Текст книги "Я пришла попрощаться"

Автор книги: Кэролайн Оверингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Вы считаете, что это правильно?

Суданка ответила:

– Нет.

Она сказала, что Малок не имеет к этому никакого отношения. Он, вероятнее всего, и не знал, когда это произошло. Женщины, исполняющие обряд, требуют, чтобы мужчин в это время не было дома. Возможно, Малок узнал о случившемся, когда вернулся с работы домой и попал на праздник.

Суданка пояснила: то, что сделали с Саванной, – «мелочь», могло быть гораздо хуже. Они могли вырезать ее органы, полностью зашить ей половое отверстие, и у нее не было бы менструации и даже мочеиспускания. Когда консультант рассказывала об этом, мне показалось, она гордится тем, что девочки теперь не подвергаются пыткам, а их половые органы просто прокалывают. Эта женщина объяснила, что случай с Саванной подтверждает: суданцы понимают, где они живут, что им запрещено делать это, поэтому тайно проводят обряд и больше не режут девочек, а просто прокалывают девственную плеву булавкой.

Я подумала: «Боже, просто прокалывают! Берут грязную иглу для шитья, прокалывают девственную плеву, и у девочек начинается кровотечение». И это считается нормальным, приемлемым. Это необходимо. Они не делают это на грязном полу острым камнем, но продолжают совершать обряд и затем празднуют это событие.

Дэвид сказал:

– Я не могу поверить своим ушам. Мою дочь травмировали, а вы считаете, что все прекрасно.

Консультант попросила его успокоиться. Она убеждала нас, что девочка не ранена, что у нее простая царапина. Мы должны осознать, что произошло. У Саванны белая мать, две белые матери, и, несмотря на это, девочку приняли в суданскую общину! Разве это не прекрасно? Это нельзя считать раной, это царапина, укол, так принято в других культурах. Никто не пострадал, нет швов, инфекции, все уже почти зажило. Да и кто мы такие, чтобы судить?

Я разговаривала с этой женщиной без обиняков:

– Меня не интересуют ваши рассуждения. Меня не интересует ваша политкорректность. Я смотрю на вас и понимаю, что с тех пор, как вы начали работать, вы стали феминисткой. Только феминистки придерживаются таких взглядов, и мне кажется, что вы одобряете насилие над детьми и пытаетесь прикрыть это разговорами о культуре и традициях. Я забираю Саванну из больницы, и мы летим в Сидней, где я напишу заявление в полицию и приложу все усилия, чтобы наказать виновных. Лично вы возместите все мои расходы.

Я ушла не оглядываясь.

Дэвид позвонил нашему семейному врачу, врачу Саванны, уже в аэропорту и объяснил ситуацию. Слава Богу, врача не волновали вопросы идентичности и культуры. Мы разбудили его, и он согласился встретить нас возле детской больницы в Сиднее, где он сможет осмотреть Саванну.

Мы не стали звонить в департамент. Я считала: то, что произошло, – отчасти вина департамента, потому что Саванну оставляли у людей, которые не знакомы с австралийскими законами.

Мы позвонили нашему адвокату. Рассказали, что случилось, и он, как и наш врач, был потрясен. Он сказал, что обратится в Верховный суд штата и потребует немедленного слушания дела. Наш адвокат был убежден, что отныне Малок сможет видеться с Саванной только в Сиднее, в присутствии куратора. Я попросила его об этом, и он стал действовать незамедлительно. Адвокат действовал так быстро, что департаменту пришлось нелегко. Они получили вызов из Верховного суда штата, делу был дан полный ход, и им пришлось побегать.

От нашего адвоката я узнала, что сотрудники департамента яростно доказывали свою правоту. Они пытались объяснить, что нет неопровержимых доказательств того, что произошло с Саванной, что непонятно, кто был вовлечен в это, что полиции необходимо провести расследование, что расходы не могут быть возмещены, что это культурная традиция, которую необходимо принимать во внимание, что это важно для Саванны – наладить контакт с ее суданской семьей. Весь этот бред я слышала много раз. Но судья не принял все эти доводы в расчет. Он объявил:

– Ребенок возвращается под опеку Каарен Атлей и Дэвида Бенетта. В дальнейшем до полного выяснения обстоятельств никаких контактов с Малоком Ибрагимом не будет.

Мы были уверены, что начиная с этого момента не будет никаких встреч, надзора – ничего.

Мы с Дэвидом находились в больнице, пока шло слушание дела. Вы уже знаете, что это были последние дни, которые мы проводили с Саванной. Ей было пять месяцев, она была прекрасна.

Девочка находилась в комнате со смешным названием «Панды». Там было еще пять малышей. Они не были новорожденными. Только что родившиеся дети находились в комнате «Кенгурята». Саванна была в одной палате с малышами, у которых были травмы. У одного мальчика обе ноги были в гипсе, у другого – перевязан глаз, и кто-то нарисовал на повязке череп и крест. Малыш был похож на пирата.

Дэвид спустился вниз и купил мягкую игрушку – жирафа – в цветочном магазине возле киоска. Саванне игрушка не очень понравилась, может, она испугалась, поэтому мы положили игрушку на подоконник. Нашей малышке больше нравилось играть с ключами Дэвида. Она положила их в рот и, когда я забрала их, заплакала. Она вела себя как обычно.

Мы поговорили с семейной парой, которая сидела у соседней кроватки. Их малыш упал, они очень нервничали.

Они спросили нас, что произошло с Саванной. Я объяснила, что у нее инфекция мочеполовых путей – мне не хотелось, чтобы все знали о случившемся.

Судебное решение было принято в шесть часов вечера. Наш адвокат сказал, что мы можем забрать Саванну домой. Нам больше не нужно беспокоиться о распоряжениях департамента – все временно приостановлено. Саванна будет с нами до тех пор, пока суд не решит, что для нее лучше.

Я положила трубку и начала собирать ее вещи. Зашел наш врач и посоветовал нам оставить Саванну еще на одну ночь.

Я не хотела с ней расставаться, но врач объяснил, что это очень чувствительное место, а они обследовали малышку с помощью катетера, который только что извлекли. Девочка будет в подгузнике, а он будет мокрый. Можно занести инфекцию.

Он убеждал нас:

– Послушайте, я не хочу вас волновать. Все хорошо заживает. Рубцов не будет. Я не вижу никаких проблем. Саванне лучше остаться еще на одну ночь в больнице. Это не причинит ей никакого вреда.

Мы вернулись домой. Мы вошли в пустой дом, молча сели на диван. Затем, не зная, куда себя деть, я пошла в кухню и стала перекладывать пакеты с едой для Саванны. Я перемыла ее чашки, ложки, вытерла их и стульчик, на котором она сидела. Потом я сложила нагруднички, легла на полу в ее комнате, накрывшись ее одеяльцем, и задремала.

Было еще очень рано, около трех часов утра, когда мы услышали стук в дверь. Дэвид, который спал в гостиной, пошел открывать. Это была Донна-Фей.

Люди потом спрашивали меня: «Как она выглядела?» Выглядела она как всегда: растерянная, уставшая. Я сама выглядела растерянной – я спала в одежде на полу. Когда я подошла к двери, на улице было темно. Я была встревожена, увидев Донну-Фей: не только потому, что было три часа ночи, но и потому, что она приехала на старой машине марки «королла». Я даже не задумалась о том, как моя сестра оказалась в машине, есть ли у нее права.

Я поздоровалась с Донной-Фей и пригласила ее в дом. Я подумала: неужели она знает, что произошло с Саванной? Я надеялась, что нет. Мы не рассказывали ей об этом. Мы не говорили о случившемся даже отцу. Об этом знали в суде и департаменте, Донна-Фей могла узнать только от них. Кто-то все же рассказал ей о случившемся, потому что она спросила: «Саванна попала в больницу?»

Донна-Фей спросила об этом спокойно, не выражая никаких эмоций. Я ответила утвердительно и пригласила ее в гостиную. Но Донна-Фей продолжала стоять в прихожей. Она не спросила, что случилось: ударилась ли девочка головой или упала, а может, простудилась.

Моя сестра стояла, держа в руках огромную мягкую игрушку – уродливого фиолетового динозавра. Это была старая игрушка, которую обычно выигрывают в конкурсах, забрасывая мячи в корзину. Из дырки в шве стали выпадать маленькие шарики. Наверное, Донна-Фей приобрела эту игрушку, когда устраивала пони-шоу. Она протянула мне динозавра и спросила:

– Ты сможешь отдать это ей?

Я взяла игрушку, из нее снова посыпались шарики. Маленькие и легкие, они рассыпались по полу. Я сказала:

– Донна, заходи в комнату, не стой на пороге.

– Все в порядке. Я только хотела убедиться, что ты отдашь динозавра Саванне.

И я – это было моей ошибкой – ответила:

– Игрушка красивая, Донна, но я не уверена, что она нужна Саванне. Посмотри, в ней дырка. Шарики выпадают, Саванна может их проглотить.

– Ты можешь зашить дырку.

– Хорошо, я сделаю это.

Донна-Фей постояла еще немного и потом сказала:

– Ну что ж, до свидания.

Я спросила:

– Ты знаешь, что произошло? – потому что не была уверена, действительно ли Донне-Фей известно о случившемся. Ведь она даже не спросила: «Мой ребенок в порядке?»

Дэвид, стоявший за мной, тихо произнес:

– Каарен, осторожно.

Но Донна-Фей пожала плечами и произнесла:

– Я полагаю, это должно было случиться.

Я и сейчас думаю о том, что означали эти слова: «Я полагаю, это должно было случиться».

Вероятно, для Донны-Фей они имели смысл. У нее было двое детей, они попали в больницу, и больше она их не видела. Может, в своем больном воображении она представляла, что это происходит с каждым ребенком?

– Ты уверена, что не хочешь зайти?

– Я лучше пойду. А ты отдашь игрушку Саванне, когда починишь?

– Хорошо, Донна, конечно, отдам.

Она кивнула, повернулась и пошла к машине.

Открыв дверцу, моя сестра села в машину. Я повернулась к Дэвиду и показала ему фиолетовую игрушку, которую принесла Донна-Фей. Я услышала, как заработал двигатель. Донна вылезла из машины, подошла к порогу и постучала в дверь во второй раз.

Я открыла. Я была смущена. Автомобильный двигатель громко работал, дверца со стороны водителя была открыта, фары включены.

– Еще раз здравствуй. Ты зайдешь?

– Нет.

– Ты что-то забыла?

– Я пришла попрощаться.

Это было так необычно для Донны-Фей. Я знаю, что ее лечили, давали ей различные лекарства. Она принимала их, когда останавливалась у нас. Она уже простилась с нами и вдруг спустя минуту пришла еще раз попрощаться.

– Хорошо, до свидания, Фэт.

– Да, до свидания.

И она ушла.

Глава 17

Кэт Атлей

Первый человек, который сказал мне, что Саванна исчезла, был не из полиции и не из департамента. Я слушала новости в шесть часов утра по 702-му каналу АВС, как и все жители Сиднея.

Диктор прервал программу объявлением:

– Полиция разыскивает ребенка, который внезапно исчез из сиднейской детской больницы.

Вот так, ничего больше, полиция разыскивает…

Люди спрашивали меня, как я догадалась, что это Саванна. Не знаю, просто я с самого начала поняла, что это она. Мое сердце вырывалось из груди, меня приковало к полу. Зазвонил телефон. Это была полиция.

Им не нужно было объяснять, что мы едем к Донне-Фей. Я была наполовину одета: на ноге – одна туфля. Дэвид был уже на подъездной дорожке. Я держала в руке мобильный телефон, за мной бежали собаки. Дэвид пытался завести машину.

Я разговаривала с полицией по телефону, кричала, плакала. Я спрашивала:

– Как давно она ушла? Вы уверены, что это моя сестра?

В моей голове прокручивались различные варианты, как будто кто-то раскладывал черные карты Таро. Я успокаивала себя: нет, она в порядке, она должна быть дома, она просто ушла и опять потеряла память.

Дэвид гнал машину к квартире Донны-Фей, и тут мы услышали сообщение по радио: «Ребенок сброшен с утеса…»

Ребенок сброшен с утеса…

Ребенок сброшен с утеса…

Даже сейчас, закрыв глаза, я слышу эти слова, острым кинжалом вонзающиеся в мое сердце.

Ребенок сброшен с утеса…

Как будто прогремел взрыв. Прежде чем мы осознали это, нашу машину окружили полицейские. Как они там оказались? Не знаю. Может, они определили наше местонахождение по мобильному телефону, по номеру машины? Дэвид сказал, что мы резко затормозили, прямо посреди дороги, но я этого не помню. Все, что я запомнила, – это как мы и полицейские рванули к утесу и каждый из нас шептал: нет, нет, нет…

Сейчас, вспоминая эти события, я слышу вой сирены и вижу вокруг голубые огни. Я просила, умоляла: «Господи, помоги, только бы не было поздно!»

Но было поздно.

Камеры видеонаблюдения больницы зафиксировали все, что происходило. Донна-Фей прошла через вращающуюся дверь. Она была в халате и тапочках. На экране было видно время: четыре часа утра. Донна-Фей прошла по коридору, где медсестра раскладывала пасьянс. Фэт пересекла палату «Кенгурята», зашла в палату «Панды», вынула Саванну из кроватки и положила ее в хозяйственную сумку. Моя сестра покинула больницу тем же путем. В руках у нее была тяжелая сумка, из нее торчал игрушечный жираф.

После парковки видеозаписей не было. Мы знаем, что Донна-Фей положила Саванну на заднее сиденье автомобиля и выехала на Параматт-роуд. Она подъехала к утесу, когда было уже светло. Парковка находилась возле основной, деревянной смотровой площадки. Донна-Фей припарковала машину и посидела в ней некоторое время.

Два американских туриста с фотокамерами видели ее выходящей из машины и затем поднимающейся на смотровую площадку. Она ни с кем не разговаривала, не выглядела расстроенной. Донна-Фей молча постояла несколько минут и, прежде чем американцы успели закричать: «Нет! Остановитесь!», шагнула вперед, подняла детский конверт с ребенком над барьером и спокойно сбросила его с обрыва».

Глава 18

Мэд Атлей

«Ваша честь, Кэт описала Вам все, что случилось с Саванной. Я благодарен ей за это. Я бы просто не смог этого сделать.

Я хочу рассказать, что произошло потом. Газетчики кружили возле нас, возле наших домов. Я иногда испытывал желание выйти и перестрелять их, чтобы очистить воздух.

Что они хотели узнать? Как все это произошло и почему? Услышать мои объяснения?

Одна известная женщина, не буду называть ее имени, лично подъехала к дому и положила записку под дверь. Она гарантировала мне сохранение тайны, если я соглашусь побеседовать с ней. Обещала удалить всех журналистов.

Она не упоминала о деньгах, но оплата подразумевалась. Эта женщина уверяла: все, что мы будем обсуждать, останется между нами. Это казалось разумным.

У нашей семьи появилась возможность объясниться. Потом я подумал: а что объяснять? Что Донна-Фей сбросила мою внучку с утеса?

Я не тупица и понимал, что этой женщине не нужны объяснения. Ей нужен рейтинг для ее программы.

Эта женщина была не единственной, кто пытался к нам пробиться. Некоторые репортеры приносили цветы и оставляли их на крыльце со словами глубокого соболезнования от телевизионного канала. И номера мобильных телефонов для связи.

Ко мне приходили полицейские. Они сказали, что я не должен никому ничего объяснять. И добавили:

– Может, это хоть немного утешит вас… Суданская община в Тамворте очень опечалена случившимся. Вам, наверное, неизвестно об этом, но большинство беженцев в Австралии уже не проводят обряд дефлорации. Это больше не является частью их культуры. Поэтому многие суданцы хотели, чтобы их девочки воспитывались в Австралии, подальше от всего этого. Но некоторые выступления их волнуют.

Газетчики постоянно публиковали статьи о семейном законодательстве, о пособиях, о послеродовой депрессии, о том, что утес надо окружить забором. Они отыскали людей, чьи дети бросились с утеса, решив покончить жизнь самоубийством. Они вынудили мэра Тамворта объявить, что мясные цеха не остановятся, если там не будут работать суданцы. Журналисты нашли фотографию Саванны на странице Facebook у Кэт и постоянно печатали ее.

Они обсуждали, что можно было сделать, чтобы спасти Саванну. Это была очень болезненная тема. По отснятому материалу Вы сможете увидеть, как работала полиция. Один парень даже висел на специальных ремнях над водой, пытаясь подцепить детский конверт, в котором находилась Саванна. Я видел, что с пятой или шестой попытки он все же дотянулся до конверта. Полицейский показал людям, стоящим на утесе, что его не нужно поднимать. Саванны не было в конверте, ремешки, которые держали ее, были разорваны. Кто-то указывал рукой на что-то вдали, и камера сняла это. Это было маленькое тельце Саванны, качающееся на волнах.

Поэтому мне было неприятно, когда газеты обвиняли команду спасателей в том, что она действовала медленно и могла сделать больше.

Полиция просила меня не обращать на это внимания. Они сказали, что единственное, что мне придется вытерпеть, – это внимание общественности. Я понимал, что люди хотят присутствовать на похоронах, а те, кто не мог прийти, желали бы увидеть все по телевидению.

Блу и его жена Клаудетт, их малышка Эйми и дочь Клаудетт от первого брака Индиана приехали на похороны. Кэт и Дэвид подъехали позже. Кладбище находится не в Форстере, а через мост, в Танкури.

В окошко машины я увидел, что кто-то принес плакат «Невинный младенец». Некоторые владельцы магазинов закрыли их, чтобы проводить Саванну в последний путь.

Дэвид нес гроб Саванны на руках.

Не было религиозных обрядов. Мы не католики. Некоторые школьники в шортах и форменных пиджаках исполняли песню, аккомпанируя себе на гитарах и барабанах. Это была рок-песня, которая, может быть, что-то и значила для них, но ничего не значила для меня. Впрочем, это было правильно. Ребята выражали сочувствие, как могли.

Было много жителей нашего района – девочек, которых я не видел с тех пор, как они учились в начальной школе. Они выросли и пришли со своими детьми. Были девочки, которые когда-то учились с Донной-Фей. Я не думал, что столько людей потрясло наше горе. Многие из них глубоко переживали из-за случившегося.

Я не ожидал увидеть Малока и его семью, но невозможно было не заметить их приезда. Пресса, которая находилась в стороне и старалась быть незаметной, засуетилась, заработали видеокамеры, засверкали вспышки фотокамер. Я подумал, что приехал кто-то из знаменитостей, может быть, премьер-министр. Он выступал по телевидению, говорил о трагедии. Но это был не он.

Это был Малок и несколько членов его семьи. У всех были слезы на глазах.

Они приблизились ко мне, и одна из женщин, крупная, с цветным шарфом на голове, подошла и крепко прижала меня к огромной груди.

На следующий день эта фотография появилась в газетах: пожилой человек в плохо сшитом костюме, с неаккуратно подстриженной бородой и огромная суданская женщина обнимают друг друга и плачут. Под фотографией была подпись: «Объединенные горем».

Я помню выступление мэра, моего шефа, он сказал несколько слов. Было очень жарко. По его лицу текли капельки пота. В конце церемонии руководитель Армии спасения дал знак школьникам, они встали с земли и, взявшись за руки, подошли ближе и положили к ногам Кэт несколько бумажных бабочек.

Американская пара, которая последней видела Фэт и Саванну на утесе, подошла последней и вложила в руки Кэт букет желтых роз. Они были из Техаса. Мужчина сказал:

– Я сочувствую вашему горю.

Я ответил:

– Спасибо за сочувствие.

После похорон мы вернулись в дом. Кэт, Дэвид и Блу с семьей остались ночевать. Случившееся потрясло их, они едва дышали. Клаудетт разрешила всем подержать на руках ее малышку, погулять с ней и поплакать. Только я и Кэт не смогли этого сделать.

Эдна тоже осталась на ночь у нас. Мы перенесли все матрасы в гостиную и уснули на полу.

Люди оставляли еду у двери. Мы не возражали.

Затем Эдна уехала домой. Уехали Блу с девочками, Кэт и Дэвид, и я остался один.

Некоторое время меня мучили кошмары. Я просыпался с мыслью: «Нет, только не Саванна!» Я спешил к ней и просыпался в слезах, понимая, что опоздал.

Потом наступил момент, когда я осознал, что ее не вернуть. Я не помню точно, кажется, я подъезжал к почтовому ящику. Вдруг я понял, что она ушла навсегда. Я остановил машину. Моя голова упала на руль, и я зарыдал.

Глава 19

Мэд Атлей

Во второй раз мы столкнулись с журналистами, когда вместо тюрьмы «Silverwater» Фэт попала в психиатрическую клинику.

Ей помогла Кэт. Моей старшей дочери было очень больно, но у нее был диплом королевского адвоката, и она доказала, что в тот день, когда мы потеряли Саванну, Фэт находилась в невменяемом состоянии.

Королевская адвокатура помогла найти место в сиднейской клинике. Это была престижная клиника, где поправляли здоровье телевизионные ведущие и игроки регби. Адвокатура постановила, что Фэт будет находиться там до тех пор, пока психиатры не решат, что она сможет перенести заключение в тюрьме.

С улицы клиника выглядела как старинный викторианский особняк – с балконом, ажурными металлическими решетками, лужайками и тяжелыми воротами.

Я не знаю, кто сообщил обо всем прессе, но ее представители находились за воротами, когда привезли Донну-Фей. Газетчики готовили грандиозный репортаж. Они были в белых вагончиках со спутниковыми тарелками и установили палатки для ведения новостей.

Газетчики пропустили «скорую помощь», проезжающую через ворота. Машина припарковалась у главного входа, распахнулись задние дверцы, и Донна-Фей вышла из машины и под проливным дождем направилась к входу.

Если вы посмотрите запись, то увидите, что она не пыталась спрятаться от дождя. Донна-Фей не держала в руках зонт. Она шла с непокрытой головой.

Ее ночная рубашка промокла насквозь и прилипла к телу. Донну-Фей сопровождала полиция, и было видно, как ее подвели к входу и завели внутрь.

Вместе с Донной-Фей была Эдна. Эдну никто не знал, поэтому она меньше волновалась. Я не мог их сопровождать, потому что мне сказали, что я являюсь свидетелем. Кэт тоже не могла пойти, поскольку также была свидетелем. Поэтому Донну-Фей сопровождала Эдна. Она рассказывала, что весь персонал стоял в фойе, ожидая.

Медсестра открыла тяжелую дверь, помогая Донне-Фей войти. Эта же медсестра заметила, что Донна-Фей промокла не только от дождя – она обмочилась.

Медсестра взяла мою дочь за локоть и помогла ей сесть на стул. Эдна рассказывала, что это был стул с набивными подлокотниками и резной спинкой. Трудно представить, что кто-то в мокрых штанах будет сидеть на нем, но медсестра не думала о стуле. Она посадила Донну-Фей и произнесла:

– Мы поможем вам высушить одежду, не волнуйтесь.

Эдна сказала, что Фэт не плакала. Она выглядела удивленной. Фэт села на стул в своей мокрой одежде, ее волосы прилипли к лицу. Эдна подумала, что Фэт замерзла, и попросила персонал принести одеяло.

Из кабинета вышел администратор. Он направился к стулу, посмотрел Донне-Фей в лицо и спросил:

– Мисс Атлей?

Но моя дочь не ответила. Она до сих пор дрожала. Администратор опустился на колени, чтобы заглянуть ей в глаза:

– Донна-Фей?

Тогда Фэт подняла глаза и осмотрелась. Она хотела понять, где находится. Этот стул, похожий на трон, мокрая одежда, влажные волосы, много людей, стоящих вокруг в белых парусиновых штанах и таких же туфлях на резиновой подошве… Большая стойка администратора с цветами. Таблички, запрещающие пользоваться мобильными телефонами. Донна-Фей поняла, что попала в больницу. Она пробормотала:

– Все в порядке, все правильно.

Услышав шепот, Эдна опустилась на свои старые колени и переспросила:

– Что ты сказала, дорогая?

И Донна-Фей ответила:

– Все правильно. Я имею в виду, правильно быть здесь.

Эти слова не имели никакого смысла, за одним исключением: она была абсолютно права.

Донна-Фей была права: она находилась там, где и должна быть, где будет находиться всегда.

Во всяком случае, вся эта сумятица, начавшаяся с таким шумом, наконец закончилась. Я говорю о газетчиках. Они перестали приезжать, и я был благодарен им за это. Это позволило мне собраться с мыслями.

Меня навещали полицейские. Они рассказали, что у Фэт нет никаких шансов, что против нее будет выдвинуто обвинение. Один из них сказал:

– Они, должно быть, шутят.

Я ответил, что я, конечно, не эксперт, но состояние Фэт не изменится. Какой же смысл затевать судебный процесс? И если моя дочь будет в клинике, если она поймет, что натворила, больше, чем она сама себя, ее никто не накажет.

Через неделю после похорон Саванны, после того, как Фэт попала в клинику, ко мне оттуда приехала женщина – поговорить. Она провела у меня неделю, спала на диване. Это явно не входило в ее обязанности. Я не знаю, оплатил ли это Дэвид, если нет, то я попрошу его это сделать.

Эта женщина сказала, что я могу поговорить с ней о Саванне и о Фэт вместо разговоров с прессой.

Я ответил прямо:

– Это моя вина. Я не защищал ее права.

Я рассказал о матери Фэт, о том, как она ушла. Все это время она даже не давала о себе знать. А ведь события освещались во всех новостях – и ни единого слова от Пэт. Хоть бы какое-то проявление заботы. Я никогда не отрицал, что она много сделала, но и я тоже сделал немало. Я остался с тремя детьми на руках, Фэт тогда было всего полтора года…

Я рассказывал, как замечал, что Фэт растет и из девочки превращается в женщину. О том, как появление возле двери вьетнамского мальчика испугало меня.

Я рассказал о Хайнце и о том, что знал: это Хайнц схватил Сэта в ту ночь, когда Фэт работала, и тряс его, чтобы малыш замолчал, бросал его, чтобы успокоить. Я опасался, что если я расскажу об этом Фэт, то причиню ей невыносимые страдания и заставлю ее высказать все Хайнцу. Я решил, что нужно искать компромисс, потому что в битве между мной и Хайнцем я потеряю Фэт. Она останется с ним.

Так обычно поступают девушки, встречающиеся с молодыми людьми-неудачниками. А я не хотел терять дочь. Я хотел быть ближе к ней. Может, потому, что думал: у меня есть шанс спасти ее, оставаясь рядом с ней. А может, потому, что не смог удержать Пэт и не хотел терять мою девочку.

Я предполагал, о чем Фэт думала в тот день, на утесе, хоть и не понимала, что делает.

Женщина успокаивала меня и говорила, что нет смысла это обсуждать: Фэт была не в себе. Я спросил, не хочет ли она этим сказать, что Фэт безумна. Женщина кивнула и ответила:

– То, что она сделала, – безумие.

Наконец-то кто-то произнес эти слова.

Затем женщина вернулась домой или в свой офис, туда, где ей спокойно работалось, а я опять остался один. Некоторые могут сказать, что я начал пить, и, действительно, я стал пить больше, чем раньше.

Некоторое время я пил каждый вечер. Я начал много курить. Я считаю, это серьезно. Курение убило моего отца, и я помню об этом. Я надеялся, что курение убьет и меня.

Однажды я так напился, что забыл потушить сигарету, и кровать загорелась. Я проснулся и увидел клубы дыма. Я был страшно зол, но не оттого, что мне пришлось все чистить, а потому, что не сгорел вместе с кроватью и домом.

Умом я понимал, что не смогу с этим жить, и принял решение: «Убей себя, Мэд. Только сделай это так, чтобы не травмировать семью, которая и так достаточно настрадалась. Не надо стрелять в себя, можно промахнуться и закончить жизнь, превратившись в овощ. Сделай это медленно, приемлемым способом, как до тебя сотни лет делали все мужчины: кури и пей».

Я не умер. Сейчас мне кажется, что люди не умирают, когда им этого хочется. Эдна говорит, что Бог оберегает людей, потому что любит их. Я сказал, что если это правда, то Он странно проявляет свою любовь. Эдна объяснила, что Бог позволяет подойти к самой бездне и, когда ты уже подходишь к краю, ты можешь сделать шаг назад. Я думаю, что это правда: наступил день, когда я решил, что пью слишком много. Я повесил замок на бар и решил: все, достаточно.

Я хотел вернуться на работу, но давление было слишком сильным. Люди были добры и внимательны ко мне, но всем хотелось знать то, что я не мог объяснить.

Например, одна женщина на работе, поднимаясь вместе со мной в лифте, сказала:

– Я знаю о том, что произошло, мне так жаль. У вашей дочери было помешательство?

И мне хотелось ответить: «Да, ее мать ушла, когда Фэт была ребенком, и я пытался ее воспитывать. Она подцепила Хайнца и старалась стать хорошей матерью, а идиот-муж отправил ее на работу. Фэт могла указать на Хайнца и сказать, что это он нанес травму Сэту, но не сделала этого. Почему? Я не знаю. Страшно, правда? Невозможно ничего доказать».

Социальные работники не помогли Фэт, не поддержали ее. Потом она забеременела и стыдилась этого.

Каждый убеждал Донну-Фей в том, что этого не должно быть. Она не должна иметь детей. «Посмотри, что произошло с первым ребенком. Мы заберем у тебя и этого».

Затем родилась Саванна. Это было такое счастье, но ей не разрешили жить с матерью, и Фэт снова отодвинули в сторону.

Обстоятельства придавили ее, и ей тяжело было это вынести.

Люди спрашивали меня: «О чем она думала?»

Она не думала. Я смотрел на дочь и понимал: она ни о чем не думала.

Но как объяснить все это женщине в лифте?

Мне было тяжело, и я решил уйти с работы. Я уже достиг пенсионного возраста и никогда не хотел работать после шестидесяти.

Поэтому я решил укреплять округ и стал копать траншеи. Не спрашивайте почему. Это позволяло мне чувствовать свое тело: боль в плечах, физические усилия. Пот льется градом. Мне это было необходимо.

Затем я стал укладывать трубы на дно траншеи. Разве могут быть траншеи пустыми? Я прокладывал трубы для оросительной системы. Сверху насыпал дерн. Я сажал деревья. Расчищал дерьмо, которое собиралось годами. Постепенно все преображалось, я шел спать и думал о своих планах на завтра, о том, что нужно достать запчасти для трактора. Прежде я месяцами думал только об одном: Саванна. Саванна. Саванна…

Помню первый день, когда я практически не думал о ней. Я испытал чувство вины. Но полагаю, если бы этого не произошло, то я не сидел бы сейчас за письменным столом и не писал Вам письмо.

Что заставило меня написать Вам?

Ваша честь, в этом письме так много сказано о моей семье – обо мне, о Пэт, Кэт и Блу, – что-то честно, что-то – нет.

Я не знаю, какая семья у Вас, Ваша честь, но если Вы похожи на судей, которых показывают по телевизору, полагаю, что Вы женаты, у Вас взрослые дети, которые уже поучают Вас.

Если Вы моего возраста, то знаете то же, что и я: семья – это единственная ценность в жизни.

Я стал много ездить, но в последнее время это стало сводить меня с ума.

Я заезжаю в боулинг в центре отдыха и слышу, как люди говорят о своих семьях:

– Моя невестка… я не выношу ее. Муж моей матери безнадежен. Мой брат и я были близки, но поссорились и не разговариваем уже несколько лет.

Знаете, что мне хочется им сказать?

– Господи, это же ваши семьи! И если семья что-то значит для вас, помиритесь. Вы можете не видеть друг друга каждый день, но знайте: ваши родные – это все, что у вас есть. Не бросайте их и не позволяйте бросать вас. Придет время, кто-то постучит к вам в дверь. Это будет двоюродный брат, зять, дядя. И он скажет: «Я совершил ужасный поступок. Украл деньги. Подписал фальшивый чек. Изменил жене. Ограбил банк. Соблазнил жену соседа». Вы знаете, что я на это скажу? «Входи. Я постелю постель». Потому что это моя семья.