Текст книги "Когда риск - это жизнь!"

Автор книги: Карло Маури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Уже на ночь глядя добираемся до шестого лагеря, который, будучи не закреплен магически удерживается при довольно сильной буре. А что, если его уже снесло ветром? Мы задавали себе такой вопрос, когда, совершенно обессиленные, подходили к месту стоянки. Значит, придется спускаться в пятый лагерь. А хватит ли на это сил? Трудно сказать! Нам прекрасно известно по опыту, что к намеченной цели всегда подходишь в полном изнеможении. Однако если не обнаруживаешь самой цели, а до следующей идти и идти, то неведомо откуда все-таки появляются силы, чтобы дотащиться до нужного места. Мы настолько промерзли, что никак не можем согреться и продолжаем без конца ерзать в пуховых спальниках, дабы холодное тело не теряло чувствительности. В хлопающей под жестоким ветром палатке удается растопить снег, и мы всю ночь пьем чай и не спим, хотя это стоит усилий. Но борьба со сном доставляет истинное удовольствием, поскольку понимаешь, что еще можно бороться и побеждать.

11 августа.

Погода ужасная. После целой ночи тревог и опасений решаем отсюда уйти, чтобы не погибнуть. Еще в палатке связываемся. Затем выходим и приступаем к спуску, не видя друг друга на этих стенах, башнях, в этих каминах, где трудно что-либо понять, настолько мы высосаны, раздавлены свистящими снежными круговоротами. Порой снег душил нас, бил в лицо артиллерийскими зарядами. Тогда мы с закрытыми глазами двигались по укрепленной во время подъема веревке, которая вела к палаткам пятого лагеря. Однако, не видя, куда ставим ноги, мы срывались, падали и повисали на карабине, надежно прикрепленном к веревке.

В этих немыслимых условиях все пять чувств как бы отмирают. Зато остаются шестое и седьмое, то есть опыт и вера, великая вера в жизнь и в свои силы. Я думаю, существуют еще и восьмое и прочие чувства, позволяющие человеку очень многое, например предугадать, принесет завтрашний день удачу или нет.

Совершенно неожиданно раздаются голоса, и в нескольких метрах от себя мы видим две заснеженные фигуры: это Гобби и Дефранческ. Радость наша неописуема. Мы добрались до них… Но вдруг, будто по мановению чьей-то колдовской руки, Дефранческ исчезает, проглоченный бурей. Удалось заметить только, что он полетел в пропасть буквально вверх ногами. Мелькает мысль: «Пропал Бепи…» В тот момент я так вымотался, что был просто неспособен подумать что-либо иное. Мы стали кричать, звать, но Бепи не отвечал. Склон, с которого он соскользнул, круто уходит вниз на сотни метров.

Залезаем в палатку, где Бепи и Гобби заблаговременно приготовили нам питье, и валимся на мешки, стараясь отдышаться. Разумеется, все счастье победы над вершиной мгновенно улетучилось. Исчезновение товарища лишило нас дара речи. Что же делать? Мы и пальцем не в состоянии пошевельнуть от усталости.

Можно ли вообще в такую бурю пускаться куда-то на поиски? Однако смерть ходит в такой близости от каждого из нас, что ее внезапное появление больше не пугает. Время от времени мы высовываем голову из палатки прямо в бурю и зовем, зовем, кричим… Никакого ответа. И когда мы уже совсем собрались покинуть лагерь, вдруг появился белым призраком наш Дефранческ. Вот радости-то было!..

Проскользив вниз несколько сот метров, перелетев по инерции через широкую трещину и оставшись целым и невредимым, Бепи сумел подняться на ноги; понимая, что ожидать помощи нереально, потому что на это никто физически не способен, он, утопая по пояс в навалившем снегу, сумел-таки вылезти наверх и присоединиться к нам. Казалось бы, чудо из чудес! Но тем, кто не умеет собственными силами выпутаться из подобных обстоятельств, в горах делать нечего. Самое потрясающее то, что все люди, оказавшиеся здесь, начинают прекрасно это понимать. И становятся лучше. Потому что от каждого требуется выложить все лучшее, чем он располагает, и он делает это, сам себе поражаясь.

Еще засветло приходим в четвертый лагерь, где нас встречает объятиями Кассин. Объятия продолжаются и на следующий день, когда происходит встреча с Дзени, Фоско Мараини и Джузеппе Оберто. Последний, увидев нас в вихрях пурги, не смог сдержать слез.

Наконец спустя три дни после успешного восхождения на вершину, которому предшествовали долгие месяцы трудной подготовки, мы возвращаемся в базовый лагерь.

Возвращение домой после всех наших перипетий отнюдь не походило на зеркальное отражение ухода в горы. Оно было продолжением трудного пути, на котором нас ждали уже забытые и потому казавшиеся новыми ощущения. Я, словно впервые, вдыхал полной грудью густой воздух, насыщенный лесной влагой, пахнущий свежей травой и согретый большой человеческой любовью.

На Пуар в одиночку… с Вальтером Бонатти

Когда Вальтер Бонатти приехал в Гринью, я уже был в горах, что называется, своим человеком и лазал, как кошка, повсюду с юношеским бесстрашием. Но вскоре Вальтер намного превзошел меня, а заодно и всех других альпинистов. Это доставляло мне массу страданий. Я страшно завидовал ему.

Одногодки, мы вместе служили в армии – в альпийских бригадах, а затем вместе совершали первые зимние восхождения на северные стены Западной и Большой вершин Лаваредо. Не раз штурмовали вершины Альп, Патагонии, Гималаев. Оба добровольно сделали горы местом и смыслом своей жизни. Такой выбор, естественно, вызывал недовольство моих родителей-коммерсантов.

Я решил жить в горах не потому, что намеревался зарабатывать на них как горный проводник, лыжный инструктор, смотритель приюта или магазина спортивных товаров. Мне хотелось вести жизнь пастуха-кочевника, который в поисках пастбищ для своих подопечных овец идет, не останавливаясь, все дальше вперед, готовый терпеть и голод и холод, лишь бы только идти и идти куда-то к новым местам. Я, конечно, зарабатывал кое-что фотографией, устраивал конференции по альпинизму, был инструктором по скалолазанию. В межсезонье работал в магазине отца, в лавках родственников, но едва появлялось первое весеннее солнце, я вновь собирался в дорогу. И вот вместе с Вальтером Бонатти мы разработали дерзкий план: совершить одиночное восхождение на Монблан. Вальтер должен был идти через Майор, а я – через Пуар.

Каждый положил в свой рюкзак веревку, хотя оба знали, что не воспользуемся ею, – так решено. Но веревка в рюкзаке вселяла уверенность и символически связывала нас с Вальтером.

К концу дня, когда уже темнело, мы достигли приюта – бивака Форш. Провели там несколько часов, хорошенько подготовились и в ночной темноте двинулись по леднику Бренва. На лбу у каждого из нас была лампочка, как у шахтеров.

Скрипит под ногами снег. Мы идем рядом.

Приближаемся к холму Моор и останавливаемся: температура 2–3 градуса выше нуля предвещает немало опасностей. На нас в любую секунду могут рухнуть с ледопада многотонные ледовые осыпи. Надо ждать, когда похолодает. Можно, конечно, перейти отсюда куда-нибудь еще, но слишком высока ставка, чтобы глупо рисковать. Два часа ночи. Вслушиваюсь в ровное дыхание Вальтера, его присутствие успокаивает меня; так случается, когда спишь в общей комнате и, проснувшись от кошмара в темноте, вспоминаешь, что ты не один, что рядом мирно посапывает твой брат.

В ту пору я уже был мужем Джинетты и отцом двух детей – Луки и Анны. Размышляя о них, я стал вдруг испытывать сомнения, которые довольно скоро сменились угрызениями совести: имею ли я моральное право отважиться на это, по сути дела одиночное, восхождение, не лучше ли, пока не поздно, отказаться от него и, соблюдая все меры предосторожности, подняться на Монблан вдвоем в связке?

В такие моменты человеческие чувства превращаются в настойчивый призыв, становятся тяжкой ношей, напоминающей, что ты на этой земле не один и несешь полную ответственность перед женщиной, которая разделила с тобой жизнь, перед детьми, родителями, братьями. Суровая горная обстановка и предстоящий риск дают понять, что наряду со страхом, усталостью, порой даже отчужденностью существует где-то в глубине души уголок нежной любви к родным. Грызу сушеную грушу и продолжаю выяснять отношения со своей совестью. С грохотом обрушивается неподалеку лавина прямо на безбрежный ледяной хаос бассейна Бренвы.

Зачем мы с Вальтером оказались здесь, во имя какой иллюзорной цели собираемся лезть на такую трудную стену, рисковать жизнью? Не оттого ли, что общество, породившее и воспитавшее нас, привило нам героизм завоевателей и человеческую гордость, но не может указать более достойных, общественно полезных целей? А может быть, каждый из нас должен, отбросив сентименты, свободно жить и смело идти навстречу опасностям лишь потому, что они входят в число радостей земных, таких, как возможность видеть и слышать, как личный опыт, как любовь? Столь же верно, однако, и то, что в этой жизни для меня – мужа и отца – существуют и самые сокровенные чувства любви, которую питают ко мне жена и наши дети.

Можно ли разрешить эти противоречия? С одной стороны, меня гложет тоска, с другой – жажда жизни. Фантазия же, забегая вперед, то ярко освещает, а то вовсе уничтожает мое будущее, да так, что только держись. Однако на подступах к 1300-метровой стене «Крыши Европы» улетучиваются куда-то все добрые намерения. Это как рай: хочешь его завоевать, не поддавайся слабостям и искушениям, перед которыми чувствуешь себя бессильным, ни на что не способным.

Температура опускается до 20 градусов ниже нуля. Три часа утра. Продолжаем траверс, подходим к пропастям Бренвы (к счастью, они не видны в темноте), и Вальтер начинает готовиться к штурму. Я же, притащив с собой горькую жвачку сомнений, выражаю их моему более сильному и умелому товарищу в одной-единственной вопросительной фразе:

– Обязательно нужно идти без связки?

– Да. И не сомневайся. Все будет хорошо.

Эти слова, как и отсутствие в дальнейшем восхождении физической поддержки со стороны Вальтера, вызывают во мне беспокойство; новые тревоги порождают новые чувства, связывающие меня со всеми людьми. Я как бы наношу оскорбление семье, друзьям, обществу, подвергая себя столь серьезному риску. И еще мне кажется, будто я иду на все это, влекомый личным эгоизмом и необузданной страстью, чтобы еще раз продемонстрировать окружающим свои особые способности.

– Ну, Вальтер, пока!

– Счастливо, Карло! Встретимся на вершине.

Бросаюсь вперед, словно Тарзан, отринув все мысли, привязанности, тоску. Подобно впервые оседланному жеребцу, мчусь вперед, прыгаю через канавы, преодолеваю ложбины, пропаханные и утрамбованные тысячами лавин; перепрыгиваю в темноте через какие-то камни, стараюсь не поскользнуться на свалившихся сверху обломках льда. И снова – вперед, вперед, чуть ли не бегом, окрыленный, полный сил/Время от времени, правда, хочется достать из рюкзака веревку и привязаться, но я сдерживаюсь. Прибегнуть к веревке – значит проявить осторожность; я же отвергаю привычные гарантии безопасности.

Оставив позади ледовые скалы, приближаюсь к вырастающим из льда скалам, которые, собственно, и образуют Пуар. Мне бы дождаться дня, первого проблеска света, чтобы как следует осмотреться, уяснить степень трудности и выбрать оптимальный маршрут. Но меня уже ничто не может остановить, и я, не раздумывая, лезу вверх.

Фонарик освещает скалы. Я ощупью продвигаюсь вперед, отыскивая выступы на стенах грязных ледовых трещин. Подхожу к крупной плите красного гранита. Поднимаю голову и вижу над собой огромный, метров на сто, ледопад, готовый в любую секунду обрушиться прямо на меня. Нелегкое дело пройти плиту. Тем не менее я лезу вперед, даже не сняв кошек: любая остановка собьет меня с завораживающего ритма. Вбиваю крюк – не для надежности, а как точку опоры. Хороший, новый крюк. Блестит, как серебряный.

Ступаю на вершину Пуар. Заря очертила горизонт, и ее фиолетовый отблеск почему-то сдерживает меня. Начинаю звать: «Вальтер! Вальтер!..» Никто не отвечает. Выходит, я здесь один… Внимательно оглядываюсь, смотрю вверх, потом вниз на маршрут Майор – в нескольких сотнях метров от меня по правую руку. И снова никакого ответа, только тишина еще больше сгущается, подчеркивая мое одиночество. Растерянно оглядываюсь, и новый приступ вины сотрясает меня: я преступил дозволенное, «согрешил в гордыне», возжелал подняться в одиночку на знаменитую Пуар. «Карло!..» – слышится голос. Оглядываю ледовую стену маршрута Майор и вижу Вальтера, малюсенького, отсюда почти незаметного. Но я знаю его настолько хорошо, что ни с кем никогда не спутаю, и радуюсь, что он здесь, поблизости.

Достаю из рюкзака веревку и приступаю «в связке» ко второй фазе восхождения на «Прекрасную Звезду». Эти сорок метров веревки дают мне иллюзию восхождения в связке с Вальтером, хотя конец ее болтается у меня за спиной в пустоте. Есть в этом, наверное, что-то ханжеское. Но я упрямо тащу за собой все свои комплексы, взбираясь по ледниковым склонам к главному куполу Монблана.

Я даже завожу разговор с другим концом веревки. «Устал я что-то, – говорю, – да и напряжение велико. Как-никак высота 4500 метров; во рту сухо, пить хочется. Ты смотри, не забывай меня страховать. Соскользну – поддержишь».

Подхожу к куполу, а там уже и до вершины добраться нетрудно. По мягкому снегу направляюсь к выходу с Майора – это метрах в ста правее, – чтобы встретиться с Вальтером. Жду полчаса, час. Подобравшись к краю пропасти, гляжу вниз, зову, однако никто не отвечает. Тем временем меняется погода, и крупные, идущие с запада тучи окружают меня мрачной серой стеной.

Задержка Вальтера не на шутку беспокоит меня. Опасаюсь, не случилось ли с ним что-нибудь. Вспоминаю наши прошлые вылазки, его мастерство, недюжинную физическую силу. Пытаюсь отогнать страх, вспоминая об отце Вальтера! Тот никогда не предавался отчаянию, если возвращение сына с трудных восхождений затягивалось: «Когда Вальтер идет на крупное восхождение и проводит зимой в горах целую неделю один или в связке, я уверен: он возвратится домой».

Какое счастье иметь такого отца, который свято верит в своего сына! Мои сомнения и неуверенность идут, наверное, от непрерывных указаний: того не делай, этого не делай, поступай так-то, которыми нежно любящие родители осыпали меня с самого детства.

Теперь я больше беспокоюсь за Вальтера, чем за себя. Неужели с ним действительно что-то стряслось? Не может быть! Вальтер обладает способностью выпутываться из любых неприятностей в любом восхождении. Никто не может сравниться с ним в выдержке и интуиции. О Вальтере ходят легенды. Сколько альпинистов завидуют ему, но так и не могут за ним угнаться! Почему человеку, который сумел стать выдающимся, нужно обязательно завидовать?

А если разразится непогода и Вальтер не придет, что тогда? Я ведь никогда прежде не бывал на Монблане…

Отправляюсь дальше, утопая в снегу. Подхожу к большой трещине на куполе. Трещина очень широкая, но я нахожу мост через нее. Осторожно двигаюсь по этому мягкому, хрупкому мосту, который начинает заметно подаваться под моими ногами. Тогда я ложусь, широко расставив руки и ноги, чтобы мой вес распределился по наибольшей площади, и медленно ползу, стараясь не дышать, словно плыву к другому берегу. Где-то на полпути мост неожиданно проваливается сантиметров на двадцать-тридцать, но не более. Слава богу! Потихоньку выбираюсь на другую сторону трещины. Как я устал! К тому же только вчера я находился на высоте 200 метров, а сейчас – на 4800 метров над уровнем моря!

Ступаю на вершину в 10 часов утра. Вокруг меня проносятся облака. Все же мне удается разглядеть хижину Валло и маршрут, по котором я к ней приду. Так что не потеряюсь. Усаживаюсь ждать Вальтера. Очень хочется поскорее сказать ему, что мы победили. Да и с кем, как не с другом, болтать и болтать без умолку, отгоняя прочь одиночество!

Ну, наконец-то! Вальтер появляется, спокойный и уверенный в себе. Мы обнимаемся, на глазах у нас слезы. Это от усталости, но прежде всего оттого, что мы достигли вершины нашего заветного желания.

Связываемся и через Моди и Такул спускаемся в долину, где будем отдыхать, пока новая мечта не позовет нас в горы.

Андреа Оджони

Соревнование началось. Да, да, соревнование. Потому что в альпинизме тоже существует свое первенство. Кто-то первым открывает новые пути в горах, первым повторяет знаменитые альпийские маршруты, первым проходит зимой по какой-нибудь головоломной северной стене, куда никогда не падает солнце.

Кто-то получал лавры, но многим приходилось несладко. В то время я нередко вместо того, чтобы довольствоваться своими достижениями, исходил завистью к другим альпинистам и их результатам.

Андреа Оджони не отличался особой внешностью. Он был малорослым, щуплым, бедность его бросалась в глаза. Принадлежал он к альпинистской группе «Кожа да кости» из Монцы. Походив два года на Гринью, Андреа в 18 лет начал предпринимать крупные восхождения вместе с Вальтером Бонатти: на северную стену Гран-Жорас, на Эгюй Нуар де Петре и другие. Эти маршруты требовали огромного мастерства. На них становились «настоящими альпинистами».

Вальтер и Андреа, мои одногодки, стали, так я считал, моими прямыми конкурентами. Остальные погибли в горах: Луиджи Кастанья, Эмилио Вилла, Вальтер Паганини, Карло Рускони и многие другие.

Андреа всегда печалился оттого, что его прекрасная земля все больше утрачивает связь с сельскохозяйственным прошлым и приобретает неуютный облик промышленного района, а жители возлагают иллюзорные надежды на дым фабричных труб и на цемент с асфальтом.

Для молодых людей очень много значит дружба с девушками. И если у всех нас с этим было более или менее благополучно, то на Андреа, как он сам мне рассказывал, никто из девушек не обращал внимания: «Кому такой нужен!»

Благодаря альпинизму, раскрывшему в нем изумительные внутренние качества, которые девушкам оказалось не под силу вовремя разглядеть, Андреа поднялся до альпийского Олимпа.

Мы были тогда альпинистами-любителями и лазали в горы лишь по большим церковным праздникам, надеясь, что с альпийского Олимпа (где, как утверждают, все продается и покупается) кто-нибудь обратит на нас внимание и пригласит занять «солидное место» или «хорошее положение» и в повседневной жизни. К сожалению, такого не случалось, потому что, в отличие от футбола и прочих популярных видов спорта, альпинизм, с коммерческой точки зрения, не интересен широким кругам общества. Разве только как повод для досужих рассуждений о величии человеческого духа. Поэтому даже когда мы совершали «подхваченные прессой» восхождения, наивно полагая себя чемпионами, которым общество чем-то обязано, нам в лучшем случае доставалась какая-нибудь медаль.

Разумеется, мы ходили в горы в первую очередь по зову души, но лично я надеялся обнаружить где-нибудь на шестой категории путь к хорошему заработку, необходимому для жизни. Все оказалось гораздо труднее. Нужно было самому искать и находить работу. Но какую? И оставит ли она время для тренировок?

Образование у нас было начальное, с трудом полученное в школах, и ощущение неполноценности сковывало полет нашей мечты.

Андреа устроился водителем автокара на каком-то нефтехимическом предприятии. У меня же по-прежнему работы не было. В ожидании новых восхождений я получал достаточную денежную компенсацию, выступая с рассказами об альпинизме или разрешая рекламным агентствам пользоваться моим изображением для рекламы новых товаров. Нельзя сказать, что я был вполне счастлив в то время.

В 1958 году, когда ИАК (я об этом уже рассказывал) организовал национальную итальянскую экспедицию в Каракорум на штурм Гашербрума– IV высотой 7980 метров, меня и Вальтера пригласили принять в ней участие. Я был в восторге: наконец-то осуществлялась моя мечта – мечта всякого молодого альпиниста – помериться силами с великими вершинами Земли! После восхождения я вернусь с победой и продолжу кочевую жизнь; никакого сидения на месте. Андреа, который в то время был одним из сильнейших альпинистов Италии, не взяли в группу, что было для него болезненным ударом.

Мы возвратились с Гашербрума– IV победителями. Повсюду люди встречали нас цветами и овациями. Мне предложили занять чисто представительское место «консультанта» одного из крупных швейных предприятий, занимавшегося производством одежды для альпинистов. Охваченный восторгом и эйфорией успеха, я приобрел первый свой автомобиль – «Фиат-600».

Очень скоро я поехал навестить Андреа. На большом сельском хуторе, где он жил, я не застал друга. Однако мать его сказала, что Андреа можно найти в кафе на станции Вилла-Санта: фирма, где работал ее сын, закрылась, и он остался без работы. Довольно скоро я нашел Андреа. Он сидел в кафе в компании друзей, таких же безработных. Мой приезд доставил ему удовольствие оттого, что я, герой нашумевшего восхождения, о котором в те дни кричали газеты, радио, телевидение, приехал к нему. Но когда мы вышли из кафе, я заметил, что Андреа внимательно разглядывает меня: мой элегантный костюм, мою новую машину, радость и удовлетворение на моем лице. Он смотрел на меня и молчал, а я не знал, что сказать.

Спустя несколько лет мой друг, сильный и выносливый Андреа, погиб на Монблане от истощения сил. Причиной его смерти я считаю глубокое разочарование своей жизнью, которой, как оказалось, распоряжались другие.

Правда, в последнее время он участвовал в восхождениях, но делал это с безразличием побежденного. На стоянках он соглашался на самое неудобное место. Иногда казалось даже, что он нарочно стремится к неудобству. И если какой-нибудь острый камень, который легко можно было отодвинуть в сторону, врезался ему в спину, Андреа никак не реагировал на это.

Мне вот что думается: человек, изможденный многодневными высокогорными буранами, хочет покоя и сна. Тело при этом холодеет, становится нечувствительным к страданиям; человек ложится на лед, словно в постель, и в смертном ледяном холоде обретает долгожданное отдохновение.

Чтобы не случилось подобного, совершенно необходимо прислушиваться к голосу своих чувств, к чему-то всегда стремиться и, главное, понимать свою пользу для других людей.

На «ты» с белыми медведями

На календаре 1968 год. Новое путешествие, которое я собираюсь начать, приведет меня в молчаливые просторы одного из самых холодных районов Земли, на Северный полюс. Туда, где наша планета теряет привычные черты, где день сливается с ночью, а причудливая игра света придает нагромождениям льда колдовской устрашающий облик. Я отправляюсь в это ледовое царство на краю земли в поисках его угрюмого владыки – полярного медведя, крупнейшего из современных хищников.

Организованная отнюдь не для забавы поездка служит этапом масштабной научной операции, скромным участием в которой я не устаю гордиться. Нам придется сорвать покров с многочисленных тайн, окружающих жизнь этих зверей, чтобы затем уберечь их от уничтожения, угроза которого, по мнению многих исследователей, уже нависла над ними.

Кроме меня в экспедиции восемь моих замечательных товарищей: Бруно Ваилати – спортсмен-подводник с мировой известностью, начальник экспедиции; Арнальдо Маттеи – римлянин, специалист по подводным съемкам; Мишель Лобре – парижанин (хотя родился и вырос в Новой Каледонии), спортсмен-подводник; Рамон Браво – мексиканец, олимпийский чемпион по плаванию, подводник; Герман Карраско – тоже мексиканец и тоже подводник; Ларе Странгерт – швед, подводник; Тур Ларсен – норвежец, биолог из университета в Осло; Чарльз Джонкель – канадец, зоолог.

В бесконечных просторах Арктики у нас назначено свидание с «Польстьерной» – кораблем-штаб-квартирой исследователей, участвующих в операции «Медведь».

Разработка этой темы находится в первой фазе. Как уже говорилось, наука располагает пока что скудными и неточными сведениями о жизни белых медведей. Информация отдельных исследователей носит фрагментарный характер. Из рассказов эскимосов трудно уяснить границу, отделяющую вымысел от правды. Неизвестно даже, сколько медведей бродит по арктическим льдам. По одним оценкам, их поголовье составляет 5000, по другим – более 20 000. Следовательно, необходимо прежде всего осуществить перепись белых медведей. Нам придется не только фотографировать их под водой, но и вплотную приблизиться к некоторым экземплярам, детально осмотреть их, измерить и даже «прокомпостировать»: прикрепить к ушам зверей металлическую бирку, которая впоследствии позволит распознавать их. Медведи, конечно, и не подозревают о том, что все это делается, чтобы уберечь их род от полного исчезновения, и боятся нас, как огня. Что же делать? А вот что: мы будем усыплять их, стреляя в зверя из ружья специальным зарядом наркотика.

Операция будет фантастическая. К шее каждого из усыпленных медведей прикрепят маленький радиопередатчик. Его сигналы будут приниматься спутником «Нимбус» (способным контролировать 32 000 объектов) и пересылаться на наземную станцию слежения для последующей обработки и точного изучения миграционных привычек животных.

Мы встречаемся в норвежском городке Тромсё, находящемся за Полярным кругом и насчитывающем 23 000 жителей. Это самый населенный из всех расположенных на этой широте городов мира.

Обсуждается план действий. Официальный язык экспедиции – английский, но то и дело слышатся итальянские, испанские, шведские, норвежские, французские слова. Даже в стаканах, которые мы поднимаем за успех экспедиции, плещется напоминание о наших столь не похожих друг на друга странах: виски, текила, граппа, коньяк и особая норвежская водка.

Мы покидаем Тромсё 4 августа на корабле «Годонес», оборудованном для охоты на тюленя. В течение пяти часов скользим по затянутому туманом фьорду. Несмотря на безветрие, кое-где в тумане возникают прогалины, и тогда удается разглядеть высокие обрывистые берега по обеим сторонам водного «языка» и густые леса.

Неожиданно поднявшийся ветер указывает на то, что мы вышли из фьорда. Холодные воды становятся беспокойнее. Мы выходим в пустынные просторы Северного Ледовитого океана. Высокие грозные волны, кажется, вот-вот поглотят наше суденышко. Наблюдаю за членами экипажа, мечтаю научиться у них равнодушию к этому пугающему своей призрачностью морю.

Первый остров на нашем курсе носит название Медвежий. Здесь неуютно, крутые, высокие берега. Бросаем якорь в укрытом от ветров заливе. Наши голоса тонут в пронзительных криках миллионов птиц. Здесь нет ни деревьев, ни кустарников, ни травы. Лишь кое-где пятна лишайника и мха. Большой русский корабль бросил якорь на рейде, остальные, намного меньше, суетятся вокруг него, то отдаляясь, то приближаясь вновь, Они доставляют на неподвижный корабль-матку тонны свежей рыбы, которая тут же немедленно консервируется.

По-прежнему идем к северу. Первые айсберги и далекий силуэт кита знаменуют начало полярного пейзажа. 7 августа видим остров Хопен. Продолжаем движение к северу; льды становятся плотнее. И вот мы на территории фабрики холода: отсюда, как и в Антарктике, распространяются ветры и морские течения, балансирующие климат Земли. Корабль с трудом находит путь во льдах среди зеленых глыб из пресной воды и серых матовых из морской. Это вершина мира, царство тюленей и белых медведей. Мы достигли цели нашего путешествия.

Стада тюленей, расположившиеся на ледяных островках, с любопытством разглядывают нас, потом в страхе бросаются в воду. Одного из тюленей придется отловить и изжарить: паленое тюленье мясо с его едким запахом – лучшая приманка для медведей.

Продвигаемся, насколько возможно, среди больших старых льдин. Решаем стать на якорь, а точнее, зацепиться за крупный айсберг. Так и поступаем, после чего все сходим на берег. Мы говорим «на берег», хотя нам прекрасно известно, что наши ноги ступают по огромной, держащейся на плаву льдине. А вот и признаки «короля», которого мы разыскиваем: следы медведя в глубоком снегу. Еще раз проверяем наше оборудование. К моменту заветной встречи все должно работать безотказно. Подводные пловцы просматривают комбинезоны, в которых они похожи на инопланетян. Немногим приходилось до них погружаться в воду среди полярных льдов. Рамон до этого не знал даже, как выглядит настоящий снег, а теперь ему предстоит нырять рядом с айсбергом. Мишель, усевшись на краю льдины, болтает в воде ногами в ластах. Ларе хвастается скандинавской привычкой к холоду. Говорит, будто дома, в Швеции, погружался в воду при наружной температуре 26 градусов ниже нуля. Самый смелый из нас конечно же Ваилати. Смелость его не от инстинкта, не от привычки, а от разума. Один за другим друзья соскальзывают в воду. Погружение занимает немногим менее часа. Наконец они вновь появляются на поверхности с триумфальным видом: обнаружили, что холод вовсе не так уж страшен. Играя в слова, комментируют: «Самое главное оказалось растопить лед, что мы и сделали своими телами».

Вдруг раздается крик впередсмотрящего: «Бьёрн!» Норвежское слово эхом отдается на различных языках.

Замечены три зверя: медведица-мать с двумя медвежатами. Пытаемся окружить их, однако матери удается бежать с одним из медвежат. Другой, отстав, выказывает признаки сильного испуга. Обнаружив пропажу малыша, медведица возвращается, хотя уже успела почувствовать грозящую ей опасность. От этого зрелища замирают наши сердца и наша охота.

10 августа в 11 часов видим «Польстьерну» – исследовательское судно, научный экипаж которого занят переписью медведей. Встреча происходит в точно назначенное время. Теперь и мы полностью посвятим себя медвежьей охоте – мирной охоте, направленной не на уничтожение, а на спасение великолепных животных. Вытаскиваем на льдину тюленью тушу. Обливаем ее бензином и поджигаем. Вскорости пахучий дым разносит вокруг приглашение медведям на вкусный обед. Установлено, что в поисках пищи белый медведь способен преодолевать расстояния в сотни километров. Говорят, что в отличие от всех других млекопитающих белые медведи не имеют ни берлог, ни укрытий. Условия их жизни настолько суровы, что в неволе они порой могут прожить вдвое больше, чем в своей естественной среде. Передвигаются они всегда в одиночку. Инстинкт подсказывает им, что объединяться в стаи опасно: голод нередко подталкивает медведей к нападению друг на друга и к кровавым схваткам. Наблюдая двух-трех медведей вместе, можно безошибочно сказать, что это мать с детенышем. Лишь изобилие пищи может в некоторых случаях нарушить этот закон одиночества.

Ждать приходится недолго: из-за льдов появляется роскошный медведь. Он огромен – центнеров на шесть. Затаив дыхание, ждем в тишине, когда он приблизится к останкам тюленя. Зверь, однако, подходит медленно, недоверчиво. Его называют королем Арктики. Мне же он напоминает гиганта в изгнании, ставшего угрюмым от суровой, полной опасностей жизни.