Текст книги "Сибирь в сердце японца"

Автор книги: Като Кюдзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

О том, что заставило Косандзи расстаться с группой и уехать из Читы, можно узнать из черновика его письма к Накано Дзиро. В нем Косандзи раскрывался как гордый, независимый человек, за что я его безмерно уважаю. Не подлаживаться под настроение чиновников, «озабоченных судьбой родины», а порвать с ними и отправиться «свободным художником» в неведомый мир – это великолепно!

«Милостивый государь!

Выражаю свою признательность за постоянную заботу, а также прошу милостиво простить меня за долгое молчание.

Мне крайне неловко напоминать Вам, милостивый государь, но 29 апреля 1899 года требуя приступить к делу немедленно, Вы заверили меня, что я, отправляясь на чужбину, могу не беспокоиться за свою мать, как могут не беспокоиться и родственники, отправляя меня в долгий путь. Будучи благородным человеком и известным просветителем, Вы любезно обещали распорядиться, чтобы моей матери начиная с мая ежемесячно из моего жалования отсылали 20 иен. Радуясь, что смогу хотя бы как-то исполнить свой сыновний долг, я поспешил поделиться вестью с родственниками и с легким сердцем отправился в путь. Однако, судя по сообщениям моего шурина, денег от Вашей милости мать не получала. Я было решил, что Вы, желая сократить расходы, распорядились высылать причитающиеся моей матери деньги один раз в два месяца, но, как выяснилось, никаких денег в течение пол у года она не получала. Мой шурин письменно уведомил Вас об этом, но из Вашей канцелярии ответили, что в связи с Вашим отсутствием подробных разъяснений они дать не могут и что, вернувшись, Вы милостиво дадите разъяснение. Через некоторое время мой шурин вторично обратился к Вам, направив открытку с оплаченным ответом, но ответа не получил. Мы остаемся в полном замешательстве. Я не смею и подумать о том, что Вы обманом отослали в далекую страну скромного исполнителя Вашей воли.

Полагаю, что Вы хорошо осведомлены о том, что в группе, членом которой я являюсь, часто возникают недоразумения. Поэтому позволю себе без предисловий перейти к делу. В начале октября, будучи беспробудно пьяным, г-н Саку среди бела дня вдруг наставил на меня пистолет и пытался застрелить. В тот момент, когда мы собрались для проводов г-на Мисуми (в Благовещенск), все повытаскивали оружие, и в пальбе был ранен г-н Какедзоно. Г н Нака сделал мне знак, чтобы я скрылся, и я ушел к г-ну Ямасита. У него я оставался три дня и передал свое решение о выходе из группы. На третий день г-н Саку вместе с Агата пришел и стал уговаривать меня остаться, пообещав, что такое больше не повторится. Но группу лихорадило после этого случая. Один раз Агата, не выдержав, оставил на имя г-на Саку записку и убежал к Ямасита. Агата – единственный в группе, кому я полностью доверяю. Сегодня я окончательно решил, что прекращаю работать в группе, о чем имею честь Вас известить. Прошу также Вашего понимания в следующем вопросе: все эти месяцы я за вычетом 20 иен, отправляемых матери крайне нерегулярно, получал от Вас по 1–3 или 5—10 иен в месяц. Для человека, создавшего столь мощную организацию, не подобает обманывать столь маленького человека, каковым я считаю себя. Прошу покорно принять мою отставку. Надеюсь также, что ответ на это послание Вы соблаговолите переслать моей матери вместе с деньгами. Кроме того, в случае, если Вы изволите распорядиться о выплате мне недовыплаченного жалования по ноябрь, оное тоже прошу покорно переслать моей матери…»

Было ли отправлено это письмо Накано Дзиро, выплатил ли он деньги матери Косандзи – неизвестно. В письме старшей сестре он пишет: «…то, что говорит Накано Дзиро, что творит начальник группы Саку Ивао, не поддается описанию. Поэтому я решил в ноябре расстаться с группой. Я написал Накано все, что думаю о нем: быть организатором, главой разведывательной организации и так недостойно себя вести, обманывать более слабых… просто слов нет. Я решил, что до последнего буду донимать Накано открытками… Когда умер начальник генерального штаба Каваками, деятельность нашей группы стала чисто формальной…»

Если все, что писал Косандзи – правда, то это просто ужасно. Перед отъездом Косандзи просил, чтобы 20 иен из его жалованья пересылали матери, но, оказалось, что мать денег не получала. Когда же Косандзи заикнулся об этом начальнику сибирской группы Саку, тот начал размахивать пистолетом. Выходит, что Накано Дзиро, как и многие политические деятели, был не тем человеком, которого стоило бы уважать. А может быть подчиненные Накано Дзиро не гнушались старушкиными иенами. Хотелось бы выяснить, кем же все-таки был Накано Дзиро, но теперь это уже невозможно.

* * *

20 февраля 1900 года Косандзи, порвав с обществом «Сикисимокай», сел на вокзале на семичасовой поезд и отправился в Верхнеудинск, куда прибыл в 12 часов 22 февраля. На следующий день он оказался на станции Мысовая, что на берегу Байкала. От Читы до Мысовой билет стоил 10 рублей 11 копеек. Железная дорога здесь кончилась. Дальше предстояло ехать на санях по льду Байкала. В этот день мела жуткая пурга.

Косандзи и его спутники перекусили и отправились в путь в пургу по льду в сопровождении 10 саней. За проезд с двух пассажиров взяли 8 рублей 50 копеек. Холод был ужасающий. «Я хорошо подготовился, тепло оделся, но мороз был лютый, веки смерзлись и света белого видно не было. На руках у меня были меховые рукавицы, но вскоре пальцы совершенно заледенели. Когда ночью мы прибыли в место под названием Листвяничная (ныне Листвянка. – К. К.), я от холода не мог произнести ни слова», – писал Косандзи.

В конечном пункте была таможня, где у всех проверили багаж. Затем на санях по льду Ангары наши путешественники переправились на противоположный берег, на станцию Байкал, откуда Косандзи на поезде поехал в Иркутск. Здесь, остановившись в ближайшей гостинице, он сразу же лег спать.

Иркутск – центр Восточной Сибири. Около 300 лет назад казачий отряд, как тогда говорили, «Иван Похабов со товарищи», построил острог на острове Дьячий в устье реки Иркут для зимовки сборщиков ясака (пушной подати). Со временем количество жителей выросло, вода подтачивала стены, и в 1661 году острог перенесли на правый берег Ангары (ныне центр Иркутска). Этот год считается годом основания города.

В 1822 году Сибирь была разделена на две губернии, и Иркутск стал административным центром Восточной Сибири. Здесь формировались экспедиции на Алеутские острова и Аляску, отсюда осуществлялось руководство присоединением Амурской земли к России. Во второй половине XIX века город стал быстро развиваться в связи с развитием в Восточной Сибири рудной промышленности. Отсюда на прииски отправляли оборудование, продовольствие и людей и пр. Транссибирская магистраль была проложена к Иркутску в 1900 году. Железнодорожный вокзал находился на левом берегу Ангары. Сейчас неподалеку от него находятся университет, музеи и театры, но во времена путешествия Косандзи там было довольно пустынно. Центр города располагался на противоположном берегу реки. Косандзи переправился туда на санях и снял комнату на улице Ранинской, у некоего Андреева. Потом он посетил фотографов Милевского и Порахмана, которые его радушно и сердечно встретили. Обмороженные во время метели на Байкале пальцы у Косандзи болели, и работать в фотоателье он не мог. Положение день ото дня ухудшалось, и 2 мая он вынужден был лечь в Кузнецовскую больницу, где ему сделали операцию.

В Иркутске Косандзи несколько раз менял жилье пока, наконец, 27 октября не устроился на работу фотомастером. Он проработал год и уволился. Все это время Косандзи, видимо, не покидало чувство растерянности. В 1903 году он писал сестре: «Твоими молитвами дела у меня налаживаются, а, главное, я наконец начал понимать язык. Поэтому русские стали приглашать меня в лес, в горы, на пикник. Здесь, за границей, не принято так любоваться цветами, как в Японии. Русские девушки, гуляя, собирают цветы и травы. В воскресенье и на праздники люди набирают вина и закуски, старики берут детей, молодые мужчины, держа под руку женщин, идут за город. Это похоже на день любования сакурой у нас в Японии.

Сегодня мне вспомнилось, как три года назад я приехал сюда один, потом появились еще трое японцев, один из них вскоре был убит^[16] русским и нас осталось трое. Нынче же японская колония в Иркутске насчитывает более 20 человек. Я хочу поскорее насадить здесь, в Иркутске, хризантем и сделать красивый японский парк, чтобы людям было приятно.

В прошлом месяце, по русскому календарю 1 августа, по японскому – 14 августа, здесь останавливался проездом Его Высочество Комацуномия. Встречать его на вокзал пришла вся японская колония. Его высочество повсюду сопровождал губернатор города, на следующий день принц отбыл пятичасовым поездом…»

Начало русско-японской войны застало Косандзи в Иркутске. Вообще накануне многие японцы успели выехать на родину, но, как я уже отмечал, более 800 их соотечественников не успели к последнему транспорту из Владивостока и были вынуждены направиться через Урал и Европейскую Россию в Германию. До Японии на пароходе они добирались восемь месяцев. Эти люди очень много испытали во время странствий по России. Их можно назвать жертвами политики японского правительства.

Косандзи всю войну оставался в Сибири. У него имелась выданная в Иркутске иммиграционная виза, действительная с 1903 по 1906 год. Жил он во время войны в этом городе или скрывался в другом месте – мне неизвестно. Как бы там ни было, но русские друзья уберегли его от жандармов, и он благополучно пережил этот период в России. Известно, что в Сибири в годы войны оставались японские женщины, вышедшие замуж за китайцев, корейцев или русских, но чтобы здесь оставался в это время мужчина-японец – такое, очевидно, было редкостью. Случай с Косандзи показывает, насколько он сдружился с русскими. Как мне рассказывала внучка Косандзи Исимото Тиэко, после окончания войны и подписания мирного договора жившие по-соседству русские пришли к ее деду с поздравлениями: «Здорово! Твоя страна победила!» По-моему, данный факт свидетельствует о многом. Прежде всего о том, что русский народ отрицательно относился к русско-японской войне. Я знаю, что Ленин радовался поражению России в этой войне. Описываемый же случай показывает восприятие этой войны простыми людьми.

14 февраля 1907 года в 6 часов вечера в Иркутском Преображенском соборе 39-летний Косандзи обвенчался с 25-летней Эммой Палсеаной Гензель. Судя по фамилии, его избранница, вероятно, происходила из прибалтийских немцев. На сохранившейся фотографии отец Эммы запечатлен в форме железнодорожника, он был техником и приехал в Сибирь по службе. До женитьбы Косандзи крестился в русской православной церкви и получил христианское имя Григорий. Преображенский собор находится в районе, прилегающем к речке Ушаковке (приток Ангары), сразу же за собором стоит дом, где жил декабрист Волконский. Здесь постоянно много туристов, и собор легко найти. Сейчас в нем помещается архив.

Итак, Косандзи поселился в Иркутске, где женился и прожил с семьей до возвращения на родину летом 1918 года около 11 лет. Здесь родился его старший сын Кодзи. Можно сказать, Иркутск стал для Косандзи второй родиной. Судьба многих живших в Сибири японцев была связана с этим городом.

Считается, что первым японцем, побывавшим в России, был некто Дэнбэй. В 1695 году груженый рисом, сахаром, водкой, тканями и другими товарами корабль, на котором плыл Дэнбэй, в составе каравана из 30 судов отправился из Осаки в Эдо^[17]. В море флотилия попала в шторм. Корабль носило ветром 28 недель «Прибило нас к камчатскому берегу, – вспоминал Дэнбэй, – где жили курилы. На нас напал отряд человек 200 ку-рилов, и нам с трудом удалось избежать смерти ценой раздачи всех наших товаров. Двое наших, которые ослепли во время бури, были убиты, остальных курилы оставили у себя и только меня почему-то привели в камчадальский поселок. И вот прошел уже целый год, как я нахожусь в плену у камчадалов». В июле 1699 года японца препроводили в Якутск, в конце 1701 года – в Москву. В столице в Сибирском приказе Дэнбэй рассказал о климате, географическом положении Японии, государственном строе, религии, обычаях и т. д. Таким образом Россия впервые получила данные о Японии непосредственно от японца. В 1702 году Петр Первый издал указ о взятии Дэнбэя на государственный кошт, открытии школы языка и назначении в нее Дэнбэя учителем. Дэнбэй принял крещение и был наречен Гавриилом. В силу обстоятельств он не смог вернуться на родину.

Среди японцев, оказавшихся в разные годы после кораблекрушения на русских берегах, упоминаются Санима (Саэмон, как предполагает Мураяма Ситиро), Соза и Гонза. Все они были отправлены в Петербург, причем их путь лежал через Иркутск.

В 1745 году в районе острова Онекотан Курильской гряды потерпело крушение судно капитана Такэути Току бэй. Шесть членов команды утонули, десятерым во главе с капитаном удалось спастись. Русские казаки отвезли их в Болыперецк. Затем пятерых отправили в Петербург, где они должны были стать преподавателями открывшейся в 1736 году школы японского языка. Остальных через два года отправили тоже преподавателями в школу японского языка в Иркутск. По распоряжению Сената эта школа была переведена из Петербурга. В 1754 году школа японского языка появилась и в Якутске, правда, позднее она была перенесена в Илимск, а в 1761 году слилась с иркутской школой. К тому времени в ней насчитывалось семь преподавателей-японцев и 15 студентов. Школа просуществовала до 1816 года. Ее студентом Андреем Татариновым, сыном одного из людей Токубэя – Саноскэ, был составлен «Русско-японский словарь».

Одним из первых японцев, появившихся в Иркутске, считается уроженец Исэ Дайкокуя Кодаю. Судно, на котором находились капитан Дайкокуя Кодаю и 16 членов его команды, попало в шторм, потеряло мачты и руль. Восемь месяцев потерпевшие проплавали в море и в июле 1783 года пристали к острову Амчитка в архипелаге Алеутских островов. В живых к тому времени осталось лишь шестеро. Через Камчатку, Якутск их отправили в Иркутск и оттуда – в Петербург. Там они были представлены Екатерине И, а после их опять же через Иркутск вернули домой. Наиболее яркие впечатления Кодаю были связаны с Иркутском. В своей книге о пережитом он часто вспоминает этот город, где ему довелось познакомиться с ученым Кириллом Лаксманом, который основал в 1784 году в деревне Тальцы близ Иркутска стекольно-фарфоровый завод, поставлявший продукцию практически во все уголки Сибири. В 1967 году этот завод был разрушен в связи со строительством плотины гидроэлектростанции. Но вернемся к Кодаю. Двое из его команды – Синдзо и Сёдзо – приняли православие и навсегда остались в Иркутске. Оба преподавали японский язык. Синдзо стал директором школы и оставил сочинение под названием «О Японии и японской торговле». Синдзо после крещения назвали Николаем Петровичем Коротегиным, Сёдзо – Федором Степановичем Сотехниковым. Сёдзо ампутировали обмороженную ногу, и он вынужден был смириться с мыслью о том, что не вернется на родину. Кодаю очень трогательно описывает прощание с ним при отъезде в Японию: «… в мае месяце корабль был готов к отплытию и 20-го числа предстояло отбыть из Иркутска. Накануне Исокити привел из больницы на постоялый двор Сёдзо, но ничего не сказал ему об отъезде. Когда же настало время ехать, и все стали прощаться, Сёдзо не мог говорить и сидел с видом ничего не понимающего человека. Кодаю и другие подходили и обнимали его, по русскому обычаю трижды целовали. Потом все быстро вышли, Сёдзо бросился за ними, но упал и разрыдался при этом, как ребенок».

Наверное, когда супруга Косандзи Эмма прощалась с родными и близкими, уезжая из Иркутска в Японию, расставание было не менее тяжелым.

Кодаю с командой прибыли в Нэмуро 3 сентября 1792 года вместе с первым русским послом в Японии Адамом Лаксманом (старшим сыном Кирилла Лаксмана). Корабль «Екатерина» с Лаксманом на борту был переведен из Нэмуро в Хакодатэ, затем посольство по суше добиралось до Фукуямы, где встретилось с посланниками бакуфу. Японская сторона тогда думала только о том, как бы побыстрее избавиться от гостей. Послу была выдана грамота, разрешавшая русским войти в Нагасаки в следующий раз. Согласно грамоте русские, прибыв в Японию и предъявив эту грамоту торговому чиновнику Нагасаки, могли продолжить торговые переговоры. Однако они поняли ее содержание иначе: прибыв в Нагасаки, они заключат с Японией торговое соглашение и, может быть, даже получат привилегии в торговле. Следует сказать, что текст грамоты располагал именно к такому пониманию.

Через год после возвращения на родину Кодаю потеряло управление и после долгих мытарств пристало к одному из Алеутских островов судно капитана Цудаю. Цудаю был доставлен в Иркутск и прожил там до 1803 года. Все это время его опекал Синдзо, который к тому времени был женат и имел троих детей. Цудаю был отправлен в Японию со вторым русским посольством Резанова. Сам Резанов, посланный с высокой миссией, старался не только для России, но и для Русско-американской компании, в которой он имел прямое отношение. Кроме грамоты, подготовленной еще для первого русского посольства, он захватил много подарков. Корабль «Надежда» с Резановым на борту вошел в порт Нагасаки, но торговые власти по распоряжению из Эдо не разрешали никому из русских покинуть судно до особого разрешения правительства. Это разрешение было получено лишь через месяц. В марте, после полугодового пребывания в Нагасаки, Резанова пригласили в резиденцию нагасакских властей и вручили приказ немедленно покинуть Японию. В приказе говорилось: «Привезенные Вами вещи нам нас не интересуют, нужного же нам товара Вы не имеете, процветанию государства не способствуете. Приходить в другой раз не стоит». Резанов, получив всего 2 тысячи тюков шелковой ваты, рис и соль, 20 марта вышел из Нагасаки и взял курс на Россию. Представить себе степень его негодования и разочарования нетрудно.

Поведение бакуфу^[18] в этом случае достойно осуждения. Если уж отказывать, то делать это надо было бы в более короткий срок. Наиболее просвещенные японцы – современники тех событий – осудили этот поступок правительства. Например, Сиба Кокан писал: «Заставить ждать русских посланников полгода, не позволять им сходить на берег и вдобавок обмануть их ожидания и отправить назад – это верх неприличия. Они должны… послать в наш адрес немыслимые проклятия».

По возвращению в Охотск Резанов излил душу подчиненным Хвостову и Давыдову, которые, преисполненные благородным гневом, решили показать Японии почем фунт лиха и сожгли несколько японских селений на Сахалине и Курилах, взяв в плен их жителей. Некоторое время спустя пленные были возвращены в Японию, но один из них, стражник с острова Итуруп Накагава Городзи, подружившись в Иркутске с проживавшим там моряком из Сэндая по имени Дзэнроку, остался на некоторое время в этом сибирском городе и научился делать прививки от оспы. В 1812 году он вернулся на родину и привез с собой книгу на русском языке об этих прививках. Она была переведена на японский язык Баба Садзюро в 1814 году. Японским медикам благодаря знаниям, полученным из этой книги, во время эпидемии оспы в 1824, 1835, 1842 годах удалось спасти немало людей. Таким образом, Городзи можно назвать патриархом прививочного движения в Японии. Он оставил после себя интересную книгу «Были и небылицы, собранные на чужбине».

Среди японцев, посетивших Иркутск в XIX веке был Эномото Буё. В 1871 году он был направлен в Петербург в качестве Чрезвычайного и Полномочного посла. Здесь в мае следующего года он блестяще провел переговоры о территориальном обмене Сахалина на Курильские острова и в 1878 году возвратился на родину. По пути Буё делал записи, которые позднее опубликовал под названием «Сибирский дневник». В частности, об Иркутске он с восторгом писал: «Глядя на это великолепие, любой путешественник скажет: воистину Иркутск – это сибирский Петербург». Японца поразило радушие сибиряков: «стол, ломившийся от яств и вина», очень искренний и любезный хозяин. После обеда, как отмечал Буё, он и хозяин выехали на прогулку по городу. Можно себе представить японского вице-адмирала, сидящего рядом с русскими в карете, запряженной цугом, несущейся по Большой улице (ныне ул. Карла Маркса).

Буё проявил большой интерес к месторождениям золота, и его отвезли на единственный тогда в Восточной Сибири золотой прииск. Он посетил также находящиеся за городом винокурильню и стекольный завод. В своем дневнике японский посланник написал и об Иркутском музее: из всех экспонатов ему запомнилось более всего чучело тюленя, который водится на Байкале.

В 1892 году состоялся знаменитый конный поход через Сибирь подполковника Фукусима Ясумаса. Он провел в Иркутске 10 дней и за это время побывал в казачьем полку, военном госпитале, кадетском училище, начальной школе, музее и т. п. При температуре – 25° «меня провели в русскую баню с паром… когда выскакиваешь из бани наружу, от огромной разницы температур сводит дыхание», – писал он в своем дневнике.

В тот же год отправился в поход через Сибирь еще один японец по имени Тамаи Кисаку. Этот юноша собирался преодолеть расстояние от Владивостока до Берлина. Тамаи Кисаку родился в 1866 году в префектуре Ямагути. В 1897 году он издал на немецком языке книгу «Сибирский караван». Тамаи стремился ближе познакомиться с европейской культурой и «мировой торговлей в ее центре Германии». В 1892 году он тайно пробрался во Владивосток, прибился к торговому каравану и вместе с ним, преодолев за полтора года приблизительно 20 тыс. км, прибыл в феврале 1894 года в Берлин. В Германии он работал газетным репортером, но в 1906 году скоропостижно скончался.

Тамаи пробыл в Иркутске около трех месяцев, прежде чем смог присоединиться к чайному каравану, состоящему из 225 саней. В дневнике он тогда записал: «Мне было тяжело расставаться с Иркутском, ведь я расставался еще и с единственным японцем, живущим на огромном пространстве от Байкала до Урала, с моим земляком Сиина Ясуноске… Несмотря на мороз в 23 градуса, на реке (Ангаре. – К. К.) не было и намека на лед. Быстрое течение препятствует образованию льда…»

Даже из этих приведенных мною кратких сведений можно сделать вывод, что для всех японцев, оказавшихся в XIX веке в России, Иркутск был каким-то особым городом: у кого с ним были связаны приятные воспоминания, а у кого – судьба.

Я оказался в Иркутске в 1948 году. К тому времени я уже немного освоил русский и меня стали использовать как переводчика. Иногда у меня даже было свободное время. Каждое утро, проходя по мосту через Ангару, я смотрел на ее бурные воды, на возникающие там и сям водовороты, и не мог отвести глаз. Помню также надвигающееся чувство страха, когда трава на берегах реки стала желтой, жухнуть и во всем чувствовалось дыхание зимы.

Частенько я заходил в расположенный на улице Карла Маркса книжный магазин, перед входом в который висел огромный транспарант со словами «знание – сила». В то время меня интересовала история русской мысли, и предметом моих мечтаний был трехтомник сочинений Белинского. Стоил он 30 рублей – столь дорогую покупку я себе позволить не мог, как не мог отказать себе в удовольствии, бывая в магазине, листать желанные книги. Наверное, при этом мои глаза начинали гореть, привлекая внимание остальных покупателей. И как-то раз в магазине со мной заговорил студент-бурят. Потом он купил мне этот трехтомник, хотя ему, как и всем советским людям, наверное, жилось нелегко. Я очень берег подаренные книги; они долго путешествовали со мной по лагерям, но однажды исчезли, как это часто бывает не только в заключении.

Бывая в России, я иногда езжу в Иркутск: туда меня влекут воспоминания и вода Ангары – самая вкусная на свете.

Но вернемся к Косандзи. Он отправился в длительную командировку в центр Ленских золотых приисков, в Бодайбо. Бодайбо находится далеко в горах Восточной Сибири, в районе реки Витим. Чтобы добраться до этого места в летнее время, нужно пересесть с лошадей на пароход, зимой же для этого предстоит на санях преодолеть путь протяженностью более тысячи километров. Насколько мне известно, кроме Косандзи, больше никто из японцев не посещал Бодайбо. Более того, невозможно представить, чтобы японец смог здесь жить. Косандзи же провел здесь с молодой женой лучшее время, здесь родилась его старшая дочь Киёко.

Косандзи и его спутники выехали из Иркутска 20 марта. Шел снег. Предстояло проехать 200 километров на северо-северо-восток. Вокруг простиралась пустынная местность с редкими деревьями. Проехав через селения Катюг, Пономарево, Жигалово, Усть-Ига, Боярск, они выехали у Усть-Кута на Лену. Здесь предстояло сесть на пароход, но река еще не открылась, и решено было ехать на санях. В дневнике Косандзи подробно расписаны часы отправки и остановки, плата за чай, за проезд, за еду, за постой. Выезжали обычно в 5–6 часов утра, останавливались на ночлег в 9—И часов ночи.

31 марта путешественники прибыли в Витимск, что в 700 км от Усть-Кута. Здесь они расставались с Леной и должны были идти вверх по Витиму. В судоходное время по реке ходили маленькие суденышки.

Как только они отошли от Витимска, все вокруг разом заговорили о золоте. В этой местности и стар и млад, бедняк и богач были помешаны на золоте. Приблизительно в 330 км от Витимска в районе Бодайбо находится знаменитый Олекма-Витимский прииск. В конце XIX века его производительность достигала 8 тонн золота в год. Прииск представлял собой полоску земли шириной 200–500 метров, тянущуюся вдоль реки на 5 километров. Местность здесь была скалистая, растительности мало. Золото содержалось в грунте. Считалось нормальным из-за 70 золотников (приблизительно 300 грамм) золота перелопатить 100 пудов (1638 килограммов) грунта. Золотоносность проверяли таким образом: вдоль реки откапывали несколько ям, и содержимое анализировали и выводили среднюю стоимость. И все равно были старатели, которые терпели неудачу.

Если золото находилось в поверхностных грунтах, землю с поверхности грузили на тачку, отвозили и сбрасывали в бочку, погруженную в реку. В дне бочки были просверлены отверстия, поэтому золотоносный песок выходил наружу, а крупные камни оставались внутри. Иногда бочку устанавливали так, чтобы она вертелась в воде. Если же золотоносный слой земли был достаточно мощный, глубоко в грунт забивали колья, огораживали ими место и брали породу из глубинных пластов. Золотоносная порода вместе с водой скатывалась вниз по слегка наклоненному желобу, затем проходила через ветки, грубую материю типа сукна, на поверхности которой и осаживались крупинки золота. Каждый день такая процедура проделывалась два-три раза. Найденное золото складывали в железные коробки, отвозили в город и переплавляли в слитки. После этого старатели получали деньги.

Люди на приисках не скрывали своей жадности: жизнь здесь постепенно опустошала человека. Косандзи открыл в поселке старателей фотоателье, которое приносило ему немалый доход. Пожалуй, за все годы, проведенные в Сибири, здесь молодые супруги жили наиболее обеспеченно. Они хорошо ладили, и именно в Бодайбо пережили, можно сказать, самый счастливый период своей совместной жизни. Летом 1918 года Косандзи с женой и детьми уехал из Иркутска в Японию. Записи об обстановке в Иркутске перед отъездом Косандзи оставил другой японец – Юноками Тиса-буро, который приехал в Иркутск в 1916 году и оставался там вплоть до ареста в апреле 1918 года. Гораздо позже, в 1950 году, этот человек, основываясь на своих иркутских записках, выпустил в Осаке книгу под названием «Революция» (сам Юноками участвовал в русско-японской войне, был подполковником запаса).

По данным Юноками, в 1916 году в Иркутске проживало более 200 японцев. Среди них были прачки, часовые мастера, парикмахеры, два хозяина галантерейных магазинов, один дантист и три врача других специальностей (однако двое из них, судя по документам, не имели официального статуса врача). Известен и один служащий русской армии, в Россию он прибыл как стажер духовной семинарии, позднее вступил добровольцем в армию в качестве ветеринара. Однако большую часть (150 человек) составляли проститутки и их, если можно так выразиться, менеджеры.

После Октябрьской революции в Иркутске, как и везде в стране, обострились противоречия между революционными и реакционными силами. В декабре 1917 года в городе разгорелся вооруженный конфликт. При сопоставлении воспоминаний Юноками, который в этот период выполнял в Иркутске роль старосты японской общины, иногда даже консула, и русских источников вырисовывается следующая картина.

В начале декабря исполком Иркутского Совета принял решение о взятии под контроль городских и государственных учреждений. Было приказано реформировать до 8 декабря пехотное военное училище. Однако приказ не был выполнен. «Зам. начальника по строевой части, полковник Никитин^[19], объединил вокруг себя кадетов и заявил, что без боя они не сдадутся. В Иркутске тогда было два училища. В них числилось около 1 тысячи кадетов^[20]. Они были вооружены стрелковым оружием и пулеметами. Артиллерии у них не было. Иркутский гарнизон состоял из двух пехотных и одного артиллерийского полков. Пехотинцы заняли выжидательную позицию, не примкнув ни к одной из сторон. Артиллеристы же открыто встали на сторону большевиков. Большевики 25 декабря (по советским источникам, 21 декабря. – К, К.) обратились уже непосредственно к полковнику Никитину с предложением распустить училище и сдать им оружие и боеприпасы. Никитин отклонил это предложение». С этого дня начались бои. Красные захватили канцелярию губернатора, которая размещалась в так называемом Белом доме. Все здания, находящиеся поблизости, были захвачены кадетами. 10 декабря (24 декабря по новому стилю) из Красноярска в Иркутск прибыл отряд красногвардейцев под командованием Лазо. «У кадетов были пулеметы, но не было артиллерии. Красные, наоборот, располагали артиллерией, но не имели пулеметов. Красных было больше, но среди них преобладали необученные рабочие. Кадеты по численности уступали, но это были тренированные, хорошо обученные военные – военная элита^[21]. Выстрелы не прекращались в Иркутске ни днем, ни ночью. Даже на пятый день боев исход событий не был ясен…»

Бои шли в самом центре, в результате жизнь в городе была парализована. Описание этих событий приводится в опубликованных в «Урадзио Ниппо» – японоязычной газете, издававшейся в то время во Владивостоке, письмах одного японца. Начнем со второго письма, описывающего начало боев, 21 декабря. «Беспорядочные пулеметные выстрелы оглушали, орудийные раскаты превратили спокойную до того жизнь горожан в кромешный ад…» События 26 декабря описываются в третьем письме: «…по сравнению с событиями трех-четырехдневной давности, бои вплотную приблизились к жилым кварталам. Пули дождем стучат по крышам, люди боятся выйти за порог, непонятно, как ухитряются жить. Кто-то прятался в погребе, кто-то забаррикадировался мебелью. Представьте себе семью японского лавочника, передвигающуюся днем и ночью ползком?!