Текст книги "Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен)"

Автор книги: Казимир Валишевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

 Находясь по ту сторону Пиренеев, он говорит о своей тоске, о демонах, мучивших его беспрестанно с той минуты, как его покинул "ангел, единый предмет его желаний". Марысенька имела в нем усердного и влиятельного защитника. В то же время она и в Польше не теряла времени в напрасных жалобах. Мать нового короля была её свояченицей и состояла с ней в ссоре. Уже давно тянулся процесс по наследству Замойского. Затем они помирились; подняли вопрос о браке между сестрой Собесского и Вишневецким. Последний сохранил воспоминание о жене воеводы Сандомирского, далеко не враждебное: он у неё гостил нередко в Замостье. Марысенька старалась сохранить связь между прошлым и настоящим. Она увлекла своего мужа в Краков, где должно было происходить коронование, и там занялась так этим делом, что позабыла отвечать на письма до Бонзи, горько сетовавшего на нее за это. Новый тулузский архиепископ был осведомлен весьма подробно о жизни и поступках "ангела" во время его пребывания во второй столице королевства. Это достоверно из писем другой корреспондентки, которую отсутствие дон Жуана в "митре" повергало в глубочайшее отчаяние. Её письма случайно попали в документы, хранящееся в "архиве набережной Орсэ", и мы обвязаны им драгоценными сообщениями. Эта новая соперница Марысеньки намеревалась жить вдали от света и проводить время "в карточной игре или в молитвах, когда карты надоедали ей". Вместе с тем она была вполне осведомлена обо всем, что происходило при дворе и, главным образом, о поступках Марысеньки. То была г-жа Морштын.

 "Пани Собесская, – рассказывает она, – не дождавшись полного выздоровления, явилась к королю и присоединилась к особам, желающим заслужить его благосклонность. Худая, бледная, с нарумяненными щеками, она старалась скрыть свою худобу, заменяя отсутствующее очарование чрезмерным кокетством".

 Вот еще образчики слога г-жи Морштын:

 12-го октября 1669 г.

 "Жена маршала строит глазки королю и очень явно.

 Но она тщетно старается. Маршал по-прежнему отдается своим любимым занятиям: охоте, ужинам, банкетам и визитам дамам. – Одним словом, он скорее готов умереть, чем уступить".

 19-го октября 1669 г.

 "Жена маршала чрезмерно ухаживает за королем. Она поднесла ему браслет, сопровождая свой подарок бестолковой речью. Вы знаете, что мы не скупимся на это. Но забавнее всего, что её слова разглашаются самим королем, который над ней смеется и показывает её подарки тем, кто, как он надеялся, донесут красавице, поступающей так из расчета, ибо любовь тут не при чем. – Я бы желала звать в каких отношениях вы состоите с этой мегерой..."

 21-го октября 1669 г.

 "Жена маршала все продолжает ухаживать за королем; но так неудачно, что лучше, если бы она совсем отказалась от этого. Мне кажется, что всеми этими нежными взорами она хочет добиться какой-нибудь награды, и что она этого не получит. – Бог мой! – до какой степени все это нас бесит. И все напрасно; мы только худеем от досады, если только возможно еще похудеть".

 Если верить любезной корреспондентке, главное желание Марысеньки и цель её стремлений была получить разрешение продать свои поместья (королевские бенефиции) и получить, таким образом, средства переехать во Францию. "Она чувствовала себя оскорбленной, не имея поклонников, и доходила до отчаяния". Ослепленный удовольствиями Собесский поощрял планы и старания своей супруги. Де Бонзи лучше знал в чем дело. До его отъезда из Польши, в ночь с 21-го на 22-е июня его посетил сам маршал. Негодуя на последнее избрание, он заявил о своем несогласии короновать "обезьяну", кончая свою речь целым рядом проклятий, и сделал удивительное предложение":

 "Если вы мне обещаете содействие короля, я отправлюсь в Пруссию, призову армию и буду ждать приезда принца (Кондэ).

 – Но я не имею права вам это обещать.

 – В таком случае, я обращусь к принцу Лотарингскому.

 – Шаваньяк ждет меня у русского воеводы.

 – Действуйте, если хотите.

 Это было безумно. Собесский изливал накопившийся гнев и посланник не мог в этом ошибаться. Но в июне шевалье д'Аркиен был послан во Францию с извещением о восшествии на престол Михаила. Эта миссия была победой Марысеньки. Он взял с собой тайные инструкции. Негодование маршала улеглось, приняв более осмысленные формы. Собесский сообщил свои чувства и мысли некоторым из своих друзей и составил настоящий заговор для ниспровержения этого короля, для которого пани Собесская плела браслеты из своих волос, как некогда для своего мужа, чтобы затем его лучше задушить.

 Несчастного молодого человека можно было изгнать из королевства или убить, в случае сопротивления. Примас, краковский епископ, русские воеводы из Киева, Познани и Калиша, познанский каштелян, великий канцлер, главный казначей, из числа министров: паны Потоцкие, Радзивилл, Огинские, – все обещали свое содействие, под условием, что французский король не откажет в своем участии. Они обещали под угрозой смерти хранить в тайне все принятые решения, не говоря о нем даже своим женам.

 Одна Марысенька была исключением и как бы душой заговора. Но д'Аркиен со своими поручениями явился не во время. Во Франции приготовлялись к новой войне с Голландией, стараясь возобновить для этого коммерческие сношения с императором Леопольдом, который со своей стороны желал поддержать короля Михаила, породнившись с ним посредством брака. С другой стороны, Людовик ХIV находил, что им было произведено достаточно издержек для Польши, в виде "героических решений" и денежных даров. Он все еще продолжал за это досадовать на поляков, а, главным образом, на госпожу Собесскую. Он писал де Бонзи 17 июля 1669 г.: "Признаюсь вам, что поступки жены главного маршала (родившейся моей подданной) так мне надоедавшей с своими требованиями, воображая, что я нуждаюсь в услугах её мужа, – и все её нескромные, неблагоразумные, дерзкие слова остались в моей памяти и моем сердце. Я не могу забыть прекрасных слов, сказанных этой женщиной аббату Куртуа: "Без аббатства – нет пощады, без Эпуасса – нет пощады! Без того или другого... нет пощады!"

 Он оканчивал: "Поэтому мое последнее и непременное решение, оставить их в том унижении, в котором они находятся!.

 Бывший посланник попытался робко оправдать "ангела", но, в сущности, не мог не согласиться с мнением короля.

 Умы были слишком восстановлены в Польше против Франции. Один из друзей нового короля дал Михаилу совет жениться во Франции; король сказал: "Да хранит меня Бог!.. Меня за это побьют камнями!"

 Граф де Лионн, племянник министра, посланный в Краков в декабре 1669 г., чтобы приветствовать короля Михаила с вступлением на престол, был уполномочен узнать положение страны. Его пребывание там не должно было превышать и восьми дней, и он получил специальный наказ не видаться с Собесскими более двух раз: при приезде и при отъезде. Д'Аркиен не был нигде принят в Париже. Он признался в своей неудаче, получил новые рекомендации с предостережением о заговоре и о том, что нельзя медлить, старался изо всех сил, переговаривался с маркизом де Бетен и, наконец, обратился в отель Лонгвилль.

 Встреча превзошла его ожидания и его польских поручителей... Он увидал принца, фаворита парижских салонов, любимца придворных красавиц, сильно скучавшего и ожидавшего случая оставить удовольствия, унизительные для его честолюбия. Случай представился вполне удовлетворительный. Не давая себе времени на долгое обсуждение, он объявил свое согласие попытать счастья. Он согласился присоединиться к заговорщикам, чтобы с их помощью объявить себя польским королем. В случае отказа в влиятельных сферах, он думал обойтись без них, испытав заранее все средства для приобретения желаемого содействия. Это ему удалось, и он в скором времени завладел всеми, участие которых казалось наиболее сомнительным. Сама герцогиня де Лонгвилль, знаменитая участница Фронды, несмотря на глубокое уединение и благочестие, вспомнив прошлое, подписала вексель на 160 000 фр. у братьев Фромон, в Данциге, на первые издержки. В то же время три агента, Акакия, Дюбуа и аббат Помье, подняли неимоверный шум, распространяя на всем прибрежье Балийского моря и во всей Европе известие, что король Михаил будет свергнут с престола французским принцем, носившим титул графа Сен Поль, до тех пор, пока пострижение его старшего брата не доставило ему титула герцога Лонгвильского.

 Никто не сомневался, что эта попытка получила тайное одобрение французского короля. Аббат Помье гордился титулом уполномоченного, желая доказать полякам истину поговорки парижских адвокатов: "Избави нас Боже от нормандского священника, у которого только одно дело".

 В июле 1670 г. Марысенька высадилась в Данциге. Она просила у де Лионна паспорта для проезда во Франции, куда ехала для "поправления своего здоровья, страдавшего от польского климата". В сущности, Собесский сам поощрял её намерение покинуть страну, в виду наступающего кризиса. Он ждал только её отъезда. чтобы действовать. Но он ждал еще одного. Аббат Помье так возвышал голос, что, казалось, голос самого короля говорил его устами. К несчастью, ничто не подтверждало его самостоятельности. Из Версаля не приходило не малейшей вести. Надо было выяснить все, раньше чем "зажечь фитиль". Тем более, что в Польше происшествия принимали трагический оборот. Король Михаил женился на великой эрцгерцогине Элеоноре, "доброй девочке", – говорил де Нуайе, но от всего сердца ненавидевшей и боявшейся французов. Опасаясь, что её отравят иди "насыпят пороха ей в кровать", она не могла без слез слышать имени Франции. Венский двор с своей стороны, поощрял своего новая союзника к энергичному воздействию и требовал строгих мер против зачинщиков беспорядков. На этот раз сама m-llе Майи забыла о своем происхождении, и в свите короля стали вести речь о "казнях". Примас, главный маршал, все сторонники Франции, как их называли, получали угрозы. Письмо, адресованное одному из сообщников. каштеляну познанскому, возмутило сейм этой провинции. Письмо приписывали де Лионну, но так как получатель отказывал в объяснении, его призвали в сейм и обвинили в государственной измене. Очень активный агент французского министра, Балюз, должен был наскоро покинуть французскую территорию, где ему угрожали пыткой, в случае его отказа выдать переписку. Путешествие Марысеньки имело целью объяснить положение дел. "Ей в Данциге не посчастливилось. Непроницаемый мрак окружила аббата Помье. Когда ей удалось добиться свидания, и она попросила немного денег, все дело разъяснилось, как по волшебству. Она просила выдать ей на первое время сумму в 15 000 экю, обещанных ей на дорогу, но "истраченных для набора войск в пользу Франции". Аббат объявил, что не имеет распоряжений о наборе и писал своему государю: "Эта женщина своими безумными требованиями нам только помешает". Она же решила, что "уполномоченный или изменник или болван", и вздумала обратиться лично к де Лионну. "Можно ли, наконец, рассчитывать на поддержку короля? В случае отказа его высочества, необходимо узнать об этом, как можно скорее". После этого до возвращения курьера и до приезда шевалье д'Аркиена, который должен был сопутствовать ей в Париже, она занялась своими развлечениями и удовольствиями. В городе царило большое оживление. Большинство заговорщиков, по примеру Собесского, отправило своих жен в город, некоторые из них лично их сопровождали. Марысенька открыла салон и устроила двор, как будто её царство тоже началось. Однажды она показала всем присутствующим письмо одного из служителей своего мужа. В армии разнесся слух, что граф Сен-Поль не придет. На это солдаты отвечали, по словам корреспондента: "Мы этим затрудняться не будем и выберем маршала королем!" Аббат Помье, присутствовавший при этом, чуть не задохся. На другой день он передал этот случай, заметив: "Странная особа... если она заберет себе в голову эту химеру, то не мало еще нам наделает хлопот". В августе приехал д'Аркиен. Вести были плачевные. Курьеры от варшавского и венского дворов перегнали Марысеньку по дороге в Версаль, потребовали объяснений и получили решительный ответ: "Король устранился и намерен оставаться в стороне от этого движения в пользу кузена". Слова не остались без последствия. Графу Сен Поль было запрещено выезжать из Франции; Акакия, которому его дипломатическое прошлое придавало официальный характер, был отозван и заключен в Бастилии.

 На этот раз сам аббат Помье подвергся сильным нападками Он не растерялся; в Польше еще не забыли оборот дела, во время последних выборов. Вынужденный действовать осторожно в отношении императора, король отрицал свои усилия в пользу принца Кондэ. Люди осведомленные знали, что об этом думать. Та же игра продолжалась и теперь; Марысенька согласилась. Быть может, она не ошибалась в расчете. Несчастный Акакия был посажен в Бастилно и пробыл там целый год. Наконец, герцог Ангиенский вступился за него, говоря де Линну: "Подумайте, комедия длилась довольно долго!" Все та же пьеса, но с другими актерами; на этот раз главные актеры намеревались сохранить свои роли.

 В Польше все обстояло иначе: пришлось иметь дело с «статистами», ничего не понимавшими в постановке и подготовке. Они вели дело наудачу, ускоряя развязку и превращая комедию в драму. С Собесским дело обстояло не так. Разлученный с женой и предоставленный своему природному уму, Собесский сожалел о том, что принял участие в этом предприятии. Он писал в сентябре: «Сильвандр очень недоволен, когда с ним говорят о делах, а не о любви, тогда как она – главное». Однако, он не мог отступиться от предприятия. Заговорщикам грозила опасность, все просили его покончить дело. Уполномоченный управлять крепостями польской Пруссии, воевода померанский потерял возможность поддерживать борьбу. В Украине шесть тысяч татар и столько же казаков, призванных из степей, чтобы усмирять дворян, выходили из терпения. В ноябре, продолжая говорить о своей любви, о бессонных ночах и о тоскливых днях, все еще занятый мыслью о неверности «Астреи», Собесский решил перейти Рубикон. День 19-го ноября 1669 года был назначен для провозглашения конфедерации, которая должна была собраться в Кракове – в городе, «где», по словам будущего вождя конфедератов, – «можно веселиться; где красавицы делают визиты по дороге в церковь». Вся армия, собравшаяся в стане, от первого до последнего человека была согласна принести присягу новому правительству; но накануне происшествия все планы разлетелись, как по волшебству. Собесский с своей стороны писал в августе де Лионну следующее: «Его высочество не намерен действовать ни лично, ни через друзей, ни через союзников против короля польского. Если кто-либо уведомлял ваше превосходительство о другом, то ваше превосходительство было обмануто». Опровержение было так категорично, что исключало всякое подозрение в предвзятой мысли. В Данциге и в отеле Лонгвилль обвиняли во всем госпожу Собесскую. Она испортила все дело и привлекла грозу своими чрезмерными требованиями. Все были согласны, что оставалось только вернуться по домам и оставаться спокойными. Предполагали даже, (и это предположение было верно), что французский король и его министры втайне сохраняли желание наказать польских конфедератов; все было кончено. Министр опустил занавес и потушил огни. Один аббат Помье продолжать упорствовать, составив себе в Польше блестящую карьеру дипломатического авантюриста. Вызванный обратно графом де Сен-Поль, отвергнутый, оставленный без средств, он заявил желание продолжать предпринятое дело на свой страх. Рискуя своей жизнью, переодеваясь в разнообразные костюмы – даже женские, – он бросил Собесского в Лемберге, а примаса в Ловице и пустился странствовать. Встретив повсюду отказ, он тем не менее, надеялся составить сильную партию, «связав лапы польским петухам», и поставить дело так, что «барынька», – пани Собесская, – потеряет все свои преимущества.

V.

Новое пребывание Марысеньки в Париже. – Новые семейные ссоры. – Ультиматум Марысеньки. – Развод. – Возвращение. – Возобновление супружеской жизни. – Неприятные воспоминания. – Вторичное появление аббата Помье.

 Однако, Марысенька сохранила все свои преимущества. Добравшись до Парижа, узнав о неудаче нового предприятия и выслушав упреки, она сделалась более любезна в отношении своего супруга, оставленного в Польше: «Она любовалась его портретом и целовала его тысячу раз в день». На этот раз нежности пришлись не кстати. Её письма были доставлены в Лемберг в январе 1670 г. Была масленица. Собесский, утомленный слишком долгим воздержанием, дал волю своему темпераменту. В марте аббат, не покидавший вождя неудавшегося заговора, отправил следующее послание: «Великий маршал был очень болен, правда недолго, но ему пришлось семь раз пустить кровь. Болезнь была следствием его невоздержания». Это было заметно в его письмах к «Астрее». Теперь за ним была очередь посылать отказы и говорить колкости. Даже тем, что было сказано о его портрете, жена не угодила «Сильвандру». Он писал: «Странное счастье мне выпало на долю. Меня любят и ласкают за глаза». Марысенька не привыкла к таким ответам. Их борьба обострилась, приняв угрожающие размеры. Она пыталась объяснить свое нежелание жить в Польше.

 "Как могу я быть довольна в этой стране? Даже при жизни Замойского меня там все ненавидели. Без содействия королевы, мне бы пришлось просить милостыню у чужих".

 "Просить милостыню когда, у кого? Не тогда ли, когда вы были супругой одного из богатейших магнатов Польши или теперь, когда вы стали моей женой? Что касается промедления, вы сами знаете, что оно было непродолжительно. Говоря так, вы оскорбляете мою любовь к вам".

 "Вашу любовь? Поговорим о ней! Это одна иллюзия. Я умею любить, и я это доказала. Разве я не покинула Франции, чтобы видеть вас и встретиться с вами? В то время королевы не было в живых."

 "Чтобы видеть вашего мужа, хороший предлог! Наша новая королева из царственного рода объявила, что последует за своим мужем в поход и будет жить с ним под одним шатром. Счастлив человек, у которого такая жена. Она его действительно любит".

 "Его любят за его красивую наружность и достоинства..."

 "Если у меня нет таких преимуществ, я, по крайней мере, мог надеяться на ваше снисхождение; но короли люди привилегированные. Я это заметил в Кракове".

 "Вы дерзки. Я себя не упрекаю ни в кокетстве, ни в легкомыслии, я вас люблю по своему долгу".

 "Тайной любовью, которой я не понимаю".

 "Я прошу Бога вас просветить".

 "Не богохульствуйте. Если бы ваша молитва была услышана, и я бы вас полюбил таким образом, то мы никогда бы более не увидели друг друга. Любя по-своему, я заболел от разлуки с вами. Я страдаю головною болью и головокружением..."

 «Вы больны от невоздержания. Я не забыла вашего пьянства. Если бы это продолжалось, я должна была бы от вас отказаться».

 "Вы уже отказались от меня в достаточной степени, милостивая государыня, и ваша нежность скорее напоминает ненависть. Быть может, вы меня уже ненавидите. Это походило бы на ссору".

 Еще нисколько слов, и все было бы кончено.

 Марысенька поспешила предупредить окончательный разрыв. Объявив, что молодой офицер де Боган, исполнявший её поручения, переезжая из Франции в Польшу и обратно, скоро уезжает, она взяла перо, составила настоящий "ультиматум" и поручила офицеру передать мужу это послание: если, по его словам, долгое воздержание вредно действует на его здоровье, она готова предоставить ему "полную свободу" в этом отношении. Если он недоволен этим решением, она согласна жить с ним вместе, но на известных условиях. Она думала, что избавлена от известных обязанностей, так как он пренебрегает своими. Прежде всего, она не соглашалась оставаться более восьми месяцев в деревне.

 Все это казалось Собесскому каким-то сном. "Она, очевидно, потеряла стыд и совесть. О каких обязанностях она говорит? Её брат еще не получил звания лейтенанта королевской гвардии. Она сама еще не добилась "права на табурет". Разве это зависело от него? Восемь месяцев в деревне? Она там и трех никогда не проводила! Она могла ехать в Варшаву и оставаться там, сколько ей вздумается. Что сталось с прежними мечтами о дупле дерева, о уединенном острове, где она намеревалась некогда поселиться с "Селадоном"?

 Когда ей надоело её поместье в Волыни и в Подолии, она потребовала другого – в Пруссии, "единственное место в Польше", по её словам, "где можно найти чистые дома с садами, порядок и почтовое отделение". Поспешили ей построить замок в Госиеве: она в нем соскучилась через три дня, уверяя, что она не создана для того, чтобы жить среди "шляхтянок".

 Их среда была, однако, выше общества m-lle Федебр – этой компаньонки, которую она повсюду таскала за собой, хотя та имела детей, не состоя в законном браке. Если ей наскучили все удовольствия и угождения, то мужу, наконец, надоели её выходки. "С собакой обращаются лучше, чем с ним, даже до брака!"

 Вне себя от гнева Собесский пишет в этом тоне на восьми страницах ответ; но недовольный супруг, забывает ясно выразить свой "ультиматум". Отпустив де Богана, не объяснив ему своих намерений, он отправляется к своему войску, "решив драться, как человек, потерявший всё, что ему было дорого". Он действительно, боролся, как герой, положив на месте множество татар, но своей жизнью он не рисковал более обыкновенного. Ею он, впрочем, рисковал всегда, никогда её не щадя. Он вернулся в октябре, покрытый новыми лаврами, приветствуемый вторично, как спаситель отечества, и в настроении менее угнетенном.

 В это время Марысенька предавалась своим размышлениям. Покончив с ними, она, по собственному желанию, решила уехать. Париж оказался негостеприимным. При дворе и в городе все уверяли в один голос, что по её вине расстроилось дело де Лонгвилля и дело принца (Кондэ). Затем от неё все отвернулись, отказав ей даже выдать её пенсию в 12 000 ливров. Ей оставался верен только епископ тулузский, по-прежнему влюбленный и преданный; но он был в Испании и смерть де Лионна (1-го сентября 1671 г.) уменьшила его власть. Марысенька радовалась перемене министра. Но вскоре ей пришлось его оплакивать. Де Лионн не доверял её вымыслам, находя её требования дерзкими; но он любил хорошеньких женщин. Отказывая назойливой просительнице, он скрашивал свой отказ разными любезностями. Его преемники не стали стесняться. Марысеньке пришлось жалеть об обществе польских "шляхтянок".

 Собесский довольно равнодушно принял известие о её возвращении, угадывая заранее с новой проницательностью мотивы ею руководившие. Склонный отдаваться воспоминаниям прошлого, он ясно представлял себе подробности их совместной жизни. Его разочарованному взору, увлеченному, быть может, иными видениями, представлялись лишь печальные картины. Он вспоминал, как она не раз оставляла возле него плачущего ребенка, зная, что он занят делом. В другой раз, видя, что он мрачен и сильно озабочен, она громко расхохоталась. В силу неизбежного закона возмездия, он в свою очередь искал причин для ссоры и недовольства, упрекая её даже за качество бумаги её корреспонденции.

 Ему удалось её напугать. Неужели её кокетство ей изменяет? Она просто считала нужным его подзадоривать, но этот простодушный герой всему придавал трагический оборот, принимая булавочные уколы за удары кинжала. Уже не хватила ли она через край?

 – Ваши письма весьма холодны, – заметила она.

 – Ваши меня не согревают. Морозы, вероятно, рано наступили во Франции, как и здесь.

 На этот раз он не выехал ей навстречу в Данциг по болезни. Встревоженная не на шутку, она прибегла к чрезвычайным мерам. Благодаря услугам де Нуайе, ей удалось разыграть двойную и классическую роль ревнивой и оскорбленной супруги. Она приводила имена и числа. Задетый за живое, он доказывала свою невинность, но сдался. Они провели вместе зиму и весну до апреля 1672 г. и прожили хотя и мирно, не в полном согласии, судя по письму удрученного супруга.

 "Я встаю рано, по обязанностям службы, вы в это время ложитесь спать, проведя всю ночь в беседах с вашими служанками. Я ложусь; вы встаете. Не успевают убирать кровать. В моем отсутствии, вы меня призывали, посылая мне поцелуи, в воображении. Когда я возвращаюсь, первый день проходит сносно, на второй бывает хуже, на третий вы не выносите моего присутствия".

 Одним словом, оставаясь вместе, они скучали, если не ссорились, и при таком сожительстве Марысенька возвращалась к прежним воспоминаниям о мрачных днях в Замостье. С наступлением весны аббат Помье постарался внести в их жизнь некоторое разнообразие.

VI.

Вторичный заговор. – Новое воззвание к Франции. – Смерть герцога де Лонгвилля. – Вражда между супругами. – Неудачное свидание. – Решение Собесского. – Конец «Селадона». – Герой. – Победа при Хотине. – Смерть короля Михаила. – Ослепительная перспектива.

 Смелый дипломатический агент не уехал из Варшавы и не отказался от своих планов. Обстоятельства ему казались теперь более благоприятными для их осуществления. Политический горизонт всей Европы как будто изменился. Результаты, полученные после войны с Голландией, побуждали в настоящее время великого курфюрста подать руку Генеральным штатам; империя готовилась следовать его примеру; Монтекукули выступал против Тюренна на Рейне. Королю Франции не приходилось никого щадить, не имея основания отказывать в своей поддержке движению, могущему возникнуть в Польше в пользу французского принца, против союзника австрийского дома. В этом он, наоборот, мог видеть лишь самую приятную «диверсию».

 Довод казался основательным для людей, желавших в нем убедиться. На сейме, тотчас же распущенном по его открытии, на который в Варшаву съехались главные представители королевства с примасом и великим маршалом во главе, был подписан акт конфедерации 1-го июля 1672 г. В нем обращались к великому королю с просьбой, умоляя его назначить одного из принцев своего дома для управления страной, вместо "обезьяны", как выражался Собесский. Великий маршал, упоминая о герцоге де Лонгвилль, называл его заранее "королем", как бы в награду.

 С царствующим королем он заранее обращался как с "Вишневецким", отказываясь целовать его руку, заставляя себя упрашивать танцевать с королевой; громко жалуясь на то, что она "не снимает перчаток".

 Собесская, со своей стороны, мечтала только о своем возвращении в Париж для получения права "на табурет", для приобретения маркизата Эпуасс, наконец, исторгнутого из хищных рук великого Кондэ.

 Но это была пока мечта. Несколькими днями позднее в Варшаву пришло известие о смерти герцога де Лонгвилля, убитого при Толлхуисе 12-го июня. Все сразу рушилось, и теперь наступал конец. Приходилось оставаться в Польше и с этим примириться. Марысенька это поняла так хорошо, что Собесский, потеряв "короля", им избранного, вдруг обрел нежную и покорную супругу, как в первые дни медового месяца. Он был в восторге от этой перемены и всецело отдался радости и очарованию этого неожиданного превращения.

 Вновь появилась "Астрея"; ему ничего не стоило превратиться в "Селадона". Правда, приходилось снова расставаться. Неудавшаяся конфедерация создала всем участвующим положение весьма затруднительное и даже опасное. "Селадон" возвратился в армию, где он был в безопасности, "Астрея" удалилась в замок Гниев, откуда она могла в случае опасности уехать во Францию или в Германию. Но они продолжали посылать друг другу "варенье на сахаре и на меду".

 "Я вне себя, – писал "Селадон", – после нашей разлуки; покинув лучшую часть самого себя, я чувствую себя раздробленным. У меня не хватило духа с вами проститься, о, моя дорогая, ни провожать взорами корабль, вас уносивший. Мое сердце разрывается от страдания при мысли о нашей любви и о предстоящей разлуке".

 "Астрея", к несчастью, по своему непостоянству не выполняла своих решений. Она была энергична, но не имела устойчивости. Новые неприятности снова привели её к брачному настроению. Она потеряла своего брата, Шевалье д'Аркиена, убитого при осаде Орсэ; затем умерла её мать; не чувствуя к ней особой нежности при жизни, она её горько оплакивала после смерти, доходя до крайности во всем, – в горе и в радости. Она говорила только о смерти. "Селадон" этому не удивлялся. Она продолжала:

 "Тени умерших за мною следуют повсюду; я не могу представить их себе под мрачными сводами склепа, не желая следовать за ними".

 У неё не было чувства меры. "Селадон" оставался Селадоном по её желанию, но он приобрел опытность. Он начинал понимать свою "Астрею", если и не умел ценить её по заслугам. Обращаясь к нему с наставлениями, призывая его к исполнению своего долга, несчастная женщина вызвала с его стороны запоздавший, но убедительный ответ на прошлогодний "ультиматум". Их относительные роли были точно и ясно определены. Пани Собесская постоянно жаловалась, но жалеть приходилось Собесского. За последние три месяца ему пришлось вести тяжелую жизнь, без единой минуты отдыха или покоя. Возложив на него все обязанности, его товарищи зимовали в Люблине и весело проводили время у "m-me Concordia". На его долю выпала лагерная жизнь и забота о пропитании солдат, которым не выдавали ни жалованья, ни пропитания. Он тоже мечтал об удовольствиях. He боясь зимнего холода и опасности дорожного пути, он проехал всю Польшу, чтобы увидать жену, назначив ей свидание в Бромберге, недалеко от Гниева. Он надеялся её увидеть.

 "Если я еще достоин вашей любви, теперь пора это доказать; если меня опять ожидает разочарование, оно будет последнее. Тогда все мои мысли, всю мою любовь и все мои силы я отдам другой. Не живому существу, понятно: такого я не найду; но властительнице (моих дум), которая всегда вознаграждала мои стремления. Её имя Слава. Выбор за вами, милостивая государыня; решите сами, желаете ли вы сохранить вашего "Селадона". Отвечая на его ожидания, предупреждая его желания, "ни в чем ему не отказывая", вы еще можете надеяться на его покорность вашей власти и вашей воле"...

 Он исполнил свое обещание; промчавшись во весь дух, нигде не отдыхая, доводя до изнеможения конвойных, он переправился вплавь за Вислу во время ледохода и проложил себе дорогу, с мечом в руке, в рядах бунтующих солдат. "Знать, красивая француженка его околдовала", роптали его провожатые. В Ловице, на границе провинции, где Астрея должна была его встретить, его остановило известие от неё: "Она в Бромберг не приедет; он её не застанет и в Гниеве; она уезжает в Париж!"

 Эта новая выходка Марысеньки была бы необъяснима, если не принять во внимание, что в корреспонденции супругов было много искусственного и театрального. В сущности, они играли роль, как в комедии или драме, обмениваясь репликами, не принимая этого за чистую монету.