Текст книги "Том 27. Обнаженная и мертвая "

Автор книги: Картер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Как она говорит, Макгрегор привез ее сюда в первый раз в качестве своей подруги, но затем умолял ее быть с вами поласковее. По словам Эйнджел, каждый раз, когда Макгрегор оказывается рядом с вами, он ведет себя как побитая собака. Ей интересно было бы узнать, что именно вы имеете на Макгрегора, чтобы так влиять на него. И меня это тоже заинтриговало!

– Ну и подлая же дрянь! – чуть ли не с восхищением воскликнул он. – Она постоянно издевалась надо мной, лейтенант. Эта девка – сущая колдунья! Не иначе как черт меня попутал связаться с ней, потому что сам я на это не пошел бы! У нее эта техника доведена до совершенства, поверьте мне, лейтенант. Она завлекает вас, многообещающе смотрит огромными глазищами, виляет задом и, как раз когда вы думаете, что добились ее, сбрасывает маску кокетки, а вы снова оказываетесь там, с чего начали!

– Эйнджел считает, что вы вынуждаете Макгрегора заниматься для вас сводничеством…

– Это просто бред! – рявкнул он. – А эта девка – самая настоящая интриганка, если она… – Он вдруг резко оборвал себя, на мгновение встретился с моим взглядом, затем испуганно отвел глаза. Но через какое-то время нехотя снова посмотрел на меня. – Вы просили меня, лейтенант, быть честным? Честным и откровенным, даже если это доставит мне боль. Кажется, так вы сказали? Что ж, тогда сейчас мне действительно чертовски больно!

– Ну, пока вы в состоянии чувствовать боль, вы еще живы, – осторожно пошутил я. – Многие сочли бы это преимуществом.

– Да! – Крэмер яростно усмехнулся. – Не стоит сыпать соль на рану! – Он сделал паузу, чтобы сосредоточенно раскурить сигарету. – Ладно! Так вот эта тварь права – она была третьей, может, четвертой девушкой, которых привел мне Стью. И оказалась самой красивой – у Стью не очень хороший вкус на женщин, так что Эйнджел – приятное исключение… И чем же это мне грозит с точки зрения закона? Я знаю, что это означает с точки зрения общественной морали, но на это мне наплевать.

– По закону больше придется беспокоиться Макгрегору, чем вам, в том случае, если он приводил сюда девушек против их желания или платил им за это, – пояснил я. – Но меня больше интересует, почему он это делал. Что у вас есть против него настолько важное, что заставляет его беспрекословно выполнять все ваши требования?

– Это касается личной чести и репутации, лейтенант, – сухо ответил он. – Маленький секрет, известный только нам двоим.

– Спрашиваю вас об этом, потому что пытаюсь сохранить вам жизнь, – сердито напомнил я. – А вы изо всех сил затрудняете мне эту задачу. Если желаете рисковать жизнью, делайте это без меня!

– Извините, – поспешно откликнулся он. – Стью был героем, почти таким же знаменитым, как я. – Его самоуничижительная усмешка не могла меня обмануть. – Это до сих пор имеет важное значение – у людей хорошая память, лейтенант. Убежден, что Стью ни за что не получил бы такой высокооплачиваемой работы, если бы не его военный послужной список, включая участие в Корее.

– Если мне понадобится узнать прошлое Макгрегора, я расспрошу его самого, – проворчал я. – За что вы его шантажировали?

– То, что я говорю, имеет непосредственное отношение к вашему вопросу, лейтенант! – с болью возразил Крэмер. – Я рассказываю вам все, как знаю, – эти геройские медали важны и во всех других отношениях. Возьмите, к примеру, нас, четверых товарищей. По-своему мы были замечательными парнями – ребята, прошедшие сквозь ад страшной войны, все – герои, не забывающие своих побед и утрат.

– Блестящий пример для американской молодежи, – холодно заметил я. – И это заставило одного из героев взорвать самолет с другим своим товарищем?

Он довольно усмехнулся:

– Ну, вот вы, лейтенант, и разгадали эту страшную тайну. Стью Макгрегор никакой не герой, это только красивая легенда. Я встретился с ним только ближе к концу Второй мировой войны – можно лишь догадываться, как ему удалось выжить. А в это время небо над Европой стало уже спокойным и безопасным, как Мэйн-стрит. И пару раз, когда нам все-таки довелось наткнуться на опасного противника, Стью впадал в настоящую панику. Ну, остальные-то ребята к этому времени были уже закаленными ветеранами, так что один трус не мог испортить всего дела, да они ничего и не заметили. Это заметил только я один. Но война в Корее – это было уже совсем другое! – Воспоминания явно захватили Крэмера. – Самолет Стью загорелся, когда он летел над вражеской территорией, и мы все думали, что от него осталось только воспоминание, когда вернулись к себе на базу. Но один парень клялся, что видел, как Стью выбросился с парашютом и приземлился на маленькой полянке. Ну, мы спели во время мессы «Работал я в Чикаго», – это была любимая песня Стью, – перевернули его фотографию лицом к стене и забыли о нем. А потом, спустя полгода, во время крупного наступления наземных войск одно из подразделений пехоты наткнулось на небольшой концлагерь. Охранники разбежались кто куда незадолго до их появления, но оставили пленников на месте. Их было двадцать три человека, лейтенант, но только один из них оказался жив, а остальные заколоты штыками. Угадайте, кто был этим живым? Конечно, он – старина Стью Макгрегор! Как он рассказал, «макаки» начали массовую резню за час до рассвета, а у него был приступ дизентерии, и он не спал всю ночь. Вот и сидел на корточках у внешней стены барака, когда они ворвались внутрь и начали расправляться с пленными. Стью здорово расписал свой ужас, с которым он смотрел, как охранники стаскивали трупы в груду посреди барака. Потом инстинктивное стремление к жизни заставило его незаметно забраться под кучу мертвых тел и затаиться там. Он молился, чтобы перед бегством охранники не вздумали поджечь эту страшную пирамиду. Ему все чудилось, что он слышит запах бензина, просачивающегося между нагроможденными над ним телами, и любой случайный треск сучьев под ногами охранников казался ему чирканьем спички, которое означало бы для него быть заживо сожженным!

– И вы шантажировали его тем, что он пытался выжить? – буркнул я.

– Верно, – мрачно признал он, – только вы меня неправильно поняли. Приблизительно недели через две после того, как Стью вернулся к нам в эскадрилью, у нас на базе появился пехотный капитан, который хотел меня видеть. Он оказался отличным, храбрым парнем, его звали Джекобс. Оказывается, это его рота и обнаружила тот концлагерь. У меня завалялась бутылочка виски, так что мы с ним немного выпили, а потом он достал запечатанный конверт и протянул его мне. Надпись была сделана странным почерком, но адресован конверт был именно мне как старшему офицеру эскадрильи. Я еще пошутил насчет странного способа его доставки, и тогда капитан рассказал, где нашел это письмо.

Его ребята обыскивали трупы в концлагере, надеясь найти солдатские жетоны и личные вещи заключенных. Джекобе нашел это письмо у одного из погибших, который лежал наверху пирамиды из тел. Я хотел было распечатать письмо, но капитан сказал, чтобы я подождал, пока он уйдет. Адрес был написал по-английски, но явно рукой желторожей «макаки». Джекобе заявил, что хочет сообщить мне еще кое-что. Рассказал, что все обнаруженные ими тела были похожи на скелеты, – ребята ростом шесть футов и два-три дюйма весили не больше девяноста пяти фунтов. То есть пленные страшно голодали в течение довольно длительного времени. И только после ухода Джекобса я вдруг сообразил, что Стью почти не изменился за свое шестимесячное отсутствие, ну, может, фунта на два только и похудел.

Ну, открыл я это письмо. Оно было написано китайским офицером связи – майором их разведывательного корпуса. Захватив пленных, сначала они допрашивали каждого из них по отдельности и каждому предлагали хорошее питание и жизнь, если он будет собирать сведения у остальных, то есть попросту предлагали им стать предателями. Отказались все, за исключением одного. Затем приводились подробные сведения о той информации, которой их снабжал Стью. В конце китаец писал, что они обещали Стью жизнь и не намерены нарушить свое обещание, но он считает необходимым, чтобы командование Стью узнало о его предательской деятельности. Думаю, лейтенант, вы сочтете это двойной игрой китайцев?

Наступил мой черед изумленно взирать на Крэмера.

– И вы сохранили это письмо и использовали его для шантажа Макгрегора, вместо того чтобы передать его соответствующим властям? – задыхаясь от возмущения, спросил я.

– А почему нет? – беспечно пожал он плечами. – Кому это принесло бы пользу, если бы Стью поставили к стенке и расстреляли?

– И письмо все еще у вас?

– Разумеется, – усмехнулся он.

– Вы не думаете, что его наличие является весьма веским мотивом для того, чтобы убить вас?

– Возможно. Но Стью не знает, где оно находится. Ему нет смысла убивать меня, пока он не убедится, что сможет захватить эту улику и уничтожить ее, верно?

– Я не был таким героем, как вы, Крэмер, – осторожно сказал я. – Но во время войны я служил в армейской разведке. Если я составлю отчет об этой нашей беседе, ваше положение будет не лучше положения Макгрегора, не так ли?

– Не стоит меня запугивать, лейтенант, – снисходительно отмахнулся он. – Разумеется, я буду все отрицать, и вы окажетесь в одной лодке со Стью. Прежде чем предпринимать против меня какие-либо действия, вам обоим нужно еще заполучить это письмо.

– Меня не удивляет теперь, что кто-то хотел вас убить, Крэмер, – взорвался я. – Даже удивительно, что вам так долго удалось прожить.

– А я намерен жить еще дольше, – с издевательским смехом заявил он. – Уверен, мне это удастся – с помощью такого ловкого копа, как вы.

Глава 8

Когда я вышел из дома, Полник ожидал меня на задней террасе с тем таинственным видом, который у него всегда означал, что он намерен озадачить меня очень важным вопросом.

– Лейтенант! – Его хриплый голос неприятно резал слух.

– Да, сержант? – Я с трудом сохранял вежливый тон.

– Если не возражаете… – Его покатый лоб покрылся морщинами. – Я только интересуюсь… Понимаю, что это не мое дело и все такое… но когда я вместе с вами расследую какой-нибудь случай, это всегда… ну, может, не всегда, но…

У меня буквально ум за разум зашел, и я инстинктивно ухватился за последнюю соломинку в надежде сохранить остатки здравомыслия, заорав на него:

– Полник! Вы что-то хотите мне сказать?

– Да! – нервно дергаясь, ответил он. – Я просто интересуюсь… Та блондинка… ну, знаете… такая аппетитная? Которую они называют Ангелом… Вы еще вчера отвозили ее домой…

– И что? – Я все еще балансировал на краю пропасти безумия.

– Ну… – Он в замешательстве зашаркал по полу ногой. – Я только хотел спросить, вы уже допросили ее?

– Да! – буркнул я. – Но не так, как вы это себе представляете, сержант!

Напрасно я рыкнул на него, потому что он окончательно сконфузился. Теперь в любую минуту у него в голове может что-то щелкнуть, и тогда мы оба окажемся перед неразрешимой проблемой.

– Лейтенант, – его голос вздрагивал от крайнего замешательства, – вы хотите сказать, что существует два способа допроса?

– Я с удовольствием разъяснил бы вам это, сержант, – ласково проговорил я, – но вижу, что как раз подходит мой автобус.

И я чуть ли не бегом направился к своему «остину». Оказавшись у машины, я рванул дверцу, скользнул за руль и протянул руку к ключу зажигания, мечтая только о том, как бы успеть проскочить по автостраде, пока ее не затопил мощный поток движения, всегда обрушивающийся в час пик.

– Я с удовольствием прокатилась бы с вами, лейтенант, – прозвучал тихий женский голос, – но мне действительно нужно поговорить.

Моя рука дрогнула и замерла в воздухе. Я настороженно повернул голову и на заднем сиденье увидел Салли Крэмер, наблюдающую за мной с довольным видом. Она сменила шелковый халатик на голубую бархатную блузку без рукавов и такие же брюки, и я подумал, что только Крэмер с его холодностью мог толкнуть такую прелестную женщину в руки Филипа Ирвинга.

– Кажется, вы очень торопитесь, – сказала она. – Может, нам отложить разговор на другой раз?

– Нет, я не тороплюсь. Только хотел бы попросить вас кое о чем. Если этот придурковатый сержант спросит вас, допрашивал ли я вас в машине, – ради нас обоих, – скажите ему «нет» со всей решительностью и твердостью!

– Конечно, скажу, – равнодушно пообещала она.

– О чем вы хотели поговорить? – Я откинулся на спинку сиденья и поискал сигареты. Она покачала головой, когда я любезно предложил ей одну.

– Хотела узнать, как продвигается ваше расследование, – неуверенно проговорила Салли Крэмер.

– Более или менее движется, – небрежно ответил я.

– Вы знаете, кто убил Рэда Хофнера?

– Пока нет, наверняка не знаю.

– И много у вас подозреваемых?

– Слишком много! – Я криво усмехнулся. – В этом-то и проблема!

Она бессознательно провела по длинным волосам хорошо знакомым мне жестом:

– Включая Филипа Ирвинга?

– Разумеется.

– И меня?

– Вы снова угадали.

– Он так и сказал мне по телефону. – У нее заметно дрожал голос. – Я не могла ему поверить и решила сама вас спросить.

– Помимо вас двоих, у нас еще достаточно подозреваемых, – с горечью доложил я. – В настоящий момент полно и подозреваемых, и мотивов для преступления – хватило бы не на один этот случай!

– Уверена, эта дрянь наговорила вам бог знает что обо мне и Филипе! – с неистовой злобой прошипела Салли Крэмер. – Лейтенант, я никогда не думала, что смогу ненавидеть кого-нибудь до такой степени, чтобы желать этому человеку смерти! Но сейчас не могу выкинуть это из головы, это стало моей навязчивой идеей! То я вижу ее лежащей на мостовой, погибшей в результате дорожной катастрофы. Через пять минут мне представляется, как она едет в переполненном лифте, со всех сторон стиснутая людьми, и, когда все выходят, она падает на пол. Понимаете, у нее сердечный приступ, и она скончалась еще на первом этаже!

– Это мне нравится, – серьезно буркнул я. – В этом есть нечто поэтичное.

– Затем мне видится, как среди ночи в окно ее квартиры влезает страшный человек, сжимая в руке острый нож. Это сбежавший из тюрьмы маньяк, закоренелый преступник, насильник и…

– И этот вариант вам по душе больше всего?

Она улыбнулась одними губами, тогда как в ее глазах застыло выражение тревоги.

– Понимаю, это кажется или глупым, или достойным презрения. Но проблема в том, что я никому не могу объяснить, до чего реальным мне все это представляется.

– На вашем месте я не позволил бы этой идее так сильно овладевать вами. Я могу понять, почему вы не ладите с Эйнджел, но ведь все не так уж безнадежно, не правда ли?

– Я надеялась, что вы меня поймете, – стесняясь, проговорила она. – Я пыталась убедить себя в этом. Скоро произойдет что-то ужасное, лейтенант. Я это чувствую и знаю, что ничего не может это предотвратить… Не спрашивайте меня как… Но когда это случится, в этом будет только ее вина. Своей бесконечной ложью и подлыми дешевыми уловками она из умных людей делает круглых дураков!

– Почему бы вам не попытаться проще смотреть на все это, миссис Крэмер? – вежливо предложил я. – Уверен, все будет хорошо! Мы поймаем негодяя, который покушался на жизнь вашего мужа и по ошибке убил Хофнера. Постарайтесь успокоиться.

– Я очень благодарна вам, лейтенант, – упавшим голосом сказала Салли. – Вы были очень любезны и проявили настоящее терпение, выслушав глупую истеричную женщину. – Ее губы искривились в жалкой пародии на улыбку. – Скажу еще только одно, лейтенант, чтобы позабавить вас: я только недавно поняла, какой была глупой, но теперь уже ничего не поделаешь.

Она толкнула дверцу и мгновенно выскользнула из машины, так что, когда я очнулся, ее уже не было.

Я повернулся назад и посмотрел, как Салли стремительно шла к дому. У меня возникло странное ощущение, которое трудно объяснить, – нечто похожее на то, когда вы впервые слышите китайскую музыку: ваш слух отказывается ее воспринимать, но разум настаивает, что в ней должен быть какой-то смысл, даже если вы не в состоянии уловить мелодию.

Затем я понял, что уже начало седьмого. В это время мне понадобится почти час, чтобы добраться до дома, между тем свидание с Джонни назначено ровно на восемь. Я чувствовал себя ужасно измотанным, хотя не очень понимал почему. Я повернул ключ зажигания, и мотор заурчал. Пошли все они к черту, весело подумал я, выруливая на просторное прямое шоссе. Я сделал для шерифа больше, чем должен, и, если он не согласен, может называть меня Робин Гудом. Я лихо мчался по автостраде, вспоминая пухленькую Джонни и ее недовольную мордашку, которую мне хотелось разжечь, как рождественскую свечку. Я едва мог дождаться назначенного часа.

Я явился на свидание, опоздав, может, всего на минуту, еще с влажными после душа волосами и едва дыша после гонки. Какой-то кретин в пустом автобусе решил свернуть с шоссе прямо на свою улицу и устроил грандиозную пробку. Пока я выбирался из нее, прошло черт знает сколько времени, поэтому ворвался домой только в половине восьмого… Я позвонил в дверь Джонни и, волнуясь, ждал, не в силах изгнать из памяти беспокойный образ Эйнджел.

Дверь открылась, и на пороге появилась Джонни, глядя на меня прозрачными светло-карими глазами с крапинками в глубине.

– Вы опоздали, – с упреком проговорила она.

– Извините, дорогая, по дороге мне пришлось задержаться из-за ампутации ноги, – залебезил я. – Иначе просто не позволил бы себе опоздать. Вам не будет мешать, если во время танцев я буду слегка прихрамывать?

Она надула было губки, но потом весело рассмеялась.

– А вы чудак! – заявила радостно. – Терпеть не могу зануд!

– Вроде Филипа Ирвинга?

– Особенно таких, как он! – подхватила она. – Не хотите зайти и приготовить нам выпить перед уходом?

– Я думал, что вы пригласили меня на уик-энд, – разочарованно протянул я, – но не важно.

– В среду на уик-энд?! – Поразилась она.

– Я бы ушел во вторник, – успокоил я ее, входя в квартиру, – но не смущайтесь, ваше приглашение, видимо, затерялось на почте.

Обстановка гостиной была подобрана с большим вкусом, но потом я снова взглянул на Джонни, и все остальное стал воспринимать только как расплывчатый фон. На ней было потрясающее платье из плотного черного шелка с очень глубоким вырезом на груди. Он начинался от самых ключиц и неохотно заканчивался дюйма на два ниже тесной долины, разделяющей высокие холмы ее грудей. Платье, естественно, спускалось ниже, туго охватывая ее талию и книзу ниспадая элегантными складками. На спинку кресла был перекинул жакет к платью, и я мысленно содрогнулся, представив себе стоимость ее вечернего наряда. Я радовался, если мне удавалось купить за год новый костюм, и только благодаря временному расстройству рассудка я решился угрохать целых двести баксов на фрак, который красовался на мне в настоящий момент.

– Да-а, девушка совершенной красоты должна носить только совершенные по красоте платья! – восторженно воскликнул я.

– Что означает это ваше замечание? – подозрительно спросила Джонни.

– Только то, что я нахожу его неотразимым, дорогая, – успокоил я ее. – Где я могу приготовить нам выпить?

Секунду она критически изучала меня:

– Эл, вы смотрите прямо на меня, да?

– Разумеется! – возбужденно ответил я. – Это же волшебное зрелище!

– Вам придется сделать над собой большое усилие, – решительно заявила она. – Попробуйте перевести взгляд немного влево.

Я покорно вздохнул и пробормотал, подчиняясь ее приказу:

– Если вы настаиваете…

И тут меня буквально ослепило сверкающее изобилие бутылок и бокалов, над которыми возвышался массивный серебряный кувшин для льда.

– Теперь вы все видите, Эл, не так ли? – поинтересовалась Джонни. – Запомните, это бар. Не бойтесь, вам нужно сделать только несколько шагов, и вы сможете дотронуться до него. Я бы хотела мартини со льдом и, пожалуйста, не надо вермута.

– Зачем нам вообще возиться с мартини? – поинтересовался я.

Джонни капризно поджала губки.

– Просто я не выношу людей, которые пьют чистый джин, – неодобрительно сказала она.

Вскоре я скованно сидел на том, что смутно представлялось мне подлинной кушеткой времен Луи XIV, – если он вообще имел время отдыхать на кушетке со всеми этими дворцовыми интригами, – и пытался убедить себя, что инкрустация на ее спинке не из чистого золота. Под влиянием необычной обстановки мое прежде затуманенное зрение, которое позволяло мне видеть только несравненную Джонни, быстро прояснилось. Этот кувшин для льда оказался из настоящего серебра, – я заметил на нем пробу, – а роскошный ковер с мягким ворсом мог быть только из меха норки. Его лишь покрасили в бледно-зеленый цвет – с такими-то деньгами кому нужна дешевая показуха!

Джонни сидела рядом на обтянутой голубым королевским бархатом кушетке, тесно прижимаясь ко мне округлым бедром, и с удовольствием тянула свой мартини.

– А у вас великолепная квартира, Джонни, – осторожно сказал я. – Видимо, Ирвинг неплохо вам платит, верно?

– Вы смеетесь? – Сияние от ее медлительной улыбки, казалось, распространялось по всей комнате. – На то, что он мне платит, я не могла бы снять даже одну кухню! Нет, Эл, я скромная девушка, сама зарабатывающая себе на жизнь.

Мне вдруг вспомнилось ее замечание, которое она сделала в приемной Ирвинга – что у нее строгое правило предварительно проверять кредитные возможности потенциального клиента. Да, приятель, со злостью сказал я себе, порой ты оказываешься довольно глупым, а иногда – откровенным дураком, и похоже, именно это произошло с тобой сегодня!

– Извините мой вопрос, дорогая, – холодно продолжил я, – но как вам удается при этом жить в такой роскошной квартире со всей этой дорогой обстановкой?

– Думаю, мне просто отчаянно повезло. – Она довольно вздохнула. – Эта квартира со всей меблировкой принадлежит другому человеку, который и платит за нее.

– Вот как? – буркнул я. – У этого человека, должно быть, неплохие доходы. Случайно, не ему принадлежит половина Беверли-Хиллз?

– Ему? – Она резко повернула ко мне лицо, и ее короткие кудри задели меня по щеке. Ровные белоснежные зубки, унаследованные от одного из предков-каннибалов, прикусили пухлую нижнюю губку. – Эл!

– Да?

– Вы сейчас плохо обо мне подумали, – строго проговорила она. – Вы решили, что за квартиру платит мой дорогой папочка, который мне вовсе и не отец, да?

– Что ж, – неохотно выдавил я, – вы все это прекрасно изложили вместо меня.

Джонни поерзала на кушетке, и теперь наши бедра соприкасались уже без малейшего зазора.

– У меня есть очень богатая тетушка, – пояснила она. – Квартира принадлежит ей, а я просто слежу за ней, пока она не вернется домой. Тетушка терпеть не может сдавать квартиру чужим людям.

– И куда же отправилась ваша тетушка? – подозрительно поинтересовался я.

– За границу, года на два. – Она слегка усмехнулась. – Правда, сомневаюсь, вернется ли – она у меня такая сумасбродка!

– Попробуйте только сказать, что она уехала в Бразилию, и я растерзаю вас! – пригрозил я.

– Куда же еще могла отправиться моя тетушка Чарли? – с невинным видом заявила она и вдруг возмущенно вскрикнула: – Эл! Никогда этого не делайте! У вас, по-моему, очень острые ногти!

– Я верю каждому вашему слову, куколка, – сказал я. – Гм… случайно, у вас не завалялась где-нибудь фотография вашей дорогой тетушки?

– Случайно завалялась, – холодно ответила Джонни, – только сейчас у меня нет настроения искать ее. Придется вам поверить мне на слово, Эл. – Она вдруг приблизила ко мне свежее личико и, когда я прижался к ней губами, скользнула ко мне в объятия с такой же точностью, с какой управляемая ракета возвращается на пусковую площадку. Ее сочные полные губки так и напрашивались на грубый мужской поцелуй, и я почувствовал себя в силах наградить таковым эту соблазнительную крошку. Не успел я приступить к делу, как вожделенные губы ускользнули и, легко коснувшись моей щеки, уже защекотали мне мочку уха, а зубки шутливо покусывали ее.

– Эл, милый, – со страстным придыханием прошептала девушка.

Тонкий запах ее духов заставил затрепетать мои обнаженные нервы.

– В чем дело, Джонни? – промурлыкал я.

– Я голодна, – тихо выдохнула она. – Пожалуйста, давайте пойдем куда-нибудь, поедим.

Вот так создавались великие истории любви – Данте и Беатриче, Ромео и Джульетта, Джонни и ближайший ресторан. Я мог бы притвориться глухим на это ухо и проигнорировать ее просьбу, если бы не острые зубки, в нетерпении усиливающие свою атаку.

И я повел ее обедать в «Аншантеман», изо всех сил отгоняя от себя горькую мысль о предстоящих двух неделях голодовки до следующей зарплаты. К тому моменту, когда мы перешли к кофе и бренди, я уже понимал, каким образом Джонни удавалось так напичкать витаминами свою плотную фигурку. Я зажег спичку, чтобы она могла прикурить сигарету, после чего с блаженным вздохом откинулась на спинку стула.

– Как было вкусно, Эл! – восторженно сказала она. – Уверена, вы все время здесь обедаете.

– Да, разумеется, – небрежно подтвердил я. – Каждый год – это для меня ежегодное событие. Остальные триста шестьдесят четыре дня я роюсь в мусорных отбросах. Это составляет такой восхитительный контраст с рестораном, что вы поразились бы!

– Эй! – Она вдруг выпрямилась на своем стуле.

Я нервно оглянулся через плечо:

– В чем дело? Вы увидели свою сумасбродную тетушку Чарли? Или еще кого-нибудь?

– Да нет, просто вспомнила. И что вы утром сделали с мистером Филипом Ирвингом?

– Ничего, – пробормотал я, решительно сопротивляясь искушению рассказать ей обо всем.

– Нет, все-таки вы что-то сделали! – настаивала Джонни. – Меня он даже не замечал, но после вашего ухода весь день бегал кругами и звонил во все колокола.

– Не могли бы вы мне перевести это на английский, а то я ничего не понял, – робко попросил я.

– Конечно, – с готовностью ответила она. – Он вел себя так, будто вы только что исследовали его и сказали, что он действительно червяк, а не просто искусная подделка. Я еще не видела, чтобы Филип Ирвинг так нервничал. Звонил раз пять-шесть своей подруге, и каждый раз они говорили минут по двадцать.

– Своей подруге? – заинтересовался я.

– Это у него единственная женщина, – небрежно заметила Джонни. – Но она не может быть его матерью, потому что у нее другое имя и она замужем. Он всегда просит, чтобы сначала позвонила я и позвала миссис Митчел Крэмер, и строго наказывает сказать, что это звонят из какого-нибудь магазина спросить, не зайдет ли она к ним. Вы бы никогда не подумали, что такое ничтожество, как Ирвинг, может быть таким хитрым и изобретательным, верно?

– Куда еще он звонил, после того как я ушел?

– Спросите лучше, куда он не звонил, – поправила она меня. – В две или три авиакомпании и в несколько пароходных агентств. Должно быть, ужасно разволновался и решил уехать в отпуск.

– Наверное, вскоре я предоставлю ему эту возможность, – пообещал я. – Причем бесплатно. Квартира с пансионом, регулярные физические упражнения и даже время от времени бесплатный показ кинофильмов.

– Просто великолепно! – откликнулось она. – И где это?

– В Сан-Квентине.

Она обиженно надула губки, а у меня мгновенно все вылетело из головы, в том числе и этот злосчастный Филип Ирвинг. Затем появился официант, который принес на тарелочке наш счет и взамен утащил мою четырехдневную зарплату.

– Эл, вы хотите вернуться в квартиру моей тетушки? – заинтересованно спросила Джонни. – Или пойдем к вам?

– Почему бы нам сперва не зайти ко мне? – рассудительно предложил я. – А если нам надоест слушать музыку, мы всегда можем перебраться к вам.

– Какой вы предусмотрительный! – восхитилась она. – Хотелось бы и мне быть такой – это избавило бы маму от беспокойства, и она наконец могла бы спокойно спать по ночам.

Затем последовал необходимый перерыв, чтобы добраться на «остине» от ресторана до моего дома. Наконец мы оказались у меня. Пока Джонни удовлетворяла женское любопытство, заглядывая в каждый уголок гостиной, я вставил пластинки в музыкальную систему. Через несколько секунд из него полились возвышенные и благородные звуки музыки Дюка Эллингтона.

– Не сделать ли мне что-нибудь выпить? – спросил я. – Для вас мартини со льдом, и ни капли вермута, верно?

– По-моему, мне больше не хочется пить, – рассеянно отозвалась Джонни. – Это у вас постель или корт для ручного мяча?

– Это обыкновенная старая софа, как тысячи других, – немедленно удовлетворил я ее любознательность. – Увидев раз одну из них, можете считать, что знакомы со всеми.

– Нет, сэр! – И Джонни энергично потрясла короткими кудряшками. – Только не с этой – на ней может потеряться целая кавалерийская рота, которую будут искать неделями!

– Что ж, – бодро парировал я, – остается только достать эту роту. – Потом попытался изменить тему беседы. – Вы уверены, что не хотите выпить? У меня есть настоящий «Наполеон», может, отведаете?

– Нет, мне не надо, – пробормотала она, не в силах отвести глаз от проклятой софы. – Выпейте сами, если хотите.

– Отлично, – сказал я. – Я быстро… Ну, разве Дюк не самый выдающийся музыкант?!

– Может, он вырезал пластинку из вашей софы? – задумчиво проговорила она.

Я решил, что мне определенно нужно выпить. Поэтому вышел на кухню и приготовил себе старый добрый восстановитель. Попробовав его на вкус, размер и качество, я вернулся со стаканом в гостиную. С того момента как я ушел, в ней кое-что изменилось, и я понял, что снова оказался в дураках: не нужно было выходить ни на секунду! Джонни так и не сдвинулась с места, где стояла до моего ухода, только теперь ее замечательное черное платье и жакет были аккуратно сложены и перекинуты через спинку стула. Как ни в чем не бывало она стояла в одной бежевой комбинации, отделанной кружевами у груди и внизу.

– Я мог бы открыть окно, дорогая, – отреагировал я – но вижу, вы нашли лучший выход из положения.

– Мне вовсе не жарко, Эл. – Джонни сосредоточенно сдвинула брови. – Просто я не хочу помять платье на этой штуке. – И она указала пальчиком на просторную софу.

– Вы обладаете не только совершенной красотой, но и блестящим умом! – в восторге заявил я. – Такая практичность кажется мне невероятно редкой, как бы освежающей и… чертовски возбуждающей!

Джонни метнула на меня строгий взгляд.

– Я бы просила вас по мере возможности избегать непристойных выражений, – чопорно проговорила она.

– Какая прелестная комбинация! – поспешил я отвлечь девушку, стараясь при этом запомнить, что в ее присутствии не стоит поминать черта. Было бы жалко, если бы она помялась.

– Она нейлоновая, Эл, так что не беспокойтесь.

– Иногда и нейлон может доставить беспокойство, – мрачно сказал я. – Я имею в виду, зачем же рисковать?

– Что ж, может, вы и правы, Эл! В самом деле, уж очень тонкие эти кружева!

Джонни скрестила руки, взявшись за подол комбинации, и стянула ее с себя ловким скользящим движением. Аккуратно сложив комбинацию, она повесила ее на спинку другого стула, а затем грациозно шагнула на софу, мягко покачиваясь на пружинящей поверхности.