Текст книги "Сибирь в сердце японца"

Автор книги: Като Кюдзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Annotation

Автор этой книги – известный японский исследователь истории и культуры Северной и Центральной Азии, большой знаток исторического прошлого Сибири. Он рассказывает о пережитом в годы своего пребывания в Сибири в качестве военнопленного, приводит воспоминания своих соотечественников, проживавших в этом крае в разные годы. С большой теплотой автор пишет о современной Сибири, ее ученых. В книге публикуются рисунки бывшего японского военнопленного Сато

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

От автора

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Послесловие

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

Като Кюдзо

СИБИРЬ В СЕРДЦЕ

ЯПОНЦА

*

Ответственный

редактор академик

А. П. Деревянко

Рецензенты

кандидат исторических наук

А. М. Сагалаев

кандидат филологических наук

Л. Г. Панин

Утверждено к печати

Объединенным институтом истории, филологии

и философии СО РАН

© Объединенный институт

истории, филологии и философии СО РАН, 1992

От автора

Первоначальный замысел этой книги ограничивался моими воспоминаниями о пяти долгих годах, проведенных в Сибири в лагерях для военнопленных. В Японии до сих пор живы многие из тех, кто после войны был интернирован в СССР. Многие бывшие военнопленные написали воспоминания об этом тяжелейшем периоде своей жизни и даже издали их на собственные средства. Эти люди многое пережили, выстрадали и уже этим заслужили внимание окружающих. Их мысли, чувства должны помочь читателям выработать свой иммунитет против жестокости, насилия, всякой несправедливости.

Любая жизненная ситуация, насколько бы она тяжелой ни была, запоминается человеку и хорошим, и плохим. Во мне годы плена оставили не только горечь, но и немало теплых воспоминаний о природе Сибири, ее людях. И чем больше я думал о своем «сибирском прошлом», тем больше убеждался в необходимости глубже познать истоки русско-японских отношений, познакомиться с судьбами соотечественников, оказавшихся по разным обстоятельствам в Сибири. Я стал изучать литературу, которая помогла мне разобраться, связался с родственниками некогда живших в Сибири японцев, познакомился с их дневниками, хранящимися в семейных архивах. Из всех этих материалов родилась первая глава книги. В ней я попытался осветить какие-то, возможно неизвестные российскому читателю, фрагменты взаимоотношения двух стран-соседей.

По моему мнению, все негативное в этих отношениях, происходившее с конца прошлого века до окончания второй мировой войны, объясняется экспансионистской политикой японского правительства. Печальная участь интернированных японских солдат была как бы предопределена участием Японии в интервенции против России. Первая группа японских воинских подразделений высадилась во Владивостоке 12 августа далекого 1918 г., а последний японский солдат покинул советскую Сибирь 26 августа 1922 года. Численность японской армии в Сибири достигала 75 тысяч человек. С того времени до момента нашего пленения прошло 27 лет, но память о тех годах, наверное, жила в сибиряках долго. Однако вряд ли правильной была политика Советского правительства в отношении насильственно задерживаемых в Сибири японцев. Думаю, что она принесла не столько экономической выгоды, сколько морального ущерба.

Я не люблю военных песен и рассказов, не люблю вспоминать старое. Может быть, это неприятие – результат того, что в Сибири, в плену, меня допрашивал следователь НКВД, а после возвращения на родину в 1950 г. я был подвергнут тщательной проверке с применением детектора лжи. После всего, что пришлось испытать, мне нелегко воскрешать в памяти былое. И тем не менее. Я чувствую себя обязанным поделиться с людьми воспоминаниями о прошлом, хотя бы потому, что около 45 тысяч моих соотечественников навсегда остались в сибирской земле и за них кто-то должен рассказать о их горькой участи.

В эту главу я с любезного разрешения Аки Мотоо включил фрагменты его воспоминаний о пребывании в плену. Мне кажется, они удачно дополняют мой рассказ и делают его более интересным. В книге использованы рисунки Сато Киёси, также бывшего военнопленного.

Мне известно, что в России информация о пребывании японских военнопленных в Сибири пока появляется лишь в газетных публикациях. Пусть моя скромная книга поможет открыть эту большую тему.

С другим, радостным, чувством я писал третью, заключительную, часть книги. В ней я рассказываю о том, как вновь встретился с Сибирью, но уже в качестве исследователя. Компонуя материал, я хотел подчеркнуть, что все плохое должно остаться в прошлом, главное – это устремленность в будущее. Но без прошлого нет настоящего и невозможно будущее.

Глава первая

С Сибирью^[1] связавшие жизнь

Японцы впервые появились во Владивостоке в начале периода реставрации Мэйдзи^[2]. Среди японцев, которые первыми оказались во Владивостоке и рассказали в своих донесениях о городе, были разные люди. Один из них – Сэваки Хисато находился на службе у Токугава^[3], а затем стал чиновником в правительстве Мэйдзи^[4].

Сэваки Хисато отправился во Владивосток по распоряжению правительства Мэйдзи. В сопровождении переводчика по фамилии Мороока 16 апреля 1875 года он сел на русское судно «Японец», которое после длительного ремонта в доке Нагасаки возвращалось домой. На корабле плыли не только японцы, но и корейцы. «Встав рано утром, – писал Сэваки, – я пошел мыть руки и встретился с боем, похожим на китайца. На мой вопрос, какой он национальности, бой ответил – кореец. На судне были также пассажиры, похожие на японцев: двое мужчин и одна женщина. Женщина была родом из Нагасаки, ее муж Иосида Рихати, купец из префектуры Чиба, в данное время жил во Владивостоке. Сопровождавший ее мужчина, Ямамото Тоёкичи, был тоже родом из Нагасаки. Еще один мужчина, Накадзима Ясабуро, самурай из клана Сага, работал помощником машиниста. Он ехал во Владивосток, чтобы выучить русский язык». За пять дней морского путешествия Сэваки хорошо узнал этих людей.

23 июля Сэваки и Мороока сошли на берег и сразу отправились к своему соотечественнику Ямамото Тоёкики, который представил их Муто Саданао из Сиракавы, жившему во Владивостоке уже около пяти лет. Муто рассказал о своей службе у феодала Абэ Бунгоноками, о репрессиях, которым он подвергся с наступлением эпохи Мэйдзи. «Мне даже прострелили ногу, – вспоминал Муто. – Вскоре рана затянулась, но я узнал, что был издан приказ о моем аресте. Однако мне удалось получить разрешение на переезд в город Хакодатэ для изучения английского языка. В то время там находилось немецкое китобойное судно, и я нанялся на него боем. Так я стал плавать в Охотском море. Жизнь на пароходе была ужасной, пищи не хватало; здоровье мое сильно ухудшилось. Воспользовавшись моментом, я покинул судно и больше на него не возвращался. Мне удалось попасть на Сахалин. Здесь я работал поденно – колол дрова и, наконец, попал во Владивосток. Это было в 1870 году».

Муто был знаком с несколькими обосновавшимися во Владивостоке японцами. В 1868 году здесь уже жили Масакичи из Хатинохэ и Кюдзо из Ното. По рассказам некоего Чокичи, уроженца Акита, Масакичи занимался заготовкой и продажей дров. Позже Масакичи погиб: по одним слухам, на него упало дерево, по другим – его убили из-за денег.

Какое-то время Сэваки и Мороока жили в гостинице «Цукесо», затем сняли особняк у женатого на китаянке американского коммерсанта Артура Копеля. Копель был очень интересным человеком. У него было три сына, и он нанял для них трех учителей: для восьмилетнего – то ли маньчжура, то ли китайца, для семилетнего – корейца, а для пятилетнего – русского. Сэваки писал: «Случалось, что когда трое братьев играли вместе, они совершенно не понимали друг друга. Лишь старший говорил и на маньчжурском, и на корейском языках. Еще у них была убежавшая из Кореи служанка, которая говорила по-корейски и по-русски».

Вообще в те годы Владивосток был разноязыким. Его жители, молодые и старые, говорили, как правило, на трех-четырех языках. Осевшие здесь японцы – преимущественно неграмотные рыболовы и крестьяне – могли изъясняться и на маньчжурском, и на корейском, и на русском языках. Несколькими языками владели и русские матросы.

9 мая Сэваки встретился с Кюдзо из Ното. Этот человек, как и Муто, нанялся в 1871 году на немецкое китобойное судно с жалованием 7 иен в месяц, но не выдержал и бежал с корабля и добрался до Владивостока. Вот что рассказывал Кюдзо о китобойном промысле: «С мая по июнь месяц нам удавалось добыть в Охотском море около 10 больших, средних и маленьких китов. Служба на этом судне была необычайно тяжелой. Особенно было нелегко, когда приходилось разбивать сковывавший судно лед. Кормили три раза в день, но это была простейшая японская пища – чай с черным хлебом или чашка пшеничной муки, которую можно было разводить в воде и есть. Во время охоты на китов нас заставляли работать день и ночь, и бывало, что люди от переутомления падали в обморок. Тогда начальник бил этих несчастных железным прутом по голове, груди, рукам и ногам. Многие, боясь, что их таким образом убьют, искали случай, чтобы убежать… Однажды, когда судно пристало к берегу, 8 японцев, и 10 русских во тьме пересели на маленькую лодку. Потом нам пришлось идти босиком по льду, но мы за пять дней прошли 60 ли (240 километров) и добрались до Владивостока. Здесь мы присоединились к корейцам, которые в горах валили лес и продавали дрова, выручая за них в день около 25 копеек, которых едва хватало на пропитание. Это было пять лет назад. В то время во Владивостоке стоя то всего три дома». С тех пор многое изменилось. Касано, работавший в одной торговой фирме с Муто, нанял японцев Харада Кокичи, Арита Иносукэ и еще двух, откупил вместе с ними русское судно за три тысячи иен и привез во Владивосток для продажи рис, соль, лаковые изделия, керамику, зонты, веера, рыболовное снаряжение, фонарики, декоративные растения и различную утварь. С этого времени во Владивостоке начала процветать торговля.

* * *

Чем больше Сэваки жил в России, тем доброжелательнее он относился к ее народу. Ему нравились небольшие, сложенные в основном из бревен, крытые досками дома русских во Владивостоке. Несколько грубоватые, незатейливые по планировке (внутри обычно имелись лишь гостиная, столовая и спальня), они отличались чистотой.

Еще на пароходе, Сэваки обратил внимание на грубый, с шелухой черный хлеб, который подавали на обед и на ужин. «Был и другой, белый хлеб, – писал путешественник, – но я ел черный. Он хотя и был немного кислый, но мне очень нравился». Отдавая предпочтение русскому черному хлебу, Сэваки вспоминал слова Петра Первого о том, что в пище не следует роскошествовать, нужно жить скромно и это поможет увеличить мощь страны. Сэваки очень нравились эти слова русского императора, которого он считал величайшей личностью. Интересно, как расценили бы нынешние японцы эти одобрительные отзывы Сэваки?!

Наблюдая за бытом народа незнакомой страны, Сэваки не мог обойти вниманием русские бани. После посещения одной из них он писал: «Это был рубленый дом площадью примерно 30 квадратных метров. В помещении стояли три большие печи высотой 2–3,5 метра. Была здесь еще одна печь, поменьше, обмазанная глиной, – каменка. Люди садились на скамейки рядом с ней и, поливая время от времени камни печи, нагнетали пар. Он был настолько горячий, что тела покрывались потом. Тогда все брали из кадки горячую воду и мылись». Вероятно, Сэваки был первым из японцев, кто описал русские бани.

Стремясь познакомиться на только с бытом, но и с культурой русских, Сэваки пошел на концерт. Он был удивлен достаточно высокой ценой билета – 5 рублей, но узнав, что весь сбор от представления пойдет на строительство школы, Сэваки пришел в восторг. В этом месте своих записок Сэваки отметил, что люди эпохи Мэйдзи были честными, искренними и испытывали большую тягу к образованию.

* * *

С годами японцы все активнее стали проявлять интерес к России, ее восточным территориям. Оживление царило на пароходных линиях между Нагасаки, Цуруга, Ниигата, Отару и Владивостоком. Если в 1880 году в русский порт заходило всего одно судно, то через 10 лет – уже 69. Среди переселенцев из Японии преобладали уроженцы Кюсю. По данным Томидзу Хирото, на 31 декабря 1901 года в городах Сибири и Дальнего Востока проживало около 4,5 тысяч японцев. Одни рассчитывали в России заработать, другие укрепить в вере своих соотечественников, третьи выполняли какие-то поручения своего правительства.

Кто же были эти люди, которых судьба связала с Россией?! Вот один из них – Каваками Тосихико, торговый представитель Японии во Владивостоке в 1900 году. Родился он в семье знатного человека в префектуре Ниигата 29 декабря 1861 года. В 1884 году, окончил русское отделение Токийского института иностранных языков, поступил на службу в министерство иностранных дел. В 1886 году Каваками стал секретарем в консульстве города Пусан и начал изучать английский язык. В 1891 году он становится секретарем в консульстве в Сан-Франциско, а в мае следующего года отправляется секретарем посланника в Петербург и через восемь лет оказывается на службе во Владивостоке. Покинул он Владивосток сразу после начала русско-японской войны. В том же году Каваками прикомандировали к штабу Маньчжурской армии, и он как переводчик участвовал в переговорах Ноги и Стесселя в Суйсиэй. После войны он вернулся во Владивосток в качестве торгового представителя, но вскоре отбыл в Харбин. Затем Каваками опять оказался в России: он был назначен консулом в Москве. Однако уже через год он ушел в отставку и стал директором-распорядителем Акционерного общества Южно-Маньчжурской железной дороги. Вероятно, его привязанность к России была настолько сильной, что в 1917 году он отправился в длительное путешествие по стране. Наверное, ее Каваками успел хорошо изучить. Уже после революции он способствовал установлению связей между Японией и СССР.

Во Владивостоке действовала миссия западной секты монастыря Хонгандзи – Западного храма. Взоры миссионеров Западного храма были направлены не на русских, а на своих соотечественников, проживающих в России. Миссия монастыря Хонгандзи во Владивостоке открылась в 1891 году. Первым миссионером был Тамон Рэммей, настоятель храма Энракудзи города Кандзаки. Преосвященный Тамон скончался во Владивостоке и был похоронен в пригороде, на японском кладбище. Сменил Тамона Яда Кёсё, настоятель храма Сандзэмбо. В 1896 году на Семеновской улице он выстроил величественный храм из красного кирпича, арендовав землю у пионера морских перевозок на Дальнем Востоке Шевелева.

После Яда сменилось несколько настоятелей Владивостокского храма Хонгандзи. В 1900 или в 1901 году на эту должность пришел уроженец Кагосимы по имени Симидзу Сёгэцу. Когда-то он был профессиональным военным и его звали Ханада Наканоскэ, но по каким-то причинам он вышел в отставку и поступил послушником в храм Дзэнкюдзи в Киото, а позже был отправлен во Владивосток. Здесь Симидзу организовал из прихожан общество взаимопомощи. Собрав несколько тысяч иен пожертвований, Симидзу с помощью проживавшего в Хабаровске монаха Абэ Домэя открыл там отделение храма. Он много путешествовал по Сибири и Маньчжурии, изучал ламаизм в Мукдене, собирался даже выехать в Тибет. Но в этот момент разразилась русско-японская война, и он, сбросив рясу монаха, облачился в форму военного.

Говоря о миссии Хонгандзи во Владивостоке, нельзя не упомянуть Оота Какумина. В отличие от Ханада На-каноскэ он полностью посвятил себя буддизму.

Начало жизни Оота Какумина описано в статье его приемного сына Оота Косэн. В детстве Какумина звали Такэмаро, родился он 16 сентября 1866 года в городе Ёккаити в семье тринадцатого потомственного настоятеля храма Хосэндзи по имени Тэйнэн, – писал Оота Косэн в статье «Воспоминания о Какумине, моем отце». Какумин изучал священные книги и древнекитайский язык. В приходе храма Хосэндзи, где он вырос, насчитывалось 80 дворов в основном бедных крестьян, которые подрабатывали, делая глиняную посуду манкояки. В то время манкояки раскупали плохо, и изготавливающих ее семей, которые не ели вдоволь риса, было много. На пожертвования такого прихода храм еле сводил концы с концами. По достижении совершеннолетия Какумин уехал в Токио, где ему пришлось работать продавцом в овощной лавке и писарем у чиновника. Здесь же он начал учить русский язык. В 1902 году в Токийском институте иностранных языков открылось заочное отделение русского языка, в списке первых студентов этого отделения рядом с именами Ясуги Садатоси, Араки Садао значилось имя Оота Какумина. В том, что скромный молодой человек решил учить русский язык, можно усмотреть недюжинную его прозорливость, но остается неясным, чье влияние он при этом испытал. Когда умер отчим, Какумину пришлось стать настоятелем храма Хосэндзи. Но через два года, оставив храм на попечение служки, он уехал миссионером в Сибирь.

Русско-японская война застала Какумина во Владивостоке. Он проводил последний пароход с уже известным нам Каваками Тосихико на борту, взвалил на плечи статую Будды – главную святыню храма – и пошел в противоположную сторону. В одиночку священник добрался до Благовещенска. Позже вместе с 800 брошенными в Сибири соотечественниками, сел на германский пароход «Винбад», который доставил их всех в Японию.

Сразу же по возвращении Какумин подал прошение направить его на войну военным священником. Он был направлен в район боевых действий близ Мукдена, где хоронил убитых, не разбирая своих или чужих.

В 1906 году Какумин опять вернулся во Владивосток. Когда в 1920 году автор известного русско-японского словаря Ясуги Садатоси приехал в этот город, он посетил миссию монастыря Хонгандзи на Алеутской улице и встретился с Оота Какумином. В годы иностранной интервенции священник ездил по городам и селам Сибири и, чтобы как-то утешить людей, раздавал им лекарства и табак. Какумин оставался во Владивостоке до 1931 года, после, передав миссию Тоидзуми Кэнрю, он уехал в Японию. Долгие годы, проведенные в России, не прошли для этого человека даром: свои мысли, наблюдения он запечатлел в книгах «Рассказы о России» и «Ежедневные молитвы в Ленинграде»^[5] и др.

В связи с началом русско-японской войны многие японцы вынуждены были вернуться на родину. Советскому читателю, наверное, будет интересно узнать о настроениях, которыми были охвачены проживавшие в это время в Сибири рядовые японцы. Из газет и писем они знали, что происходит в Японии. Многие заспешили домой, но кое-кто колебался. Беспокойство людей усилилось в декабре, когда море замерзло и пароходное сообщение между японскими портами и Владивостоком прервалось. Однако японское правительство не спешило с указом о возвращении своих подданных на родину. Более того, вероятно, чтобы не раскрывать русским своих истинных намерений, оно старалось успокоить своих подданных. Так в распространенном Каваками Тосихико «Разъяснении № 1» от 24 января 1904 года говорилось: «Газетные сообщения, а также распространенные в народе слухи о том, что японско-русские отношения переживают кризис и могут даже дойти до опасной ситуации, не имеют под собой никаких оснований. Отношения между нашими странами остаются неизменно добрососедскими и дружескими, и поэтому у японских подданных, проживающих в России, причин для настороженности, а также для волнений нет. В случае же разрыва дружеских отношений между нашими странами, японское правительство примет все надлежащие меры для своевременного оповещения своих подданных, находящихся за границей, а также для их благополучного возвращения на родину. Кроме того, в случае создания вышеуказанной ситуации, находящимся в России военным советникам и прочим лицам, состоящим на государственной службе, вменено в обязанность оказывать всяческое покровительство и содействие своим согражданам, проживающим в этой стране. Японские подданные, проживающие в России, призываются вернуться к своим прежним занятиям и не совершать необдуманных действий под влиянием непроверенных слухов». Это разъяснение было передано по телеграфу во все населенные пункты Сибири и Маньчжурии, где проживали японцы. Но люди по-прежнему испытывали беспокойство. Многие стали готовиться к отъезду. Некоторые пытались отплыть в Японию на почтовых кораблях. Но были и такие, кто верил разъяснению. «Убежишь отсюда в спешке – пойдет прахом добро, которое наживалось годами. Что тогда? Всей семьей выходить на дорогу и просить милостыню? Нет уж, лучше подождать, пока выйдет указ о возвращении. А тогда можно и на почтовом судне и на чем угодно уехать», – так думали многие японцы.

Посмотрим теперь, как вели себя в это время русские. Они до последнего момента не верили, что Япония решится на военное выступление. Русскому человеку было невозможно представить, что «маленькая азиатская страна» Япония выступит против «мировой державы» России.

Через пять дней после опубликования «Разъяснения № 1» на траверсе острова Русский во Владивостоке появилось английское судно «Афридж», посланное из Иокогамы английской компанией «Подуэл Карил», которая предвидела наплыв желающих уехать в Японию. Вероятно, эта компания имела какие-то связи с японским правительством. Русские портовые власти задерживали отправление ледокола для проведения «Африджа» в порт, и судно простояло на рейде трое суток. Поскольку большинство в команде «Африджа» составляли японцы, русские сделали вывод, что «японское правительство прислало… судно для отправки своих подданных домой». Узнав эту новость, проживавшие во Владивостоке японцы начали волноваться: почему судно, которое специально за ними пришло, не пускают в порт? В контору торгового представителя Японии посыпались вопросы о назначении «Африджа», на что Каваками ответил: «В настоящее время я никакой информацией из Японии не располагаю. О целях прихода «Африджа» я ничего не знаю».

2 февраля «Афридж» подошел к пирсу. Прибывший на нем сотрудник японской пароходной компании в тот же день вечером сошел на берег и сразу же направился к торговому представителю. Он рассказал Каваками и о положении в Японии, и о цели прихода «Африджа». О чем конкретно шел разговор, остается неясным, но после него поведение Каваками резко изменилось. Рано утром 3 февраля во все города и поселки, где жили японцы, были посланы телеграммы за подписью Каваками и старосты японской общины Кавабэ. В ней говорилось: «Всем, желающим уехать в Японию на почтовом судне, собраться в течение недели во Владивостоке».

На эту телеграмму могли откликнуться только японцы-жители Владивостока и его окрестностей. Для тех, кто проживал в Благовещенске, городах и поселках, расположенных в Восточной Сибири, откуда добраться до Владивостока было невозможно, телеграмма смысла не имела. Кроме того, было не ясно, как быть желающим остаться.

Уже утром 3 февраля во Владивостоке в связи с отъездом японцев поднялась большая суматоха, хотя русские по-прежнему не верили в возможность войны. Комендант владивостокского гарнизона генерал Кронец пригласил к себе Каваками и предупредил его о том, что будет введен комендантский час. Узнав об отъезде Каваками, русские устроили Каваками прощальный ужин. Согласно мемуарам генерала Костенко, на этом ужине во время торжественного спича один чиновник так расчувствовался, что даже заплакал.

6 февраля «Афридж» по получении сообщений о нападении японцев на Порт-Артур и гибели «Варяга» и «Корейца» с 3200 пассажирами на борту снялся с якоря. Во Владивостоке было объявлено военное положение. Обстановка в городе внезапно обострилась, японцы уже не решались ходить по городу в одиночку. В одном из павильонов миссии Хонгандзи, ставшим пристанищем для беженцев, в ночное время дежурили несколько человек. Русские газеты сообщили, что 8 февраля на рейде Порт-Артура японская эскадра атаковала и нанесла серьезные повреждения русским крейсерам «Цезаревич» и «Ретвизан». Затем последовало сообщение об объявлении японским правительством войны России. Вот тогда, рассказывают, все население Владивостока впало в прострацию. Гарнизонные укрепления были явно недостаточными. Дальневосточная эскадра за неделю до объявления войны получила приказ выйти в море, но из-за неподготовленности оставалась в порту до 10 февраля. По городу поползли различные слухи, началась паника. Кому-то мерещилось эхо взрывов, кто-то видел следы подкопа под укрепления гарнизона и слышал о высадке совсем близко, в Корее, японского десанта. Паника у русских – это нечто невообразимое. Бросив дом с нажитым добром, схватив за руку ребенка, кто на телеге, кто бегом – все спешили на станцию, чтобы уехать.

К рассвету 11 февраля город оказался погребенным под метровым слоем снега. Дул сильный ветер, было невообразимо холодно. Старожилы не могли припомнить еще такой же холодной зимы.

В эту ночь в Благовещенске и других городах японцы получили телеграмму с уведомлением, что на возвращение можно не надеяться. Таким образом, более 800 японцев были брошены своим правительством в Сибири на произвол судьбы. Эти люди пересекли всю Россию и пол-Европы, чтобы отправиться из Германии в Нагасаки. Последний транспорт из Владивостока ушел 13 февраля. На его борту было 1420 человек, все они без происшествий доехали до порта Модзи.

* * *

В 1906 году торговое представительство во Владивостоке было преобразовано в консульство. Сюда вернулись консул Каваками Тосихито и монах Оота Какумин. Какумин немедля развернул миссионерскую деятельность. Впоследствии, благодаря содействию товарища городского головы Матвеева (в дальнейшем эмигрировавшего в Кобэ), он получил в бессрочное безвозмездное пользование около 700 квадратных метров земли на окраине города и, пригласив Оотани Козэя, торжественно заложил новый храм. Окончание строительства относится к моменту, когда в России произошла Октябрьская революция и все в этой стране встало с ног на голову. Вчерашние купцы и дворяне потеряли все состояние и прежнее великолепие. Благодаря революции во Владивостоке стала выходить газета на японском языке «Урадзио Ниппо». Ее первым издателем и редактором был специальный корреспондент газеты «Майнити» Идзуми Ёсиносукэ. Во втором ее номере была помещена приветственная статья по случаю издания газеты. В ней можно было прочесть следующее: «До революции издавать иностранные газеты на территории России было невозможно. Теперь, когда появилась такая возможность, мы приветствуем русскую революцию и ту свободу, которую она несет не только гражданам России, но и нам, проживающим в России иностранцам»… Газета «Урадзио Ниппо» оставила нам любопытную информацию о событиях периода иностранной интервенции в России.

12 января 1918 года в порт Владивосток вошел японский военный корабль «Ивами» с командиром десантного соединения генерал-майором Като Кандзи на борту. Целью его прихода была защита проживающих во Владивостоке японских подданных (в то время их насчитывалось 10 тысяч человек). Со 2 января в порту уже находился английский корабль «Кент». Так начиналась подготовка к оккупации Сибири и Дальнего Востока союзными войсками.

18 января в порт вошел японский корабль «Асахи», а затем, в середине февраля, американский крейсер «Бруклин» и китайская канонерская лодка «Хай Янь». Городское собрание Владивостока отправило японской стороне протест по поводу входа военного корабля в порт без предварительного предупреждения. «Урадзио Ниппо» писала: «Что бы там ни говорилось, приход японских кораблей не нравится только экстремистам и тем, кто их использует. Именно эти силы оказали давление на городское собрание, в результате чего появился данный протест. Эти силы понимают, что с приходом японских кораблей им уже не будет так вольготно, как прежде…» Судя по этим высказываниям, налицо было противостояние японцев-жителей Владивостока и большевиков, которых газета называла экстремистами. 4 апреля произошло событие, которое вошло в историю как «инцидент Исидо». Четверо русских солдат ограбили контору торговой компании Исидо, убив при этом одного приказчика. Японская община устроила по этому поводу митинг и обратилась к генеральному консулу Кикучи и генералу Като с просьбой ввести в город войска. На следующий день войска, прибывшие на «Ивами» и «Асахи», вошли во Владивосток^[6]. Помещение для постоя японским войскам предоставила миссия Хонгандзи. Таким образом, можно сделать вывод, что в этот момент официальные представители Японии– «чиновники» объединились с «частными лицами». Однако намерения у тех и других были абсолютно разными. «Чиновники» под видом «защиты японских подданных» стремились помешать развитию русской революции, что подтвердила начавшаяся позднее сибирская экспедиция японских войск. «Частные лица хотели спокойно заниматься своим ремеслом, враждебности к русской революции они не испытывали».

В августе 1918 года был оглашен приказ, подписанный командующим сухопутными войсками Оосима Кэнъити, о начале сибирской военной экспедиции. В нем, в частности, говорилось: «…чувство долга перед союзниками, а также необходимость помощи чехословацкому корпусу побуждает нашу армию двинуться в глубь русских дальневосточных территорий. Данная страна была и остается другом Японии и ликвидация беспорядков в ней отвечает желаниям всех союзных держав. Цель наших войск – устранение опасности захвата страны Германией, а также уничтожение препятствий для продвижения на восток чехословацкого корпуса и создание условий для возрождения русского государства, укрепления русской армии. Этим походом наша армия не преследует никаких выгод для Японской империи, а руководствуется лишь чувством высшего гуманизма и справедливости».

На самом деле японская армия понимала «чувство высшего гуманизма» по-солдафонски. По воспоминаниям Исимицу Макиё, во время оккупации Благовещенска японскими частями жалобам от русских жителей, ограбленных, избитых, изнасилованных японскими солдатами, не было числа^[7]. «И это была лишь меньшая часть потерпевших, – пишет Исимицу, – большая же часть, опасаясь мести солдат, предпочитала молчать».

Таким вот образом японская армия, как говорится, влезла «с грязными ногами» в Сибирь, сея повсюду смерть и разрушения, и ничего не получив ни для себя, ни для Японии, з 1922 году вынуждена была уйти. По официальным источникам в этой кампании было убито более 3 тысяч японцев. Раненых и обмороженных насчитывается вдвое больше. После эвакуации войск интервенции во Владивостоке остались жить несколько сотен японцев, но к 1936 г. их численность сократилась до 10 человек (не считая сотрудников консульства). После заключения в ноябре 1936 года японо-германского договора, направленного против СССР, во Владивостоке остались только те японцы, которые выполняли какие-то официальные поручения.