожили совсем недолго, потому что и мама живет с нами, а его жена не… – она осеклась, но потом добавила: – Я старалась все время делать как лучше и несколько дней назад написала Хью, что Тимоти и я теперь члены семьи мистера Верендера на Лазурном берегу.
Филипп задумчиво смотрел на нее, но молчал. Кэтрин сказала, что она прекрасно провела время, но теперь ей пора ехать. Иветта осталась сидеть, глядя на них, когда они встали.
– Филипп, ты не забыл, что обещал заехать за Марсель в шесть?
– Конечно не забыл. Я за ней заеду на обратном пути.
– Мне пришло в голову, что, может быть, Кэтрин захочет присоединиться к нам сегодня вечером.
– Спасибо, нет, – быстро ответила Кэтрин. – У меня дома есть дела.
Но Иветта продолжала смотреть на брата своим слегка коварным взглядом.
– Переубеди ее, Филипп. Может быть, она приедет, если ты попросишь.
– Не думаю, – кратко ответил он. – Мы уезжаем. Да, и пожалуйста, Иветта, только не надевай брюки вечером!
Она слегка надулась:
– Думаешь, я шокировала Марсель? Но я ей нравлюсь, и я ее тоже люблю. Так что, мой большой брат, не беспокойся. Ради тебя я буду в платье. До свидания, Кэтрин. Приезжайте!
Иветта помахала на прощанье, не поднимаясь из кресла. Из окна машины она казалась маленькой, похожей на эльфа и совсем молодой.
Глава 3
Первые пять минут проехали молча. У Кэтрин было какое-то неприятное чувство: Филипп был явно против ее приглашения к ним на вечер. Если бы он сказал, что едва ли ей понравятся эти богемные гости, она бы не обиделась. Но он просто отрезал: «Не думаю», – и на этом весь разговор кончился. Конечно, он сразу сообразил, что, будучи единственным знакомым Кэтрин Верендер, он должен будет и быть ее официальным спутником; но видимо, у него были совсем другие планы. Марсель Латур, например…
Кэтрин не имела ничего против. Да и как бы она могла? Ведь в любом случае она не собиралась приезжать к ним вечером. Ей было немного обидно от его категоричности; это было так не похоже на него, по крайней мере, в ее представлении. Может быть, он жалел, что допустил ее в свой семейный круг; здесь она как раз полностью разделяла его чувства. Ей тоже было не по себе после этого визита.
Филипп наконец заговорил:
– Я не знал, что в этот последний год в Англии вы были так одиноки. Будь это Франция, женщина в вашем положении стала бы жить со своими родителями или где-то рядом с ними. Но видимо, вы остались в Лондоне, хотя ваша мать живет со своим женатым сыном в другом месте.
Кэтрин кивнула:
– Мой брат – директор большой школы в Хэмпшире и постоянно живет там; маме, видимо, тоже там хорошо.
– А вам нет?
– Пожалуй. Жена моего брата очень… правильная. – Кэтрин усмехнулась: – Вы ее полностью бы одобрили. Она делает все, что следует, и даже больше.
– А вы, разумеется, делаете все, что вам подсказывает ваше сердце, – это всегда рискованно. Думаю, что эта ваша невестка не одобряла Юарта Верендера.
– Боюсь, что это даже мягко сказано. Они с первого взгляда невзлюбили друг друга – это настолько разные люди! Чем дальше, тем хуже. Они не могли встретиться, чтобы тут же не обменяться колкостями. У Юарта это выходило скорее добродушно, потому что он не настолько всерьез принимал людей, чтобы из-за них злиться. А Диана… ну, просто у нее совсем нет чувства юмора. Единственное спасение – это держать их врозь. Когда… когда Юарт умер, Диана была очень добра ко мне, но я никак не могла остаться жить там. И дом был не настолько велик, да и я пришлась не совсем ко двору. Я там чувствовала себя не в своей тарелке.
– Но ваша мать? – резко спросил он.
Она слегка махнула рукой:
– Она хорошая, но по складу характера – такая же, как Бернард и Диана. Я не могла позвать ее жить к себе. У меня в Лондоне много друзей, и если бы я могла работать там, где Тимоти…
Она остановилась и, пожав плечами, как бы закончила фразу. Минута-две прошли в молчании. Они уже приближались к вилле, когда он сказал:
– По просьбе Леона я должен осмотреть мальчика. Обычно я принимаю с одиннадцати, но завтра я буду свободен в десять тридцать. Мне хотелось бы, чтобы вы привезли его к этому времени.
– Но он был у врачей около полугода назад.
– Как раз пора устроить следующий осмотр для Леона.
– Хорошо.
– Шофер знает, куда ехать. Я постараюсь быть на месте.
На этой несколько отчужденной ноте они простились. Он легко поддержал ее за локоть, помогая выйти из машины, сдержанно поклонился, подождал, пока она войдет в холл, и уехал. За Марсель Латур, вспомнила она.
Кэтрин редко бывала в кухне, ее не поощряли к этому. Сейчас она направилась прямо туда и, открыв темную дверь, не пропускающую наружу ни шума, ни кухонных запахов, сразу услышала голосок Тимоти:
– А я ведь не мог спуститься, не мог! А он сказал, что я кисляй, а я все равно не мог, это было так высоко! А почему он так сердито утопал?
– Утопал, миленький? Что это такое – ногами, что ли?
– Да, ногами, и не оглянулся на меня! Я ведь не виноват, Луиза, правда? Очень высоко было…
– Ну уж нет… – пробормотала Луиза. Потом увидела Кэтрин и, улыбаясь, сказала: – Вот и мадам. Сейчас она скажет, чтобы покормить тебя; сейчас, мадам, подаю.
Кэтрин быстро и вопросительно взглянула на нее, но горничная решительно повернулась к огромной электрической плите и включила подогрев. Помощница кухарки за рабочим столом в дальнем конце комнаты начала отвешивать продукты, ссыпая их в чашу электромиксера. Кэтрин видела только две повернутые к ней спины. Она обратилась к Тимоти:
– Здравствуй, котик. Ты голодный?
– Не очень. – Он обошел круглый стол и просунул свою горячую ладошку в ее руку. – Тебя долго не было.
– Мы с тобой пойдем наверх, и ты можешь поесть в кроватке. Хочешь?
Луиза сказала сдержанным тоном:
– Мсье приказал, чтобы ребенок ужинал здесь, мадам. В спальне можно только завтракать.
Да пусть он хоть провалится, этот мсье. Кэтрин также ровно ответила:
– Мы начнем это завтра, не сейчас. Принесите нам ужин наверх, Луиза, как только будет готово. Пойдем, мой маленький!
Кэтрин была расстроена. Помогая сыну раздеться, она видела, что Тимоти выглядит бледным и встревоженным; но она не решалась начать расспросы прямо перед сном. Она старалась составить представление о происшедшем из его тревожных вопросов и замечаний.
– Знаешь, так высоко было, – сказал он. – А дедушка… То есть деда… Он сказал, чтобы я звал его деда… – Он забыл, с чего начал, и она мягко ему подсказала:
– А что было высоким, Тимоти?
– Да дерево же!.. А ты лазила по деревьям, когда была маленькой?
– Кажется, да, вместе с братом.
– А я был один.
– В саду?
Он кивнул:
– Там был деда и Луиза, а я должен был один лезть. Я не стал, потому что оно такое большое, а деда сказал, пусть Луиза не помогает.
Ох, что бы она сделала с этим дедой!..
– Ну и у тебя не получилось? – спросила она со спокойной улыбкой, за которой пряталась резкая внезапная боль в сердце. – Ну и подумаешь! Подрастешь и прекрасно залезешь!
– Деда рассердился. Он поднял меня на дерево и сказал, что я должен слезть сам.
Кэтрин почувствовала, как у нее на лбу выступает пот. Она увидела крупные слезы в глазах Тимоти и притянула его к себе.
– И когда ты не смог слезть, деда ушел, а Луиза тебя сняла на землю? Вот и хорошо! – она с усилием заставила свой голос звучать ровно: – Ну и не беда, котик. Я тебя сама научу, как лазить на деревья. Сначала на маленькие. Знаешь, деда не умеет учить маленьких мальчиков, еще не научился. Давай-ка теперь поиграем в какие-нибудь наши игры? Составь-ка слова из кубиков. А после ужина я тебе почитаю истории про Кролика. Как будто мы опять в своем доме, а Бини будет Банни-кроликом.
– Бини-Банни… – запел он, но без обычного восторга.
Тимоти поздно уснул в эту ночь. Кэтрин специально долго играла с ним, он хихикал, наконец устал; и когда она прижала его к себе, целуя и шепча: «Спокойной ночи!» – то знала: сейчас он успокоился. Ей стало легче на сердце, когда она поглядела на него, спящего в обнимку с Бини. Но внутри у нее еще кипело.
В четверть восьмого она вошла в салон. Через пятнадцать-двадцать минут приедет кто-нибудь из гостей, значит, нужно торопиться. Она подошла к кабинету и негромко постучала в дверь.
– Входите, – послышался тяжелый голос, но, когда она вошла, мсье Верендер посмотрел на нее так, будто мог бы ответить иначе, знай он, что это стучит она. – В чем дело? – спросил он.
– Думаю, что вы знаете, почему я пришла. Вы перепугали Тимоти до полусмерти! Вы для этого настаивали на моей поездке с доктором, чтобы взять ребенка сразу в ежовые рукавицы?
– Не говорите глупостей. – Он начал ходить по кабинету, обрезая сигару маленькой серебряной машинкой. – У мальчика смелости еще меньше, чем у любой девчонки его возраста. Я не потерплю такого характера ни в ком из моей семьи. Вас же я послал с доктором, потому что думал, что ребенку будет полезно проснуться и увидеть у своей кровати кого-нибудь кроме вас. Вы слишком много времени проводите с ним.
– Это верно, ему нужны товарищи-ровесники. Но я пришла не из-за этого.
– Я знаю почему. – Он пронизывающе глядел на нее из-под нависших бровей. – Вы на все смотрите с вашей дамской точки зрения, но, несмотря на это, вы ведь умный человек и сможете посмотреть на это и моими глазами. Я вам расскажу, что случилось у нас днем. – Он положил машинку на массивную чернильницу, провел рукой по седым волосам на затылке и долгим взглядом посмотрел на невестку. – Я увидел, что мальчик гуляет в саду с горничной, и пошел за ним. Мы встретились у фигового дерева, и я сказал ему, чтобы он попробовал на него влезть. Он даже не тронулся с места – стоит и глядит на меня во все глаза и говорит, что он не может. Когда-нибудь видели фиговое дерево? – внезапно гаркнул он.
– Да. Признаю, что на них легко залезать – но дело-то совсем не в этом. Если бы вы ободрили его, немножко помогли, то ему бы самому захотелось. Но ваша манера подходить к любому делу может только перепугать его. Для вас он всегда «мальчик» или «ребенок». Вы никогда не называете его по имени…
– Мне оно не нравится.
– Неважно. Это его личная собственность, а вы это не уважаете. – Кэтрин сжала пальцы в кулаки и говорила как можно спокойнее. – Он не полез на дерево, и тогда вы его посадили на ветку, довольно высоко. Так ведь было дело?
– Не сверкайте на меня глазами! Лучше бы передали мальчику побольше своего темперамента. Вы бы сами на это посмотрели! – Нижняя губа Верендера выпятилась, в голосе появились издевательские нотки. – До земли было не более пяти футов… а он плакал. Сидел на ветке и ревел!
Она быстро перевела дух:
– Неудивительно! Дети всегда плачут от испуга. Если вы еще раз попробуете…
– Это что, угрозы? – голос был скорее заинтересованный, чем возмущенный. – Воспитали ребенка-труса и меня же ругают за то, что я не люблю трусов. Вот это славно!
– Но несправедливо же называть четырехлетнего мальчика трусом, – возразила она. – Вы привыкли смотреть на все со своей точки зрения, но может быть, попробуете посмотреть и с другой? Я знаю, что у вас маловато воображения, но ведь способны вы на предвидения, иначе какой бы из вас был гений делового мира… Вы уверены, что можете понять, как ребенок, всю свою жизнь проживший в тесной квартирке, реагирует на свободу, попав в новые условия? Он многого опасается, и это, кстати, неплохо! – у нее немного задрожал голос. – Если бы только… вы помогли ему слезть с дерева, а не удалились с отвращением. Я не против, чтобы вы как-то оказывали влияние на его жизнь…
– О, наконец-то вы снизошли до этого… – сказал он с сарказмом. – Какое же влияние вы разрешите мне оказывать, осмелюсь спросить?
Она смотрела вниз, на толстый китайский ковер.
– Вы могли бы разговаривать с ним, прежде всего. Упражнения – это еще не все, это чисто физическое, и большинство мальчиков со временем увлекаются этим сами. Но сейчас он все больше и больше начинает нуждаться в обычном мужском разговоре с человеком, которому он не безразличен. Я знаю, вы этого никогда в жизни не делали; если бы вы разговаривали с Юартом, вместо того чтобы покупать любую дорогую игрушку, стоит ему только попросить, может быть, он вырос бы другим, с пониманием истинных жизненных ценностей. Ведь маленьким мальчикам не так уж нужны пони, автомобильчики со всякими дорогими штучками, планеры и плавательные бассейны. Им нужна свобода и дружба… и, нравится вам это или нет, я скажу: им нужна родительская любовь. Вы сказали, что хотите воспитать Тимоти как сына; так вот, я не думаю, что вам это удастся, пока вы не полюбите его.
Почти минуту стояла полная тишина. Даже посторонние шумы – крики птиц, устраивающихся на ночлег, и бриз, долетающий с моря, – не могли разрядить напряженную атмосферу в комнате. Потом внезапно Леон Верендер чиркнул спичкой и стал зажигать свою сигару. Он делал это не торопясь, потом бросил спичку, выпустил дым и сказал:
– Вы молоды и эмоциональны. Я старше вас почти на сорок лет, и мой жизненный опыт несоизмерим с вашим. Мы никогда не сойдемся во взглядах; что бы ни случилось, мы чужие. Вы не только та девушка, на которой женился мой сын, вы та, на которой он женился без моего согласия. Вы обобрали меня – я не получил ту невестку, которую хотел. Ну хорошо – это прощено и почти забыто теперь. Но вы все еще чужая, я не принимал вас в свою семью.
Она подняла голову и прямо посмотрела на него:
– Если вы отказались от Юарта и не нуждаетесь во мне, как вы можете нуждаться в Тимоти?
Он криво усмехнулся:
– Резонно. Иногда вы застаете меня врасплох, а мне это не нравится. Во всяком случае, вы не дали мне кончить. Прежде чем пригласить вас сюда, я очень много думал; я не учел этого упрямства и гордости. Хотя из ваших писем моему адвокату я понял, что вы будете необычайно трудной в общении. Вот почему я не стал предлагать вам деньги, чтобы вы отказались от прав на ребенка. – Он ждал ответного удара, но, встретив только пристальный взгляд темных глаз, добавил: – Интересно, почему вы так уверены, что больше знаете о мальчиках, чем я.
– Когда я училась, я изучала детей. В Англии у Тимоти были приятели-ровесники, я всегда наблюдала за ними и многое поняла. Я знаю о детях больше вас, потому что я их люблю, а вы нет.
– Если мой внук будет вести себя как подобает мальчику, – сказал он задумчиво, – я буду его любить и гордиться им. – Он помолчал. – Вы признаетесь, что приехали в Понтрие враждебно настроенной, ведь так?
– У меня были основания. Я знала, что вы собираетесь только терпеть меня ради Тимоти.
– И вы всегда бы ненавидели отца Юарта за то, что он более или менее отказался он него?
– Я не испытывала к вам ненависти. Как можно ненавидеть человека, без которого прекрасно обходишься?
Он сунул сигару в рот, сильно затянулся и снова зажал ее в пальцах.
– На многое из того, что сейчас услышал, я сам напросился, признаю. Но я всю свою жизнь борюсь с проблемами и не рассчитываю ни на чью помощь даже сейчас. Пусть мне придется ссориться с вами на каждом шагу, я все равно сделаю мужчину из этого мальчика.
– Я не хочу ссор – и они не нужны, если только вы захотите понять: нельзя ничему научить ребенка, если его пугать до смерти. Вы просто должны дать ему время… – У нее перехватило дыхание, она переждала секунду, вздохнула и продолжала: – Дети лучше всего реагируют на людей, которые их любят, и они особенно дружат с бабушками и дедушками. Моя мама…
– Не хочу даже слышать, – проворчал он. – Я хочу, чтобы у ребенка изменились привычки, чтобы он выглядел более бойким и больше походил бы на мальчика. Подстригите эти его кудри, и пусть он играет в одних трусиках. Я хочу, чтобы он был загорелый и здоровый, и готовый ко всему. В физическом отношении я не требую ничего необычного – только того же, что есть у всех мальчиков. Потому что физические упражнения подготовляют мальчика к умственным, которые ждут его позднее. С таким дедушкой, как я, – пронзительный взгляд на Кэтрин, – и с матерью, которая трясется над ним, но не уступает ни на пядь в словесной битве, у него может быть блестящее будущее. Вот чего я хочу для него и чего я собираюсь добиться!
Она сказала с глубоким вздохом:
– Но есть ведь какая-то золотая середина, а сейчас мы не можем знать, чего он захочет в жизни, когда вырастет.
– Может быть, меня уже не будет, и я не увижу, чего он захочет в жизни. Мне, безусловно, все равно, какую карьеру он выберет. Но будет ли это наука или право, медицина или финансы – он должен получить универсальную подготовку в детстве. Чтобы уметь смело мыслить, Тимоти должен стать смелым физически, пока он еще мал; а этот мальчик никогда не будет смелым, если вы будете баловать его, кутать, загораживать от любых опасностей. Я научился плавать, когда меня бросили в реку. А на дерево полез в первый раз потому, что мне было интересно увидеть, что там, за каменной оградой. Когда мне было семь лет, я уехал в Лондон и продержался там четыре дня, пока меня не нашли и не отвезли домой.
– Ну, вы вундеркинд, а Тимоти нет. Я стараюсь изо всех сил, чтобы не испортить его ни в чем; в Лондоне я постаралась найти для него товарищей; то же самое я хочу сделать и здесь. Вы сами мешаете мне оставлять его с другими людьми здесь, на вилле. Я ведь не могу быть уверена, что вы вдруг не решите бросить его в бассейн или не заставите его бегать до упаду?
Он пренебрежительно замотал головой:
– После этого сегодняшнего спектакля я и пробовать не буду. Когда он тут окончательно освоится, я приставлю к нему учителя-мужчину, который будет его тренировать и в спорте, и в занятиях. Если не хотите, чтобы это было для него шоком, начните его готовить к этому. Не уходите! – она повернулась к двери. – Вот еще что: я заметил, что вы совсем не тратили денег с вашего счета, а шофер сказал, что вы ни разу не ездили в машине, которую я вам дал. Она уже обкатана, это прекрасная модель, очень удобная для женщин. Может быть, боитесь здешних дорог?
– Мне не нужна машина.
– Будет нужна. Первые раза два поездите с Дином, если хотите.
– Спасибо.
– Это ваша собственная машина, – сурово сказал он, – и зарегистрирована на ваше имя. Мой шофер следит, чтобы она была в порядке и бак был полон. Что касается ваших туалетов… По мне, вы выглядите очень хорошо, но раньше едва ли у вас хватало денег. Поезжайте в Ниццу и закажите себе все, что там у вас полагается. Я скажу Дину, чтобы он позвонил в дома моды, о которых я вам говорил, и тогда вам будет достаточно назвать свое имя, и вас прекрасно обслужат. – Его прищуренные жесткие глаза блеснули, когда он увидел ее нежный, тонкий и твердый профиль. – Не думайте, что я пытаюсь подкупить вас. Даже за этот короткий разговор я лучше узнал вас и убедился, что вы не из тех. Но дело обстоит так, в этих краях я многое значу – Верендер, магнат, у которого роскошная вилла и яхта, у которого в гостях бывают мировые знаменитости. Я владею акциями лучших отелей побережья и нескольких крупных торговых фирм. Я бы не возражал, – произнес он очень раздельно и веско, – если бы моя невестка стала женщиной, которой могут завидовать все на побережье.
Чуть не промолвив автоматически: «Вы очень добры», – Кэтрин взяла себя в руки. Она просто кивнула свекру и вышла из салона. Нервным движением взяла какой-то журнал из аккуратной стопки на столе, села возле лампы и начала листать его. Но она не могла читать, слишком перенервничала.
Этого человека ничем не пронять. Собственность – его мерило для всего, и, если у него когда-нибудь и были чувства, они исчезли, как и все другие человеческие слабости, которые он ухитрился разглядеть в себе в очень раннем возрасте; все они были задушены в его гонке к власти. Все, что принадлежит ему, должно быть суперкласса, даже его невестка.
Кэтрин была рада появлению гостей – пожилого графа-француза с женой и парижского банкира. Гости тоже были типичны для дома Верендера.
Прошло восемь или девять дней, и праздничное чувство ушло. Кэтрин знала, что теперь ей нужно заранее планировать будущее Тимоти. Ровно в десять тридцать на следующее утро она входила в удобную приемную доктора Филиппа Селье, а в тридцать пять минут одиннадцатого худенькая дежурная сестра лет тридцати пригласила мадам Верендер и мальчика пройти к доктору.
Филипп, в непривычном коротком белом халате с темными брюками, был сдержан, но ласково и долго разговаривал с Тимоти, проводя обычный осмотр. Он написал несколько слов на карточке, пока Тимоти одевался, с профессиональной любезностью провел к выходу из маленького медицинского центра на бульваре Нарбонн.
– Я по телефону сообщу результат вашему свекру, – сказал он сдержанно, когда они остановились в квадратном холле с мозаичным полом. Серые глаза понимающе посмотрели на нее. – Вы не хотите, чтобы я что-нибудь имел в виду, говоря с Леоном?
– Я не совсем понимаю…
Он пожал плечами:
– Вы сегодня с утра что-то бледны. Но я думаю, что со здоровьем у вас все в порядке. Я бы предположил, что состоялся следующий сеанс общения с Леоном.
– Вы очень догадливы. Спасибо за предложение, но я не знаю, в чем вы можете помочь – с вашим заключением о здоровье Тимоти, я хочу сказать. Разве что еще раз посоветовать Леону быть терпеливее.
– Я, конечно, об этом скажу. Вы сейчас прямо домой?
