Текст книги "Я пришла попрощаться"

Автор книги: Кэролайн Оверингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Но Фэт жила не одна, правда? Этот парень, супруг вашей дочери, какой он?

Что я мог ответить? Что он безнадежен? Пьяница, наркоман, питающий отвращение к ежедневной работе. Только Фэт казалось, что над ним светится нимб.

– Давайте обсудим этот вопрос. Этого парня выбирал не я.

– Он мог что-нибудь сделать с ребенком?

– Знаете, в Поле мало хорошего, но, честно говоря, я просто не верю, что с маленьким ребенком можно так поступить, я имею в виду, намеренно причинить ему вред.

Я действительно так думал. Как можно было нанести травму Сэту? Он же только учился держать головку. Он спал, раскинув ручки, будто собирался дирижировать оркестром. Навредить ему? Вы, должно быть, шутите. Когда я видел его, то не мог даже громко говорить.

Адвокат посмотрела на меня и сказала:

– Мэд, люди могут удивить вас своими поступками.

– Я должен сказать, что вероятность того, что Фэт могла нанести травму ребенку, равна нулю. Сэт нужен ей, а они пытаются забрать у нее малыша.

Адвокат вздохнула:

– Правы вы или нет, но у них есть план действий. Я любой ценой постараюсь вам помочь, потому что по опыту знаю: когда ребенок попадает под государственную опеку, очень трудно получить его обратно.

– Мой внук не будет находиться под опекой! Только не опека!

Я рассказал, как воспитывал Фэт после ухода жены. Я возьму Сэта к себе, воспитаю его сам, но не разрешу государству забрать его у меня.

– Мэд, если бы все было так просто…

– Вы беретесь за это дело?

– Барри говорил мне, что вы хороший человек.

Она улыбнулась мне, и сам не знаю почему, но я почувствовал себя увереннее. Я подумал, что, если адвокат (а Барри говорил, что она хороший адвокат) готова взяться за дело, может, у нас есть шанс.

Сейчас я понимаю, что многого не знал. Не знал, что адвокаты всегда готовы взяться за дело, это их работа, и притом хорошо оплачиваемая.

А тогда я вышел из офиса и поехал домой. Я пытался дозвониться Фэт, но никто не брал трубку. Я понимал, что они дома, где же им еще быть? Спустя некоторое время Хайнц подошел к телефону. Я заговорил, не дожидаясь очередных гадостей в свой адрес:

– Послушай, Пол, давай забудем о том вечере. Я нашел адвоката.

Хайнц усомнился, а потом сказал:

– Нам не нужен адвокат, Мэд.

– У тебя есть идея получше?

– Справедливость на нашей стороне.

– Тебе не помешает с ней поговорить. Я все оплачу. Она замечательная женщина. Мы должны понимать, что происходит и что мы можем сделать.

Впервые в жизни Хайнц не спорил со мной. Я назначил встречу для нас троих, чтобы поговорить с адвокатом.

В тот день, когда была назначена встреча, мы получили еще одно письмо из суда, из которого было понятно, что происходит в умах бюрократов. В письме говорилось, что Сэт стал жертвой синдрома «сотрясения ребенка». Сейчас я хочу сказать, что до того, как прочитал это письмо, никогда не слышал о таком синдроме. Не могу объяснить, что это. Это редкое заболевание, довольно новое. Шестьдесят лет назад не было такого детского заболевания, а если и было, то носило другое название.

Адвокат объяснила нам причину его возникновения. Болезнь вызвана тем, что кто-то из родителей взял ребенка за плечи и стал трясти, чтобы ребенок замолчал.

Адвокат рассказала, что некоторые молодые родители бывают очень расстроены криком ребенка и начинают трясти его, не понимая, что это смертельно опасно. Они не осознают, что сотрясают головной мозг, нанося этим серьезную травму.

Я подумал, что поведение и многочисленные вопросы двух женщин в клинике Форстера объясняются их волнением за малыша.

Я взглянул на Фэт. Если она и слышала, что говорила адвокат, ее лицо ничего не выражало. Оно было белым как мел.

Адвокат пояснила:

– Департамент не определил, кто именно из родителей несет ответственность за случившееся, но единственное, что не вызывает сомнения, – это то, что кто-то из родителей тряс ребенка. И пока кто-то из вас не признается в этом, они не хотят рисковать повторно.

Хайнц проговорил:

– Черт, так я и знал.

Фэт сказала:

– Я хочу, чтобы мне вернули ребенка.

Юрист посмотрела на Фэт, улыбнулась ей так же, как улыбалась мне, и сказала:

– Конечно, Донна-Фей. Для этого мы и собрались здесь – чтобы вернуть вам ребенка.

Она подошла к шкафу и выдвинула верхний ящик. Достала контракт. В нем оговаривались условия оплаты, в случае если Сэт будет возвращен. Контракт стоил дорого. Но адвокат сказала, что это самая легкая часть контракта. Было и другое. Если мы выиграем процесс, выиграем деньги, мы должны отдать юристу сорок восемь процентов.

– Однако это все будет позже, а сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы Сэт вернулся домой.

Глава 7

Прошло немного времени, и настал первый день слушания дела. Мне пришлось припарковать машину в миле от здания суда, который располагался на Параматт-роуд. Я бежал по этой улице в костюме, в своем коричневом костюме и белой рубашке, надеясь, что на ней нет следов пота. Я боялся опоздать к началу.

Я не думал о том, как выгляжу в этом костюме: когда борешься за ребенка, меньше всего волнует внешний вид.

Когда я подошел к зданию суда, на ступеньках сидела женщина. Ее голова была опущена между колен, а ноги стояли в водосточном желобе. Женщина была в майке, без бюстгальтера, поэтому ее грудь вывалилась наружу. Я старался не обращать на это внимания. Как и у Хайнца, у нее были татуировки на руках – ласточки.

Я подумал, что эта женщина пьяна. Было девять часов утра, она крутила головой и стонала. Но она не была пьяной – на нее навалилась беда, и некому было ей помочь. Я не был уверен, что поступаю правильно, но никто не собирался сочувствовать этой женщине, поэтому я подошел к ней, наклонился и спросил:

– Мэм, я могу вам помочь?

Она взглянула на меня. Женщина была похожа на енота: ее накрашенные глаза были в слезах, и краска потекла по лицу. Она ответила:

– Они забрали моего ребенка!

Я был потрясен:

– Кто забрал ребенка?

– Они. Суд. Полицейские. Система…

Я не знал, что ей сказать, чем помочь. В это время по лестнице спускалась другая женщина.

Она была аккуратно одета: юбка, пиджак. Крупная, она в то же время была изящной. В руках она несла портфель.

Женщина с татуировкой подняла голову, увидела ее и стала громко говорить, выплевывая фразы:

– Вот она, похитительница детей! Она – собака. Она просто крот. Все социальные работники так выглядят. Собака, крот…

Женщина помолчала, потом продолжила:

– Теперь мне нечего терять, сука. Берегись! Я верну своего ребенка, и ты пожалеешь о…

Женщина с портфелем даже не посмотрела на нас. Она спустилась по лестнице и пошла вдоль улицы, не оглядываясь. Когда она скрылась из виду, женщина с татуировками повернулась ко мне и спросила:

– У вас есть сигарета?

Я угостил ее сигаретой. Что еще я мог сделать?

Я взглянул на часы. Я опаздывал и побежал по лестнице к входу.

У входной двери, как в аэропорту, стояла охрана. Я положил свой кошелек и ключи на конвейер и прошел через рамку. Затем поднялся на эскалаторе.

Это не было обычное здание суда. Не было судей в париках, красивых панелей из дерева.

На стенах висели мониторы, на которых появлялись имена свидетелей. Как в аэропорту, в зале для прилетевших. Я увидел слова «Атлей-Хайнц» и понял, куда идти.

В комнате нас было шестеро. Я немного нервничал и подумал, что надо бы сходить в туалет. Не уверен, что вы видели туалет в суде для решения дел о государственной опеке над детьми на Параматт-роуд – все стены там в граффити. Это настоящие фрески. Уборщики не очищают стены. Некоторые картины как мемориальная доска. Я прочитал некоторые надписи: «Если вы стоите на этом месте, значит, вы должны попрощаться со своим ребенком». Или: «Социальные работники украли ваших детей и отдали их в приют, чтобы прикрыть свои задницы».

И я подумал: «Как это могло произойти? Мы, Атлеи, хорошие люди. Как могло случиться, что мы находимся здесь, в таком месте, и вынуждены иметь дело с этой грязью?»

Я занимался своим делом и разрабатывал линию поведения.

Я пришел вовремя и увидел Хайнца, гуляющего без цели, одетого в брюки «адидас» и мокасины. Разговаривал он довольно громко:

– Вы можете в это поверить, Мэд? Меня задержала охрана. Эти сволочи отобрали мой швейцарский армейский нож!

Я подумал, что он шутит. Но он не шутил. Только этот слабоумный мог взять на заседание суда швейцарский армейский нож.

Хайнц твердил:

– Я должен его вернуть.

Фэт шла следом за ним. Ее лицо опухло от слез. Она сказала:

– Все в порядке, Пол. Охрана просила напомнить о ноже, когда мы будем уходить.

Я подумал: неужели его беспокоит только нож? Может быть, нам все же удастся вернуть Сэта? Я подошел к Фэт, обнял ее и спросил, как она себя чувствует. Фэт еще больше поправилась.

Пожав плечами, моя дочь сказала, что она в порядке. Хайнц возмутился:

– А я – нет! У меня этот нож уже пять лет.

Наш адвокат заседала в суде, там же находился Нейл Коуэн. Я знаю, что Вы подумали. Кто такой Нейл Коуэн? Должен признаться, что именно я привел его в суд. Нейл Коуэн был экстрасенсом.

Я нашел его в Интернете. Мне не хотелось знакомиться с Интернетом, а вот пришлось. Познакомиться с ним предложила мне Кэт. Через пару лет после пересечения океана, приехав ненадолго в отпуск, она поставила в комнате Блу компьютер и подключилась к «Телстра». Кэт показала мне, как установить карточку в телефон и вытянуть ее оттуда, как подключиться к компьютеру и как пользоваться Интернетом.

Моя старшая дочь убеждала меня, что это будет классно – отправлять сообщения, фотографии. Честно говоря, я все эти годы был далек от технических новинок. Я забывал включать и выключать телефон. Когда я забывал включить телефон, ко мне приезжала Эдна, беспокоясь, почему уже два дня не работает связь. Но была причина, по которой я подключился к Интернету: когда все это случилось, люди стали советовать мне поискать там информацию. Поэтому я сделал над собой усилие и стал искать. Этот парень, Нейл Коуэн, возник неожиданно. У него в Интернете была целая страница, посвященная заболеванию, которое было у Сэта.

Мне показалось, что он эксперт в этом вопросе. Коуэн писал, что синдром сотрясения – это миф, мошенничество. Работники социальной службы воруют детей из бедных семей, чтобы обеспечить собственную занятость.

Оглядываясь назад, я понимаю, что Нейл Коуэн – в некотором роде сумасшедший: ему везде чудились правительственные заговоры, мошенничество, тайные соглашения. Но тогда я этого не понимал. На его странице в Интернете я увидел огромное количество информации по синдрому сотрясения, там был размещен телефон Коуэна в Сиднее. Я был настолько подавлен, что готов был схватиться за соломинку. Я помню, как звонил ему, думая, что он врач. К Нейлу Коуэну трудно дозвониться. Я рассчитывал оставить ему сообщение и надеялся, что он ответит.

У него не было помощника, он взял трубку сам:

– Нейл Коуэн.

– Это вы доктор, разместивший на сайте информацию о синдроме «сотрясения ребенка»?

– Да, да, это я.

– Меня зовут Мэд Атлей.

Я объяснил Нейлу Коуэну суть нашей проблемы. Он внимательно слушал меня и повторял одну и ту же фразу: «Классический случай». Позже я узнал, что это его любимая фраза.

Коуэн повторил:

– Классический случай. Где вы живете?

– В Форстере.

– Разрешите мне приехать к вам. Мне необходимо узнать об этом побольше.

– Сколько это будет стоить? Каковы ваши условия?

– Нет, нет, вы меня не поняли. Мне не нужны деньги, я хочу помочь вам, это классический, классический пример мифа о синдроме.

Нейл Коуэн приехал в Форстер, в офис адвоката, и в тот момент, когда он вошел, я подумал, что в его поведении и внешнем виде есть что-то настораживающее. Мне трудно это объяснить, но его манеры, многообразие профессий (доктор, эксперт)… Его брюки были короткими и тесными, они были перешиты из старых брюк от костюма и плохо сидели на нем. Наверняка Нейл донашивал их после брата. Из кармана рубашки, испачканной чернилами, торчали ручки. По опыту я знаю, что такими ручками сейчас не пользуются: они текут и после первой недели работы их выбрасывают.

Коуэн сел, достал ручку:

– Нэд, я решил, что ваш случай будет показательным, дело дойдет до Верховного суда.

Адвокат чуть не уронила чашку с чаем:

– Верховный суд? Мы еще не дошли до суда по решению дел о государственной опеке над ребенком.

Но Нейл Коуэн был непоколебим. Он продолжал твердить о классическом случае. Это было именно то дело, которое он так долго искал. Он предаст дело широкой огласке. Затем Нейл стал разглагольствовать об угрозах со стороны недоброжелателей, о том, что он докажет: синдром «сотрясения ребенка» – это миф. Наконец он нашел нас, и дело Сэта поможет доказать его правоту. Коуэн собирался доказать, что болезнь Сэта не связана с тем, что его трясли. Повреждение мозга наступило в результате вакцинации. Коуэн спросил:

– Сэту делали прививки?

Конечно, у Сэта были все прививки. Они были сделаны, когда ему исполнилось три месяца, за пять дней до того, как малыш попал в больницу. Когда Коуэн услышал об этом, он вскочил со стула:

– Понимаете, они будут говорить вам, что нет никакой связи между прививками и повреждением мозга! Классика, просто классика! Это очевидно: прививки вызвали повреждение мозга, но фармацевтические компании не хотят этого признавать, потому что каждый ребенок в западном мире прививается, это прибыльный бизнес. Поэтому, когда родители обращаются в больницу с детьми, напичканными разными ядами, в больнице спрашивают: «Вы трясли ребенка?» Они состоят в сговоре с фармацевтическими компаниями.

Нейл Коуэн подошел к столу адвоката и изо всей силы ударил рукой по столешнице. Мы подскочили.

Хайнц поддержал его:

– Почему бы нам не пойти в суд прямо сейчас и не сказать, что мы этого не делали? У них нет доказательств нашей вины.

Вот так, Ваша честь, «у них нет доказательств нашей вины».

Но Нейл Коуэн был с этим не согласен. Он долгое время изучал этот вопрос. Вакцины – яд. Фармацевтические компании знают это, и правительство тоже знает. Дело Сэта – классический пример, классический.

– Дело Сэта поможет мне нанести удар по секретной зоне.

С этими словами Нейл вытащил письмо и показал его мне. На конверте большими буквами было написано «Приемная премьер-министра и кабинета министров».

– Я связан с людьми на самом высоком уровне, и они знакомы с моей работой в этой области.

Я бросил взгляд на конверт. Не хочу быть грубым, но мне показалось, что это обычное письмо, такие посылают из нашего городского управления с просьбой прийти и подстричь траву на лужайке, а мы не приходим и не подстригаем траву на лужайке, потому что это не наше дело – стричь траву на чужих лужайках. Это было стандартное письмо со стандартным текстом: «Спасибо за скучный материал, который мы получили и выбросим, а вы можете успокоиться».

Я вернул конверт Нейлу Коуэну и готов был сказать ему, что, пожалуй, ему не стоит беспокоиться о нас, но его невозможно было остановить. Это решил сделать Хайнц, который произнес:

– Хорошо, мы постараемся.

Но Коуэн все равно не успокаивался. Он, по-видимому, привык к тому, что люди пытаются его заткнуть.

Я отважился задать еще один вопрос:

– Почему социальный департамент отнимает детей у матерей?

Коуэн готов был и к этому.

– Представьте, Нэд, если бы не было синдрома «сотрясения ребенка»! Что стало бы с социальными работниками? Что стало бы с терапевтами, логопедами, адвокатами и судьями? Они остались бы без работы!

Я знаю, что Вы думаете, Ваша честь. Нейл Коуэн – шарлатан, я должен был это понимать, но, надеюсь, Вы также поймете, в каком отчаянном положении мы находились и поэтому обращались за помощью ко всем. Сэт все еще был в больнице. Мы не видели его с тех пор, как его забрали в Форстере.

Без ребенка Фэт была в ужасном состоянии. Она ходила по дому кругами и плакала. В руках она держала игрушечного медведя, укачивая его, как ребенка. Я не мог на это смотреть. Я готов был ухватиться за любого, если тот пообещает помочь.

Было еще одно обстоятельство: наш адвокат призналась, что в чем-то Нейл Коуэн прав. Это не касалось фармацевтических компаний, которые травят детей, а правительство закрывает на это глаза. Речь шла о том, что будет трудно доказать, что ребенка трясли и это послужило причиной травмы.

Я подумал: разве такое возможно? Вероятно, как и многие люди, я полагал, что ребенок, которого долго трясли, должен выглядеть как бродячая собака: неопрятный, слабый, в разорванной одежде. Но адвокат не согласилась со мной.

– Конечно, нет. Такие дети выглядят так же, как и остальные. У них нет сломанных костей, ушибов и царапин. Повреждение находится внутри.

Ребенку необходимо сделать томограмму, но даже она не покажет, трясли ли его. Томограмма покажет, есть ли у ребенка повреждения, но не выявит, каким образом они были получены.

Я понимал, что это довод в нашу пользу, но адвокат предупредила:

– Я не уверена, что Нейл Коуэн – именно тот человек, который должен выступать в нашу защиту.

Но тут вмешался Хайнц:

– А почему бы нет? Он убедил меня. В конце концов, он на нашей стороне.

Я подумал: «А Хайнц, оказывается, не такой уж идиот». Он отлично понимал, что я не на его стороне, и именно поэтому привел Нейла Коуэна в суд в день слушания по делу. И тот предстал перед шестью судьями – в той же рубашке и коротких штанах, с той же связкой ручек, дрожащий от волнения, готовый нас защищать.

Глава 8

Мы ожидали десять минут. Нас вызвали по внутренней связи: «Хайнц-Атлей. Слушается дело Хайнца-Атлея». Настало время войти в зал. В этот момент я вдруг понял, что Вы уже знаете исход этого дела, Ваша честь. Однако я решил, что взглянуть на происходящее нашими глазами будет важно для Вас.

Я не буду утверждать, что помню каждое слово, просто хочу рассказать Вам о внутренних процессах, скрытых от Вас.

Мы вошли в зал – я, Фэт, Хайнц и Нейл Коуэн. Сели на места в среднем ряду. Представители департамента – доктор, который лечил Сэта, социальный работник, которая беседовала с Фэт в приемной больницы, – сели в том же ряду, но с другой стороны.

Адвокаты расположились впереди, лицом к судье, и, когда судья вошла, встали и слегка склонили головы. Мы сделали то же самое. Затем судья села, и все присутствующие тоже сели. В зале я заметил женщину, перед которой была странная, напоминающая печатную, машинка. Я понял, что она будет протоколировать судебный процесс. Адвокат департамента встала, назвала свое имя и сказала:

– Я представляю департамент.

Затем поднялась наш адвокат, представилась и сказала:

– Я защищаю права родителей.

Поднялся третий адвокат, он представлял больницу «John Hunter».

Мне захотелось встать и сказать: «Я тоже здесь», но наш адвокат меня опередила и негромко произнесла:

– Сидите тихо, будьте рядом с Донной-Фей.

Перед заседанием она дала инструкции Фэт, как та должна выглядеть и вести себя. Адвокат попросила Хайнца привести себя в порядок, но он даже не попытался что-нибудь сделать. Началось заседание, какие-то люди вставали, называли свои имена, садились, женщина за маленькой машинкой все время печатала. Наконец судья подняла голову и спросила:

– Родители присутствуют?

Наш адвокат ответила:

– Да, Ваша честь.

Судья произнесла:

– Хорошо, тогда начинаем.

Наш адвокат предупредила нас, что первыми будут выступать представители больницы – не нужно паниковать, потому что потом будут слушать нас.

Первым свидетелем был Тедди Блеветт – врач-педиатр, дежурный врач больницы «John Hunter». Говоря простым языком, он был врачом, отвечающим за лечение больных детей. Я не знал его тогда. Я знаю его сейчас. Сейчас мы хорошие друзья.

Тедди пришел на заседание со своими бумагами. Я помню, как он вел себя, его спокойствие, сочувствие и профессионализм. Он попросил разрешение у судьи пользоваться записями, и судья дала согласие. Тедди начал читать:

– Сэт Атлей-Хайнц, родившийся 23 декабря 2005 года, был доставлен в центральную больницу Форстера родителями – Донной-Фей Атлей и Полом Хайнцем – в 11 часов утра 27 марта 2006 года. Мать Сэта сообщила персоналу, что ее ребенок заболел и ему нужна помощь врача.

Тедди Блеветт рассказал, что был назначен врач-стажер, отвечающий за ребенка. Врач раздела Сэта и осмотрела: на пеленке и вещах малыша были следы диареи. Она поставила термометр. Температура была очень высокой, сорок один градус. Врач спросила мисс Атлей, что произошло, и та объяснила, что у Сэта была рвота, понос, судороги, он постоянно плакал.

У ребенка был жар, слабость, он отказывался пить воду. Было очевидно, что ребенок заболел.

Адвокат, представлявший больницу, прервал выступающего. Он спросил:

– Эти симптомы являются типичными или же такое проявляется при особых заболеваниях?

– Эти симптомы проявляются при многих заболеваниях.

– А конкретнее?

– Отравление, инфекционные и другие заболевания.

Адвокат спросил:

– Хорошо, что случилось потом?

– Персонал в больнице Форстера не имел необходимого оборудования, чтобы провести исследования для установления причины заболевания, поэтому Сэт был переведен в больницу «John Hunter», где я лично провел серию исследований.

– Какие именно?

– Анализ крови и анализ мочи. Они были в порядке.

– Какой шаг был следующим?

– Я назначил исследование на томографе, для того чтобы проверить, нет ли опухоли или кровоизлияния в головной мозг. Я заметил, что родничок был выпуклым, да и голова Сэта была увеличена в размерах.

– У вас есть результаты этих исследований?

Тедди ответил утвердительно. Он принес снимки и с разрешения суда показал их. Это обычная процедура – оглашение результатов исследований. Был включен негатоскоп, и Тедди разместил на доске снимки и стал давать пояснения:

– Перед вами результаты томограммы Сэта Атлея-Хайнца в тот день, когда его доставили в больницу. Я должен отметить, что мы были взволнованы, когда увидели череп ребенка и форму мозга на снимке.

Тедди использовал указку, показывая снимки.

– В нормальном состоянии между черепом и мозгом должно быть расстояние один-два сантиметра. На снимке головы Сэта мы видим, что этого расстояния нет. Произошел отек мозга, и этот промежуток заполнился кровью, поэтому мы должны были провести операцию, чтобы откачать кровь.

Я был очень расстроен, когда увидел это, Ваша честь, и был благодарен, когда снимки убрали. Затем появился другой снимок, и он был еще хуже. Это был снимок глаза. Глаз Сэта казался огромным, голова – тоже (четко просматривались вены, они напоминали длинные реки). Тедди продолжал описывать снимки:

– Это снимок сетчатки глаза, сделанный в день поступления. Темные пятна на снимке – это кровоизлияния на сетчатке, или, чтобы было понятнее, сгустки крови на сетчатке.

Адвокат спросил Тедди:

– Что это доказывает?

– Я уверен, что у Сэта Атлея-Хайнца было сотрясение, сильное сотрясение мозга за сутки до того, как он был доставлен в больницу Форстера.

Ваша честь, должен признаться, для меня это было настоящим шоком. Мы ожидали чего-то подобного, читали официальные бумаги, но услышать в суде, что кто-то нанес ребенку такую травму, было невероятно тяжело. Фэт опустила голову. Я знал, что она плачет. Хайнц прошипел: «Бред собачий!» Наш адвокат повернулась и пристально посмотрела на него.

Адвокат спросил:

– Вы разговаривали об этом с родителями Сэта?

Доктор отрицательно покачал головой и объяснил:

– У нас в больнице есть люди, мы называем их «Союз защиты детей», которые сразу же начинают действовать, если только поступают дети, подвергшиеся насилию.

– Этот «Союз» расследовал данный случай?

– Да.

– К какому заключению они пришли?

– «Союз» пришел к выводу, что Сэт был избит и как результат – сотрясение мозга и кровоизлияние в головной мозг.

– Итак, нам ясен диагноз ребенка: синдром «сотрясения ребенка». Это заключение вы сделали сразу или вас что-то насторожило?

Тедди ответил:

– Я старался быть внимательным, в таких случаях нельзя ошибаться.

Адвокат повторил вопрос:

– В данном случае вы убеждены, что Сэта Атлея-Хайнца трясли за сутки перед тем, как он был доставлен в больницу?

– У меня нет в этом никаких сомнений.

Хайнц в очередной раз фыркнул. Я услышал, как он произнес: «Это чепуха». Наш адвокат недовольно посмотрела на него. Адвокат клиники продолжал спрашивать:

– Вам известно, что родители Сэта утверждают, будто не трясли ребенка? Они собираются оспаривать это в суде сегодня или завтра и снова будут утверждать, что причина травмы в другом. Как вы считаете, доктор Блеветт, могут ли эти травмы быть следствием падения ребенка с кровати или вакцинации?

– Нет, нет, вакцинация не имеет к этому отношения, и это не результат падения.

– Почему вы в этом так уверены?

– Я надеюсь, что смогу объяснить суду, потому что это важно. Когда человек трясет ребенка, мозг малыша начинает перемещаться в черепной коробке, и это перемещение вызывает повреждение мозга. В мозге – маленькие сосуды, и когда ребенка трясут, эти сосуды лопаются, так как мозг начинает вращаться, как в водовороте. Мы называем это «повреждение вращения, или резаное повреждение». Это происходит с ребенком только вследствие сильного сотрясения, а не тогда, когда ребенок упал, или в результате ушиба, полученного в машине, когда малыш сидел в специальном кресле и ударился о чье-то колено.

– Значит, этот вид травмы называется «повреждение вращения, или резаное повреждение»?

Доктор ответил утвердительно.

– Ребенок сейчас находится в больнице?

– Да.

– Почему?

– Я не уверен, выживет ли он.

Этот ответ был как удар молотка. Судья, которая что-то записывала, подняла голову, и было видно, что она шокирована. Она спросила:

– Вы считаете состояние Сэта критическим?

– Он подключен к системе жизнеобеспечения.

– Почему система не отключена?

– Из-за судебного процесса. Мы не знаем, кто будет нести ответственность за Сэта – государство или родители.

Судья продолжила:

– Вы ждете моего решения, чтобы получить разрешение на отключение системы либо у родителей, либо у государства?

– Да.

Судья вздохнула, покачала головой и начала что-то записывать. Фэт, которая сидела рядом со мной, положила голову на колени. Ее душили слезы. Я обнял ее, пытаясь успокоить и скрыть свои слезы. Я осознавал, что все происходящее в зале суда было для нее и для меня смертью на костре. Когда мы шли в суд, мы рассчитывали вернуть Сэта домой. Мы не понимали, что даже если мы выиграем процесс, то все равно потеряем Сэта.

Глава 9

Я думаю, что Вы лучше меня знаете, как проходит судебный процесс, Ваша честь. Сначала выступает одна сторона и излагает свою версию, и кажется, что проиграно и само дело, и вложенные в него деньги. Затем выступает другая сторона, и внезапно появляется надежда. Так произошло и в нашем случае, в деле Сэта. Аргументы противоположной стороны были убедительными: было доказано, что это не несчастный случай – нанесена травма, и родители должны понести наказание. Потом выступает наш адвокат, и кажется, что все не так уж безнадежно.

Первый вопрос, который наш адвокат задала Тедди, звучал так:

– Вы уверены в том, что травма Сэта связана с сотрясением?

Конечно, Тедди пришлось сказать:

– Нет, я не уверен, но считаю, что травма вызвана именно сотрясением.

Это дало возможность нашему адвокату спросить:

– Значит, вы не уверены?

И Тедди ответил:

– Нет, это мое мнение.

Наш адвокат продолжала говорить:

– Вам известно, что родители Сэта отрицают обвинения? Вы знаете, что они утверждают противоположное. Они, как заботливые родители, привезли ребенка в больницу для лечения и вынуждены опровергать обвинения в нанесении вреда.

Тедди сказал, что не собирается комментировать это, но если наш адвокат настаивает на четком ответе, то его ответ будет: «Да, ребенок пострадал в результате сотрясения».

Наш адвокат спросила:

– Вы только что утверждали, что не уверены в этом, не так ли? Вы не знаете, что происходит с ребенком, когда кто-то из родителей начинает трясти его?

Тедди выглядел сбитым с толку. Он ответил:

– Это вызывает повреждение мозга. Ребенок обычно умирает. Но если ребенок выживет, его мозг настолько поврежден, что он не будет жить полноценной жизнью.

– Как вы можете это утверждать? Любой медицинский или социальный работник может взять группу детей и потрясти их, и можно увидеть, какие изменения в это время происходят?

Тедди ответил:

– Конечно, видеть это нельзя.

Наш адвокат спросила:

– Как вы определяете, что происходит с мозгом, когда трясут ребенка?

– Я видел снимки детей, чьи родители были признаны виновными.

– Это были снимки детей такого же возраста, как и Сэт? Такого же веса, роста? Их точно так же трясли? Как долго, с какой силой? Каковы физические данные этих людей? Какова степень повреждений?

Тедди согласился, что не может быть в этом уверен.

– Вы не можете говорить об этом с уверенностью, но рассказываете суду, что были родители, признанные виновными. Сколько таких случаев вы видели?

– Я не помню точную цифру.

– Постарайтесь вспомнить. Сколько таких случаев было в вашей практике?

– Помню два.

– Два?

– Два я помню точно. Хотя их было больше.

– Вы видели снимки двух детей, чьи родители были признаны виновными, сравниваете их с томограммой Сэта и делаете вывод, что у него такое же сотрясение?

Тедди объяснил, что сравнивал снимки Сэта со снимками детей из других больниц. Наш адвокат возразила:

– Какие это были дети? Их возраст, вес? Такие же, как у Сэта? Как мы можем судить о том, что у них сотрясение, только потому, что их снимки похожи на снимки детей, у которых было сотрясение? Это не научное объяснение.

Тедди ответил:

– Я понимаю, к чему вы клоните, но все гораздо сложнее. Я каждый год наблюдаю один или два случая кори, но сразу могу определить заболевание.

Наш адвокат тут же за это ухватилась:

– Однако сотрясение – это не корь, не так ли? Существуют тесты на корь и свинку, но не существует анализов для выявления синдрома «сотрясения ребенка».

Она ждала. Возникла пауза. Потом адвокат спросила:

– Разве я не права? Вы не можете проверить это?

– Я видел снимки и повторяю: этот вид повреждения, разорванные сосуды, не связан с падением ребенка или ушибом в машине. Я видел детей, которые скатились с кровати или упали на пол, повреждения были совершенно иными. Посмотрите еще раз на снимки, они подтверждают мои слова. Эти повреждения связаны с сотрясением.

Наш адвокат произнесла:

– Извините, доктор Блеветт, но вы не можете утверждать, это ваше предположение. Существует барьер между вашей гипотезой и словами родителей. И суду становится ясно, что ваши предположения – это мнение врача, профессионала, но только мнение, а не медицинский факт.

С этими словами она села на скамью.

Как я отреагировал на это выступление? Я уже упоминал, что Тедди Блеветт позже стал моим другом. Я уважаю его, восхищаюсь им. Понимаю, что в тот день в суде ему было тяжело и по нашей вине. Но тогда? Тогда мне казалось, что мы одержали победу. Кровь кипела в моих жилах, и я был уверен, что все складывается хорошо. На какое-то время забываешь, что главное не победа, а правда.