Текст книги "Девочка, испившая Луну (ЛП)"

Автор книги: Келли Барнхилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Ты, кажется, хороший мальчик, – прошептала мать. – Выбери другую профессию. Вот тебе мой совет, – и она забралась обратно в кровать.

Энтен вновь постучал в дверь – и опять на его стук никто не ответил.

Птицы пронзительно кричали. Бумажные книги были будто ножи. Они окружили его – сформировали достаточную площадь для атаки, и Энтен только закрыл лицо руками.

И тогда они все рванулись на него.

Глава 14. В которой появляются последствия

Когда Луна проснулась, она ощутила себя иначе. Она не знала, почему так. Она долго лежала в постели, прислушивалась к пению птиц и не понимала, что они говорили. Она покачала головой. А зачем ей их понимать? Ведь это просто птицы! Она прижала руки к лицу – и вновь прислушалась к ним.

– Никто не может разговаривать с птицами, – промолвила она вслух. И это было правдой. Так почему же она думала, что всё не так? Когда на подоконник сел яркий зяблик и принялся напевать свою сладкую песенку, Луне показалось, что сердце её вот-вот разорвётся. Действительно, оно доселе немного болело. Она поднесла руки к глазам и осознала, что плачет, хотя понятия не имела, почему.

– Что за глупости! – промолвила она вслух, чувствуя, что голос всё ещё дрожит. – Глупая Луна! – она и вправду глупая девочка, все об этом говорили.

Она огляделась. Фириан свернулся у её кровати. Это было привычно. Он любил спать рядом с нею, хотя бабушка частенько запрещала это делать, но Луна понятия не имела, почему.

По крайней мере, подумалось ей, она считала, что не знала, почему. Но глубоко внутри она ощущала, что когда-то поймёт. Может, она что-то сделала? Но вспомнить бы только, что…

Её бабушка спала на своей кровати по ту сторону комнаты, и её болотное чудище храпело у её ног.

Что за странность, подумала Луна. Она не помнила, чтобы Глерк когда-нибудь спал на полу или вообще в здании. Или не погружался в болото… Луна покачала головой. Она коснулась своих плеч, ушей – сначала с одной стороны, потом с другой. Мир, казалось, упал на её плечи, будто бы пальто, из которого она внезапно выросла. Кроме того, в её голове, глубоко-глубоко, билась о виски бесконечная головная боль. Она несколько раз ударила себя в лоб запястьем, но это ни капельки не помогло.

Луна выскользнула из постели, сбросила сорочку и натянула платье с глубокими карманами – именно такой наряд она попросила у бабушки. Она осторожно положила в один из огромных карманов спящего Фириана, стараясь его не разбудить. Её кровать была прикреплена к потолку с помощью разнообразны верёвок и тросов, чтобы в течении дня не занимать лишнее место в совсем уж крошечном домишке, но Луна всё ещё была слишком маленькой для того, чтобы иметь возможность поднять её самостоятельно. Поэтому пришлось оставить всё так, как есть – и девочка выскользнула на улицу.

Рассветало, и утреннее солнце всё ещё не перевалило через край горного хребта. Скалы казались такими прохладными, такими полными влаги и жизни… Из трёх вулканических кратеров к небесам поднималась тонкая струйка дыма. Луна медленно подошла к краю болота. Она посмотрела на свои босые ноги, что утопали во мху и оставляли цепочку следов. И там, где она ступала, не было никаких цветов.

Но ведь это было глупо – думать подобным образом? Откуда из её следов могут появиться цветы?

– Глупая, глупая… – вслух промолвила она, а потом почувствовала, что перед глазами всё буквально плыло. Она присела на землю и уставилась на болото, стараясь ни о чём не думать.

Ксан обнаружила Луну на улице, когда та сидела и смотрела на небо. Это казалось странным. Обычно она превращалась в вихрь, будила буквально всех, кто был рядом. Не так, как сегодня.

Ну что ж, подумалось Ксан, всё изменилось. Она только покачала головой – она ещё не всё решила. Вопреки тому, что магия теперь была в целости и сохранности, покоилась глубоко-глубоко в детском сердце, это была всё та же Луна. Просто не придётся беспокоиться о том, что её магия станет вспыхивать всюду, куда только не глянь. Теперь она могла учиться мирно. И сегодня они обязательно примутся за дело.

– Доброе утро, драгоценная! – сказала Ксан, положив руку на макушку девочки и запустив пальцы в её густые чёрные кудри. Луна ничего не сказала, она словно всё ещё пребывала в неком трансе, и Ксан отчаянно пыталась об этом не беспокоиться.

– Доброе утро, тётушка Ксан! – заявил Фириан, выглядывая из кармана и зевая, а так же вытягивая свои маленькие лапки так далеко, как он только мог достать. Он огляделся по сторонам, прищурился. – А почему я снаружи?

Луна, казалось, вернулась в этот мир – она посмотрела на бабушку и заулыбалась.

– Бабушка! – воскликнула она, с трудом поднимаясь на ноги. – Мне кажется, я тебя не видела столько времени!

– Ну, это потому что… – начал Фириан, но Ксан прервала его быстрым жестом.

– Тише, дитя моё, – промолвила она.

– Но тётушка Ксан! – взволнованно продолжал Фириан. – Я ведь просто хотел сказать, что…

– Ну, хватит болтать, глупый дракон! Довольно! Иди, найди чудище…

Ксан подняла Луну на ноги и потащила её за собой.

– Но куда мы идём, бабушка? – спросила Луна.

– В мастерскую, солнышко, – сказала Ксан, бросая на Фириана колкий взгляд. – Помоги Глерку с завтраком!

– Хорошо, тётушка Ксан. Мне просто хочется рассказать Луне о том, что…

– Сейчас же, Фириан! – отрезала она и зашагала ещё быстрее, уводя Луну прочь.

Луне нравилась мастерская её бабушки – и они уже изучали основы механики. И рычаги, и клинья, и шкивы, и зубчатые колёса… Даже в столь юном возрасте у Луны была определённая склонность к механике, и она уже могла выстраивать определённые маленькие машины, жужжащие и тикающие. Ей нравилось находить кусочки дерева, из которых можно было что-то тесать, соединять их и превращать одно в другое.

Сейчас же Ксан отставила все поделки и изобретения Луны в далёкий уголок и разделила всё на разделы – каждому полагалась отдельная книжная полка, отдельная полка для инструментов и отдельная для материалов. Осталось место для изобретательства и для строительства, появилось для научных исследований, для ботаники – и даже для изучения магии! А на полу оказалось множество рисунков мелом.

– А что случилось здесь, бабушка? – спросила Луна.

– Ничего, моя дорогая, – начала было Ксан, но быстро передумала. – Но, на самом деле, очень многое – но есть ещё кое-что важное, чем в первую очередь следует уделить внимание, – она уселась на пол напротив девочки, собрала магию в свою руку и позволила ей плавать прямо у неё перед глазами ярким, блестящим шаром. – Как видишь, моя дорогая, – объяснила она, – магия течёт во мне от земли к небу, но собирается тут. Внутри меня. Будто статическое электричество. Она трещит и гудит в моих костях. Когда мне нужно немножко больше света, мне достаточно только потереть руку об руку, вот так, и тогда между ладонями загорается свет – пока его не окажется достаточно для того, чтобы загореться и поплыть отдельно от моих рук. Ты видела, как я только что сделала маленький шар – и я повторяла это не раз и до этого, просто никогда не объясняла. Разве это не замечательно, моя дорогая?

Но Луна словно ничего не видела. Глаза её опустели, лицо её опустело. Казалось, душа её оказалась где-то далеко-далеко, и она превратилась в обыкновенное зимующее дерево. Ксан тихо ахнула.

– Луна? – прошептала она. – Ты в порядке? Ты голодна? Луна? – но ничего не было, одни только пустые глаза. Пустое лицо. Что-то похожее на Луну – но на самом деле лишь дыра во вселенной. И Ксан почувствовала, как в её груди всколыхнулась паника.

И, словно пустоты и вовсе никогда не существовало, в глазах ребёнка вновь вспыхнул свет.

– Бабушка, а можно мне сладенького? – попросила она.

– Что? – переспросила Ксан, чувствуя, как росла её паника, вопреки тому, что глаза вновь стали осознанными. Она присмотрелась.

Луна покачала головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей воду.

– Ну, сладенькое, – медленно промолвила она. – Мне хочется чего-нибудь сладкого, – она изогнула бровь. – Пожалуйста… – добавила она. И колдунья кивнула, потянулась к карману и вытащила оттуда горсть сушёных ягод. Девочка принялась их жевать и задумчиво огляделась.

– А почему мы здесь, бабушка?

– Мы провели здесь всё это время, – промолвила Ксан, взглядом скользя по ребёнку. Что происходило?

– Но почему? – Луна огляделась. – Почему мы не снаружи? – она поджала губы. – Я не… – она отступила прочь. – Я не помню…

– Я хотела провести с тобой твой первый урок, моя дорогая, – лицо Луны помрачнело, словно над нею остановилось облако, и Ксан запнулась. Она положила руку на щёку девочки. Волны магии больше не было. Когда она концентрировалась, просто до безумия, она чувствовала, как этот кусочек власти, твёрдый, будто гранит, герметичный, как орех или яйцо, притягивал её к себе.

Она решила попробовать ещё раз.

– Луна, любовь моя, что ты знаешь о магии?

И вновь глаза Луны потемнели. Она не двигалась. Она едва дышала. И казалось, что всё, из чего состояла Луна, весь свет, весь разум, просто исчезло.

Ксан вновь ждала. И на этот раз свету понадобилось куда больше времени, чтобы вернуться, а Луне – чтобы прийти в себя. Девочка с удивлением и любопытством посмотрела на бабушку. Сначала посмотрела направо, потом – налево, и нахмурилась.

– Как мы сюда попали, бабушка? – спросила она. – Я разве засыпала?

Ксан поднялась на ноги и принялась ходить по комнате. Она остановилась у изобретательского стола, посмотрела на карты, на деревья, на стёкла и на книги со сложными схемами и инструкциями. Она взяла в руку маленькую шестерёнку и пружинку – а после так резко прижала её к пальцу, что та даже оставила маленький кровавый порез, а на втором – только белый след. Она посмотрела на Луну и представила себе механизм внутри этой девочки – ритмично тикающие к её тринадцатому дню рождения часы, такие неумолимые, так замечательно отлаженные…

Ну, или, по крайней мере, были бы, окажись заклинание рабочим. Ничего в заклятии Ксан не указывало на подобную… Пустоту. Что она могла сделать неправильно?

Она решила попробовать другую тактику.

– Бабушка, что ты делаешь? – спросила Луна.

– Ничего, дорогая, – ответила Ксан, хлопоча над столом для волшебства, собирая гадальное стекло из земли, стекла, немного расплавленного метеорита, воды, оставила отверстие в центре, чтобы выпустить в воздух… Одно из лучших, между прочим, но Луна, казалось, его даже не видела. Взгляд её скользил из стороны в сторону. Ксан стала рядом – и посмотрела на девочку через щель.

– Мне хочется рассказать тебе одну историю, Луна, – промолвила пожилая женщина.

– Мне нравятся истории! – заулыбалась Луна.

– Когда-то жила ведьма, что отыскала ребёнка в лесу, – начала Ксан. Сквозь стекло она видела, как пыльные слова залетали в ушах ребёнка. Она видела, как те кружились внутри – задерживались в девочке, а после порхали от центров памяти к образным структурам, туда, где обычно разум умеет играть с приятно звучащими словами. Ребёнок, ребёнок, ребёнок, снова, снова и снова. Глаза Луны стали темнеть. – Однажды, – продолжила Ксан, – когда ты была очень и очень маленькой, я взяла тебя на улицу, чтобы показать тебе звёзды.

– Мы всегда выходим на улицу, чтобы посмотреть на звёзды, – ответила Луна. – Каждую ночь.

– Да-да, – кивнула Ксан. – Ты заметила. Но однажды вечером, давным-давно, когда мы смотрели на звёзды, я собрала на кончиках пальцев их свет, будто бы нити, и дала выпить его тебе, словно пьют мёд из сот.

И взгляд Луны вновь потемнел. Она покачала головой, словно пытаясь освободить собственную память.

– Дорогая, – медленно промолвила она, словно само это слово стало огромным бременем.

Ксан, казалось, смутилась.

– А потом, – продолжила она, – однажды ночью бабушка не заметила растущую луну, что так низко висела над землёй. И она потянулась за звёздным светом, но тебе умудрилась по ошибке дать лунный. И так ты стала волшебницей, моя дорогая. Вот оттуда в тебе появилась магия. Ты долго пила луну, и теперь луна собралась в тебе.

Теперь, казалось, на полу сидела не Луна, а небесное светило. Она не моргнула. Лицо её было неподвижным, будто камень. Ксан махнула рукой перед лицом девочки, и ничего не случилось. Ничего.

– О, дорогая… – прошептала Ксан. – Боже, боже мой…

Ксан подхватила девочку на руки и помчалась к двери, рыдая и зовя Глерка.

Большую часть дня заняло то, чтобы восстановить ребёнка.

– Ну, – отметил Глерк. – Ложка дёгтя…

– Ничего подобного! – отозвалась Ксан. – Я уверена, что это временно, – она добавила это таким тоном, словно по собственному желанию и вправду могла что-нибудь изменить.

Но это не было временным. Это просто следствие заклинания Ксан – теперь дитя не могло узнать о магии. Она не могла слышать, не могла о ней говорить, не могла даже узнать это слово! Каждый раз, когда она слышала общее что-то с магией, искра в её сознании, сама её душа, казалось, исчезала. И втягивалось ли это знание в ядро в мозге Луны или и вовсе исчезало, Ксан не знала.

– И что ж мы будем делать, когда придёт время? – спрашивал её Глерк. – Как ты тогда будешь её учить? – никак, потому что она будет мертва, но Глерку этого не сказала. Её магия откроется, и её будет выпита, а она, дорогая, пятисотлетняя Ксан, в ней больше ничего не останется, а ведь только магия держала её в живых. И теперь трещина в сердце Глерка становилась всё глубже и глубже…

– Может быть, она не вырастет, – отчаянно сказала Ксан. – Может быть, это будет длиться вечно, и мне не придётся с нею прощаться. Может быть, я попутала что-то в заклинании, и её магия никогда не вырвется наружу. Может быть, она никогда не была для неё предназначена…

– И ты отлично знаешь, что на самом деле это не так, – ответил Глерк.

– Это может оказаться правдой, – возразила Ксан. – Ведь ты на самом деле не знаешь! Она умолкла на мгновение, прежде чем вновь заговорить. – Альтернатива слишком уж печальна, чтобы думать об этом.

– Ксан… – начал Глерк.

– Печаль опасна, – отрезала она и, раздражённая, ушла.

Они вновь и вновь повторяли этот разговор – и наконец-то Ксан запретила и вовсе обсуждать об этом.

В ребёнке магии больше никогда не будет, повторяла сама себе Ксан. И в самом деле, чем больше Ксан себе это говорила, тем большей это казалось правдой, и она словно сумела убедить себя в том, что всё было по-настоящему. И если в Луне когда-либо и было волшебство, теперь вся власть была аккуратно закупорена и просто перестала быть проблемой. Может быть, она навсегда там застряла! Может быть, Луна теперь обыкновенная девочка. Обыкновенная девочка. Ксан раз за разом повторяла про себя это. Она столько раз сказала сию фразу, что, пожалуй, она должна была уже точно стать правдой. Именно это она и отвечала людям в Свободных Городах, когда те спрашивали. Очередная девочка, отвечала она. А ещё говорила, что у Луны была аллергия на магию. Она вся чесалась. Приступы. Глаза жгли. И желудок болел. Так что, она просила никогда не говорить о волшебстве рядом с девочкой.

И, разумеется, никто этого не делал – потому что советы Ксан никогда даже не обсуждались.

В тот же миг для познания Луны открылся целый мир – наука, математика, поэзия, философия, искусство. Разумеется, этого предостаточно! Она будет расти, как обыкновенная девочка, и Ксан будет рядом, пока хватит магии, медленно-медленно. Бессмертная Ксан. Разумеется, им никогда не придётся прощаться.

– Это не может так дальше продолжаться, – раз за разом повторял Глерк. – Луна должна знать о том, что таится внутри неё. Она должна знать о том, как работает её магия. В конце концов, она должна знать о том, что такое смерть! Она должна быть подготовлена к этому!

– О, будь уверен, я понятия не имею, о чём ты говоришь, – ответила Ксан. – Она ведь просто обыкновенная девочка. Даже если она таковой прежде не была, то сейчас уж точно такая. Моя собственная магия немного отжила, и я вряд ли буду пользоваться ею, по крайней мере, активно. Ведь нет никакой необходимости расстраивать бедное дитя! А зачем говорить о надвигающейся потере? Почему это мы должны ввести её в такую печаль? Она опасна, Глерк, помнишь ли ты?

Глерк только раздражённо хмурил лоб.

– Почему мы так думаем? – спросил он.

Ксан только покачала головой.

– Понятия не имею, – и вправду, не имела. Она знала об этом когда-то, но давно уже забыла.

Забыть было легче.

Вот так росла Луна.

И она не знала о лунном свете, не знала о том, что теперь застыло в её уме. И она не помнила ни о том, как стал кроликом Глерк, ни о том, как цветы вились под её ногами, ни о том, как пульсировала сила вокруг неё, как пульсировала и необратимо обвивала длинными тонкими нитями. Она не знала, что семя магии готовилось прорваться на свободу.

Она не имела об этом ни малейшего представления.

Глава 15. В которой Энтен лжёт.

Шрамы от бумажных птиц так и не зажили. По крайней мере, не затянулись правильно.

– Да ведь это была обыкновенная бумага! – причитала мать Энтена. – Ну как, каким образом она могла порезать тебя до такой степени?

Но это были не просто порезы. Инфекции оказались куда хуже, и это уже забывая о значительной потере крови. Энтен долго пролежал на полу, пока безумная пыталась остановить кровотечение от бумаги – и получалось у неё не так уж и хорошо. Лекарства, которые дала ей сестра, сделала её слабой. Она то и дело теряла сознание. И когда наконец-то за ним пришла стража, чтобы проверить, что произошло, он лежал рядом с сумасшедшей в луже крови, и столько понадобилось времени, чтобы определить, кто кем был!

– И почему! – морила его мать, – почему они не пришли, когда ты закричал? Почему они тебя бросили?

Никто не знал ответа на этот вопрос. Сестры всё утверждали, что они не имели об этом ни малейшего представления. Они его не слышали. К тому же, одного только взгляда на их бледные лица и воспалённые глаза хватало, чтобы понять, что это чистая правда.

Люди шептались, что Энтен сам себя изрезал.

Люди шептали, что его история о бумажных птицах была просто фантастикой. В конце концов, никаких птиц никто не нашёл. Это всё были кровавые комки бумаги на земле. И, в конце концов, разве в этом мире вообще кто-либо слышал о бумажных птицах, что нападают на несчастных людей?

Люди шептались, что у этого мальчика не было ничего – просто старейшина на обучении! И в тот миг Энтен просто не мог не согласиться с тихим говорком. К тому времени, как его раны исцелились, он объявил совету, что он уходит в отставку. И сейчас же. Освободившись от школы, от Совета, от постоянного нытья собственной матери, Энтен взялся плотничать – и, однако, был хорош в этом.

Совет, чувствуя странную неприязнь к себе – им было страшно неприятно смотреть на глубокие шрамы на лице мальчишки да слышать крики его матери, – дали парню кругленькую сумму, и он мог обеспечить себе и редкие материалы, и прекрасные инструменты, купить у торговцев, что перебирались через дорогу, всё, что пожелает. (И – о, эти шрамы! О, как он прежде был красив! Ах! Сколько всего потеряно… Как жаль, как жаль, как жаль...)

Энтену надо было работать.

Крайне быстро, вдыхая во всё это своё мастерство, которое он сумел прославить по обе стороны пути, Энтен обеспечил своей матери и братьям, да и себе тоже хорошую, весьма обеспеченную жизнь. Он построил для себя отдельный дом – он был меньше, проще и скромнее, чем у семьи, но при этом куда более удобен.

Но мать его всё ещё не одобряла уход из Совета, продолжала корить каждый день. Его брат Рук его не понял – хотя его неодобрение пришло куда позже, когда его изгнали из башни, и он в позоре вернулся домой (и в его записке не было ни слова о надеждах, в отличие от его брата, только короткое и злое "он разочаровал нас", вот только мать всё равно винила в этом Энтена).

Энтен этого не замечал. Он проводил дни и ночи вдали от всех остальных, от целого мира, трудился над деревом, над металлом, работал с маслами. Постоянно сидел в окружении опилок. Зерно скользило у него под руками. Он всё делал что-то красивое, цельное, реальное – и это было всё, о чём он заботился. Шли месяцы, шли годы, а мать всё приходила хлопотать о нём…

– Ну что за мужчина покинет Совет? – выла она на следующий день после того, как уговорила отправиться с нею на рынок. Она причитала и жаловалась, минуя бесконечные киоски с их разнообразием цветов лекарственных и цветов только для украшений, а так же мёда из Зирина, варенья из Зирина, высушенных лепестков Зирина, из которых можно было добыть молоко, а если замочить, то потом следовало мазать на лицо – и можно было уже не беспокоиться о морщинах. Не каждый мог позволить себе покупки на рынке – большинство людей обменивалось со своими соседями, чтобы в их шкафах было не до такой степени пусто. И даже те, кто всё ещё мог сходить на рынок, не могли позволить себе те груды товаров, что складывала в огромную корзину мать Энтена. Что ж, статус единственной сестры Великого Старейшины имел определённые преимущества.

Она щурилась на высушенные лепестки Зирина, и бросила на женщину злой вгляд.

– Как давно ты их собирала? И не вздумай мне лгать! – цветочница тут же побелела.

– Я не могу ответить, госпожа… – пробормотала она.

Мать Энтена бросила на неё властный взгляд.

– Если ты не можешь ответить, то я не могу заплатить, – и она двинулась к следующему ларьку.

Энтен ничего не комментировал, только позволил своему взгляду скользнуть по башне, по глубоким выбоинам, а после скользнуть пальцам по шрамам, что превратили его лицо в уродливую карту рек на болоте.

– Ну что ж, – промолвила его мать, когда они как раз просматривали ткани, что были привезены из Свободных Городов, – мы можем только надеяться, что когда это плотницкое предприятие наконец-то изопьёт себя само и подойдёт к своему неизбежному концу, твой достопочтенный дядя всё-таки возьмёт тебя обратно, если уж не в качестве полноправного члена совета, то хотя бы как его сотрудника. А потом, в один прекрасный день, подберёт и твоего младшего брата. По крайней мере, у него есть здравый смысл, и он слушается мать!

Энтен только хмыкнул, но ничего не сказал. Зато он обнаружил, что шагал в сторону ларька с бумагой. Он почти не прикасался к бумаге. Нет – если был шанс. Вот только эти листы Зирина были просто прекрасны. Он скользнул пальцами по пачке, а после позволил своему разуму утонуть в шипящем звуке бумажных крыльев, что черкали его по лицу и тут же исчезали из поля зрения.

Впрочем, мать была неправа относительно подступающей неудачи. Плотницкий магазин оставался успешным не только среди обыкновенных людей, а даже в торговой гильдии. Его рисунки на мебели, хитроумные конструкции оставались всё такими же популярными по ту сторону пути. Каждый месяц торговцы прибывали со списком товаров, и каждый месяц Энтену приходилось отказываться от некоторых, сообщая со всей любезностью, что он всего лишь человек, а рук у него не больше, чем просто две, а время, соответственно, ограничено.

Слыша такие отказы, торговцы предлагали Энтену всё больше и больше денег за его дело.

И когда Энтен оттачивал свои навыки, глаза его становились ясными и хитрыми, и его вещи становились всё красивее и умнее, и он становился всё известнее и известнее. Его имя гремело в городах, о которых он никогда не слышал, ну, и уж точно никогда не намеревался посещать. Мэры тех далёких мест звали его к себе. Конечно, Энтен с радостью давал им новую и новую мебель. Но он никогда не покидал Протекторат. Он никого не знал из живых, кто выезжал бы отсюда, хотя, разумеется, его семья с лёгкостью могла бы это себя позволить. Но даже одна мысль о том, чтобы делать что-то, кроме того, чтобы работать и спать, ну, и иногда почитать у огня книгу, казалась для него чем-то поразительно неуправляемым. Иногда ему казалось, что мир поразительно тяжёл, а воздух буквально погустел от тяжёлой печали, и его тело теперь плыло, словно в тумане.

Он знал, впрочем, и чувствовал удовлетворение от того, что дело его рук находило хороший дом. Ему нравилось быть в чём-то лучшем. И когда он спал, то видел приятные сны.

Его мать, как настаивала она сейчас, всегда знала, что у её сына будет большой успех, и ему так повезло, раз за разом повторяла она, что он избежал из монотонной жизни при Совете, как же лучше последовать своему таланту, блаженствовать в труде – но прежде от неё было не дождаться этих слов.

– Да, мама, – Энтен едва сдерживал улыбку. – Ты и вправду всегда так говорила.

И шли года – одиночество и красота дела рук его, а ещё бесконечные клиенты, что так хвалили его работу, но кривились при виде его лица. В самом деле, это были не такие уж и плохие дни.

Мать Энтена замерла у двери в мастерскую поздним утром, и всё морщила нос от резкого запаха Зиринового масла в маленьком тазу и от круживших вокруг неё опилок. Масло Зирина – это знали все, и Энтен в первую очередь, даровало древесине особый, просто-таки чарующий блеск. Только что Энтен наконец-то довёл до конца последнюю деталь на изголовье колыбели – дочертил последнюю звезду. Он не впервые делал подобную колыбель, равно как и не впервые услышал о Звёздных детях. Люди по ту сторону пути были странными – и об этом знали все, хотя никто не сталкивался с ними лично.

– Тебе нужен ученик, – заявила мать, осматривая его комнату. Тут было всё хорошо организовано, убрано и очень удобно. Удобно только для некоторых людей, впрочем – вот Энтену здесь очень и очень нравилось.

– Мне не нужны подмастерья, – ответил Энтен, втирая масло в древесину, и то засветилось золотом.

– Ты мог бы зарабатывать больше, будь у тебя ещё одна пара рук! Твои братья…

– В работе с деревом – те ещё остолопы, – мягко ответил Энтен, и это было чистой правдой.

– Ну! – разбушевалась мать. – Подумать только, если ты…

– Я делаю своё дело очень хорошо, – отозвался Энтен, и это тоже было чистой правдой.

– Ну… – отозвалась его мать, переступая с ноги на ногу и поправляя плащ. Плащей у неё было куда больше, чем у множества семей в округе. – А что ж до твоей жизни, сынок? Ты тут строишь колыбели для внуков других женщин, только не для меня! И как я должна нести этот позор на своих плечах, без прекрасного внука, которого бы я качала на своих коленках?

Голос матери дрогнул. В какое-то мгновение Энтен понял, что и вправду мог бы прогуливаться по рынку под руку с девушкой, но ведь он был до такой степени застенчив, что не смог бы и подойти ни к кому! Вспоминая о прошлом, Энтен думал, что это, пожалуй, не так уж и трудно, стоило только попробовать. Он видел заказанные тогда матерью портреты – и мама заставляла сохранять воспоминания о том, как он был красив.

Это не имело значения. Он был хорош в своей работе, он любил её. Разве ему и вправду что-то нужно?

– Я уверен, что наступит день, когда женится Рук, мама. И Финн. И все остальные. Так что не надо смущаться… Я сделаю для каждого из своих братьев и шкафы, и брачное ложе, и колыбельки, когда им понадобится! И совсем-совсем скоро у тебя по лестнице в доме будет лазить целая гора внуков!

Мать на лестнице. Ребёнок у неё на руках. Крик, крик, крик! Жмурься, не жмурься… Оно никогда его не посмеет отпустить.

– Я разговаривала с некоторыми матерями. Они довольно остро смотрят на ту жизнь, которую ты способен воссоздать, более того, они бы с огромным удовольствием познакомили бы тебя со своими дочерьми! Не с самыми симпатичными дочерьми, сам понимаешь, но, тем не менее…

Энтен вздохнул, встал и покачал головой.

– Спасибо, мама, но не стоит, – он пересёк комнату и наклонился, чтобы поцеловать мать в щёку. Он видел, как она содрогнулась, когда слишком близко оказалось его покрытое безмерными шрамами лицо – а ведь он делал всё возможное, чтобы не причинить ей боль… И самой её не испытывать.

– Но, Энтен!..

– А теперь мне пора идти.

– И куда ты собираешься?

– У меня есть несколько поручений, с которыми срочно надо было бы разобраться… – это была чистая ложь. И с каждой новой ложью ему становилось всё легче и легче. – Через пару дней я приеду на обед. Я помню об этом, мама, – это тоже было ложью. На самом деле, обедать в своём доме он совершенно не собирался, только существовал предлог, который заставил бы мать уйти, и он собирался этим воспользоваться. А потом в последнее мгновение откажется…

– Ну что ж, возможно, я тебя провожу! – промолвила она. – Вот, давай… – она всегда любила ходить с ним куда-то, и Энтен прекрасно знал об этом.

– Будет лучше, если я отправлюсь один, – ответил Энтен. Он набросил себе на плечи плащ и зашагал прочь, оставив мать в тени.

Энтен шагал по тем улочкам, по которым практически никогда не ходили, блуждал по самым глухим переулкам Протектората. Хотя день был светел и ярок, он натянул капюшон на лоб, пытаясь держать своё лицо в тени. Энтен давно уже заметил, что прятаться от людей было довольно комфортно, а ещё на него не так глазели. Иногда детишки застенчиво просили коснуться его шрамов… Если рядом находились их семьи, ребёнка тут же прогонял разозлённый родитель, и больше они никогда и не были. А если дитя не убегало – он снимал капюшон и говорил:

– Ну же, давай.

– А это больно? – спрашивало дитя.

– Не сегодня, – отвечал всегда Энтен. Очередная ложь. Его шрамы всегда болели. Не так, как в первый день или в первую неделю – но всё же, та тупая боль никогда не оставляла его наедине с самим собой.

Прикосновение маленьких пальчиков к бесконечным рубцам заставляло сердце позорно сжиматься, и Энтен испытывал глупую грусть.

– Спасибо, – говорил Энтен, и это каждый раз было чистой правдой.

– Спасибо, – всегда отвечало дитя – а после возвращалось к своей семье, и Энтен вновь оставался сам.

Его скитания – нравилось ему это или нет, – обыкновенно приводили его к подножию башни. Это был его дом на короткий отрезок юности, место, где навеки изменилась его жизнь. И сейчас вот тоже он оказался здесь – сунул руки в карманы, запрокинул голову назад и посмотрел на небеса.

– Почему же, – проронил какой-то голос, – это быть не Энтену, что наконец-то прибыл к нам! – голос казался довольно приятным, хотя Энтен ощутил в нём какое-то странное рычание, так глубоко похороненное в плетиве слов, что услышать его было трудно.

– Здравствуйте, сестра Игнатия, – промолвил он, низко поклонившись ей. – Я удивлён тем, что вижу вас здесь. Неужели наконец-то наука ослабила хватку и позволила вам выбраться на свободу?

Это впервые они разговаривали с глазу на глаз с той поры, как он получил ту кошмарную травму. Их переписка состояла из кратких заметок, вероятно, за сестру Игнатию сочиняемых другими сёстрами, что умели копировать подпись. Она никогда не беспокоилась о нём и не явилась навестить с той поры, как он получил ранения. Парень чувствовал странную горечь во рту – и сглотнул, пытаясь заставить себя не скривиться.