Текст книги "Я пришла попрощаться"

Автор книги: Кэролайн Оверингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Вызывала ли сочувствие эта женщина, почти обнаженная, истеричная, со складками на животе, с большой грудью, в резиновых сапогах, которые натирали икры? Жуткий вид этих сапог послужил причиной аварии – автобус врезался в витрину магазина.

Из-за чего еще мог остановиться автобус? Донна-Фей Атлей не просто нарушила тишину тихого переулка в пригороде: люди побежали к дороге, вывели ее на обочину тротуара, застегнули на ней френч, стараясь прикрыть наготу. Все это произошло на Kings Cross.

Kings Cross, несмотря на то, что его облагородили – маленькие шоколадные магазины и продавцы хлебных лепешек и поджаренных цыплят, – для многих оставался бульваром разбитых надежд, стрип-клубов, секс-шопов; пьяниц, валяющихся в блевотине; дремлющих таксистов, автомобили которых часто служили публичными домами на колесах; аборигенов, лежащих в сточных канавах; проституток с синими поцарапанными лицами, стучащих в окно автомобиля и спрашивающих: «Вам нужна девушка? Вы хотите повеселиться?»; уличных мальчишек со свежими татуировками и пирсингом; мужчин с зубами, блестящими, как горящие спички; наркоманов с руками, которые напоминают мясо, висящее на крюках; пьяных, бездомных, злых и одиноких…

И вся эта толпа вышла на дорогу. Позже медики, которые забирали Донну-Фей, сказали, что после того, как случилась авария и разбилось стекло, ситуация стала серьезной. Но все заметили, что женщина не была пьяна и не употребляла наркотики.

Она вся тряслась, у нее был такой затравленный взгляд, как будто она убегала от кого-то или чего-то, но была не в состоянии этого объяснить.

Ее увезли на «скорой помощи» в больницу «ST Vincent». Больница находилась недалеко, женщину связали и доставили на носилках. Медицинский персонал искал ее документы, но их не было. Они спросили о родственниках, тогда она назвала Пола Джека Хайнца и дала номер его телефона, но он заявил, что не желает иметь с ней ничего общего. Следующим был назван человек, который всегда заботился о ней, – ее отец Мэд.

Глава 14

Мэд Атлей

Мне потребовалось четыре часа на то, чтобы добраться до трассы Pacific Highway в Сиднее, где задержали Фэт. Я мчался и понимал, что это опасно и от меня будет мало пользы, если я врежусь в дерево.

Если вы спросите, что я знал о психических заболеваниях, то должен сказать, что немного. Я читал, что иногда люди сходят с ума, что есть определенные места, куда их отвозят, когда это случается, но сам не сталкивался с подобными случаями.

Мне сказали о том, что у Фэт полный упадок сил, нервный срыв. Врачи пытались объяснить это в корректной форме: прямо на улице у нее произошел нервный срыв, и ее отвезли в одну из больниц. Она должна находиться там, и не имеет значения, сколько ей лет. Я должен приехать, как самый близкий родственник.

Я не знал, что меня ждет. Я вспомнил фильм, который видел по телевизору, – «Полет над гнездом кукушки», – где показывали людей с безумными глазами, связанными руками, заросших, прячущих в карманах маленьких птиц.

Я думал о моей девочке, Донне-Фей, затерявшейся среди них. Узнает ли она меня и как отреагирует на мое появление? Может, она попытается расцарапать мне лицо? Может, мне придется держать ее за руки и успокаивать?

Нет, все было не так. Сумасшедшие дома в огромных помещениях – все это ушло в прошлое. Фэт поместили в обычную больницу. Зеленые таблички указывали на выход. Доброжелательная женщина за стойкой администратора, кафе в фойе, цветочный магазин.

Я поднялся на лифте в отделение психических расстройств – женщина за стойкой сказала, что Фэт находится в своей палате. Я хотел попросить, чтобы ее не связывали ремнями, но в этом не было необходимости. Донна-Фей не была связана, она даже не была в больничной одежде. Фэт сидела на стуле в спортивном костюме. Коротковатая куртка задралась на животе, рукава не доставали до запястий, брюки – до лодыжек. Кто-то помыл Фэт голову и затянул волосы в тугой хвост. Ее глаза немного сузились.

Моя дочь была в чужой одежде, у нее слегка отекло лицо, но она не была похожа на сумасшедшую.

Фэт была спокойна, я утверждаю это. Она была спокойна, хотя у нее и были нечастые судорожные подергивания. Я видел это и раньше. В юности у Фэт были судороги. Глядя в пол, она прошептала, что у нее есть большой секрет. Я сказал:

– Фэт, ты не должна шептать, в комнате никого нет.

Она взглянула на меня, кивнула и приблизилась.

Я сидел на краю кровати. Фэт огляделась, как будто в комнате кто-то был, и прошептала:

– Я так сожалею, папа.

– О чем, Фэт?

– Вся эта суета, беспокойство…

– Не волнуйся, Фэт. Все в порядке. Ты просто растерялась.

– Где я?

– Ты сейчас в больнице.

Она кивнула и лишь через полчаса спросила:

– Где я была?

Я решил, что она сбита с толку, все смешалось в ее голове, но я тогда верил в медицину и думал, что моя дочь находится в нужном месте. Ее обследуют, назначат лечение, врач будет наблюдать за ней, она не останется без присмотра.

Я поговорил со старшей медсестрой, и та рассказала, какие бумаги необходимо заполнить. Это была обычная процедура. Я полагал, что если заполню документы и подпишу их, то все вопросы будут решены. Эти горы бумаг должны были убедить меня в правильности моих действий.

Старшая медсестра сказала, что я смогу встречаться с дочерью в присутствии патронажной сестры, которая все время будет наблюдать за Фэт. Я спросил, зачем нужна патронажная сестра. Мне объяснили, что таких, как эта сестра, берут на работу в психиатрические клиники, она будет заниматься Фэт.

Вам понравилось бы такое объяснение? Мне тоже не понравилось. Кто-то будет заниматься моей дочерью? Они знали, где она, какое лечение ей необходимо, будет ли ей лучше, – все звучало убедительно, вопрос в том, как это все будет осуществляться. Если вы всего лишь патронажная сестра и каждый раз вам дают нового пациента и инструкции по уходу за ним, которые вы получаете на ходу в коридоре, потому что у вас нет времени прочитать медицинскую карточку…

Я спросил медсестру:

– Почему все происходит именно так? Почему за каждым больным не закреплен один человек? Почему у них на руках нет медицинских карточек и они не знают, что делать?

Медсестра сочувствовала мне, но пожала плечами и стала говорить о ресурсах, о нехватке людей – обо всем, что можно услышать в любом правительственном департаменте в наши дни.

У них нет денег, не хватает персонала. Все устали. Психиатрическая медицина в самом незавидном положении.

Я посидел немного с Фэт, успокаивая ее, говоря, что все будет в порядке, мы поставим ее на ноги. Затем я вышел из палаты и встретился с патронажной сестрой. Я был настроен решительно.

– Я отец Донны-Фей. Я хочу знать правду. Она сошла с ума? Я вижу, что она нездорова.

Патронажная сестра покачала головой и сказала:

– Сумасшествие – это не тот термин, который мы сейчас употребляем.

Я не собирался обсуждать терминологию и резко произнес:

– Ее нашли на улице почти обнаженной. Для меня это сумасшествие.

Патронажная сестра пояснила, что одним словом, пусть даже термином, нельзя ни объяснить, ни помочь.

Она попросила меня присесть, и мы очень долго с ней разговаривали. Сначала она рассказала, что случилось с Фэт: у нее острый психотический период. Я не знал, что это такое. Было ли это нервное расстройство, о котором они говорили по телефону? Медсестра, звонившая мне, сказала, что у Фэт нервное расстройство. Патронажная сестра продолжила:

– Хорошо, чтобы вам было понятнее, это нервное расстройство.

Я не возражал против такого диагноза. Я думал, что после нервного срыва человеку становится лучше, необходимо лишь время.

Но патронажная сестра не была в этом уверена. Она объяснила, что у некоторых людей, например таких как Фэт, бывают сотрясения головного мозга. Они думают, что все обойдется. Но иногда у людей бывают сильные переживания, они испытывают стресс (в случае с Фэт это было вызвано тем, что у нее забрали ребенка)… Такие люди чувствуют себя хорошо, только если у них спокойный ритм жизни.

Родственникам трудно с этим смириться, но иногда их близкие уже никогда не станут прежними.

Я хотел узнать, выпишут ли Фэт, или она всегда будет находиться в больнице. Если она не станет прежней, то она не сможет выйти? Патронажная сестра пояснила:

– Нет, нет, мы больше не закрываем людей. Фэт останется в больнице еще пару недель, при этом она может встречаться с родственниками, разговаривать с ними. Ей нужно понять, что с ней произошло. Когда она будет в стабильном состоянии, то сможет уйти.

Я поинтересовался у сестры, когда же Фэт станет лучше, но та не смогла ответить на мой вопрос.

Я подумал, что могу поехать домой и вернуться, когда они смогут рассказать больше о Фэт, но сестра попросила меня остаться и начала расспрашивать о семье. Не о Сэте, потому что, как оказалось, все в отделении о нем знали, а о том, что Фэт родилась через десять лет после Блу, что она воспитывалась без матери.

Медсестра спросила меня, не чувствовала ли Фэт себя ущемленной, ненужной.

Я ответил, что она не должна была появиться на свет, но я в шутку называл ее «счастливый случай». Сестра ответила:

– Наверное, ребенку тяжело было это осознавать?

– Нет. Моя жена Пэт действительно не хотела ребенка, но это были ее проблемы, а не мои.

Медсестра расспрашивала меня о Хайнце, почему Фэт была так привязана к нему.

– Если бы я знал! Я всегда пытался отговорить ее с ним встречаться.

– Это иногда бывает с молодыми женщинами: если мужчина старше ее, у нее возникает ощущение собственной значимости.

– Мне кажется, вы обвиняете меня в том, что я пытался ее отговорить.

– Может, Фэт упрекала себя в том, что ее мама ушла? Может, она думала, что вы обвиняете ее в этом?

– Нет, я ее не обвинял. Странно, что люди думают, будто бы Фэт была для меня обузой. С ней не было проблем. Идиот Хайнц – вот причина всех наших проблем.

Патронажная сестра не обратила внимания на мои слова и продолжила:

– Почему вы назвали свою дочь Фэт?

– Ее полное имя Донна-Фей. А «Фэт» рифмуется с именами ее матери и сестры: Фэт – Пэт – Кэт.

– Но ведь она не маленькая девочка, правда?

И впервые я отдал себе отчет в том, что, пожалуй, это была не совсем хорошая идея – наградить дочь таким прозвищем.

Сестра кивнула и сказала:

– Спасибо, Мэд. Достаточно для первого занятия. Вы можете пойти и посидеть с Донной-Фей, если хотите.

Я не сразу осознал, что был на занятии. Я пошел к Фэт, но она уже отдыхала.

Я уехал в Форстер, домой вернулся после полуночи. Собака проголодалась. Я разрешил ей спать в доме.

На следующий день я позвонил Эдне, Блу и другим родственникам и рассказал им о том, что произошло. Блу хотел узнать, когда он сможет навестить сестру. Я не разрешил ему этого делать. Он встречался с девушкой, может, та была уже беременна. Одно я знал точно: Блу к ней привязан. Мне бы очень хотелось, чтобы у них был ребенок, поэтому я решил, что им лучше остаться дома. Кэт оставалась вне зоны доступа. Я не думаю, что она убьет меня за такое высказывание, к тому же это правда.

Я посещал больницу каждую неделю, и всякий раз у Фэт была новая патронажная сестра. Я снова и снова повторял свой рассказ. Эта схема не казалась мне эффективной: все эти медсестры, пытающиеся вникнуть в проблемы Фэт… Когда я говорил об этом в больнице, мне отвечали, что так устроена система.

Никто не мог мне сказать, стало ли Фэт лучше. Глядя на нее, я понимал, что ей плохо. Она была послушной, уставшей. Иногда дружелюбной. Но это была не та Фэт, которую мы знали. Что-то было не так. Я не мог толком объяснить, но она была не похожа на себя. Поэтому я удивился, когда через три месяца Фэт решили выписать. Мне об этом сказала старшая медсестра, остановив меня в коридоре.

– Почему вы выписываете мою дочь?

– Мы не можем держать ее в больнице так долго, обычно больные выписываются через две-три недели.

– Хорошо, но куда ее переводят?

С одной стороны, я думал, что неплохо, если Фэт будет поближе к Форстеру и я смогу чаще ее видеть. Но медсестра понятия не имела, куда ее переводят, она знала, что Фэт выписывали из этой больницы.

– Нам нужны свободные койки.

Я рассказал об этом Эдне:

– Они выписывают Фэт, но я не знаю, куда ее определить.

Мне стало известно, что все психиатрические лечебницы закрыли, когда я был еще молод. Решив убедиться в этом, я задал вопрос медсестре, и она подтвердила, что, конечно, жаль, но лечебницы закрыты.

– О чем жалеть? Это ужасное место.

– Во всяком случае, это лучше, чем смотреть, как психически больные люди режут друг друга на улице осколками бутылок.

Я вынужден был с ней согласиться.

Старшая медсестра принесла мне бумаги и попросила их подписать. Это был бланк со штампами клиники, где я был указан как опекун Фэт. Я возразил:

– Я ее отец.

– Да, но ей уже больше восемнадцати лет. Официально вы числитесь ее опекуном.

– А если я не подпишу эти бумаги?

– Власти штата Новый Южный Уэльс станут ее официальной защитой, и в следующий раз вы уже не сможете ничего сделать.

Старшая медсестра объяснила мне:

– Если вы сейчас подпишете эти бумаги, то с юридической точки зрения вы как бы признаете свою дочь ребенком. Она будет под вашей опекой, вы станете ее защитой, точно так же, как если бы она была маленькой девочкой.

Я подумал, что в этом есть резон. Кто, если не я, позаботится о ней? Я был счастлив рассказать об этом Фэт. Когда она об этом узнала, то обняла меня, как в детстве. Я подумал, что мои руки всегда будут поддерживать ее.

Я сказал:

– Мы поможем тебе, Фэт.

Подписание документов сработало в этой системе как спусковой механизм. В следующий мой визит старшая медсестра, увидев, как я вхожу в холл с пластиковой сумкой, полной винограда, в одной руке и гвоздиками в другой, подошла и спросила:

– Вы приехали забрать Донну-Фей?

– Куда забрать?

– Домой.

Я не мог понять, о чем она говорит. Домой? Никто не говорил о доме. Но старшая медсестра пояснила:

– Она получила разрешение на выписку. Ее патронажная сестра подписала документы.

– Какая патронажная сестра? Когда? Что все это значит?

Я подумал, что это какая-то ошибка или чья-нибудь шутка. Фэт была тяжело больна, без посторонней помощи она могла передвигаться только по палате.

Но сестра сообщила мне, что сейчас у моей дочери есть помощник, охрана (она имела в виду меня), поэтому Фэт выписывают. Я поинтересовался, смогу ли я ухаживать за ней. Сестра засмеялась и ответила:

– Сейчас все делают дома. Это гораздо дешевле и проще.

Я подумал, что догадываюсь, для кого дешевле, например для правительства и для больниц, и очень трудно для нас.

Сестра рассказала о лечении Фэт, которое ей назначили и записали в медицинскую карточку врачи. Всегда можно попросить о консультации патронажную сестру, если у меня возникнут какие-то сложности. Я спустился в холл, в комнату патронажных сестер, и там спросил у очередной патронажной сестры:

– Вы обдумали свое решение? Моей дочери очень далеко до выздоровления. Я не уверен, что вы поступаете правильно.

– Но нам нужны свободные койки.

– Я не уверен, что смогу позаботиться о ней. Я все время работаю. Она будет дома одна.

– Зачем же вы согласились быть ее опекуном?

– Да, но я должен работать…

Откровенно говоря, речь шла уже не о работе. Я провел в больнице столько времени, что люди начали обращать внимание на мои объяснения. Медсестра предложила мне другой вариант, и я готов был выслушать ее. Она сообщила, что появилась свободная койка (так говорят все медработники: не «место», не «помещение», а именно «койка») в региональном отделении больницы штата Новый Южный Уэльс и, если мы поторопимся, Фэт сможет получить это место.

Я уже научился разговаривать на языке врачей и спросил:

– Что за койка, какие условия?

– Программа называется Re-start.

Все программы у них носят странные названия.

Я спросил об условиях этой программы. Мне объяснили, что там больные живут коммуной, пытаясь вернуться к прежнему образу жизни. Эта программа финансируется правительством, она бесплатная, но я уже знал, что «бесплатно» для психиатрической медицины значит «долго и бесполезно».

Я спросил:

– И это для людей с психическими диагнозами?

(Ваша честь, обратите внимание на мой язык. Никто так не разговаривает. Никто обычно не говорит – «с психическими диагнозами». Но пребывание в больнице заставляет пополнить свой лексикон.) Патронажная сестра возразила:

– Нет, это не так. Строго говоря, это коммуна для всех, включая людей с психическими заболеваниями. Там находятся бывшие заключенные, которые вышли из тюрьмы, ведь им тоже нужно время, чтобы приспособиться, встать на ноги; люди, которые прошли курс реабилитации после употребления наркотиков и хотят быть подальше от поставщиков; отказники, которые приехали в Австралию, а у них нет рабочей специальности или они не знают английского.

– Я не понимаю, какое отношение Фэт имеет к этим категориям.

– Никакого, но это место финансируется, и я могу сообщить в департамент охраны здоровья, что Фэт необходимо место, так как она должна быть подальше от Пола Хайнца.

Этот довод перевесил все мои сомнения, я понял, что люди поняли, что из себя представляет Пол и что Фэт, конечно же, необходимо находиться подальше от него.

Я хочу внести ясность: все время, пока Фэт была в больнице, Хайнц не появлялся. Я не видел его с того дня, как он отказался идти на марш протеста. Он не звонил и не интересовался здоровьем Фэт.

Но Хайнц был нахлебником. Я не сомневался, что он будет крутиться возле моего дома, чтобы узнать, где Фэт. И приложит максимум усилий, чтобы вернуть ее домой. Поедет ли Фэт с ним? И хотя сама мысль об этом была мне ненавистна, я должен был честно признать: да, поедет. Поэтому я согласился с предложением патронажной сестры.

Перед нашим отъездом мы заполнили все документы. Нам показали буклеты с фотографиями коммуны, где будет жить Фэт. Трудно судить по снимкам, но все выглядело довольно симпатично. Стены были кремового цвета. Там были металлические двери и лампы дневного освещения.

Я поинтересовался у сестры, где находится эта коммуна. Ее ответ просто убил меня, пригнул к земле. Эта коммуна находилась в Тамворте. Ваша честь, Вы знаете, где находится Тамворт? Я никогда там прежде не был, но слышал, что это небольшой городок, где полно музыкантов. Этот городок иногда называли «городом “Большой Гитары”». Я не предполагал, что департамент по охране здоровья отправляет в этот город психически больных людей.

Когда я спросил, почему выбрали именно этот город, патронажная сестра ответила:

– Все продумано. Там создают новые рабочие места, помогают людям освоиться. Легче это сделать в маленьких городах, вдали от мегаполисов.

– Но Фэт никого не знает в этом городе.

– Все предусмотрено. Напоминаю, что это условия программы: она должна находиться в немногочисленном окружении. Лишь врач в этом городке будет знать о ней все.

Я был взволнован. Теперь я смогу видеть Фэт только раз в неделю: расстояние между Форстером и Тамвортом было огромным.

Сестра успокаивала меня:

– Ваша дочь не будет одинока. В том же блоке живут другие люди.

– Кто там живет? Другие психи?

Я еще не полностью усвоил медицинский сленг. Сестра напомнила, что нельзя называть кого-либо психом, и пояснила:

– Ваша дочь будет жить рядом с беженцами из Судана. Они недавно приехали в Австралию и пытаются обустроиться.

Второй раз за день она выбивала меня из колеи. Не потому, что Фэт будет находиться рядом с беженцами, должны же и они где-то жить. Но почему их тоже отправляют в Тамворт? Я спросил, чья это идея. Медсестра объяснила:

– Это часть большого плана. Большинство прибывших не умеют ни читать, ни писать. Они не умеют писать даже на родном языке. Эти люди не знают, как открыть кран, как спустить воду в туалете, как делать покупки в супермаркете и рассчитываться с помощью денег. Нужно приложить усилия и помочь им освоиться. Правительство распределило беженцев в нашем штате и Квинсленде, тут им будут помогать справляться с трудностями.

Я подумал: какого черта, разве это нужно суданцам? Я представлял себе, как босые беженцы идут через Калахари с корзинами на голове, а на следующий день они уже в Тамворте, танцуют возле «Большой Гитары».

Медсестра продолжала:

– Они довольно замкнутые, но, кто знает, может они станут Донне-Фей друзьями?

Хотелось бы в это верить.

Впервые я приехал в Тамворт в начале 2008 года. Я увидел пару суданцев, которые шли вдоль дороги. Они так органично вписывались в пейзаж. Это самые высокие и стройные чернокожие люди, которых я когда-либо видел в своей жизни. У них были яркие, белоснежные белки с красным ореолом. Казалось, что они плачут.

Суданцы шли так гордо, как ходят воины: прямо держали спины, будто продолжали нести на головах корзины. Мне захотелось узнать, о чем они говорят с Фэт.

Я поинтересовался у патронажной сестры (да, в Тамворте у Фэт была патронажная сестра, так же как и в Сиднее): они мусульмане? Не то чтобы это был расистский вопрос. Но не так уж много времени прошло после взрыва 11 сентября, событий на Бали и войны в Ираке. Правильно это или неправильно, но людей волновало появление мусульман. Медсестра коротко бросила:

– Понятия не имею.

Мне стало неприятно, наверное, я очень грубо спросил. Потом я выяснил, что большинство беженцев не мусульмане, а христиане. Но не все. Я видел пару женщин, одетых в черную одежду, доходящую до земли, и подумал, что они не христиане. Но некоторые женщины носили кресты. Я хочу сказать, что большинство из них хорошо относились ко мне и к Фэт, когда она там была, и то, что произошло позже между ними и Фэт, было, конечно, неправильно, но мы старались не причинять друг другу вреда.

Квартира у Фэт была хорошей. Там была спальня, ванная комната и микроволновая печь. Плата составляла двадцать пять долларов в неделю, эти деньги высчитывали из пенсии по недееспособности. Меня это абсолютно не радовало – пенсия Фэт. Я только хочу сказать, что в нашей семье никто не жил на подачки. Мне объяснили, что это не подачка, а пенсия. Социальные работники попросили оформить на Фэт пенсию, иначе она не сможет получить идентификационную карточку, чтобы зарегистрироваться в программе, поэтому мы подписали документы.

Я хочу сказать, что, когда я приезжал в Тамворт до всех этих печальных событий, Фэт казалась мне вполне счастливой. Конечно, она уже не была той Фэт, которую мы знали до больницы. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда были заметны признаки происходящего с ней. Ее поведение было очень неустойчивым. Фэт могла говорить шепотом, либо плохо слышала и приходилось кричать, разговаривая с ней. Иногда Фэт бывала очень подозрительной. Когда я предлагал ей помощь, она начинала сердиться. Она плохо ориентировалась, могла положить что-то на скамейку и забыть, вещь падала и разбивалась. Такие незначительные мелочи складывались в общую картину.

Нужно сказать, что новое жилище понравилось Фэт. Она могла приходить и уходить в любое время. Рядом находилось несколько магазинов, где она могла купить все необходимое, и у нее были соседи, суданцы. Мне было интересно наблюдать за ними. Суданцы своеобразно одевались (мужчины надевали специальные штаны и платье для мужчин), готовили барбекю прямо на проезжей части, так что невозможно было припарковать машину, но зато можно было вдыхать аромат мяса.

Согласно условиям программы, я не мог оставаться у Фэт на ночь. Ей не разрешалось принимать посетителей допоздна, поэтому, попрощавшись с Фэт, я направлялся в пивную. Из местных газет я узнал, что жители городка не очень довольны проживанием суданцев и в девяти случаях из десяти парни, сидевшие в пивной, рассказывали мне, что беженцы являются причиной всех бед. Их привлекали к суду за неуплату за бензин, за вождение без прав, за кражу компьютеров в местной библиотеке.

Каждый парень уверял, что знаком с девушкой, у которой есть друг, и этот друг знаком с медсестрой, работающей в больнице Тамворта. Та принимала детей у суданских девочек, которым было всего двенадцать-тринадцать лет. Она рассказывала, что суданским женщинам нужно разрезать и зашивать живот, потому что они не могут рожать, как все женщины.

Благодаря Интернету узнали, что лагеря в Кении, где жили суданцы раньше, до приезда в Австралию, были оборудованы телевизорами. И суданцы писали в местные газеты: почему австралийское правительство не обеспечивает их телевизорами и медленно осуществляет обещанное – медицинское обслуживание и обучение английскому языку.

Когда я был в Тамворте на выходных, один из школьных директоров пожаловался, что страдают австралийские дети: суданцы не могут читать и писать и нуждаются в большем внимании, чтобы усвоить материал.

Я не могу сказать, что у меня сразу сложилось впечатление о суданцах. Я заметил, что они не собирались жить мирно друг с другом. Полагаю, они приехали с одной территории и сейчас оказались в одной лодке. Казалось бы, они должны были помогать друг другу, поддерживать соотечественников. Но на самом деле суданцы продолжали воевать, хотя в это трудно было поверить. Парень в пивной рассказал мне:

– Они из разных племен. Они воюют друг с другом уже семьсот лет и даже не знают почему.

Он объяснил, что «плохие» (он называл их «мачете») преодолели все преграды и осели в Австралии. Он имел в виду тех, кто грабил, убивал и насиловал во время африканских войн. «Плохие» решили выбраться из страны как беженцы и стали посылать добровольцев обживать новые места. Я заметил, что они выбрали не ту страну. Мы не жители Руанды.

Были и другие точки зрения. Там же, в пивной, я встретил владельца мясных цехов. Он был заинтересован в том, чтобы привлечь суданцев на работу, и, если беженцев будет больше (а ходили слухи, что должны приехать еще тысяча шестьсот человек), он сможет всех устроить на работу. Вакансий у него было много, особенно в цехах, где забивали животных. Он считал, что суданцы не так чувствительны и готовы выполнять любую работу.

Помню свое пятое посещение Фэт в Тамворте, когда я вдруг осознал, что дочь и суданцы могут общаться не только как соседи. Я и не предполагал, что буду настолько шокирован, когда, заглянув в квартиру Фэт и сказав: «Привет, это папа», краем глаза заметил молодого парня-суданца, длинного, как лестница, выходящего из кухни Фэт и перепрыгивающего через забор.

Я спросил Фэт:

– Кто это?

– Это Малок.

– Кто такой Малок?

– Он – Малок.

Фэт всегда вела себя так: от нее очень трудно было добиться объяснений.

С другой стороны, я не вчера родился. Было ясно, что парень не хотел, чтобы его видели, и поэтому перепрыгнул через забор. Я спросил:

– Это твой друг, Фэт?

Она ответила:

– Это Малок.

Она всегда разговаривала как ребенок.

– Он выглядит очень молодо.

– Он не знает, сколько ему лет.

Я видел, что ей неловко обманывать: кто не знает своего возраста?

Я сказал ей:

– Все хорошо, Фэт, только я не понял, почему он убежал?

– Он – Малок.

Подумал ли я, что у них возникли отношения или он просто крутится возле моей дочери, потому что она необычная, полная? Нет. Я полагал, что Фэт постоянно ходила полусонная, а Малок – еще ребенок, большой ребенок, с трудом складывающий английские слова в предложения.

Я убеждал себя в том, что он приходит днем, чтобы взглянуть на Фэт, на ее ноги, потому что до этого он видел женщин, одетых в длинные закрытые платья. Может, он заинтересовался ее белым женским бельем?

Конечно, я и не думал, что между ними может быть что-то серьезное и Малок нарушит все наши планы. Я стараюсь быть честным до конца. Понимаю, что в том, что случилось, нет вины Малока. Он подросток, ребенок, в крови у которого играет тестостерон. Он не знает, как справиться с этим, а женщины в его семье живут по своим правилам.

Однажды, когда я был у Фэт и пытался закрепить фен на стене, над стиральной машиной, мне понадобилась помощь. Я постучал к соседям, и парень-африканец открыл мне дверь. Он был на две головы выше меня. Я пробормотал, что мне нужно, он улыбнулся, кивнул головой и помог мне закрепить фен. Затем мы решили выпить по бокалу холодного пива.

Мы стояли перед домом и разговаривали. И тут я увидел Малока, он направлялся к садовой дорожке, ведущей к дому Фэт, но, заметив меня, свернул с тропинки. Парень, который помогал мне, указал на него своим длинным крючковатым пальцем, покачал головой и сказал:

– Нехорошо, нехорошо.

Не надо владеть суахили, чтобы понять, что он имел в виду. Парень продолжил:

– Держи свою девочку подальше от него, он – плохие новости.

Через шесть месяцев работник департамента позвонила мне и сказала, что у нее есть для меня новости.

Я спросил:

– Какие именно новости?

Она сказала со вздохом:

– Мистер Атлей, Донна-Фей беременна.

Ваша честь, нужно ли говорить, что я был просто раздавлен? И, учитывая происшедшее с Сэтом, напуган.

– Я надеюсь, вы шутите?

Я думал о том, как это могло произойти. То есть я знаю, как это происходит, но я был возмущен: как медперсонал мог это допустить? Один из пунктов программы оговаривал исключение каких-либо волнений, неприятностей для Фэт. Разве она приехала в Тамворт не для того, чтобы восстановиться после расстройства, связанного с потерей Сэта?

Патронажная сестра принесла извинения за случившееся. Вот так я открыл для себя еще одну сторону психиатрической медицины. Все хорошо на бумаге: программы и курсы лечения… Но когда случаются неприятности, никто не несет за них ответственности – винить некого.

Сестра продолжила разговор:

– Донна-Фей уже взрослая.

Я подумал: конечно, взрослая, за которой именно ты должна ухаживать.

– Насколько я помню, вы гарантировали ее безопасность.

– Она ждет ребенка, у нее нет никаких ранений. – Медсестра прокашлялась и продолжила: – Как опекун Донны-Фей, вы должны знать еще кое о чем.

Я произнес:

– Что ж, добивайте меня.

Что могло быть хуже?

Она сказала:

– Предположительно, отец ребенка – один из сыновей местного суданца.

Я смог заговорить только минуту спустя.

– Он сын местного суданца?

– Так сказала Донна-Фей.

– Когда вы говорили «сын»…

– Да, со слов Донны-Фей, отец ребенка – Малок Ибрагим, и если это правда, то ему нет восемнадцати лет. Ему семнадцать.

Прекрасно, круто. Через год после потери Сэта Фэт беременна. То, что отец ребенка – беженец из Судана, не так уж важно.

Я не должен был так разговаривать с женщиной по телефону. Поверьте мне, меня нелегко вывести из себя, но в данном случае я был взбешен.

– Вы отдаете отчет своим действиям? Цель вашей программы – обеспечить безопасность Фэт!

Отчасти моя злость была вызвана горечью. Я знал заранее, что они мне скажут. Они будут утверждать, что Фэт не сможет ухаживать за ребенком, которого ждет. Я узнал об этом на сайте: люди присылали мне информацию. И это после того, что случилось с Сэтом, после того, как Фэт задержали голой на трассе (она спровоцировала аварию). Она находилась на лечении и жила под присмотром!