Текст книги "Часы без стрелок"

Автор книги: Карсон Маккалерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Может, у него был приступ меланхолии.

– В ту ночь, когда он родился, я видел необыкновенную падучую звезду. Ночь была ясная, и звезда прочертила дугу в январском небе. У мисс Мисси уже восемь часов продолжались схватки, и я ползал по полу у ее кровати – молился и рыдал. Доктор Тэтум схватил меня за шиворот и вытолкал за дверь, приговаривая:

«Убирайся отсюда, старый крикун, – сказал он, – ступай во двор». Я вышел во двор, поднял глаза и увидел, как в небе описывает дугу падучая звезда, и как раз в этот миг и родился мой сын Джонни.

– Это было, конечно, какое-то знамение, – сказал Мелон.

– Потом я пробрался в кухню – было четыре часа утра, – зажарил доктору парочку перепелов к сварил овсянку. Я всегда был мастер жарить перепелов. – Судья помолчал, а потом смущенно добавил: – Д. Т., хотите, расскажу, какая произошла мистика!

Мелон посмотрел в грустные глаза судьи к ничего не ответил.

– В то рождество у нас на обед были перепела вместо обычной индейки. Мой сын Джонни ходил на охоту в предыдущее воскресенье. Эх, как странно складывается жизнь – и в большом и в малом…

Желая утешить судью, Мелон сказал:

– Может, это был несчастный случай. Может, Джонни чистил ружье…

– Он не из ружья. Из моего пистолета.

– Я ведь охотился в Серено в то воскресенье под рождество. Наверно, у него был приступ депрессии.

– Иногда я думаю, что да… – Судья замолчал, боясь, что, если он произнесет еще одно слово, он заплачет. Мелон похлопал его по руке, и судья, овладев собой, продолжал: – Иногда я думаю, что он сделал это мне назло.

– Что вы! Не может быть. Это была просто депрессия, которой сразу не заметишь, а значит, и предотвратить ничего было нельзя!..

– Может быть, – сказал судья. – Но в тот день мы поссорились.

– Ну и что? В какой семье не бывает ссор!

– Мой сын подверг сомнению непреложную истину.

– Непреложную истину? Какую?

– Да в общем спор вышел из-за ерунды. Речь шла о процессе одного негра, которого я должен был осудить.

– Зря вы себя вините, – сказал Мелон.

– Мы сидели за столом, пили кофе, французский коньяк, курили сигары; дамы были в гостиной, Джонни горячился все больше и больше, а под конец он что-то выкрикнул и кинулся наверх. Несколько минут спустя мы услышали выстрел.

– Он всегда был очень вспыльчивый.

– Нынешняя молодежь со старшими вообще не считается. Мой сын взял да и женился прямо после танцев. Разбудил мать и меня и говорит: «Мы с Мирабеллой поженились!» Сбегали тайком к мировому судье, и все дела. Для его матери это было страшным ударом, хотя потом она и поняла, что нет худа без добра…

– Ваш внук – вылитый отец, – сказал Мелон.

– Да, вылитый отец. Вы когда-нибудь видели таких замечательных, талантливых ребят, как он и Джонни?

– Для вас это – большое утешение.

Судья, прежде чем ответить, пожевал сигару.

– И утешение и вечная тревога: ведь он – все, что у меня есть.

– Он тоже собирается стать юристом и заняться политикой?

– Нет! – горячо возразил судья. – Я не хочу, чтобы мальчик был юристом и, уж во всяком случае, не хочу, чтобы он занимался политикой!

– Ну, такой мальчик, как Джестер, может проявить себя в любой области, – сказал Мелон.

– Смерть – великая обманщица, – сказал старый судья. – Д. Т., вам вот кажется, будто врачи нашли у вас смертельную болезнь. Я в это не верю. При всем моем уважении к медицине я должен сказать, врачи не знают, что такое смерть, да и кто это может знать? И сам доктор Тэтум не знал. Я, старый человек, вот уж пятнадцать лет жду смерти. Но она хитрая бестия. Когда ее ждешь и готов ее встретить лицом к лицу, она не приходит. Она подкрадывается исподтишка. Она убивает тех, кто ее не ждал, не реже, чем тех, кто ее поджидает. Так как же, Д. Т.? Что, по-вашему, случилось с моим прекрасным сыном?

– Послушайте, Фокс, – спросил Мелон, – вы верите в вечную жизнь?

– Да, в той мере, в какой мне понятна сама идея вечности. Я знаю, что сын мой всегда будет жить во мне, а мой внук – в нем и поэтому во мне. Но что такое вечность?

– Доктор Уотсон в церкви читал проповедь о том, что душа кладет смерть на обе лопатки.

– Красиво сказано, завидую. Но смысла в этих словах нет никакого. – Судья задумался. – Нет, я не верю в вечность в религиозном смысле слова. Я верю в то, что знаю, я верю в потомков, которые придут мне на смену. И верю в своих предков. Это, по-вашему, и есть вечность?

Мелон вдруг спросил:

– Вы когда-нибудь видели голубоглазого негра?

– Негра с голубыми глазами?

– Я имею в виду не блеклые выцветшие глаза, какие бывают у старых негров. А вот видели ли вы голубые глаза у молодого негра? Тут в городе есть такой, он меня сегодня просто напугал.

Голубые глаза судьи сверкнули, и, прежде чем ответить, он допил свой стакан.

– Я знаю, о ком вы говорите.

– Кто он такой?

– Да просто здешний негр. Мне до него никакого дела нет. Выполняет поручения, доставляет всякую всячину – словом, мастер на все руки. А кроме того, он певец.

– Я встретил его в переулке за магазином, и он меня напугал.

– Этого негра зовут Шерман Пью, и мне до него нет никакого дела, – сказал судья так подчеркнуто, что даже удивил Мелона, – но я подумываю, не взять ли его на службу. У нас не хватает прислуги.

– В жизни не встречал таких странных глаз, – сказал Мелон.

– Ублюдок, – сказал судья. – Мать его наверняка с кем-то приспала. Его подкинули в церковь святого Вознесения.

Мелон почувствовал, что судья от него что-то скрывает, но он был далек от того, чтобы совать нос в дела такого великого человека.

– Джестер!.. Вот легок на помине…

В комнате стоял Джон Джестер Клэйн; с улицы на него падал солнечный свет. Это был тонкий, гибкий мальчик семнадцати лет, с рыжевато-каштановыми волосами и такой светлой кожей, что веснушки на его вздернутом носу напоминали посыпанные корицей сливки. Рыжие волосы горели на солнце, но лицо было в тени – он прикрывал от солнца рукой свои ярко-карие глаза. На нем были синие джинсы и полосатая фуфайка с рукавами, закатанными до острых локтей.

– Лежать, Тайдж! – приказал он тигровому боксеру – другой такой собаки не было во всем городе. Это был свирепый зверь, и, встречая его на улице без хозяина, Мелон пугался.

– Дедушка, я сегодня летал один, – сообщил Джестер тонким от волнения голосом. Потом, заметив Мелона, вежливо добавил: – Привет, мистер Мелон, как вы себя чувствуете?

Старые глаза судьи от воспоминаний, гордости и виски сразу же наполнились слезами.

– Ты летал один, дружок? Ну и как это было?

Джестер немножко подумал.

– Не совсем так, как я ожидал. Я думал, что буду там чувствовать себя одиноким и даже гордым. Но я был очень занят – следил за приборами. По-моему, я просто чувствовал ответственность.

– Вы только подумайте, Д. Т., – сказал судья. – Несколько месяцев назад этот негодник вдруг заявил, что ходит на аэродром. Скопил карманные деньги и записался в летную школу. Даже не подумал спросить разрешения. Просто объявил: «Дедушка, я учусь летать». – Судья погладил Джестера по бедру: – Так ведь, мой козлик?

Мальчик подтянул одну длинную ногу и потер ею другую ногу.

– Что из того? Все должны уметь летать.

– Какая сила заставляет теперешнюю молодежь принимать такие неслыханные решения? Ни в мои времена, ни в ваши, Д. Т., ничего подобного не было. Ну, теперь вы видите, чего я боюсь?

Тон у судьи был жалостный, и Джестер ловко отобрал у него стакан с виски и спрятал на полке в углу. Мелон заметил этот жест и обиделся за судью.

– Пора обедать, дед. Машина на улице.

Судья грузно поднялся, опираясь на трость. Собака направилась к двери.

– Дело за тобой, мой козлик. – В дверях он обернулся к Мелону. – Не давайте себя запугивать, Д. Т. Смерть – великий шулер, у нее полно всяких фокусов. Может, мы с вами помрем, провожая на погост какую-нибудь двенадцатилетнюю девочку. – Махнув на прощание рукой, он вышел на улицу.

Мелон вышел за ними, чтобы запереть входную дверь, и нечаянно подслушал разговор:

– Дед, ты меня, пожалуйста, прости, но мне неприятно, когда ты зовешь меня при чужих козликом или дружком!

Мелон почувствовал острую неприязнь к Джестеру. Его оскорбило слово «чужой», и то тепло, которое согревало его душу в присутствии судьи, вдруг пропало. В старые времена гостеприимство выражалось в умении внушить даже скромнейшим участникам предвыборного пикника, что они свои люди. Но теперь этот дар гостеприимства был утрачен и повсюду царило отчуждение. «Чужим» был не он, а Джестер, который с детства не был похож на миланских мальчиков. В нем было что-то дерзкое, несмотря на всю его вежливость, и что-то загадочное. Даже его мягкость и приветливость почему-то настораживали – он напоминал кинжал в атласных ножнах.

Судья будто и не слышал его слов.

– Бедный Д. Т., – сказал он, когда перед ним распахнули дверцу машины. – Вот ужас!

Мелон поспешно запер дверь и вернулся в рецептурную.

Теперь он был один. Он уселся в качалку, держа в руках каменный пестик. Пестик был серый, отполированный от долгого употребления. Мелон купил ступку вместе со всем оборудованием аптеки, когда открывал свое дело двадцать лет назад. Раньше аптека принадлежала мистеру Гринлаву – долго же Мелон о нем не вспоминал! После его смерти наследники ее продали. Сколько лет мистер Гринлав проработал этим пестиком? И кто им пользовался раньше?.. Пестик был старый-старый, вечный. Может быть, он сохранился еще со времен индейцев. Да, пестик очень старый, а сколько он еще может прослужить? Камень словно насмехался над Мелоном.

У него начался озноб. Наверно, пробрало сквозняком, хотя сигарный дым неподвижно висел в воздухе. При мысли о старом судье легкая грусть вытеснила из сердца страхи. Он вспомнил Джонни Клэйна и былые дни в Серено. Там он не чувствовал себя чужим – сколько раз он гостил в Серено во время охотничьего сезона, однажды даже там ночевал. Он спал на большой кровати с пологом вместе с Джонни, и в пять часов утра они спустились в кухню – он и сейчас помнит, как пахло икрой, горячими оладьями и мокрой псиной, когда они завтракали перед охотой. Да, он много раз охотился с Джонни Клэйном, его часто приглашали в Серено, был он там и в то воскресенье под рождество, когда Джонни умер. Мисс Мисси тоже туда наезжала, хотя это, в сущности, был охотничий дом для мужчин и мальчишек. А судья, когда он промазывал, что бывало с ним постоянно, жаловался, что там слишком много неба и слишком мало дичи. Серено и в те времена было окутано тайной – а может быть, роскошь всегда кажется таинственной ребенку из бедной семьи? Вспоминая былые дни и думая о судье, каким он стал, о его мудрости, славе и неутешном горе, Мелон чувствовал, что душа его поет от любви, печально и строго, как церковный орган.

Он сидел, уставившись в пестик глазами, блестящими от лихорадки и страха; погруженный в свои мысли, он не слышал, что из подвала доносится какой-то стук. До этой весны он всегда верил в то, что у жизни и смерти есть свой срок и ритм, об этом говорится в библии: трижды по двадцать лет и еще десять. Но теперь он думал о неожиданных смертях. Он вспоминал детей – нарядных и воздушных, как цветы, в обитых атласом гробиках. И ту хорошенькую учительницу пения, которая подавилась рыбьей костью на пикнике и умерла в одночасье. И Джонни Клэйна и всех молодых людей из их города, которые погибли во время первой и последней войн. А сколько их еще было? Сколько? И почему они умерли? Он услышал стук в подвале. Наверно, крыса: на прошлой неделе крыса перевернула бутыль с камедью, и несколько дней внизу стояла такая вонь, что его подручный отказывался работать в подвале. Нет, в смерти нет никакого ритма, разве что ритм крысиных шагов да еще запах разложения. И хорошенькая учительница пения, и белокожая молодая плоть Джонни Клэйна, и воздушные, как цветы, дети – всех их ждали распад и трупная вонь. Он поглядел на пестик и с горечью подумал о том, что только камень нетленен.

Кто-то переступил порог. Мелон вздрогнул и уронил пестик. Перед ним стоял голубоглазый негр и держал в руке что-то блестящее. Мелон снова уставился в горящие глаза, снова почувствовал на себе до жути проницательный взгляд и прочел в глазах негра, что тот знает о его близкой смерти.

– Я их нашел у вас за дверью, – сказал негр.

В глазах у Мелона помутилось от страха, и на миг ему показалось, что в руках у негра разрезной нож доктора Хейдена, но потом он разглядел, что это связка ключей на серебряном кольце.

– Они не мои, – сказал Мелон.

– Здесь были судья Клэйн и его мальчик. Может, это их ключи. – Негр бросил ключи на стол. Потом он поднял пестик и подал его Мелону.

– Очень признателен, – сказал тот. – Я справлюсь насчет ключей.

Парень ушел. Мелон посмотрел, как он беспечно пересекает улицу, и передернулся от ненависти и отвращения.

Он сидел с пестиком в руке – у него еще хватило здравого смысла удивиться тем непривычным чувствам, которые бушевали в его когда-то незлобивой душе. Его раздирали любовь и ненависть, но что он любит и что ненавидит, он понимал весьма смутно. Он впервые осознал, что смерть близка. Но ужас, который его душил, внушала ему не смерть, а та загадочная драма, которая разыгрывалась вокруг, хотя он и сам не знал, что это за драма. Он с ужасом спрашивал себя, что произойдет в те месяцы – и сколько их будет? – каждый из которых ревниво урезает отпущенные ему дни. Он был человеком, который смотрит на часы без стрелок.

Вот он, мерный ритм крысиных шагов.

– Отче, отче, помилуй меня, – вслух произнес Мелон. Но его отец был мертв уже много лет.

Когда зазвонил телефон, Мелон признался жене, что он болен, и попросил заехать за ним в аптеку и отвезти домой на машине. Потом он снова сел, словно для самоутешения поглаживая каменный пестик, и стал ждать.

– Но они существуют.

Судья потер серебряный набалдашник.

– Если бы речь шла о сердце, печенке или даже почках, я бы понял вашу тревогу. Но такая чепуха, как лейкоциты, по-моему, болезнь несерьезная. Да я за свои восемьдесят лет ни разу и не вспомнил, есть ли у меня вообще эти самые лейкоциты. – Судья задумчиво согнул пальцы, потом выпрямил их и внимательно поглядел на Мелона. – Но то, что вы осунулись за последнее время, – это факт. Печенка отлично помогает от малокровия. Вам надо есть жареную телячью или говяжью печенку под луковым соусом. Это вкусно и к тому же прекрасное домашнее средство. А солнце регулирует кровь. Я уверен, что у вас нет ничего серьезного: разумный режим и наше миланское лето отлично справятся с вашей хворобой. – Судья поднял стакан. – Вот самое лучшее укрепляющее средство – улучшает аппетит и успокаивает нервы. Послушайте меня, Д. Т., вы просто переутомлены и запуганы.

– Судья Клэйн!

В комнату вошел Большой Мальчик и покорно встал у порога. Это был племянник Верили – негритянки, которая работала у судьи, высокий, толстый парень лет шестнадцати, страдавший слабоумием. На нем был голубой костюм и остроносые ботинки, которые ему жали, отчего он ковылял, как калека. Из носа у него текло, и, хотя из кармашка его пиджака выглядывал носовой платок, сопли он вытирал тыльной стороной руки.

– Сегодня воскресенье, – сказал он.

Судья полез в карман и дал ему монету.

Большой Мальчик поспешно заковылял к аппарату для газированной воды, крикнув на ходу певучим голосом:

– Очень вам благодарен, судья Клэйн.

Судья печально поглядывал на Мелона, но, как только аптекарь к нему повернулся, он тут же отвел глаза и снова принялся тереть набалдашник.

– С каждым часом всякое живое существо приближается к смерти, но разве мы об этом думаем? Вот мы с вами сидим, попиваем виски и дымим сигарами, а конец с каждым часом все ближе и ближе. Большой Мальчик ест свое эскимо и ни о чем не задумывается. И вот сижу я, старая развалина, смерть уже вступала со мной в схватку, хотя схватка и кончилась вничью. Я ничейная земля на поле битвы со смертью. Вот уж семнадцать лет, как умер мой сын, а я все ее жду. О смерть, где же твоя победа? Ты ведь одержала победу в тот день на рождество, когда сын мой лишил себя жизни.

– Я часто думаю о нем, – сказал Мелон. – И болею за вас душой.

– Но почему, почему он это сделал? Такой красавец, такой талантливый, ему еще не было и двадцати пяти, а он уже кончил университет magna cum laude^[1]. Получил диплом юриста, ему сулили большое будущее. Красивая молодая жена, вот-вот родится ребенок… Имел средства, скажу даже больше – был богат; в те времена у меня дела шли отлично. Когда он кончил университет, я ему подарил Серено, за которое годом раньше заплатил сорок тысяч долларов, – около тысячи гектаров прекрасных персиковых садов. Сын богатого человека, баловень судьбы, счастливчик. На пороге блестящей карьеры. Мальчик мог стать президентом – да всем, чем он захотел бы! Зачем ему понадобилось умирать?

Мелон сказал осторожно:

– Может, у него был приступ меланхолии.

– В ту ночь, когда он родился, я видел необыкновенную падучую звезду. Ночь была ясная, и звезда прочертила дугу в январском небе. У мисс Мисси уже восемь часов продолжались схватки, и я ползал по полу у ее кровати – молился и рыдал. Доктор Тэтум схватил меня за шиворот и вытолкал за дверь, приговаривая:

«Убирайся отсюда, старый крикун, – сказал он, – ступай во двор». Я вышел во двор, поднял глаза и увидел, как в небе описывает дугу падучая звезда, и как раз в этот миг и родился мой сын Джонни.

– Это было, конечно, какое-то знамение, – сказал Мелон.

– Потом я пробрался в кухню – было четыре часа утра, – зажарил доктору парочку перепелов к сварил овсянку. Я всегда был мастер жарить перепелов, – Судья помолчал, а потом смущенно добавил: – Д. Т., хотите, расскажу, какая произошла мистика!

Мелон посмотрел в грустные глаза судьи к ничего не ответил.

– В то рождество у нас на обед были перепела вместо обычной индейки. Мой сын Джонни ходил на охоту в предыдущее воскресенье. Эх, как странно складывается жизнь – и в большом и в малом…

Желая утешить судью, Мелон сказал:

– Может, это был несчастный случай. Может, Джонни чистил ружье…

– Он не из ружья. Из моего пистолета.

– Я ведь охотился в Серено в то воскресенье под рождество. Наверно, у него был приступ депрессии.

– Иногда я думаю, что да… – Судья замолчал, боясь, что, если он произнесет еще одно слово, он заплачет. Мелон похлопал его по руке, и судья, овладев собой, продолжал: – Иногда я думаю, что он сделал это мне назло.

– Что вы!: Не может быть. Это была просто депрессия, которой сразу не заметишь, а значит, и предотвратить ничего было нельзя!..

– Может быть, – сказал судья. – Но в тот день мы поссорились.

– Ну и что? В какой семье не бывает ссор!

– Мой сын подверг сомнению непреложную истину.

– Непреложную истину? Какую?

– Да в общем спор вышел из-за ерунды. Речь шла о процессе одного негра, которого я должен был осудить.

– Зря вы себя вините, – сказал Мелон.

– Мы сидели за столом, пили кофе, французский коньяк, курили сигары; дамы были в гостиной, Джонни горячился все больше и больше, а под конец он что-то выкрикнул и кинулся наверх. Несколько минут спустя мы услышали выстрел.

– Он всегда был очень вспыльчивый.

– Нынешняя молодежь со старшими вообще не считается. Мой сын взял да и женился прямо после танцев. Разбудил мать и меня и говорит: «Мы с Мирабеллой поженились!» Сбегали тайком к мировому судье, и все дела. Для его матери это было страшным ударом, хотя потом она и поняла, что нет худа без добра…

– Ваш внук – вылитый отец, – сказал Мелон.

– Да, вылитый отец. Вы когда-нибудь видели таких замечательных, талантливых ребят, как он и Джонни?

– Для вас это – большое утешение.

Судья, прежде чем ответить, пожевал сигару.

– И утешение и вечная тревога: ведь он – все, что у меня есть.

– Он тоже собирается стать юристом и заняться политикой?

– Нет! – горячо возразил судья. – Я не хочу, чтобы мальчик был юристом и, уж во всяком случае, не хочу, чтобы он занимался политикой!

– Ну, такой мальчик, как Джестер, может проявить себя в любой области, – сказал Мелон.

– Смерть – великая обманщица, – сказал старый судья. – Д. Т., вам вот кажется, будто врачи нашли у вас смертельную болезнь. Я в это не верю. При всем моем уважении к медицине я должен сказать, врачи не знают, что такое смерть, да и кто это может знать? И сам доктор Тэтум не знал. Я, старый человек, вот уж пятнадцать лет жду смерти. Но она хитрая бестия. Когда ее ждешь и готов ее встретить лицом к лицу, она не приходит. Она подкрадывается исподтишка. Она убивает тех, кто ее не ждал, не реже, чем тех, кто ее поджидает. Так как же, Д. Т.? Что, по-вашему, случилось с моим прекрасным сыном?

– Послушайте, Фокс, – спросил Мелон, – вы верите в вечную жизнь?

– Да, в той мере, в какой мне понятна сама идея вечности. Я знаю, что сын мой всегда будет жить во мне, а мой внук – в нем и поэтому во мне. Но что такое вечность?

– Доктор Уотсон в церкви читал проповедь о том, что душа кладет смерть на обе лопатки.

– Красиво сказано, завидую. Но смысла в этих словах нет никакого. – Судья задумался. – Нет, я не верю в вечность в религиозном смысле слова. Я верю в то, что знаю, я верю в потомков, которые придут мне на смену. И верю в своих предков. Это, по-вашему, и есть вечность?

Мелон вдруг спросил:

– Вы когда-нибудь видели голубоглазого негра?

– Негра с голубыми глазами?

– Я имею в виду не блеклые выцветшие глаза, какие бывают у старых негров. А вот видели ли вы голубые глаза у молодого негра? Тут в городе есть такой, он меня сегодня просто напугал.

Голубые глаза судьи сверкнули, и, прежде чем ответить, он допил свой стакан.

– Я знаю, о ком вы говорите.

– Кто он такой?

– Да просто здешний негр. Мне до него никакого дела нет. Выполняет поручения, доставляет всякую всячину – словом, мастер на все руки. А кроме того, он певец.

– Я встретил его в переулке за магазином, и он меня напугал.

– Этого негра зовут Шерман Пью, и мне до него нет никакого дела, – сказал судья так подчеркнуто, что даже удивил Мелона, – но я подумываю, не взять ли его на службу. У нас не хватает прислуги.

– В жизни не встречал таких странных глаз, – сказал Мелон.

– Ублюдок, – сказал судья. – Мать его наверняка с кем-то прислала. Его подкинули в церковь святого Вознесения.

Мелон почувствовал, что судья от него что-то скрывает, но он был далек от того, чтобы совать нос в дела такого великого человека.

– Джестер!.. Вот легок на помине…

В комнате стоял Джон Джестер Клэйн; с улицы на него падал солнечный свет. Это был тонкий, гибкий мальчик семнадцати лет, с рыжевато-каштановыми волосами и такой светлой кожей, что веснушки на его вздернутом носу напоминали посыпанные корицей сливки. Рыжие волосы горели на солнце, но лицо было в тени – он прикрывал от солнца рукой свои ярко-карие глаза. На нем были синие джинсы и полосатая фуфайка с рукавами, закатанными до острых локтей.

– Лежать, Тайдж! – приказал он тигровому боксеру – другой такой собаки не было во всем городе. Это был свирепый зверь, и, встречая его на улице без хозяина, Мелон пугался.

– Дедушка, я сегодня летал один, – сообщил Джестер тонким от волнения голосом. Потом, заметив Мелона, вежливо добавил: – Привет, мистер Мелон, как вы себя чувствуете?

Старые глаза судьи от воспоминаний, гордости и виски сразу же наполнились слезами.

– Ты летал один, дружок? Ну и как это было?

Джестер немножко подумал.

– Не совсем так, как я ожидал. Я думал, что буду там чувствовать себя одиноким и даже гордым. Но я был очень занят – следил за приборами. По-моему, я просто чувствовал ответственность.

– Вы только подумайте, Д. Т., – сказал судья. – Несколько месяцев назад этот негодник вдруг заявил, что ходит на аэродром. Скопил карманные деньги и записался в летную школу. Даже не подумал спросить разрешения. Просто объявил: «Дедушка, я учусь летать». – Судья погладил Джестера по бедру: – Так ведь, мой козлик?

Мальчик подтянул одну длинную ногу и потер ею другую ногу.

– Что из того? Все должны уметь летать.

– Какая сила заставляет теперешнюю молодежь принимать такие неслыханные решения? Ни в мои времена, ни в ваши, Д. Т., ничего подобного не было. Ну, теперь вы видите, чего я боюсь?

Тон у судьи был жалостный, и Джестер ловко отобрал у него стакан с виски и спрятал на полке в углу. Мелон заметил этот жест и обиделся за судью.

– Пора обедать, дед. Машина на улице.

Судья грузно поднялся, опираясь на трость. Собака направилась к двери.

– Дело за тобой, мой козлик. – В дверях он обернулся к Мелону. – Не давайте себя запугивать, Д. Т. Смерть – великий шулер, у нее полно всяких фокусов. Может, мы с вами помрем, провожая на погост какую-нибудь двенадцатилетнюю девочку. – Махнув на прощание рукой, он вышел на улицу.

Мелон вышел за ними, чтобы запереть входную дверь, и нечаянно подслушал разговор:

– Дед, ты меня, пожалуйста, прости, но мне неприятно, когда ты зовешь меня при чужих козликом или дружком!

Мелон почувствовал острую неприязнь к Джестеру. Его оскорбило слово «чужой», и то тепло, которое согревало его душу в присутствии судьи, вдруг пропало. В старые времена гостеприимство выражалось в умении внушить даже скромнейшим участникам предвыборного пикника, что они свои люди. Но теперь этот дар гостеприимства был утрачен и повсюду царило отчуждение. «Чужим» был не он, а Джестер, который с детства не был похож на миланских мальчиков. В нем было что-то дерзкое, несмотря на всю его вежливость, и что-то загадочное. Даже его мягкость и приветливость почему-то настораживали – он напоминал кинжал в атласных ножнах.

Судья будто и не слышал его слов.

– Бедный Д. Т., – сказал он, когда перед ним распахнули дверцу машины. – Вот ужас!

Мелон поспешно запер дверь и вернулся в рецептурную.

Теперь он был один. Он уселся в качалку, держа в руках каменный пестик. Пестик был серый, отполированный от долгого употребления. Мелон купил ступку вместе со всем оборудованием аптеки, когда открывал свое дело двадцать лет назад. Раньше аптека принадлежала мистеру Гринлаву – долго же Мелон о нем не вспоминал! После его смерти наследники ее продали. Сколько лет мистер Гринлав проработал этим пестиком? И кто им пользовался раньше?.. Пестик был старый-старый, вечный. Может быть, он сохранился еще со времен индейцев. Да, пестик очень старый, а сколько он еще может прослужить? Камень словно насмехался над Мелоном.

У него начался озноб. Наверно, пробрало сквозняком, хотя сигарный дым неподвижно висел в воздухе. При мысли о старом судье легкая грусть вытеснила из сердца страхи. Он вспомнил Джонни Клэйна и былые дни в Серено. Там он не чувствовал себя чужим – сколько раз он гостил в Серено во время охотничьего сезона, однажды даже там ночевал. Он спал на большой кровати с пологом вместе с Джонни, и в пять часов утра они спустились в кухню – он и сейчас помнит, как пахло икрой, горячими оладьями и мокрой псиной, когда они завтракали перед охотой. Да, он много раз охотился с Джонни Клэйном, его часто приглашали в Серено, был он там и в то воскресенье под рождество, когда Джонни умер. Мисс Мисси тоже туда наезжала, хотя это, в сущности, был охотничий дом для мужчин и мальчишек. А судья, когда он промазывал, что бывало с ним постоянно, жаловался, что там слишком много неба и слишком мало дичи. Серено и в те времена было окутано тайной – а может быть, роскошь всегда кажется таинственной ребенку из бедной семьи? Вспоминая былые дни и думая о судье, каким он стал, о его мудрости, славе и неутешном горе, Мелон чувствовал, что душа его поет от любви, печально и строго, как церковный орган.

Он сидел, уставившись в пестик глазами, блестящими от лихорадки и страха; погруженный в свои мысли, он не слышал, что из подвала доносится какой-то стук. До этой весны он всегда верил в то, что у жизни и смерти есть свой срок и ритм, об этом говорится в библии: трижды по двадцать лет и еще десять. Но теперь он думал о неожиданных смертях. Он вспоминал детей – нарядных и воздушных, как цветы, в обитых атласом гробиках. И ту хорошенькую учительницу пения, которая подавилась рыбьей костью на пикнике и умерла в одночасье. И Джонни Клэйна и всех молодых людей из их города, которые погибли во время первой и последней войн. А сколько их еще было? Сколько? И почему они умерли? Он услышал стук в подвале. Наверно, крыса: на прошлой неделе крыса перевернула бутыль с камедью, и несколько дней внизу стояла такая вонь, что его подручный отказывался работать в подвале. Нет, в смерти нет никакого ритма, разве что ритм крысиных шагов да еще запах разложения. И хорошенькая учительница пения, и белокожая молодая плоть Джонни Клэйна, и воздушные, как цветы, дети – всех их ждали распад и трупная вонь. Он поглядел на пестик и с горечью подумал о том, что только камень нетленен.

Кто-то переступил порог. Мелон вздрогнул и уронил пестик. Перед ним стоял голубоглазый негр и держал в руке что-то блестящее. Мелон снова уставился в горящие глаза, снова почувствовал на себе до жути проницательный взгляд и прочел в глазах негра, что тот знает о его близкой смерти.

– Я их нашел у вас за дверью, – сказал негр.

В глазах у Мелона помутилось от страха, и на миг ему показалось, что в руках у негра разрезной нож доктора Хейдена, но потом он разглядел, что это связка ключей на серебряном кольце.

– Они не мои, – сказал Мелон.

– Здесь были судья Клэйн и его мальчик. Может, это их ключи. – Негр бросил ключи на стол. Потом он поднял пестик и подал его Мелону.

– Очень признателен, – сказал тот. – Я справлюсь насчет ключей.

Парень ушел. Мелон посмотрел, как он беспечно пересекает улицу, и передернулся от ненависти и отвращения.

Он сидел с пестиком в руке – у него еще хватило здравого смысла удивиться тем непривычным чувствам, которые бушевали в его когда-то незлобивой душе. Его раздирали любовь и ненависть, но что он любит и что ненавидит, он понимал весьма смутно. Он впервые осознал, что смерть близка. Но ужас, который его душил, внушала ему не смерть, а та загадочная драма, которая разыгрывалась вокруг, хотя он и сам не знал, что это за драма. Он с ужасом спрашивал себя, что произойдет в те месяцы – и сколько их будет? – каждый из которых ревниво урезает отпущенные ему дни. Он был человеком, который смотрит на часы без стрелок.

Вот он, мерный ритм крысиных шагов.

– Отче, отче, помилуй меня, – вслух произнес Мелон. Но его отец был мертв уже много лет.

Когда зазвонил телефон, Мелон признался жене, что он болен, и попросил заехать за ним в аптеку и отвезти домой на машине. Потом он снова сел, словно для самоутешения поглаживая каменный пестик, и стал ждать.

2

Судья обедал по старинке рано, и в воскресенье обед подавался в два часа дня. Перед тем как позвонить к обеду, кухарка Верили распахнула в столовой ставни, затворенные с утра от жары. Летний зной ворвался в окна – за ними лежала выжженная лужайка, окаймленная головокружительно ярким цветочным бордюром. Несколько вязов темнели в недвижном воздухе на фоне яркого и словно лакированного послеполуденного неба. Первым отозвался на звонок пес Джестера; он медленно улегся под стол и скрылся под длинной камчатой скатертью. Потом появился Джестер и, встав за стулом деда, стал поджидать его прихода. Когда старый судья вошел, Джестер заботливо его усадил и занял свое место. Обед начался, как обычно: на первое был, как всегда, овощной суп. К супу подавали бисквит и кукурузные палочки. Старый судья ел с жадностью, запивая куски хлеба пахтой, Джестер проглотил только несколько ложек горячего супа – он пил ледяной чай, то и дело прижимая холодный стакан к щеке и ко лбу. По обычаю во время первого не разговаривали, если не считать остроты, которую судья произносил каждое воскресенье: «Уж они верили, верили, что войдут в царствие небесное…» К этому он добавлял всегдашнюю шуточку: