Текст книги "Девочка, испившая Луну (ЛП)"

Автор книги: Келли Барнхилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Грохотали горы. Она знала, что это вулкан икал во сне. Это было совершенно нормально для вулканов, как знала Луна, ведь они очень беспокойно спят, но это беспокойство, как правило, не проблема. Обычно не проблема. Вулкан казался более беспокойным, чем обычно, и в последнее время с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Бабушка говорила об этом не беспокоиться, но от этой фразы обычно становилось только хуже.

– Луна! – донёсся эхом голос Глерка со склона кратера. Звук отбивался от неба. Луна прикрыла глаза ладонью и посмотрела вниз. Глерк был один. Он махал своими тремя руками в знак приветствия, и Луна помахала ему в ответ. Сердце сжалось от того, что с ним не было бабушки. Она не могла спать до сих пор – и беспокойство узлом завернулось в груди. Не до поздна… И даже на таком расстоянии она видела над головой Глерка облако беспокойства.

Луна бегом помчалась домой.

Ксан всё ещё была в постели. Уже было далеко за полдень, и она спала, словно мёртвая. Луна разбудила её, чувствуя, как слёзы жалили ей глаза. Неужели она до такой меры больна?

– Ой, боже, мой бедный ребёнок… – пробормотала Ксан. – Почему ты трясёшь меня в столь безумный час? Тут люди пытаются спать… – и Ксан повернулась на бок и вновь уснула.

Ещё целый час она не вставала, но заверила Луну, что это было совершенно нормально.

– Конечно, бабушка, – ответила Луна, не глядя старушке в глаза. – Это совершенно нормально, – и бабушка с внучкой поделились друг с другом тонкими и хрупкими улыбками. Каждая ложь, которую они произносили, падала с их губ, разлеталась по земле и звенела, словно битое стекло.

Позже в тот день, когда бабушка заявила, что хочет быть в одиночестве и отправилась в свою мастерскую, Луна вытащила из своей сумки тетрадь и принялась её листать, рассматривая рисунки, что сотворила в забвении. Она знала, что лучше всего у неё получалось тогда, когда она и вспомнить не могла о том, что делала. По правде, это очень раздражало.

Она нарисовала картину с каменной башней, той, о которой однажды говорила, с обсерваторией, что вела к небесам, и высокими стенами. Она нарисовала бумажную птицу, что вылетала из западного окна. И это она уже рисовала… А ещё ребёнка, что был в окружении древних деревьев. И полную луну, что крутилась вокруг Земли.

А ещё она нарисовала карту. Две, по правде, на двух листах.

Луна вертела её взад и вперёд, а потом смотрела на свои руки.

Каждая карта была запутанной и подробной, открывала рельефы и тропы, а ещё – скрытые опасности. Тут гейзер. Там – грязевой поток. А вот там он мог поглотить целое стадо коз и всё ещё оставаться крайне голодным…

Первая карта была точным отображением ландшафта и тропы, что вели к Свободным Городам. Луна могла видеть каждый изгиб, каждый дёрн на следах, каждый поток и каждый водопад. Она видела даже сбитые деревья – те, которые ещё стояли во время их последнего путешествия.

А вторая карта отражала другую часть леса. Тропа начиналась в её доме на дереве в одном углу, а после вела за склон горы и заводила на север.

Там она никогда не бывала.

Она скользила взглядом по всем изгибам, поворотам и ориентирам. Вот места, где можно разбить лагерь. Вот потоки с хорошей водой, а вот те, которых необходимо избегать.

А ещё был круг деревьев. В центре его начертано слово – ребёнок.

И город за высокой стеной.

А в городе была Башня.

И рядом с башней были начертаны слова – "она здесь, она здесь, она здесь".

Луна медленно подтянула к себе тетрадь и почувствовала, как бились в унисон с её собственным сердцем эти страшные слова.

Глава 24. В которой Энтен принимает решение.

Энтен стоял у дома дяди почти час, прежде чем набраться смелости и постучать. Он сделал несколько глубоких вдохов, посмотрел в своё отражение в оконном стекле, пытаясь спорить с сердцем. Он ходил, потел, ругался. Отёр лоб платком, вышитым Эсин – его имя в искусных цветах. Его супруга была волшебницей – волшебницей иглы и нитей. И он любил её так сильно, что боялся, что умрёт за неё.

– Надежда, – шептала она ему, скользя по шрамам на его лице с нежностью умных, маленьких пальчиков, – это когда первые крошечные побеги появляются среди зимы. Они такие сухие! Такие мёртвые! Такие холодные в наших руках. Но это ненадолго. Они вырастут во что-то больше, разбухнут, а потом весь мир зазеленеет…

И он видел свою любимую супругу – её румяные щёки, её алые, словно маки, волосы, её живот под платьем, что она сама сделала… И наконец-то постучал в дверь.

– Ах! – загудел изнури голос дяди. – Кто-то наконец-то перестал метаться перед дверью и объявил о собственном присутствии!

– Мне жаль, дядя… – запнулся Энтен.

– Хватит извиняться, мальчишка! – взревел Великий Старейшина Герланд. – Открой проклятую дверь и зайди наконец-то!

Мальчишка немного ужалило его. Он не был мальчишкой вот уж сколько лет. Он был успешным ремесленником, мудрым торговцем, женатым человеком, что любил свою супругу. Мальчишка – это слово, что больше никак не шло ему к лицу.

Он споткнулся, заходя в кабинет, и низко поклонился перед дядей, как делал это когда-то давно. А когда он встал, дядя посмотрел на его лицо и содрогнулся. Но в этом ничего нового не было. Шрамы Энтена всё ещё поражали людей, и он привык к этому.

– Спасибо, что согласился принять меня, дядя, – промолвил он.

– Сомневаюсь, что у меня есть выбор, племянник, – заявил Великий Старейшина Герланд, закатывая глаза, чтобы только не смотреть на лицо мужчины. – В конце концов, семья есть семья.

Энтен подозревал, что это не совсем правда, но об этом не сказал.

– В любом случае…

Великий Старейшина встал.

– Нет никакого случая, племянник. Я почти вечность стоял у этого стола, дожидаясь твоего прибытия, но теперь пришло время повстречаться с членами Совета. Ведь ты помнишь Совет, не так ли?

– О, да, дядя, – ответил Энтен, чувствуя, как краснеет его лицо. – Потому я здесь. Я хочу обратиться к совету. Как его бывший член. Если могу – то прямо сейчас.

Великий Старейшина Герланд был крайне озадачен.

– Ты… – пробормотал он. – Ты хочешь – что? – обыкновенные граждане даже не смели обращаться к Совету. Они просто не имели никакого права.

– Если всё будет в порядке, дядя.

– Я… – начал Великий Старейшина.

– Я знаю, что это отчасти непривычно, дядя, а так же сознаю, что это ставит тебя в неудобное положение. Ведь столько лет прошло с той поры, как я носил мантию! Но я хотел бы наконец-то обратиться к Совету, объяснить своё поведение и поблагодарить их за представленное за вашим столом место. Я никогда не делал этого – а теперь понимаю, что попросту должен.

Это была ложь, но Энтен проглотил её и улыбнулся.

Его дядя, казалось, смягчился. Великий Старейшина сцепил пальцы и прижал их к своим вспухшим губам, а после посмотрел Энтену прямо в глаза.

– Что ж, прочь традиции, – промолвил он, – Совет будет рад тебя!

Великий Старейшина встал и обнял своего своенравного племянника, а после, сияя, отвёл его в зал. И когда они приблизились к грандиозному холлу, прислужник открыл дверь, и оба они – и дядя, и племянник, – вошли внутрь.

И Энтен почувствовал, как что-то липкое, скользкое и свежее раскалывается в его груди.

Совет, как и предсказывал Герланд, был более чем рад увидеть Энтена – и они воспользовались его присутствием, чтобы поднять бокалы за его знаменитое мастерство и тонкое деловое чутьё, за чудовищную удачу и за самую умную девушку в Протекторате. Их не приглашали на свадьбу, да и они не пришли бы, если б их пригласили, но теперь, хлопая его по спине и по плечам, они казались сворой доброжелательных дядюшек. Они не могли быть более горды, чем сейчас, и вторили ему об этом в один голос.

– Хороший парень, хороший парень, – клокотал зал, и члены Совета хмыкали и хохотали. Они раздавали сладости, практически неслыханные в Протекторате. Они разливали вино и пиво, пировали с колбасами и выдержанными сырами, с самыми лучшими пирожными из сыпучего теста, с прекрасным маслянистым или сливочным кремом. Энтен прихватил с собой многое из того, что ему всучили, чтобы потом показать своей возлюбленной жене. Когда слуги принялись убирать тарели, кувшины и кубки, Энтен откашлялся.

– Господа, – сказал он, когда Совет расселся по залу, – я пришёл сюда неспроста. Прошу вас простить меня. И ты, дядя… Признаюсь, я не поведал обо всех своих намерениях.

В комнате становилось всё холоднее и холоднее. Совет вдруг заметил шрамы Энтена, которые они прежде столь притворственно игнорировали, и смотрели они теперь жестоко, с некоторым отвращениям. Но Энтен вспомнил о своём мужестве и выстоял. Он подумал о ребёнке, что рос в животе его жены. Он подумал о сумасшедшей в той башне. Ведь кто-то должен был бы сказать, что она не сошла б с ума, если б не вынуждена была отказаться от своего бедного ребёнка! А кто сказал, что не сойдёт с ума его любимая Эсин? Он едва на час мог расстаться с нею, а сумасшедшую на долгие годы заперли в башне. Годы. Да он умрёт!

– Что ж, – промолвил Великий Старейшина, пронизывая его взглядом, – что ж, мой мальчик…

Не позволяя этому "мальчик" вновь уколоть его острым жалом, Энтен продолжил.

– Как вы знаете, – промолвил он, изо всех сил пытаясь представить, будто бы его тело сотворено из дерева. Ему ничего не надо уничтожать. Он пришёл сюда не ломать. Он пришёл сюда строить. – Как вы знаете, моя возлюбленная Эсин ждёт ребёнка…

– Замечательно! – воскликнули Старейшины, сияя, как единое целое. – Великолепно, великолепно!

– И, – продолжил Энтен, желая, чтобы его голос не дрожал, – наш ребёнок должен родиться только по тому дню, как повернёт год. И нет больше детей ко дню Жертвоприношения, и наше дитя – наше милое дитя, – будет самым юным в Протекторате.

И счастливый смех внезапно утих, словно его убило пламя. Старейшины прочистили горло.

– Страшная удача, – промолвил старейшина Гвинот тонким, пронзительным голосом.

– И вправду, – согласился Энтен, – но этого не должно случиться. Я считаю, что сыскал способ остановить весь этот ужас. Я думаю… Я знаю, как можно положить конец тирании Ведьмы навсегда.

Лицо Великого Старейшины Герланда потемнело.

– Не утруждай себя фантазиями, мальчик, – проворчал он, – ты, конечно, не думаешь.

– Я видел ведьму, – отрезал Энтен. Он долго держал в себе эту информацию, очень долго, а теперь она рвалась на свободу.

– Невозможно! – вспылил Герланд. Остальные Старейшины смотрели на молодого мужчину с расстроенными лицами, словно змеи, пожалевшие змеёныша.

– Возможно. Я видел её. Я следовал за процессией. Я знаю, что не имел на это права, и простите меня за это. Но я всё равно это совершил. Я следовал за вами и ждал с жертвенным ребёнком – и увидел ведьму.

– Ничего такого ты не видел! – вскричал Герланд, вставая. Не было там никакой ведьмы. Никогда не было ведьмы. Старейшины прекрасно об этом знали – и они тоже вскочили на ноги, и на их лицах отражалось негодование и обвинение.

– Я видел, как она ждала в тени. Видел, как жадно закудахтала, воспарив над малышкой. Видел сверкание её злых глаз. Она увидела меня и превратилась в птицу – и закричала от боли, когда сделала это. Она вопила от боли, господа.

– Это сумасшествие, – пробормотал один из старейшин. – Сумасшествие…

– Отнюдь. Ведьма, существует. Разумеется, существует, ведь это всем нам известно. Но мы понятия не имели, что она стара. Что она чувствует боль. Того боле – мы знаем, где она!

Энтен вытащил из своей сумки карту Безумной. Он положил её на столе и скользнул по ней пальцами.

– Разумеется, лес опасен, – Старейшины смотрели на карту, всё больше и больше бледнея. Энтен перехватил взгляд дяди – и с уверенностью выдержал его.

Я вижу, к чему ты клонишь – вот что читалось в глазах Герланда.

Энтен оборачивался. Он собирался изменить мир.

Смотри, дядя, смотри.

Но вслух он сказал совсем другое.

– Дорога – самый прямой путь через лес, безусловно, самый безопасный, учитывая ширину, глубину и ясность. Тем не менее, есть ещё несколько безопасных дорог, даже если они запутаны и сложны.

Палец Энтена скользнул по нескольким линиям, обогнул глубокие гребни, что словно острыми, как бритва, осколками скал прорастали из земли, когда вздыхала гора, и показал альтернативные маршруты, минующие скалы, гейзеры и болото. Да, там красовалась огромная, широченная гора, заросшая лесом, и её глубокие складки и медленные склоны спускались вниз самой настоящей спиралью от центрального пика, от кратера, окружённого плоским лугом и маленьким болотом. На болоте росло корявое деревце, и на нём был вырезал полумесяц.

"Она здесь, – шептала карта, – она здесь, она здесь, она здесь".

– Но откуда ты взял это? –прошептал Старейшина Гвинот.

– Это не имеет значения, – отмахнулся Энтен. – Я убеждён в том, что карта совершенно точна. И я готов жизнь положить за эту веру! – Энтен скатал карту и вернул её в сумку. – Именно потому я здесь, Старейшины.

Герланд почувствовал, что дыхание его превратилось в быстрые рваные вздохи. А что делать, если это правда? Что тогда?

– Не знаю, почему, – промолвил он, выпрямляясь во весь свой хищный рост, – мы утруждаем себя этим…

Энтен не дал ему закончить.

– Я знаю, дядя, что прошу нечто необыкновенное. И, возможно, вы правы, и всё это – самая настоящая глупость. Но, по правде, я не прошу от вас многого. Только одно ваше благословение. Мне не нужны ни инструменты, ни оборудование, ни припасы. Жена моя знает о моих намерениях, и она поддерживает меня. В день Жертвоприношения процессия прибудет в наш дом, и она с охотою откажется от нашего ребёнка. Весь Протекторат будет скорбеть, пока вы будете ступать по пути великой печали. И вы отправитесь к тем отвратительным деревьям, тем, что служат ведьме. И положите мою милую малышку на мох, а ещё подумаете, что больше никогда не увидите эти чудные глаза, – Энтен почувствовал, как надломился его голос. Он зажмурился и попытался собраться с силами. – И, может быть, это будет правдой. Может быть, в лесу очень опасно, а колдунья требует, чтобы я отдал ей своего ребёнка.

В комнате было тихо и холодно. Старейшины не осмелились произнести ни слова. Энтен оказался куда выше их всех, а лицо его словно сияло изнутри.

– Или, – продолжил Энтен, – может быть, нет. Может быть, это я буду ждать среди деревьев. Может быть, это я подниму малыша из круга платанов. Может быть, именно я буду тем человеком, что благополучно принёс ребёнка домой.

Гвинот вновь прошептал своим пронзительным голосом:

– Но… как, мальчик мой?

– Это очень простой план, господин Старейшина. Я последую совету карты. Я отыщу ведьму, – глаза Энтена превратились в чёрные яркие угли. – А после я убью её.

Глава 25. В которой Луна узнаёт новое слово

Луна проснулась в темноте от жгучей головной боли. Та возникла в точке в её голове – маленькой, вроде песчинки. Но она чувствовала, как у неё перед глазами разрывались вселенные – и становилось то светло, то темно, то светло, то темно. Она выпала из своей постели и с грохотом рухнула на пол. Бабушка её всё ещё похрапывала в своей постели в другой стороне комнаты, и каждое дыхание её походило на болота – она дышала так тяжело, словно пыталась выплеснуть из лёгких бесконечную грязь.

Луна прижала руки ко лбу, пытаясь не позволить своей голове расколоться на части. Лоб её горел, после остыл, а потом вновь стал невообразимо горячим. Было ли это творением её фантазии, или руки и вправду светились? И ноги, кажется, тоже.

– Что происходит? – выдохнула она.

– Кар-р-р! – ворон устроился на подоконнике, будто на том насесте. – Луна! – прокаркал он.

– Я в порядке, – прошептала она, но отлично знала, что это было совсем не так. Ей казалось, что каждая её косточка была сделана из света. Глаза её горели. Кожа казалась гладкой и влажной. Она вскочила на ноги и, спотыкаясь на ходу, выскочила за дверь и глотала большие порции ночного воздуха, пытаясь отдышаться.

Растущая луна уже проснулась на небесах, и вокруг неё всё сверкало звёздами. Пытаясь об этом не думать, Луна подняла руку к звёздам, позволяя сиянию собраться на пальцах. Один за другим, она подносила их к губам и позволяла скользить звёздному сиянию по её горлу. Делала ли она это раньше? Она не помнила. Но, так или иначе, она облегчила бесконечную головную боль и успокоила собственный ум.

– Кар-р-р! – промолвил ворон.

– Ну… – покачала головой Луна и начала свой долгий путь вниз по тропе.

Луна не намеревалась добираться до камня в высоких травах, но, тем не менее, пришла туда. Смотрела на слова, которые освещали ясные звёзды.

"Не забывай!" – вещал камень.

– О чём не забывать? – спросила она вслух. Сделала шаг вперёд, положила руку на камень – и, вопреки тому, что время было позднее, да и на улице оказалось довольно сыро, камень излучал странное тепло. Он буквально дрожал под её рукой, и она внимательнее посмотрела на слова.

– Что не стоит забывать? – вновь спросила она, и камень распахнулся, будто бы дверь.

Нет – не будто бы дверь, поняла Луна. На самом деле камень и был обыкновенной дверью. Дверь висела в воздухе. Дверь, открывавшая освещённый каменный коридор и лестницу, что вела вниз в темноту.

– Как… – выдохнула Луна, но продолжить незаконченную фразу так и не смогла.

– Кар-р-р! – промолвил ворон, но звучало это как "я думаю, тебе не стоит туда идти".

– Тихо, – отмахнулась Луна, а после вошла в каменную дверь и принялась спускаться вниз по лестнице.

Лестница привела её в мастерскую с чистыми, открытыми рабочими столами и огромным количеством стопок бумаги. Вокруг были открытые книги, а журнал с гусиным пером лежал рядом – на странице оказалось пятно, и ярко-чёрная капелька чернил цеплялась к острому кончику пера, словно кто-то остановился на середине предложения, а после вдруг передумал, бросил всё и умчался прочь.

– Ау? – позвала Луна. – Тут есть кто-нибудь?

Никто не ответил. Никто, кроме ворона.

– Кар-р-р! – провозгласил он. Хотя это походило на громкое взывание, что-то вроде "Луна, убирайся отсюда поскорее".

Луна посмотрела на книги и статьи. Казалось, что здесь был какой-то сумасшедший – клубок петель, слова, которые для неё попросту ничего не значили.

– Зачем кому-то идти на подобные неудобства для того, чтобы сделать книгу, что окажется полной тарабарщиной? – спросила она сама у себя, но ответа не было.

Луна прошлась по периметру комнаты, пробежалась кончиками пальцев по широкому столу и плавной линии корешков книг. Пыли здесь не оказалось, и отпечатки пальцы тоже не оставляли. И воздух казался не таким уж и затхлым, да она вообще не могла отловить здесь аромат какой-либо жизни.

– Эй! – вновь позвала она. Голос не разлетелся эхом. Казалось, слова просто вылетели изо рта и с мягким стуком врезались в землю. А ещё здесь оказалось окно, и одно его существование казалось совершенно удивительным, ведь она находилась под землёй, разве нет? Она спустилась вниз по лестнице. А что самое странное, снаружи она могла видеть полдень. Да ещё и пейзаж, который никогда в жизни не видела! И вместо кратера горы там оказался пик. Горный пик, вокруг которого вился страшный дым – словно это был чайник, который слишком долго кипел.

– Кар-р-р! – в очередной раз провозгласил ворон.

– Что-то не так с этим местом, – прошептала Луна. Волоски на руках встали дыбом, спина покрылась потом. Кусок бумаги слетел с одного из столов и приземлился на её руку.

– Не стоит забывать, – прочитала она вслух надпись.

– Да как я могла забыть то, о чём даже не знаю? – воскликнула она. Но кого она спрашивала?

– Карр-р-р! – возмутилась птица.

– Никто мне ничего не говорит! – закричала Луна, но на самом деле всё было совсем не так, и она сама прекрасно об этом знала. Иногда бабушка рассказывала ей об очень интересных и страшных вещах, и Глерк тоже рассказывал о чём-то таинственном и невообразимо запретном, вот только их слова упрямо вылетали из её головы в тот же миг, как только из кто-либо произносил. Даже сейчас Луна могла вспомнить отдельные слова и словно видела, как маленькие кусочки, маленькие кусочки разорванных бумаг срывались с её сердца и парили перед её глазами, а после растворялись в пустоте, словно их уносил ветер. "Вернись", – отчаянно стучало её сердце.

Она покачала головой.

– Я просто глупа, – промолвила она вслух. – Этого никогда не было…

Её голова болела. Это зернышко размером с песчинку казалось одновременно и бесконечным, и крошечным, таким маленьким и таким необъятным, и она думала, что её голова вот-вот расколется на маленькие кусочки.

Ещё один лист бумаги вырвался из стопки и скользнул ей в руки.

Там не было первого слова в предложении – оно словно растворилось в воздухе. Оно превратилось в пятно. А предложение дальше казалось до такой степени ясным. "… является наиболее фундаментальной и, тем не менее, это – самый плохо понимаемый элемент изо всех во вселенной, что только нам известны".

Она смотрела на лист.

– А что самое фундаментальное? – спросила она, поднося лист бумаги близко к собственным глазам. – Ну же, покажи себя!

И в тот же момент песчинка в её голове принялась размягчаться, отпускать её – понемножку. Она посмотрела на слова и видела, как расправлялись из дымчатого клубка буквы, как грязь стекала из них, как они медленно, но чётко проявлялись на бумаге.

– Ма… – беззвучно прошептала она, – гия, – она покачала головой. – Что это такое?

Звук гремел в её ушах. Всплески света мелькали перед глазами. Магия. Это слово что-то означало. Она была уверена в том, что оно что-то да значило. И была уверена в том, что однажды слышала это слово, вот только не могла вспомнить, где и когда это было. Да она едва-едва могла понять, как именно это произносить.

– Мммм, – начала она, чувствуя, что язык потяжелел и словно окаменел.

– Кар-р-р! – призвала ворона.

– М-м-м, – повторила она.

– Кар! Кар-р-р! Кар-р-р! – радостно возопила ворона. – Луна! Луна! Луна!

– Мммммагия! – выкашляла Луна.

Глава 26. В которой сумасшедшая осваивает навык и учится его использовать.

Когда сумасшедшая была маленькой девочкой, она рисовала. Её мать рассказывала истории о Ведьме, истории о лесе, но она никогда не была уверена в том, что это правда. По словам матери, колдунья поедала печаль, поедала души, поедала вулканы, поедала храбрых маленьких волшебник. По словам матери, у колдуньи были огромные чёрные сапоги, что могли путешествовать по семь лиг за один только шаг. И, если верить словам матери, то колдунья разъезжала на спине дракона и жила в башне, такой высокой, что та даже пронзала небо.

Вот только мать сумасшедшей была мертва. И колдуньи не было.

И в тишине башни, куда выше грязного туманного города, сумасшедшая чувствовала то, что никогда не чувствовала там, внизу. Она чувствовала, что влекла их. Раз за разом.

Каждый раз сёстры без предупреждения приходили в её комнату, щёлкали языком, видя потоки бумаги в комнате. Сложенные в птиц. Сложенные в башни. Сложенные в Сестру Игнатию – и затоптанные ногами сумасшедшей. Покрытые какими-то каракулями. И картины. И карты. Каждый день сёстры собирали бумаги в охапку и выносили их из клетки, чтобы замочить, раздробить и вновь превратить в новые листы в своём страшном подвале.

Но откуда это взялось – вот что спрашивали себя сёстры.

Сумасшедшей хотелось сказать им, что это всё до безумия просто! Им просто надо сойти с ума! Ведь безумие и магия до такой степени связаны между собой! И каждый день в мире что-то перемешивается и вырывается на свободу. Каждый день она находит в завалах сверкающую монетку. Блестящую бумагу. Блестящую правду. Блестящую магию. Сверкание, сверкание, сверкание. Сияние, сияние, сияние. Она есть, она знает, только она совсем безумна, и никогда никто не сможет её исцелить.

Однажды, когда она сидела на полу в середине своей клетки, скрестив ноги, ей попалась горсть перьев, оставленных ласточкой, что решила свить своё гнездо на узком подоконнике клетки – но сокол однажды решил немного перекусить. Перья залетали через окно безумицы и падали на пол.

Сумасшедшая наблюдала, как они медленно опускались вниз. Перья приземлились на пол прямо перед нею. Она смотрела на них, на то, как каждый раз они тонкими нитками спадали на пол. Иногда она видела мелкие пылинки, борозды в своей клетке. Всё меньше и меньше подробностей её зрения доходили до ума – а потом она сумела увидеть каждую частицу, что вращалась вокруг неё, будто та крошечная галактика. Она была так безумна – разумеется, всё это приходило… Она перекладывала частичку за частичкой через зияющую между ними пустоту, так, что вновь возникло новое целое. Перья больше не были перьями. Они стали бумагой.

Пыль сама стала бумагой.

И дождь теперь был бумагой.

Иногда её ужин тоже становился бумагой.

И каждый раз она делала карту, каждый раз писала одно и тоже, снова, снова, снова.

Никто не читал её карты. Никто не читал её слова. Никто не надоедал безумной своими словами. Они просто варили её бумагу и дорого продавали её на рынке.

А когда она научилась творить бумагу, она вдруг поняла, как легко превращать другие вещи. Её кровать стала лодкой на какой-то промежуток времени. И решётки на её окне превратились в ленте. Её стул превратился в шелка, в которые она завернулась, как в платки, наслаждаясь прекрасным чувством. И, в конце концов, она поняла, что может превращаться сама, так прекрасно, пусть и в что-то очень маленькое, только на некоторое время. Её преобразования казались настолько утомительными, что после этого она несколько дней лежала в постели.

Крошка.

Паук.

Муравей.

Она должна была быть осторожной, чтобы её никто не затоптал. И не прихлопнул.

Блоха.

Таракан.

Пчела.

А ещё она должна была убеждаться, что вернулась в свою камеру, когда её атомы вновь собирались разорваться на части и разлететься вокруг неё. Со временем она сможет удержать себя в той или иной форме немного дольше – у неё получалось всё лучше и лучше. Она надеялась на то, что в один прекрасный день она будет в состоянии превратиться в птицу, такую сильную, что даже долетит до середины леса.

В один прекрасный день.

Пока нет.

Вместо этого она становилась жуком. Жестким, блестящим. Она крутилась прямо под ногами сестёр с арбалетами, слетала вниз по лестнице. Она села на носок робкого мальчишки, увлечённого ежедневной рутиной – очередная марионетка сестёр. Боится собственной тени.

– Мальчик, – услышала она, как закричала главная сестра где-то внизу коридора. – Сколько нам ещё придётся ждать, пока ты наконец-то принесёшь этот чай?!

Мальчик всхлипнул, схватился за блюдо, водрузил на поднос булочки с огромным грохотом, а после поспешил вниз по коридору. Всё это сумасшествие даже не заставило его посмотреть на шнурки собственных ботинок.

– Наконец-то! – промолвила старшая сестра.

Мальчик водрузил поднос на стол со страшным грохотом.

– Вон! – прогремела сестра. – Прежде чем ты ещё что-то уничтожишь!

Сумасшедшая нырнула под стол, радуясь тени. Её сердце рвалось к бедному мальчику, что выпал за дверь, прижимая к себе руки, словно они были сожжены. Сестра тяжело вдохнула воздух через нос. Она прищурила свои страшные глаза. Сумасшедшая попыталась шуметь как можно меньше.

– Ты чувствуешь какой-то запах? – спросила она человека, что сидел в кресле напротив.

Сумасшедшая знала этого человека. Он не был в мантии. Вместо этого он надел тонкую рубашку из прекрасной тонкой ткани и длинное пальто из легчайшей шерсти. Его одежда пахла деньгами. И морщин у него было больше, чем в последний раз, когда она в последний раз его видела. Лицо его оказалось усталым и старым. Сумасшедшая думала, на что он похож. Столько времени прошло с того момента, как она в последний раз видела его – а её лицо? Какое теперь оно?

– Ну, сударыня, тут ничем не пахнет, – покачал головой Великий Старейшина. – За исключением чая и пирожных. Ну, и вашими духами, разумеется.

– О, не стоит мне льстить, мальчик, – промолвила она, хотя Великий Старейшина был куда старше её. Или, по крайней мере, он выглядел гораздо старше.

Увидев её рядом с Великим Старейшиной спустя все эти годы, сумасшедшая вдруг поняла, что за все эти годы сестра Игнатия ни разу не изменила свой возраст.

Старик откашлялся.

– О, тогда перейдём к причине, моя милая леди. Я сделал то, что вы просили, узнал, что мог узнать, и другие старцы сделали точно то же. И я сделал всё, что мог, чтобы его отговорить, но это оказалось бесполезным. Энтен всё ещё намеревается охотиться на Ведьму.

– Последует ли он хотя бы вашим советам? Он будет держать свои планы в тайне? – голос её показался каким-то странным и знакомым, и сумасшедшая, разумеется, всё узнала. Печаль. Она была способна узнать этот звук где угодно.

– Увы, но нет. Люди узнали об этом. Я понятия не имею, кто сказал им об этом, то ли он сам, то ли его смехотворная супруга. По его мнению, стремление к этому путешествию приведёт к успеху, и по её тоже. И другие тоже так думают. Все они… надеются, – он произнёс этого слово так, словно оно было ядовитым или горьким, как лекарство. Великий Старейшина содрогнулся.

Сестра вздохнула. Она встала и зашагала по комнате.

– Тут и вправду нет запаха, правда? – Великий Старейшина пожал плечами, и сестра покачала головой. – Это не имеет значения. Скорее всего, лес его убьёт. Он никогда не перенесёт такое путешествие. Соответствующих навыков у него нет, и он понятия не имеет, о каком путешествии говорит и что делает. Его потеря другим помешает сотворить что-то в этом роде и задавать неприятные вопросы. Но ведь возможно, что он может вернуться. Вот это меня беспокоит.

Сумасшедшая вылетела из тени настолько, насколько посмела. Она видела, что движения сестры становились всё более резкими и хаотичными. И она видела, как в её глазах появлялись слезинки.

– Это слишком рискованно, – она сделала глубокий вздох, пытаясь успокоиться. – И это отнюдь не закроет наш вопрос. Если он вернётся, не сумев ничего отыскать, это не значит, что кто-то другой не окажется столь безрассудным, чтобы туда отправиться. И если этот человек ничего не найдёт, может быть, попытается ещё кто-то, и рано или поздно это будет удачным. И, рано или поздно, отчёты о том, что ничего там нет, станут известными. И Протекторат наконец-то одержит идею…

Сестра Игнатия, как заметила внезапно сумасшедшая, была весьма бледна. Бледна и худа, словно она медленно умирала от голода.

Великий Старейшина долго молчал, а после откашлялся.

– Я полагаю, сударыня… – его голос затих, он вновь умолк, но после всё же заговорил. – Я полагаю, одна из ваших сестёр могла бы… Что ж, если бы они могли… – он сглотнул, и голос стал совсем слабым.

– Это не так уж и легко для каждого из нас. Я вижу, что у тебя к мальчишке есть чувства. В конце концов, это ваш племянник… – её голос сорвался, и язык сестры быстро, молниеносно облизнул губы. Она закрыла глаза, коснулась щеки, словно ощутила только что самый вкусный в мире аромат. – Ваша печаль так реальна… Но это не поможет. Мальчик не может вернуться. И должно быть для всех очевидно, что убила его именно ведьма.