Текст книги "Подчини волну! (СИ)"
Автор книги: Катерина Снежинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
– Задумайтесь! Всего каких-нибудь три века назад был настоящий бум генной инженерии. Ученые пытались перекроить геном не только растений и животных, но и человека. И вдруг, буквально в один прекрасный день, в большинстве государств на них наложили вето. Почему, кто мне ответит?
– Эксперименты с генетикой не отвечают общепринятым этическим нормам, – подала голос староста группы.
Не потому, что ее интересовала генетика, а потому что она всегда и везде отвечала.
– А каким именно нормам они не отвечают? – прищурился профессор.
– Ну... Нельзя вмешиваться в природу человека, – растерялась девица.
– Вот как? Значит, пластическая хирургия неэтична? Собственно, удаление воспаленного аппендикса тоже с такой точки зрения недопустимо. Это ведь процесс, который вписывается в «природу человека». Молчите? Вот тот же! Не задумываетесь вы, молодые, над такими проблемами.
Профессор навалился грудью на кафедру, как будто стараясь дотянуться до аудитории.
– Основные этические вопросы, касающиеся генномодифицированных людей, в отсутствии однозначных определений. Человек это или уже не человек? Гражданин государства или нет? А знаете, откуда растут ноги у данной дилеммы? Акшара!
Преподаватель поднял палец вверх, акцентируя внимание на этом термине. Впрочем, в акценте необходимости не было. Аудитория проснулась и с готовностью ему внимала. Сказки любят все дети. Особенно, если сказка страшная. Первокурсники от этой любви еще не успели избавиться. И, в принципе, с одинаковым удовольствием послушали бы и про акшара, и про человека-паука. И тот и другой – плод генетических изменений. И тот, и другой – герои комиксов. Разница только в том, что акшара на самом деле существовали. Вроде бы. Когда-то. Давно. Хотя, кто сказал, что человека-паука никогда не было?
– А скажите-ка мне, кто больше всего был заинтересован в экспериментах с человеческим геномом? – плутовато прищелкнул пальцами преподаватель.
– Военные! – уверенно выкрикнул кто-то с места.
– Конечно, военные! Идея эдакого «универсального солдата» мучила милитаризированные умы, наверное, с тех пор, как появилось само понятие «воин». Магические декокты, эликсиры, увеличивающие силу. Амулеты, дающие суперспособности. Впрочем, о таких артефактах вы можете рассказать куда больше моего. Но все сводится к одному. Точнее, к четырем, превосходящим нормы, характеристикам: сила, выносливость, скорость и регенерация. То есть, цели, для генной инженерии вполне достижимые.
– Подождите, профессор, – в третьем ряду поднялся студент, явно принадлежащий к категории, изменяющей со временем свое название, но не меняющей сути – «ботан». – Вы говорите о временах, когда отдельная боевая единица, а тем более человек, солдат, утеряла свое значение. Упор делался на развитие техники и дистанционное поражение.
– Безусловно, мальчик мой, безусловно! – пребывая почти в экстазе, всплеснул руками профессор. – Конечно, мы говорим сейчас не об армии супер-солдат – она и вправду никому не была нужна. Речь идет, скорее, о спецподразделениях. Разведчики, диверсанты, снайпера, прочие узкоспециализированные профессии. Где-то больше силы, где-то больше ловкости. И везде, заметьте, везде нужны именно человеческие мозги. С ними ни один компьютер сравниться не может. Так что, можно сказать, что человечество было обречено на появление акшара.
Преподаватель откашлялся и залпом выпил стакан воды. Аудитория молчала, терпеливо дожидаясь продолжения сказки.
– Геном акшара шлифовался почти двести лет. На это потребовались колоссальные усилия и средства. И результат – очень хороший и показательный результат – был достигнут. Более того, начались проводиться эксперименты по наследованию данного генома. То есть, мужчина и женщина акшара должны были автоматически, без вмешательства генетиков, родить ребенка, подобного себе. Но...
Профессор взял паузу, хитровато прищурившись, обводя студентов взглядом.
– Но акшара все еще оставались людьми. И у них стали возникать вполне закономерные вопросы. Главными из которых стали два. Первый: почему мы обязаны служить? Почему мы не можем выбирать свою судьбу? И второй: если я лучше человека, то почему он мной правит, а не я им? Я уже упоминал, что идея создать универсального солдата стара, как мир. И в эту мечту закладывается еще один принцип – безусловное подчинение. Но его, увы, генетически вывести невозможно.
– Но возможно воспитать! – выкрикнул кто-то с места.
– Конечно, возможно, – кивнул седой головой профессор. – И, поверьте, акшаров так и воспитывали. Более того, рискну предположить, что в данном вопросе можно говорить не только о воспитании, но и психокодировке. Но любые блоки можно обойти – дело в мотивации. И, надо думать, желание иметь право на самоопределение плюс, вполне обоснованные, амбиции и не совсем обоснованное чувство превосходства может послужить великолепной мотивацией. К счастью, до открытой войны дело не дошло. Бунт подавили в зародыше.
– Профессор, – поднял руку все тот же дотошный пацан. – Я понимаю, эксперименты запретили. Но что сделали с уже живущими акшара?
– А вот тут мы подходим к той самой морально-этической проблеме, о которой я говорил. До того, как гнойник недовольства генномодифицированных людей созрел, они считались такими же гражданами, как и все. Заговорщиков и зачинщиков, естественно, покарали по закону. Но где гарантии, что поймали всех? Где гарантии, что те акшара, которые не участвовали в бунте, никогда не устроят новый заговор? Куда девать оставшихся? Понятно, что к силовым структурам их допускать нельзя даже близко! А для иной деятельности они, в полном смысле этого слова, не созданы. И что делать? Всех убить? Изолировать? Но ведь это самый натуральный геноцид!
– И что же предприняли власти? – не отставал «ботан».
– Кто знает, что было сделано на самом деле, – развел руками профессор. – Считается, что каждый акшара в течение всей своей жизни находился под наблюдением. Их более или менее успешно социализировали. А потомства они иметь не могли – эксперименты-то, посвященные наследственности, были в зачаточном состоянии. Но, так или иначе, а акшара служат нам постоянным напоминанием о том, насколько опасны и неоправданы попытки взять на себя роль Бога!
***
Вейр, открыв дверь смотровой, обернулась к Каркуну.
– Я ничего не знаю о физиологии акшара. Я понятия не имею, чем и как вы отличаетесь от людей...
– Зашибись! – отзывался «темный», стоящий с боку от нее. – Сколько времени прошло, а мы все «нелюди».
– Простите, – вполне искренне извинилась доктор, действительно не собирающаяся никого унижать, – я имела в виду, генномодифицированные люди...
Один из мужчин, занесший раненного внутрь, заглянул ей через плечо, нависнув сверху, как скальный выступ. И медленно, как показалось доктору, нарочито медленно, отправил в пасть пару подушечек жвачки. Говорил он также медленно:
– Детка, иногда лучше жевать, чем говорить...
– Оставьте ее в покое, – прокаркал хриплый, – дамочка, сделайте все, что можете. И – Дева Непорочная! – хватит тянуть время. Мое терпение не резинка... – он кашлянул, будто смутившись, – не резиновое оно.
И вот только тут Вейр стало страшно. Не до потери сознания и дрожащих рук. Но под ложечкой противно и тоненько засосало. Она осознала, что сам процесс перехода от жизни к смерти ее не пугает. Против него доктор ничего не имела. А вот ждать, когда это дело будет запущено – страшно. И еще до нее дошло, что ожидание может стать и болезненным. Вот этот самый громила, старательно пытающийся быть вежливым, может сделать его очень болезненным.
Доктор вытерла о юбку взмокшие ладони и шагнула в смотровую, старательно глядя перед собой. Как и всякий нормальный человек, ожидание она приятным не считала. Как и боль.
Проектировщики кресла, хоть и современного, с контролируемыми размерами, все-таки, рассчитывали на детей, а не на здоровенных мужиков, сравнимых ростом с баскетболистами. И раненый свешивался с него, как осьминог со стола шеф-повара – все конечности в стороны. Впрочем, пожалуй, ему было все равно. Когда находишься без сознания, не до удобства.
А вот тот факт, что он не приходил в себя даже тогда, когда его таскали, настораживал. Первое правило оказания экстренной помощи: осмотри тех, кто молчит. Если у пострадавшего хватает сил орать, то, скорее всего, ничего серьезного с ним не случилось. А вот если он лежит в «отключке» – дело плохо.
Раздеть парня, конечно, никто не удосужился. Пришлось Вейр самой и кресло в кушетку раскладывать, и инструменты из автоклава доставать. Пальто на пациенте она просто распахнула. Потому что сшито оно была из материала, здорово смахивающего на натуральную кожу – ножницы его не брали. А вот водолазку под ним доктор просто разрезала. Ткань была мокрая насквозь. Видимо, кровил раненый изрядно.
Стянув к бокам лоскуты, Вейр цокнула языком. Интуиция, имеющаяся у каждого хорошего врача, с самого начала приговаривала, что ничего хорошего она не увидит. Но реальность превзошла все ее ожидание. Одна пуля сидела у парня в плече – оттуда кровь и натекла в рукав. А две – в животе, пониже ребер. И вот это было совсем плохо.
– Все, что я могу – это перевязать. Приостановить кровотечение, обезболить пожалуй найду чем. Но ему надо к хирургу и срочно, – врач подняла голову, глядя прямо на командира и пытаясь всем своим видом убедить, что она говорит правду, только правду и ничего кроме правды. – Могу помочь при транспортировке. У меня есть закись азота. Я, конечно, не анестезиолог, но, думаю, с дозировкой справлюсь.
– Что такое закись азота? – прокаркал хрипун.
– Наркоз. Мы его используем для хирургической стоматологии... – Вейр потерла лоб, – веселящий газ.
– Действуйте, – кивнул головой командир.
Пистолет он свой так и не убрал, продолжая похлопывать им по бедру. И доктору казалось, что именно от этого навязчивого движения у нее начинает мерзко, тошнотворно ломить висок.
Но кое-как с работой она справились. Конечно, пациент не применил осложнить ей жизнь. Когда она заливала пластырем последний тампон, парень вдруг резко, как манекен, открыл глаза, вздохнул судорожно, толчками пропихивая в горло воздух. И схватил Вейр за руку.
– Не уходи, – даже не сказал, а потребовал он. Абсолютно ясным и четким голосом. Словно это не в нем три дырки было. – Не уйдешь?
Доктор молчала, ненавязчиво пытаясь освободить запястье, которое сжало, будто тисками. Как успокаивать умирающих террористов, у нее опыта не было.
– Я тебя не вижу.
Парень с силой, которой Вейр от него не ожидала, потянул доктора на себя. Ей пришлось опереться рукой на край кресла, чтобы не упасть на раненного.
– Бес... Не уйдешь? – снова потребовал он.
Глаза у него были желтые – нечто среднее между темным медом и янтарем – не слишком человеческий цвет. На правом нижнем веке синела колючая вязь татуировки. Напряженно хмурящиеся брови зажали на лбу складочку. А вот губы с запекшейся корочкой, очерченные четко, как у модели, были, почему-то, расслаблены.
– Н-нет, – пролепетала доктор и, спохватившись, добавила увереннее. – Я никуда не денусь.
– Хорошо, – вздохнул парень и отключился, забыв выпустить ее руку.
Пришлось разжимать его пальцы самостоятельно.
Упаковав в сумку ампулы и баллон с газом, доктор, похвалив себя за предусмотрительность, прихватила с собой и кислородную подушку, которую держала в кабинете на всякий случай. Жаль, что ее предусмотрительность не распространилась на носилки. А все простыни у нее были бумажные. Вес такого бугая они бы не выдержали.
– Док, вообще-то, вы можете остаться, – кашлянул Каркун. – Нам не надо, чтобы у вас неприятности были. Так, конечно, безопаснее. Но если хотите, то...
Вейр кивнула, а потом решительно помотала головой, вешая на плечо свою сумочку и подхватывая импровизированную укладку. Чувствуя себя при этом полной и окончательной идиоткой.
Утешаться приходилось только мыслью о том, что она, как врач, обязана помочь пациенту. Ну, еще тем, что под «остаться» бугай вполне мог подразумевать ее хладный труп с аккуратной дырочкой во лбу.
И только шагнув за порог смотровой, доктор вдруг вспомнила:
– Камеры...
Все-таки, смешны выверты человеческого сознания. Вроде бы, приготовилась к смерти и даже сама вызвалась сопровождать громил. А вот камеры ее напугали. Точнее, напугало то, что запись может свидетельствовать о ее добровольной помощи преступникам. А за пособничество террористам по головке не гладят. Хотя в данном случае стоило думать отнюдь не о законе.
– Какие камеры, детка? – насмешливо ответит парень с татуировкой на пол лица, ненавязчиво подпихивая ее вперед. – Нет тут никаких камер, и не было никогда.
Вейр снова кивнула, постаравшись перебирать ногами быстрее. За широкими шагами этих дылд поспеть было совсем не просто.
И только выйдя из здания, доктор оглянулась. Залитая теплым светом приемная скрывалась за закрывающимися тонированными стеклянными дверьми, словно уплывая от нее. И только веселый ослик на вывеске продолжал улыбаться. Ему и дело до Вейр не было.
Но долго любоваться ей не дали. Бесцеремонно нагнув голову, хрипун впихнул Ли на заднее сиденье потрепанной, будто только что вытащенной со свалки машины.
И на этом нормальная, обыденная и привычно-тоскливая жизнь ее закончилась.
[1] Суаре – званный неформальный вечер.
[2] Акшара (санскрит) – нетленный, неразрушимый. Возможный перевод – «неумирающий».
Глава вторая
Глава вторая
Скука справлялась с нервозностью куда лучше психологов и всех новейших препаратов вместе взятых. Это дома Вейр могла провертеться ночь напролет, да так и не заснуть. А в холодном, узком, с низкими потолками коридоре, больше напоминающем бункер, чем больницу, почти задремала.
В этом «госпитале» не были ничего, напоминающего стандартную клинику. Отсутствовали журнальные столики с научно-популярными журналами. На стенах не висели агитационно-разъяснительные панели о вреде курения. А в углах было пусто без торговых и кофейных автоматов.
Собственно, обстановка вообще не баловала деталями: несколько пластиковых кресел, словно спертых с платформы метро. Да стены, выкрашенные до половины тошнотворной зеленой краской. Ну, еще лампы на потолке. Даже сестринский пост отсутствовал. Коридор, стены и двери, в которые унесли «ее» пациента, а больше ничего.
И сидела она под этими дверьми уже несколько часов. По крайней мере, ей так казалось. Возможность определить время точнее отсутствовала. Телефон у врача отобрали еще в машине. Интересной такой машине, с абсолютно непрозрачными переборкой между водительским и пассажирскими креслами и отключенными окнами.
Единственное, что Вейр могла утверждать – больница находилась под землей. Автомобиль спускался долго, кружил и петлял, словно по горному серпантину. Да и потом, сопровождая пациента, на лифте они ехали вниз, а не вверх.
Но вот в какой район ее доставили, Ли даже предположить бы не рискнула. Добирались сюда они действительно долго. И раненый пару раз почти попытался смыться на тот свет. Конечно, она ему даже вещички собрать не дала. Но не будь с ними врача, легким испугом «парни» в черном не обошлись бы.
Только вот никакой благодарности с их стороны не наблюдалось. Проводили они ее в этот коридор, сгрузили раненного на руки медикам и ушли. Такое впечатление, что про врача вообще забыли. И что в такой ситуации прикажете делать? «Ау!» кричать?
Оставалось только упереться затылком в холодную, будто промороженную стену, закрыть глазки и дать времени делать свое дело – идти потихоньку.
– От кофе не откажешься?
Воронье карканье, отдаленно напоминающее человеческий голос, выдрало Вейр из мутной полудремы.
Врач выпрямилась, поспешно натягивая подол задравшейся юбки на колени. Стоило бы, наверное, и прическу поправить. Но суетиться перед Каркуном не хотелось. Она только украдкой провела тыльной стороной ладони по губам, проверяя, не пустила ли во сне слюни.
На этого громилу и стоя-то смотреть было неудобно. А уж сидя приходилось так голову задирать, что шею начинало ломить.
– Может, вы присядете? – выдвинула предложения Вейр, беря протянутую чашку. Обычную, фаянсовую чашку, белую – никаких тебе термостаканчиков. – А то у меня от вашего роста голова кружится.
Мужик хмыкнул что-то неопределенное, но сел в соседнее кресло, вытянув ноги едва не до противоположной стены.
Прихлебывая кофе, кстати, неплохой – крепкий, горячий и с ложечкой сахара – Вейр, никого не стесняясь, откровенно рассматривала террориста. Благо сейчас, когда адреналин схлынул, зрение ей не отказывало.
Ну, во-первых, он действительно был огромен. Из племени шкафов с антресолями. И разворот плеч не мог быть намного меньше, чем рост. Во-вторых, лицо у него было такое... Ну, какая физиономия может быть у подобного громилы? Крючковатый, загнутый к верхней губе нос еще и свернут на сторону. Причем ринопластику парню явно делали не раз. Потому что хрящ не только покосился, как старый забор, но еще и горбился на переносице. Губы узкие и сухие, поджатые. Глаза под тяжелыми бровями сидят глубоко, как у кабана. Скулы – острые, щеки впалые, подбородок – гранитной плитой.
И шрамы, конечно же шрамы! Ожог на левом виске, пробором разделяющий коротко подстриженные темные с проседью волосы. Аккуратненький след от чего-то острого змеился через горбатую переносицу к правому виску. И такой же – от уголка глаза к подбородку. Ничего уродующего или деформирующего, так, тонкие белые линии. Но брутально, конечно, ничего не скажешь. Хотя красавцем его при всем желании никто бы не назвал. Даже без учета того, что мужик был лет на десять, если не больше, старше самой Вейр. В клинике он показался гораздо моложе.
– Нравлюсь? – хмыкнул громила.
– Нет, – честно ответила Ли, глядя на него поверх чашки. – Может, вы все же представитесь? А то как-то... не слишком удобно.
Хрипун помялся, но, все-таки, ответил. Правда, крайне неохотно.
– Можешь звать меня Тир.
– Это не от «тиран» случайно? – поинтересовалась врач.
– Откуда... – густые брови мужика шевельнулись. Не приподнялись, а именно шевельнулись – чуть сдвинулись друг к другу двумя волосатыми гусеницами и разошлись. Видимо, он так свое удивление демонстрировал. – Урою сволочей. Разболтались!
– А я что, угадала? – изумилась Вейр. – Честно говоря, ткнула пальцем в небо. Просто, какое прозвище у вас может быть? Тирекс – слишком претенциозно. Тир, где стреляют, – она изобразила пальцем, как, по ее мнению, стреляют, – слишком просто. Остается Тиран.
– А «тире» или, например, «тираж» тебе в голову не приходили? – неожиданно развеселился Каркун.
– Эти – нет. Но могу предложить тироцид[1], тиреоглобулин[2], тиреотоксический[3]...
– Я понял, – воспитания на то, чтобы не перебивать даму, у него не хватало. – Остановимся на Тиране. Только это не прозвище, а имя.
– Мама с папой дали? – усомнилась Вейр.
– У нас свои заморочки, – двинул могучими плечами тот, который не тирекс. – Я бы своего ребенка тоже Ли не назвал. По мне – так не имя, а собачья кличка.
На этот раз пожимать плечами пришлось врачу. Повода спорить она не видела. В каждой избушке свои погремушки. Тиран так Тиран. Собственно, ей-то какая разница?
– Чего ерзаешь? Холодно, что ли?
– Ну, вообще-то, тут не слишком жарко, – призналась Вейр.
Никаких галантных жестов Ли от него на самом деле не ожидала. Но когда он стянул свою куртку и набросил ей на плечи, отказываться не стала, поблагодарила только. Правда, в ее неуверенном «спасибо» удивления было гораздо больше благодарности. Он и это оставил без комментариев. Уселся на свое место, опять вытянул ножищи и даже глаза прикрыл, красноречиво демонстрируя, что разговор поддерживать не намерен. Доктор и не напрашивалась.
***
Время тянулось, как резиновое. Вейр, пригревшись под тяжелой курткой, словно в подкладку были свинцовые пластины вшиты, опять едва не задремала. Точнее не задремала – спать рядом с этим шкафом, по уши напичканном анаболиками[4], было страшновато. Но клевать носом начала – пришлось сесть ровнее. Куртка съехала, и врач поправила ее двумя руками, задев локтем что-то твердое. Автоматически она сунула руку во внутренний карман и вытащила... обойму. Полную. Повертела ее со всех сторон – и сунула обратно.
– Это не мое, – прохрипел Тир, хотя врач могла поклясться, что глаза он даже и не открывал. – Выложить забыл.
– А у вас таких игрушек нет? Вы ромашками отбиваетесь?
Наверное, хамить не стоило. Но на Вейр неожиданно, как-то в один момент, навалилась дикая усталость. В глаза будто песка насыпали. И ноги начали гудеть. И шея заныла. Больше всего на свете ей хотелось оказаться под горячим душем, а потом в постели. И пусть с ней делают что угодно – хоть на куски режут. Только после семи часов полноценного сна.
– Кактусами, – ухмыльнулся хрипун, демонстрируя, что ничто человеческое ему не чуждо. – А ты спокойно себя ведешь. Это что? Недостаток фантазии, профессиональный перекос или избыток храбрости?
– Если я вас так раздражаю, то свистните своих парней. Пусть они меня куда-нибудь... посадят, – огрызнулась Вейр.
Тир завозился, как медведь в валежнике. Врачу даже показалось, что под ним в кресле что-то хрустнуло. Сел прямо, упершись локтями в колени, и с силой потер лицо.
– Да нет, не раздражаешь. Прости. Просто день сегодня... непростой.
– Ну да. Засады, погони, драки. Стреляют вот.
– Ты не ответила на вопрос, – прохрипел Тир, уставившись в пол.
Вейр тоже посмотрела и ничего интересно там не обнаружила. Зеленовато-желтый, не слишком чистый линолеум с порядком вытертым рисунком.
– На какой? – соображала она и впрямь не слишком хорошо. Мозг требовал отдыха и активно посылал хозяйку по всем известному адресу. – А... Да нет, это, скорее, жизненный перекос. С фантазией у меня все в порядке.
– Да. Ты же говорила, что муж погиб.
Она равнодушно кивнула, натянув куртку едва ли не на голову. Вейр опять начало знобить.
– Психолог говорит, что это посттравматический синдром. Со временем пройдет.
– Это типа «жить – насрать» и «когда же я сдохну»?
– Типа того.
– У нас это называется «синдром самоубийцы». Самому башку в петлю сунуть яйца зажимает. Зато под пули лезть – запросто.
– Вам виднее, – опять пожала плечами Вейр. Вместе с усталостью навалилась еще и апатия. – Только чего вы на меня-то так злитесь? Я сама никуда не лезла и вам проблем не создавала.
Он выпрямился, резко откинувшись на спинку и сложив руки на груди. Теперь врачу не показалось – кресло действительно натужно скрипнуло, хотя каркас у него был литой.
– Я не на тебя, прости. А проблемы... Проблем с тобой и впрямь куча.
– Да какие со мной проблемы? – поморщилась Вейр. – Что вы все усложняете-то? По-вашему, я «слишком много знаю»? Да ничего я не знаю. Ваши фотороботы в полиции наверняка есть. Вместе с полным досье. Где этот бункер находится – я понятия не имею. Окна в машине вы включить, наверное, забыли. Что еще? Имя? Туда же, куда и фотороботы. Да и не побегу я в полицию – зачем? У меня уровень гражданской ответственности занижен. В конце концов, без моей помощи ваш парень точно бы умер пока ехали. Или что? У вас подход к проблеме классический? Пуля в лоб – и нет больше никаких проблем?
– Зачем пули тратить? Они денег стоят. Закопаем, – равнодушно отозвался Тир.
Доктор помолчала, пытаясь переварить услышанное. Переваривалось с трудом.
– Это... шутка такая?
– Что-то вроде, – хмыкнул Каркун.
– Странное у вас чувство юмора!
Вейр отвернулась, потому что от вдруг нахлынувшего страха действительно начало пощипывать кончик языка.
– Я тебя не критиковал. И, между прочим, сразу было сказано, что ты можешь остаться, где была. Отпускать я не хочу, не потому что ты «слишком много знаешь». А потому что тебя же в оборот сразу и возьмут.
– Так вы благородные разбойники! – всплеснула руками Вейр. Правда, жест получился не очень убедительный, смазанный. Потому что пришлось ловить куртку, которая под собственным весом поползла вниз. – Вы меня спасаете от произвола полиции! Не произвола, нет? А от чего? Слишком жестких методов допроса?
Тир молчал, не собираясь ни опровергать, ни подтверждать ее слова. И на этот раз глубокомысленно изучая потолок.
– Слушайте, у вас закурить есть? – устало спросила доктор.
Вспышка раздражения погасла также быстро, как и появилась. Вернулась усталость и укутала плечи ватным одеялом, давя мягкой тяжестью поверх куртки, заставляя горбиться.
– Ты не похожа на курящих женщин. Скорее бы сказал, что ты из тех, кто любит лекции о вреде курения почитать, – хмыкнул Тир.
Но, скрипнув креслом, полез в один из многочисленных карманов, налепленных на черные штанины, как заплатки. Достал помятую пачку и прикурил две сигареты разом, протянув одну врачу.
Вейр могла бы прочитать лекцию не только о вреде курения, но и о гигиене полости рта. А, заодно, и о «пользе» обсасывания фильтра, побывавшего в чужих губах. Но не стала. Просто приняла сигарету и затянулась. Голова от крепкого табака немедленно закружилась, под черепом моментально стало пусто и звонко.
– Это точно просто табак?
Каркун подозрительно посмотрел на свою сигарету и уверенно кивнул головой.
– Точно.
– Ну и очень хорошо.
Доктор откинулась на спинку кресла, упершись затылком о стену. В данный момент она ничего не имела против головокружения и легкости. В принципе, предложи ей, Ли бы и от стопки водки сейчас бы не отказалась. Хотя к спиртному не притрагивалась уже полгода. Как раз с тех пор, как оно стало напоминать ее личную Большую Проблему.
– Ладно, коль скоро вы мне не собираетесь излагать свою мотивацию, то скажите хотя бы, почему вы именно в мой кабинет вломились? – попросила Вейр, щурясь от пахучего дыма, пощипывавшего и без того раздраженные глаза.
– Да просто Пал подрулил к первому зданию, на котором было написано «врач», – неохотно ответил Тир.
– Пал... Это, как я понимаю, Палач, что ли? Или Палладин?
– Палач, – буркнул Каркун.
– За что же вас так родители-то не любят? – задумчиво протянула Вейр, крутя сигарету, словно описывая ее горящим кончиком круги, и заставляя дымок виться спиралью. – И этот ваш Пал читать не умеет? Не разглядел, что кроме «врачебный кабинет» там написано еще и «стоматолог-педиатр»?
– Он не знает ни слова «стоматолог», ни «педиатр», – еще неохотнее отозвался Хрипун. При этом голос у него понизился на пару октав. – Честно говоря, нам было насрать, что там написано. Врач есть врач. Главное было, что бы Дем дотянул...
– Дем... м-м-м... Демон? Прелесть какая! – восхитилась Вейр.
На это Тир ничего не сказал. Видимо, интерес к разговору он утратил окончательно.
***
Пришлось признать, что врач в очередной раз ошиблась. Настрой поболтать Хрипун не потерял. Просто, видимо, обдумывал что-то. Не успела Вейр поставить чашку, которую она использовала вместо пепельницы, на пол, как он снова сел прямо, гипнотизируя линолеум.
– Ты знаешь, кто такие ракшасы[5]?
Вейр вяло поковыряла пальчиком в собственной памяти. Мозг медленно, но неумолимо затягивало туманом, как сигаретным дымом. Но слово даже никаких ассоциаций не вызвало. Поэтому она даже и напрягаться нужным не посчитала.
– Нет, – честно ответила Ли, стиснув зубы, чтобы не зевнуть.
– Так назывался один из первых проектов в рамках программы «Акшара». Я не очень силен в механике, но там речь шла о повышенной выработке катехоламинов. Знаешь, что это такое?
– Просветите меня! – милостиво махнула рукой Вейр.
– Н-да... Прошу прощения, забыл, что ты врач, – смутился Тир, – В общем, мысль-то была недурной. Зашкаливающие адреналин, норадреналин, дофамин – куча плюсов.
– Дальше можете не продолжать, – улыбнулась врач, тоже садясь прямо. – Повышенная физическая сила и выносливость, регулируемое давление и работа сердечно-сосудистой... Что еще? Заниженный болевой порог? Ах, да! Как это будет на вашем языке? Повышенная «отмороженность» вплоть до отключения мозгов? И как следствие – неуправляемые монстры с яростным огнем в глазах, которые готовы крошить все живое? Люди потеряли над ними контроль, они вырвались из лабораторий, кроша на салат всех встречных-поперечных. А акшары благородно, но тайно, спасают от этих монстров человечество. Я все правильно изложила?
– Не совсем, – Каркун смотрел на нее как-то странно, исподлобья.
– Но близко, да? – веселилась Вейр. – Знаете, мой дорогой Тир, я хоть и крайне редко, но смотрю кабельное.
– И там рассказывают про нейромедиаторы?
– Там рассказывают про жутких монстров, которые безумные ученые вырастили на погибель всему человечеству. И про героев, которые это человечество спасают. Кстати, обычно это так и звучит: «Один из первых проектов, проводимых в рамках программы «Альфа» назывался...», – зловеще понизив голос, протянула врач. И добавила, правда уже нормальным тоном. – После этого вы должны мне сообщить, что я избранная и обязана спасти мир.
– Ты... ненормальная? – поинтересовался Каркун.
– Я-то как раз нормальная. Только не понимаю, почему вы меня за дуру держите? Ладно, обсмотрелись «Завтрак с мертвецами» – ваше дело. Мне эту лапшу зачем на уши вешать?
– Лапшу? – почти прошептал Тир и повторил еще тише, – Лапшу?!
Что там случилось дальше, Вейр не слишком хорошо поняла. Просто Хрипун не то чтобы пропал, но его фигура смазалась, как будто у нее самой зрение на миг расфокусировалось. А потом как-то разом она ощутила, что висит в воздухе. И вполне способна поболтать ногами. Правда, ее одолевало желание не ногами болтать, а описаться. Потому что бугай, ничуть не напрягаясь, держал ее, сжав своими ручищами плечи врача. Хотя у самой Вейр было такое чувство, что ее не человеческие пальцы сжимают, а... Ну, например, манипуляторы. Такие, как у экскаваторов, разбирающих железный хлам на свалках.
И еще близко-близко оказались глаза, живо напоминающие дуло, которое этот самый Тир не так давно упирал в ее собственный живот. Два таких же огромных, черных, бесконечных тоннеля. И дыхание, чуть сипловатое, на своем лице она чувствовала. Пахнущее табаком и – да, яростью.
– Лапшу?! – снова прошипел он. – Да что ты знаешь, сучка лощенная? Хочешь посмотреть фильмы? Про то как, например, детей на ленты режут? Или как парни свои зады под пули подставляют? Не хочешь? А может поучаствовать желаешь? Так я организую. Ракшасы такому подарочку будут рады! А потом мы с тобой поговорим... о лапше. Правда, я не слыхал, чтобы трахнутый во все дыры, а потом порубленный на фарш кусок мяса мог разговаривать. Но вдруг тебе повезет?
Он тряхнул ее, как куклу. Голова Вейр мотнулась на безвольно-младенческой шее, только зубы клацнули.
– Ты знаешь, что такое жить загнанной крысой? Десятилетиями жить, поколениями! Когда ты просто, мать твою, жить хочешь! Воздухом этим сраным дышать! А тебя с одной стороны люди давят, а с другой – эти ублюдки. Ты знаешь, что такое хотеть жить, мразь?!
