Текст книги "И снова Пачкуля!"

Автор книги: Кай Умански

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава четвертая
Чудесная находка

Как и предсказывала Бренда, зарядил дождь. Вообще говоря, в Непутевом лесу дожди не редкость, так что прогноз был не слишком рискованный. Вернувшись домой, Пачкуля отметила, что влажный воздух насыщен крепкими ароматами свалки. Лиса, осмелевшая в отсутствие смотрительницы мусора, обнюхивала жухлый кочан капусты, который выкатился из мешка с гнилыми овощами.

– Ммм, – промычала Пачкуля. – Запах родного дома… Эй! Ты! А ну не трожь! Здесь всё мое!

Лиса злобно зыркнула и ретировалась, в лунном свете ее глаза отливали красным.

– Давай-давай! – прокричала ей вслед Пачкуля. – Проваливай в свою дурацкую нору и не возвращайся!

И чтобы лиса уж точно поняла, что с ней тут не шутки шутят (а еще потому, что настроение было ни к черту), Пачкуля пнула кочан. Отскочив от носка ее ботинка, капуста воспарила над горами мусора, а затем упала и…

…тренькнула.

Обычно капуста приземляется с бумсом – ну или со шмяком, в зависимости от степени ее заплесневелости. Но она никогда не тренькает. Если только не падает на что-то тренькающее.

– Странно, – сказала Пачкуля и сощурилась. Она медленно подняла голову и понюхала воздух.

Как вы знаете, запахи – Пачкулин конек. Запахи завораживают ее. Она знает в них толк. Она обладает не только собственным уникальным ароматом, который она шлифует и совершенствует годами, но и весьма тонким чутьем. И сейчас ее нос уловил новый запах. Слабый, однако вполне отчетливый. Запах лака. И дерева. С металлическими нотками. На свалке появилось что-то новое – что-то, чего она раньше не чуяла.

Доверившись своему носу, Пачкуля сошла с тропинки и направилась к источнику запаха.

Долго искать не пришлось. Предмет обнаружился под сломанным столом для пинг-понга. Он был покрыт толстым слоем пыли, но силуэт его сразу бросался в глаза.

– Ооо, – сказала Пачкуля. – Гитара.

Да. Все струны, кроме одной, порваны, двух колков не хватает, гриф расшатан – и все же это была гитара.

Пачкуля повертела инструмент в руках. Затем протерла корпус рукавом – на полированном ореховом дереве заиграли лунные блики. В порядке эксперимента она дернула струну.

Треньк.

Вполне себе неплохой звук. Она дернула еще раз.

Треньк. Треньк, треньк. Треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк…

– Фто там у тебя на этот рас? – спросил голос сзади. Это был Хьюго, и в лапах он сжимал «Сборник хомячьих афоризмов и острот».

– Гитара, – с восторгом сказала Пачкуля. – Только что нашла. Красивая, правда?

– Всефо отна струна?

– Да. И что с того? Тренькать-то все равно можно. Вот, послушай. – Треньк. – Ну?

Хьюго, похоже, был настроен скептически.

– Да ладно тебе! – воскликнула Пачкуля. – Хорошая вещь! Посмотри-ка. Старинная. Может, даже ценная.

– Пошему токда она на сфалке?

– Яснее ясного – ее выбросили по ошибке. Смотри. На грифе такие красивые узоры вырезаны. Этакий скрыжовниковый дизайн. Может, на ней какая-нибудь знаменитость играла. Вдруг она принадлежала самому Дикому Скрыжовнику Джонсону?

– Кому?

– Не может быть, чтобы ты о нем не слышал! Дикий Скрыжовник Джонсон, знаменитый Бродячий Лесовик? Или Скрыж, как его любовно называли мы, фанаты. Он поет – как будто рашпилем[7]7
  Напильник.


[Закрыть] орудует. Голос у него скрипучий и скрежещущий. Жаль, он больше у нас не выступает.

– Он уехать? Кута?

– Не знаю. Он же Бродячий Лесовик. Видать, убрел куда-то. Но в свое время он был хорош.

– Кокда этот поющий Скрышофник играть на гитаре, он делать не только треньк?

– Конечно! – фыркнула Пачкуля. – И я тоже смогу, как он. Надо только подлатать гитару. Я отнесу ее «Непутевым ребятам» – они починят. Обдерут, конечно, как липку. Но оно того стоит. Потом мне нужно будет научиться играть. Но это ерунда, я очень музыкальная.

– Неушто? – удивленно спросил Хьюго.

– О да, – сказала Пачкуля. – Музыка у меня в крови. А чего это ты столько вопросов задаешь? Что ни слово, то вопрос. В чем дело?

– Мутрый хомяк всекда задает фопросы. Ибо и из самых неошиданных уст можно услышать истину.

– Это в твоей дурацкой книжонке написано?

– А фто, если так?

– Ты сейчас на мои уста намекал?

– А фто, если и так?

– Ты теперь всю жизнь собираешься разговаривать вопросами?

– А фто, если и так?

– Я пошла, – объявила Пачкуля. Разговор ей наскучил. – Некогда мне в твои глупые игры играть. Хочу разглядеть хорошенько мою гитару. – Она улыбнулась своему новому сокровищу и еще разок протерла его. – Знаешь, забавно, что я нашла ее именно сейчас. Я только что говорила Шельме, что никто больше не развлекается по старинке. Слушай! Можно пристроить к хибаре крыльцо. Жаркими вечерами я буду сидеть в кресле-качалке с бокалом болотной воды со льдом, любоваться свалкой и играть на гитаре. Когда научусь, конечно. Но об этом не стоит беспокоиться, у меня же талант…

Болтая и баюкая в руках гитару, она шагала обратно к тропинке. Хьюго семенил следом, крепко сжимая в лапах «Сборник хомячьих афоризмов и острот». Что-то ему подсказывало, что этот кладезь мудрости еще пригодится.

Глава пятая
Гоблины и тачки

Был вечер вторника, и гоблинам, живущим в пещере у подножия Нижних Туманных гор, полагалось быть на охоте. (Традиционно они всегда охотятся по вторникам. Традиционно они всегда возвращаются без добычи. Они, пожалуй, худшие охотники на свете, но это не мешает им ходить на охоту.)

Однако в этот вторник почти все они слегли с приступом расплющита. Это такая гоблинская болезнь, бывает от забродившего крапивного супу. Желудки гоблинов отлично справляются со свежим крапивным супом. Но стоит супу забродить – начинаются проблемы. Какие симптомы? Стыдные звуки, голова болит, из носа течет и уши чешутся. Единственный метод лечения – лежать и стонать, пока не пройдет.

Хворали пятеро из семи гоблинов: Гнус, Обормот, Свинтус, Косоглаз и Пузан. Только Красавчик и юный Цуцик не заболели. Потому что во время ужина они подрались, и остальные под шумок стрескали весь суп. Оно и к лучшему. Фингал по сравнению с расплющитом – просто подарок.

Ну так вот. Красавчик с Цуциком, как и было заведено, пошли охотиться, оставив товарищей стонать в пещере.

Они сказали, что их не будет всю ночь, так что все очень удивились, когда через час или около того они примчались обратно с волнующими новостями.

– Чё стряслось? – просипел Косоглаз, щурясь от яркого лунного света, ворвавшегося в пещеру. – О-о-о, моя голова. Задвиньте валун, глаза слепит.

– Ага, – поддержал его Обормот, обнимавшийся с ведром. – Мы болеем, если кто забыл. Вам полагается входить на цыпочках с кульком винограда, а не носиться и орать. Чё случилось-то?

Хворые гоблины, кряхтя, кое-как сели.

– Мы щас такое видели, о-о-о, – выпалил Красавчик.

– Дохтора? – спросил Свинтус, яростно чесавший уши. – Дохтора в белом халате, с фигнескопом и большим пузырьком пилюль от расплющита? Было б кстати.

– Неа, – сказал Красавчик. – Лучше. Своими ж собственными глазами видели, скажи, Цуцик?

– Ага, – подтвердил Цуцик и энергично кивнул. – Своими глазами. Давай, Кдасавчик, рассказывай ты.

– Кодоче, – принялся тянуть Красавчик для пущего эффекта. – Кодоче, мы с Цуциком пошли в лес капканы проведить…

– …а там – ни души, – подхватил Цуцик.

– Ду да. Никогошеньки нету. «Чудно», – говодю я Цуцику.

– Так и сказал, – заверил слушателей Цуцик. – Пдям слово в слово.

– «Чудно», – говодю я. Мы как даз пдоходили мимо дома этой стадой клюшки Макабды, и я говодю Цуцику: «Гляди-ка. Чиво это за странный голубой свет в окошке?»

– Так и сказал, – снова подтвердил Цуцик и активно закивал.

– Да, – продолжал Красавчик. – И значит, подкдадываемся мы к окошку, да, Цуцик?

– Точно. Мы подкрадываемся. Заглядываем в окно и видим его.

– Кого? – хором спросили остальные. Гоблины ненадолго забыли о своем недуге, оживились и навострили уши. Не забывайте, что они целую неделю безвылазно просидели в пещере. Их пьянил восторг.

– Большущий волшебный ящик, – пояснил Красавчик. – А в нем – движущиеся кадтинки. И знаете, что за кадтинки? «Гоблины и тачки»!

Повисла наэлектризованная тишина.

– Типа, настоящие машины иль как? – прошептал Гнус, не веря своим ушам.

– Ага.

– И в них чё, гоблины?

– Ага. За дулём, – уточнил Красавчик. – Мчат на жуткой скодости. Жжжжжжж! Жжжжжж! Ууууйййй!

Красавчик резко подвигал рукой туда-сюда, чтобы показать, как носятся гоночные машины. Взбудораженный Цуцик присоединился и хлопнул его по ладони, изобразив столкновение машин.

– Пиааааууууу! – кричали они. – Буме! Ай!

– Иногда они сталкиваются, – добавил Красавчик.

– О да, – подтвердил Цуцик. – И это круто.

Остальные пятеро пытались осмыслить услышанное.

Гоблины, знаете ли, туго соображают. Слишком много информации зараз им переварить трудно: происходит перегрузка мозгов.

– Этот ящик, – сказал через какое-то время Гнус, – он, говоришь, волшебный?

– Наведняка, – сказал Красавчик. – Движущиеся кадтинки все-таки ж. И знаете чё? Эти ящики у всех есть. У ведьм, у троллей, у скелетин – пдям вот у всех. Куда ни плюнь – всюду волшебные ящики, и все смотрят «Гоблины и тачки».

– Кроме нас, – с досадой прибавил Цуцик.

– А кто эти гоблины в тачках? – поинтересовался Косоглаз. – Мы их знаем?

– Угу, – сердито сказал Красавчик. – Мы их знаем – и мы их не любим. Это падни из высокогодной банды. Те, что в кожаных кудтках разгуливают. Лопухи – так они себя называют. Помните, они к нам на новоселье припедлись без пдиглашения? А тепедь они в волшебном ящике. Так выпендриваются, смотреть пдотивно. И все потому, что у них есть машины.

Гоблины от расстройства заскрежетали зубами и заударяли кулаками по ладоням. (В них очень силен дух соперничества. Ежегодная межсемейственная драчка – красный день гоблинского календаря. Лопухи всякий раз побеждают. Это больная тема.)

– Ох уж мне эти Лопухи! – прорычал Свинтус. – Со своими дурацкими машинами и – и куртками! Тьфу!

– Думают, они крутые! – презрительно фыркнул Пузан.

– Они и правда крутые, – напомнил ему Обормот. – Три года подряд выигрывают чемпионат по драчке.

– А разве не шестьдесят пять лет подряд? – возразил Косоглаз.

– Три, шесть, семьдесят девять – какая разница? – отмахнулся Обормот. – Мы все равно считать не умеем. – И это была правда.

– С каких это пор у них тачки? – спросил Свинтус, зеленый от зависти. – Еще недавно у них был один ржавый трехколесный велик на всех. Где они взяли машины?

– Так нечестно! Так нечестно! – завопил Пузан, и остальные присоединились к нему, как только разобрали слова.

– Знаете чё? – вдруг сказал Красавчик. – По-моему, меня щас идея посетит.

Гоблины прекратили вопить, и воцарилась почтительная тишина. Все смотрели на Красавчика. Гоблинов редко посещают идеи.

– Спорим, я знаю какая! – сказал Цуцик, едва не лопаясь от возбуждения. – Ты хотел сказать, что мы должны раздобыть один из этих волшебных ящиков, и приволочь его сюда, в пещеру, и, и, и смотреть его каждый вечер, как все остальные. Я прав?

– Нет, – к всеобщему удивлению, сказал Красавчик. – У меня не такая идея. На кой нам сдался этот волшебный ящик? Мы все давно не знаем, где его взять, денег у нас дет, так что придется водовать. А потом все даскдоется и у нас его забедут. А даже если нам удастся его спдятать, все давно что-нибудь пойдет не так. С дашим-то везением. Мы его удоним, или сломаем, или он нас заколдует, или еще чё. Дам дучше деджаться подальше от волшебных ящиков. Волшебство – это не для гоблинов.

Мудрые, на самом деле, слова. Гоблины и магия – как бекон и шоколадный сироп. Не сочетаются.

– Так чё за идея тогда? – спросил Гнус. – Чё нам сдалось?

– Я скажу вам, чё нам сдалось, – медленно, с расстановкой произнес Красавчик, упиваясь вниманием публики. – Нам Сдалась Машина.

Глава шестая
Одержимость

Пачкуля сидела в кресле-качалке и практиковалась в игре на гитаре. «Непутевые ребята» отлично поработали (и денег содрали уйму!). Они заменили струны и закрепили гриф. Все колки теперь были на своих местах. Корпус подклеили, натерли воском и отполировали. Даже Хьюго признал, что гитара стала как конфетка.

Пачкуля души в ней не чаяла. Всюду таскала с собой. Спала с ней. И даже чистила. Игра на гитаре стала ее любимым занятием – после еды.

Теперь Пачкуля умела не только тренькать. Она освоила новую технику: проводила пальцами по неприжатым струнам, извлекая чудовищные звуки, диссонирующие друг с другом – и, конечно же, с ее пением.

Пение – это еще мягко сказано. Пачкулин голос, напоминавший крики диких гусей, лился свободно и куда глаза глядят, не следуя ни за мелодией, ни за ритмом.

Но что самое неприятное – она считала, что поет хорошо.

 
Я под дождичком сижу,
Я на свалочку гляжу… —
 

горланила Пачкуля, ударяя по струнам.

 
Вот хомяк-мяк-мяк идет,
И метла за ним метет.
Только я всё…
 

– И ГДЕ ВАС НОСИЛО, ПОЗВОЛЬТЕ УЗНАТЬ?

Хьюго и метла стояли в дверях – они пытались проскользнуть незамеченными.

Пачкуля аккуратно положила гитару на кухонный стол, заваленный исписанными клочками бумаги (наша ведьма сочиняла песни), встала и приняла суровый вид. Метла вся поникла и принялась выписывать по полу прутьями самоуничижительные круги. Хьюго сохранял самообладание.

– Ну?

– Никде, – коротко ответил Хьюго.

В последнее время отношения у этих троих не ладились. Хьюго с метлой от Пачкулиного нового увлечения готовы были на стенку лезть. Час за часом, из ночи в ночь хозяйка все пела и пела и спрашивала, нравится ли им, и заставляла подпевать. Эта ее одержимость становилась невыносимой для домочадцев, вот почему они приняли приглашение крысы Вернона, помощника Крысоловки, зайти посмотреть «Болото чудес», новую телеигру, которая была у всех на устах.

– Как же. Вы двое ходили к Крысоловке смотреть колдовизор. И не вздумай мне лапшу на уши вешать, я все знаю. Вернон вас пригласил, когда думал, что я не слышу. Но я слышала.

– Латно. Так и есть, – признался Хьюго, пожав плечами. – Мы хотели немношко отдохнуть от треньканья. А что прикашешь делать? Я таше почитать не могу, ты ше спрятать мою книгу.

– Не прятала я твою книгу, – сказала Пачкуля.

В самом деле. Не прятала. Она ее выбросила. Зашвырнула подальше в кучу мусора, когда Хьюго не видел.

– И вообще, – продолжала она, – я больше не тренькаю! Я уже неделю как не тренькаю! А ты даже не заметил. Я поработала над своей техникой – теперь я как бы ударяю по струнам. Я бы назвала это бренчанием. Вот послушай.

Она схватила гитару и продемонстрировала.

Бреннннньк!

– Треньк, бреньк – какая расница. Это ушас, – сказал Хьюго. – С тобой польше не повеселишься. Раньше у нас было мноко хорошей магии. А теперь – только плохая мусыка. Мне натоело, я иду гулять.

– Не смей! – набросилась на него Пачкуля. – Ты мой помощник. Тебе полагается помогать мне во всех делах. Во всех. В том числе слушать, как я учусь играть. Хвалить меня. Поддерживать меня на новом поприще. Эй ты! – Она повернулась к метле, которая нерешительно мялась в стороне. – Живо в чулан. Ты наказана.

– Фто за нофое поприще? – спросил Хьюго. Его пушистое чело прорезала морщинка.

– Я хочу стать бардом. Давно надо было решиться. Мамуля всегда говорила, что я пою, как соловей. Или как сельдерей? Сельдерей вообще поет? В твоем «Сборнике острот» об этом ничего не пишут, а?

– Откуда мне снать? Ты ефо спрятать.

– Да не прятала я его. А если б и спрятала – кто бы стал меня винить? Давай начистоту: ты уже давно пренебрегаешь своими обязанностями. Конечно… – она призадумалась, – конечно, если я уйду из магии в музыку, мне больше не понадобится помощник. – Она долго смотрела на Хьюго в упор, а потом фыркнула от смеха. – Да сотри ты эту глупую мину со своей морды, я шучу. Знаешь, я соскучилась по тебе. Поставь-ка чайник и налей нам по чашечке болотной водицы. Я спою тебе свою новую песню. Она о тебе – слушай.

 
Хомяк мой за морем далеко,
Сел в лодку – и был он таков.
Не взял он ни карты, ни весел,
Как жить хомяку без моз…?
 

– Я бы попросил, – чопорно сказал Хьюго. Но не сумел сдержать улыбки. Он запрыгнул на сушилку для посуды и занялся чайником и чашками.

– Так что? Как там в лесу-то было? – спросила Пачкуля.

– Тихо. Фее мероприятия отменены – никто не приходить.

– Дела все хуже и хуже, – мрачно заметила Пачкуля. – Все помешались на колдовидении. Прям как одержимые стали. Ты знаешь, что такое одержимость, Хьюго? Это когда люди все время говорят об одном и том же и в итоге становятся жуткими занудами. А теперь заткнись и слушай. Это песенка о моем котле.

 
Мой котелочек, ты мой дружочек,
Ты кашу варишь не хуже прочих.
И хоть ты ржавый, и хоть ты с дыркой,
Будь же всегда со мно-о-ой…
 

Шельма шла мимо; она торопилась домой, чтобы припасть к экрану колдовизора. Если Пачкуля была одержима гитарой, то Шельма страшно пристрастилась к колдовизору. Она буквально не могла себя от него оттащить. Из дома она вышла только потому, что в кухонных шкафах было шаром покати. У нее наконец закончилось вообще все, и впервые за очень долгое время ей пришлось-таки пойти в магазин. Притом одной. Дадли разбил радикулит, а метла заявила, что у нее сыпь на прутьях, хотя на самом деле оба были в полном здравии и просто хотели остаться дома, чтобы посмотреть «Болото чудес».

Ну так вот. Бедная Шельма кое-как волокла четыре тяжеленных пакета с продуктами, три из которых были набиты кошачьими консервами. Ручки врезались в пальцы. Кроме того, она нацепила новые остроносые сапоги на шпильке, и ноги у нее болели не передать как. Через каждые несколько шагов она останавливалась и ставила пакеты на землю. Но что самое ужасное, в каждом жилище, мимо которого она проходила, работал колдовизор.

Пару раз она была готова постучать в дверь и попросить, чтобы ее пустили посмотреть колдик, но как бы отчаянно Шельмина душа ни просила колдовидения, горячей болотной водицы ей хотелось еще больше. Однако она знала, что, проси не проси, никто не побежит ставить чайник. С приходом колдовидения градус гостеприимства упал ниже некуда. Народ был не готов встать ради гостя с дивана.

Во время очередной передышки она услышала доносившиеся из-за деревьев гнусавые вопли:

 
У ведьмы скаредной из Гулля
Лягушек целый был мильон.
Я ей сказала: «Дай немножко?»
Но мне ответила бабуля:
«Лягушек клянчить не годится.
Изволь сначала потрудиться,
Ленивая ты старая карга!»
Фа-ла-ла тра-та-та… Эй, вы двое, подпевайте!
О, фа-ла-ла ла-ла тра-та-та…
 

Пение было поистине чудовищное – но для Шельминых ушей оно звучало райской музыкой.

– О да, – сказала Шельма. – Ну конечно! Пачкуля будет рада меня видеть.

И она похромала к хибаре номер 1 в районе Мусорной свалки.

Дверь открыл Хьюго.

– Фа ла-ла тра-та-та, – бодро выводила Пачкуля на заднем плане.

– А, – сказал Хьюго. – Это ты. Паршифый старый котяра с тобой?

– Нет, – кротко сказала Шельма. – Дадли дома, смотрит колдовизор. Я проходила мимо и… скажи, Пачкуля занята?

– Йа. Она петь.

Вопли в глубине хибары прекратились.

– Кто там, Хьюго? – крикнула Пачкуля.

– Федьма Шельма. С кучей покупок.

– Правда? Шельма? Отлично!

Пачкуля появилась в дверях с гитарой и наигостеприимнейшей улыбкой.

– Привет, Пачкуля, – сказала Шельма чуть виновато. Они не виделись с той самой ссоры из-за колдовидения. – Можно мне на минутку войти, чтобы дать отдых ногам? Надела вот новые сапоги. Пальцы как будто ножиком заточили…

– Войти? – радостно воскликнула Пачкуля. – Ну разумеется, ты можешь войти. Дорогая подруга, товарка и наперсница.

– Правда? Я думала, ты со мной не разговариваешь – после нашей беседы о самазнаешьчем.

– Ой, ну что ты! Все давно забыто. Хьюго, поставь на стол еще одну чашку – у нас гости. – Пачкуля с надеждой посмотрела на Шельмины пакеты. – У тебя там случайно нет кекса?

– Есть. Шоколадный, я его купила для…

– Отлично, – одобрительно перебила ее Пачкуля. – Хьюго, тарелки! А печенье есть?

– Вообще-то есть, с джемом, я завтра собиралась…

– Сгодится. Хьюго накроет на стол. А я пока сыграю тебе на гитаре. – И она жестом пригласила Шельму в свою грязную хибару.

– У тебя гитара, – заметила Шельма, плетясь за Пачкулей с пакетами. – Новая? Ты не говорила, что умеешь играть.

– Неужели? Умею, да, – небрежно сказала Пачкуля. – Притом весьма неплохо. Конечно, до уровня Дикого Скрыжовника мне еще далеко, но, с другой стороны, мы с ним играем в разных стилях.

Она принялась рыться в Шельминых покупках, выбирая что повкуснее.

– Э-э… дикий крыжовник? – озадаченно переспросила Шельма.

– Да. Похоже, ты не фанат.

– Я больше люблю малину, – смущенно сказала Шельма. – Особенно в пирогах.

– А! – Пачкуля вынырнула из очередного пакета и победно помахала коробкой с кексом. – Держи, Хьюго, порежь-ка. А ты, Шельма, садись, сыграю тебе песню – она о тебе.

– Обо мне? – Шельма была одновременно удивлена и польщена. Она с благодарностью опустилась на ближайший стул. – Правда? Ты написала песню обо мне?

– Ну да. Одно из самых удачных моих сочинений. Называется «Песня про носик».

Пачкуля плюхнулась в кресло-качалку, ударила по струнам – бреннннннньк! – набрала побольше воздуху в легкие и запела:

 
Есть ведьмы краше Шельмы?
О нет, все это враки!
Она ведь губы мажет
Помадой цвета хаки.
Люблю мою Шельмусю
За то, что у девицы
Нос длинный и острющий,
Как тоненькая спица.
Носик!
Носик!
Ты длинный и острющий,
Как тоненькая спица.
 

Бренннннньк!

– Ну, спасибо, Пачкуля, – сказала Шельма. – Никто никогда не посвящал мне песен. Я очень тронута. – Она выудила из сумочки платок и промокнула глаза.

– Видишь? – сказала Пачкуля. – Я смотрю по сторонам, подмечаю всякое интересное, типа чужих носов, и потом пишу об этом песни. Могла я б такое сочинить, если б таращилась в колдовизор, а?

– Нет, – смиренно согласилась Шельма. – Не могла бы. Я ужасно тебе признательна, Пачкуля.

– Значит, тебе понравилось.

– Я в восторге. Прекрасные стихи. Так здорово… рифмуются.

– Это не стихи, это слова, положенные на музыку.

– Ну да. Как там?.. Забыла мотив. Споешь мне еще разок?

И Пачкуля спела. А потом они сели пить болотную воду с кексом, пока Хьюго переписывал набело слова песни для Шельмы. Потом Пачкуля спела про носик еще несколько раз, а Шельма подпевала визгливым, дрожащим сопрано. Потом они потребовали еще болотной воды и кекса, и печенья тоже. Потом принялись сочинять второй куплет и попросили бумагу и чернила.

После этого Хьюго отправился спать.

Много-много позже Дадли с метлой с удивлением наблюдали, как Шельма влетает в дверь, роется в комоде, вытаскивает старую губную гармошку и убегает, хлопнув дверью.

Они поудивлялись полминуты и снова уставились в колдовизор.