Текст книги "Когда риск - это жизнь!"

Автор книги: Карло Маури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Послесловие

Весна 1975 года.

Мне вспоминается: на борту новозеландского танкера, который постоянно плавает в беспокойных австралийских водах, доставляя горючее антарктическим базам, я увидел на двери одной из кают такую табличку: «Помни, моряк, ты жив, пока рискуешь».

Я не могу забыть эту фразу, ибо она несет в себе огромный смысл. Ведь, действительно, вся прелесть жизни в риске, даже если рискуешь при этом самой жизнью.

Моему сыну Луке уже исполнилось семнадцать лет. В поездке по следам Марко Поло он был неразлучен с собаками. Сначала – с курдской овчаркой, позднее – с афганской борзой, даже спал в обнимку с ними в палатке, в одном спальном мешке. По прошествии некоторого времени после нашего путешествия Лука стал жаловаться на боль в печени и в плече. Проделав необходимые обследования, в частности гепатическую сцинтиграфию, врачи установили наличие обширной пораженной области в правой доле печени. 17 марта этого года профессор Джордже Винкре с медицинского факультета Миланского университета сделал Луке сложнейшую операцию. Оказалось, что правая доля печени была почти полностью поражена кистой, возникшей под воздействием эхинококка, размером с апельсин и весом в восемьсот граммов.

Эхинококк, ленточный червь, – кишечный паразит у собак. Перейдя на Луку от собаки, он внедрился в его печень и спровоцировал образование крупной кисты. Эта болезнь распространена среди пастухов, живущих в постоянном контакте с собаками. Вот и Лука во время нашей фантастической кочевки по следам Марко Поло подхватил ее. Теперь-то он знает, что такое эхинококк, и уж больше не позволяет собакам лизать себя.

Я тоже недавно вышел из больницы – с рекомендацией «избегать нагрузок». Из-за перенесенного инфаркта я хожу теперь как Наполеон – держа руку на сердце: прислушиваюсь к каждому его удару. А ведь прежде я, никогда и не вспоминал о сердце. Знал, что существует в моем теле такой орган, но ничуть не беспокоился о нем и точно так же никогда не беспокоился о почках, печени, прочих органах, благодаря которым живу. Как это было глупо с моей стороны! Знать, что ходовые свойства автомобиля зависят от безотказной работы всех его деталей, и совершенно не думать о собственном теле, которое, как я в невежестве своем полагал, зависит от некоей высшей силы, от судьбы, может быть…

Правда, в последнее время я снова стал подниматься в горы, но сердце то и дело готово вырваться из груди, и я с беспокойством вслушиваюсь в него, как вслушиваются в трепещущий мотор гоночной машины. Ходить стараюсь медленно, чтобы не ускорить сердцебиение, которое мне удается поддерживать, сверяясь с секундной стрелкой часов, на уровне семидесяти ударов в минуту. Впервые после болезни, помню, я поднялся на гору высотой 700 метров над уровнем моря. Потом на другую, в 1300 метров, затем на 2500 метров и наконец стал ходить на горы второй, третьей, даже пятой категории трудности. Это настолько ободряет меня, что я, как прежде, забываю про сердце. Случается, где-нибудь на подъеме сильно прихватит. Тогда я останавливаюсь и замираю в неподвижности. Дальше идти не хочется. Почему я должен куда-то лезть? Ничего больше не хочется. Сажусь на камень и чувствую, как пустота бессмысленности завладевает мной. Кладу большой палец правой руки на запястье левой. Сердце пульсирует нормально. Стало быть, не оно виновато. Делаю глубокий вдох, освежая кислородом тело и волю. Встаю и, с удовольствием продолжая подъем, вспоминаю, что во всех своих приключениях я преодолевал не только сопротивление окружающей меня зачастую враждебной природы, но главным образом неуверенность в самом себе и упадок духа. Позавчера я был на обследовании у своего кардиолога, профессора Кристиано Ранци. Пока он делал мне электрокардиограмму, я рассказал ему по порядку про горы, на которые поднимался в последние дни, и про поездку в Египет, куда отправился сразу же после выхода из больницы. «Кто вам все это разрешил?!» – спросил меня профессор. «Никто», – ответил я. «Ну и ну… У вас, Маури, все наоборот. У вас реки текут в гору», – покачал головой кардиолог.

Я знаю, что это неправда. Реки не текут в гору. И все же…

Экспедиция на «Тигрисе»

Осенью 1976 года Тур Хейердал пригласил меня принять участие в его новой экспедиции, начало которой намечено на осень 1977 года. Мы выйдем в океан из Месопотамии (Ирак) на ладье шумерского типа из тростника берди, служившего еще 6000 лет назад материалом для строительства подобных судов. На этот раз нам придется установить, как и куда могли совершать плавания мореходы одного из древнейших народов, населявшего за 4000 лет до Христовой эры «Страну между реками» Евфратом и Тигром, то есть Месопотамию.

Получив приглашение, я немедленно начинаю готовиться к будущему путешествию, хотя до его начала остается более года. Мысль о новом морском странствии будет увлекать меня все это время, помогая преодолевать разнообразные жизненные невзгоды.

Вместе с Туром я уже дважды пересекал Атлантику на папирусных лодках, какими пользовались древние египтяне. Те наши лодки носили имя Ра – египетского бога Солнца. На них мы за два месяца плавания в океане достигали Америки, доказывая тем самым, что люди, извечно путешествуя, устанавливают связи между цивилизациями, что, в свою очередь, ведет к взаимному влиянию культур. Для передвижения в пространстве человек отнюдь не всегда пользовался средствами, созданными современной технологией. С незапамятных времен люди путешествовали по свету, влекомые естественной силой ветра и морских течений – истинных носителей ростков человеческой культуры. К сожалению, наша историческая наука не склонна связывать то, что происходило или происходит на Земле, с деятельностью таких факторов, как пассаты, муссоны, морские течения, которые, исправно следуя, подобно рекам, по своему руслу в океанах, способны переносить от континента к континенту материальные объекты и мысли.

Просыпаюсь после наркоза – весь в поту, ничего не понимаю и ничего не помню. От тела исходит неприятный запах, кислый запах страха и боли. Спрашиваю у хирурга, как прошла операция и вообще смогу ли пойти на «Тигрисе». «Как вам сказать, – отвечает он, – будем надеяться…» От боли я уже давно в пути – «по горам и рекам несчастья». Прикованный к постели, вопрошаю себя, зачем растут деревья, зеленеют поля, щебечут птицы… Зачем вокруг меня и на улице ходят люди? Неужели для того, чтобы усугубить мою беспомощность? А может, чтобы дать мне надежду?

Спустя 15 дней я поднимаюсь с койки и делаю первые шаги. Я не помню своих первых шагов в детстве, поскольку двигался неосознанно, стремясь к чему-то неизвестному, а тут ставлю ногу на пол и страдаю оттого, что мне хорошо известен путь, который предстоит сейчас проделать, собрав в кулак всю волю.

В коридоре, где я учусь ходить, тем же занимается и молодой мужчина, весь изуродованный, опирающийся на какую-то раму на колесах. Что придает силы этому искалеченному человеку? Смирение? Лично мне убожество претит. Я с ним никогда не соглашусь. Оно в тысячу раз страшнее любого урагана. Выкарабкаться любой ценой…

В моей палате появился новый сосед. Прежний, которого звали Адольфом, был рослый, крепкий крестьянин из унылых равнинных мест Северной Германии. Теперь вместо него рядом со мной лежит пожилой электрик из Бремена, герр Логеманн. Я обратил внимание на то, что оба моих соседа по палате с одинаковой покорностью восприняли больничную жизнь. Похоже, их ничто не беспокоит: они едят, спят, читают, смотрят телевизор, как у себя дома; спокойно перенесли операцию и теперь позволяют залечивать себя с безропотным послушанием чиновников.

А во мне кипят средиземноморские страсти. Без каких-либо определенных причин в моей душе постоянно меняется погода. То я увядаю, словно дерево осенью, с которого облетели листья, то вдруг расцветаю, как весенний цветок, потому и не выношу тиканья будильника: у меня слишком мало времени, чтобы еще и это выносить.

В клинике много детей с деформированными суставами, например с вывернутыми наружу ногами. Дети ковыляют по коридорам на костылях, стараются бегать, ползать, им весело, их детское жизнелюбие смущает меня, задевает мою «умудренность», забывающую про то, что в бессознательном, в инстинктивном ребенок черпает силу.

И я тоже должен быть веселым… Я должен ходить… Я хочу плавать на «Тигрисе»… Я должен снова стать ребенком, потому что взрослый воспринимает настоящее и планирует будущее через призму своего прошлого, отвергая возможность начать с нуля.

Я умываюсь в постели, как кот, и, волнуясь, словно перед экзаменом, выбираюсь на костылях в больничный сад, стараясь быть веселым, будто пришел кататься на карусели. Вот, значит, для кого здесь деревья и цветы, земля и солнце, птицы и другие люди… Они для тех, кто не желает прозябать в одиночестве.

Моя болезнь хроническая, неизлечимая, потому-то я и вынужден хотеть жить. Я хочу участвовать в плавании «Тигриса» хоть на полутора ногах и после недавно перенесенного инфаркта. Никому не расскажу о своих несчастьях, иначе меня оставят дома и стану я безработным, поскольку путешествие – мое ремесло. Я по-прежнему выгляжу внешне здоровым человеком и уверен, что буду выглядеть таким и в гробу. Люди скажут: совсем как живой…

Единственный, кто в курсе моих невзгод, это Тур Хейердал, организатор и душа экспедиции. Он мой друг и, подобно мне, знает, как морские приключения оздоровляют душу и сердце.

Вот дневник моего путешествия.

26 октября 1977 года.

Распрощавшись со всеми, кого приходится оставить, я уезжаю в Багдад. Едва уселся в кресло самолета, как пропала напряженность ожидания отъезда, этого бегства из тюрьмы собственных привычек. Я с легкой душой отдаюсь во власть надежд, которые может породить лишь непредсказуемый, неизвестный завтрашний день.

27 октября.

Под дверью моего гостиничного номера обнаруживаю записку на английском языке: «С приездом, дорогой Карло! Твои товарищи по экипажу „Тигриса“ – Тору Судзуки (комната 114), Асбьёрн Дамхюс (комната 308), Ханс-Петер Бён (комната 304). Увидимся утром».

Кто они и какие, эти новые мои товарищи, приехавшие из разных стран? Наперед знаю, что они моложе меня и здоровее…

Первый, с кем я завожу знакомство, – датчанин Асбьёрн. Здороваясь, мы разглядываем друг друга так, словно сразу же хотим до конца понять товарища по будущим приключениям. Асбьёрну 21 год. Он белый, как березка, и, когда улыбается, похож на пенящееся пиво. Интересно, какое у него впечатление обо мне… Время, которое мы проведем вместе в плавании, покажет. Асбьёрн изучает физику и математику; держит школу морских спасателей.

Затем встречаюсь с Норманом Бейкером, 50-летним американцем из Нью-Йорка, вместе с которым мне уже дважды доводилось плавать под руководством Хейердала через Атлантический океан на папирусных ладьях «Ра». Норман снова забросил свою семью и на этот раз даже должность инженера-строителя, чтобы пойти в океан в качестве штурмана и радиста.

Еще один новый знакомый – норвежец Ханс-Петер Бен, 22-летний студент-медик. Ханс-Петер предлагает мне называть его просто Эйч Пи (HP – начальные буквы английских слов, означающих «лошадиную силу»), произносит это глухим баритоном. Догадываюсь, что ему очень хочется выглядеть старым и серьезным. Эйч Пи только из армии, где научился вязать узлы, а также освоил плотницкое дело и пиротехнику.

Мне представляется Тору Судзуки, японец 43 лет, спокойный, улыбающийся, словно распустившийся цветок лотоса, но не слишком открытый, чтобы до конца показывать свое цветение. Я никогда не понимал этих восточных людей. Как знать, понимают ли они меня… Может быть, им легче понять нас, чем нам – их.

Все вместе мы едем на машине из Багдада в Эль-Курну, к югу, на плоское пространство земли под сводом огромного неба. Эль-Курна – полуостров на месте слияния Тигра и Евфрата. Поздней ночью подъезжаем к гостинице «Сады Эдема» (согласно местной традиции, Эдем, рай, находился именно здесь, на Эль-Курне) и встречаем Тура Хейердала, сильно похудевшего со времени нашей последней встречи. Он признается, что никогда еще ему не приходилось так много работать при температуре 50 градусов, как теперь, собирая берди и руководя строительством ладьи. Обычно проживающий в Италии, норвежец Хейердал начиная с августа находится в Ираке, где занимается подготовкой экспедиции.

Вновь встречаюсь с давним другом по путешествиям «Ра» Юрием Александровичем Сенкевичем, которому теперь 41 год. Он идет на «Тигрисе» судовым врачом как представитель Советского Союза.

Тур знакомит меня с Детлефом Зоицеком, 27-летним немцем. Детлеф – студент института физкультуры, бывший капитан торгового флота, в настоящее время мучается животом из-за отсутствия гигиены в отеле «Сады Эдема».

Герман Карраско, 55 лет, мексиканец, пловец-подводник, мой товарищ по путешествию в Арктику, миллионер.

Норрис Брук, 39 лет, кинооператор из США.

Самый молодой участник экспедиции – представитель Ирака Рашад Назир Салим, 20-летний студент, изучающий историю искусств. У нас выполняет функции переводчика с арабского на английский и должен много говорить.

Всего нас одиннадцать человек девяти национальностей. Мы пользуемся для общения одним языком – английским, но, решая одни и те же проблемы, все мыслим по-разному.

В ночь полнолуния Тур ведет нас посмотреть строящийся «Тигрис». Впечатление фантастическое. Ладья уже приобрела свою архаическую форму. Ее длина – 18 метров, ширина – 6. На постройку пошло 25 тонн тростника берди, а также километры веревок из растительного волокна (простая пенька, манильская и кокосовая) для связки частей. Тур рассказывает, что четверо индейцев аймара с озера Титикака и сорок болотных арабов хотя и говорят на разных языках, но прекрасно понимают друг друга, работая с тростником, которым те и другие пользуются как материалом для строительства лодок и хижин: боливийских – для аймара и месопотамских – для болотных арабов.

«Сады Эдема» не совсем то, что называется раем земным. Спим на матрасах, разложенных прямо на полу, а воды, впрочем как и света, нет. Мне выпала привилегия спать в двухместном номере вместе с Туром.

На следующее утро приступаем к работе: тянем веревки, пилим доски, режем и сшиваем парусину. И все это под ярким солнцем. Группа представителей Би-би-си – пять человек – снимает на пленку каждое наше действие, и фильм стоит дороже экспедиции.

В строительстве «Тигриса» принимает участие масса людей, счастливых оттого, что могут пожить вот так, вместе, и к тому же заработать.

30 октября.

Начинаем ломать глиняную стенку затона, чтобы проложить стапельные салазки для спуска ладьи на воду. Тур все уже давно продумал, тем не менее обсуждает с экипажем каждую мелочь, и каждый норовит сказать что-то свое, хотя чаще всего лишь для того, чтобы шеф его заметил. Тур не распоряжается, он от начала до конца следует собственной идее, к которой мы примкнули добровольно и с энтузиазмом, почему и следим за собой, соблюдаем дисциплину, отдаем нашему руководителю все силы и умения.

Ежедневно подъем в 5 утра. Встаю разбитый от вчерашних трудов, мучает боль в опухшей ноге, но едва вижу остальных, мгновенно пробуждаюсь окончательно, всем своим видом показывая, что готов работать. Часов в шесть, с появлением солнца, принимаются щебетать птицы, выходят из своих глинобитных домов люди, слышны нежные голоса женщин и детей; одни мужчины хранят молчание. Затем солнце поднимается высоко над землей и становится не только светом, но и жаром, который оглушает, как «там-там», но мы работаем и работаем, будто в скандинавском тумане, без передышки. В конце концов наступает вечер, принося облегчение, и все дневные заботы и тревоги тают в его прохладе.

Мы работаем, как стахановцы, но Юрий иронически замечает, что здесь у нас капиталистический способ производства. Болотные арабы не выдерживают нашего ритма и то и дело уходят посидеть в тени пальмы.

Разговор идет исключительно по-английски, а я не в ладах с ним. От рождения владеть английским – то же, что иметь в кармане диплом. Такой человек без труда понимает разнообразные идиоматические выражения, по большей части присущие разговорному языку. По-моему, английский язык собирается окончательно колонизировать весь мир.

Затягивая веревки, я надорвал себе шею, двинуться не могу от боли, но молчу. Тору грохнулся с высоты «Тигриса» на землю, но умело скрывает свою боль. Норман вылетел на машине в кювет с шоссе, явился в гостиницу раненый, но продолжает трудиться. Тура осаждают понаехавшие со всего света фотографы и кинооператоры, однако он исправно выполняет свои обязанности – руководит постройкой корабля.

8 ноября.

За работой быстро пролетают дни. После работы сил ни на что не остается. Водружаем 14-метровую мачту, устанавливаем на палубе две бамбуковые рубки, обтянутые циновками из тростника «казаб». Тем временем от работы укрепляется тело, которое с каждым днем делается все более тренированным, приобретают эластичность мышцы и суставы. Поэтому

с каждым днем все легче и даже хочется ходить и вообще двигаться под горячим солнцем.

Подаренное одним антропологом хорошее вино позволило нам забыть на этот вечер про «Тигрис», и мы впервые за время нашего знакомства славно отдохнули и посмеялись в простой дружеской обстановке.

9 ноября.

Через два дня все должно быть готово к спуску «Тигриса» на воду, так как на этой церемонии будет присутствовать министр информации. Любовно прикрепляем к берди деревянные конструкции, которые будут удерживать обе рубки, мачту, мостик. Целый день возимся с веревками, каждый узел вяжем заботливо и тщательно.

10 ноября.

Снова веревки, от которых горят руки. Индейцы аймара закончили свою работу. Корпус «Тигриса» готов, остается оснастить палубу. Болотные арабы зарезали овцу и ее кровью окропили «Тигрис». Аймара уезжают к себе в Боливию. Тем временем маляры старательно красят снаружи гостиницу «Сады Эдема» к приезду министра: министры любят чистоту и опрятность.

11 ноября.

Министр не приехал, зато собралось множество местных жителей со всей округи, а также работающие в Ираке русские, итальянцы, немцы. Вывешиваем на «Тигрисе» флаги стран, откуда приехали участники экспедиции. Посередине развевается флаг Объединенных Наций.

Тур произносит речь, в которой упоминает шумерскую Месопотамию как колыбель цивилизации. Режут еще одну овцу, и Гатаэ, бригадир наших болотных арабов, разукрашивает нос ладьи отпечатками окровавленных ладоней, после чего внучка Гатаэ подходит с кувшином к «Тигрису» и поливает его корпус водой из Тигра. Начинается спуск на воду. Сотни жителей наблюдают, как тростниковое судно медленно движется к реке. На закате дня наступает волнующий момент: «Тигрис» касается носом воды. За шумом аплодисментов почти не слышно треска салазок, которые, не выдержав нагрузки, сломались, отчего корма ладьи осела на землю. Полкорпуса «Тигриса» осталось на берегу, вот-вот перетрутся и лопнут веревки, обхватывающие нежный тростник берди. Возникает паника. Все наперебой бросаются на помощь. Вооружившись лопатами, прокапываем канаву и подводим под корму домкраты, чтобы приподнять судно. Сто человек безрезультатно пытаются сдвинуть его с места. Уже в темноте появляется советская бригада с огромным грузовиком, который, словно танк преодолев все наземные препятствия, уперся радиатором в корму. Ревет мотор. После нескольких неудачных попыток столкнуть судно с берега «Тигрис» наконец соскальзывает в воду и как лебедь покачивается на поверхности шумерской реки. Мучительные роды состоялись, и мы топчемся на берегу в каком-то вялом оцепенении.

Членов экипажа одного за другим подкашивает жестокий грипп с высокой температурой. Юрий мужественно лечит заболевших. Всей душой надеюсь, что беда сия минует меня. Кто еще здоров, наивно верит в свой иммунитет, однако заболев, свято уверен, что с ним это произошло совершенно случайно.

Постепенно проникаясь атмосферой экспедиции, все больше становлюсь другим человеком. В мыслях я уже плыву через океан, но тело, увы, как тяжкий груз, сдерживает мои порывы. Дневник вести и то не хочется. После изнурительной работы ни на что не остается сил.

Старт назначен на 23 ноября 1977 года. Нас провожают тысячи людей. Кругом ведут киносъемку, фотографируют, выступают с речами. Отправлению ладьи сопутствуют сумятица на берегу и полный беспорядок в наших вещах на борту, погруженных второпях так, что до сих пор непонятно, где что лежит. Как мы во всем этом разберемся, трудно сказать.

С берега отдают концы, и начинаются испытания. Мы с Туром стоим у рулей и, совершив несколько маневров, убеждаемся, что лодка нас слушается. Норман зычным голосом отдает команду поднять парус, который сразу же наполняется ветром и тащит нас к югу, на середину Шатт-эль-Араба. Теперь все гораздо проще. С противоположного берега этой реки потомки древних шумеров прощаются с нами громкими криками, дети пытаются бежать вслед за нами, проваливаясь по колено в грязь.

Течение вроде бы нам благоприятствует, как вдруг на излучине ладью начинает резко сносить к восточному берегу, прямо на мелководье. Левое рулевое весло нещадно скребет дно реки, к счастью не каменистое. Необходимо срочно поднять весло, убрать, иначе оно просто сломается или разнесет мостик, к которому привязано. Оказывается, мы сделали руль слишком тяжелым, слишком толстым по отношению к несущим его конструкциям, и надо где-то пристать, чтобы обтесать его и сделать более пропорциональным. Найдя такое удобное место, бросаем якорь и уже под вечер вспоминаем, что неплохо бы и закусить. Но чем? Как? Весь провиант похоронен под грудами веревок и прочего груза. Я не кок, но отвечаю за камбуз и страдаю от всей этой путаницы и беспорядка, от неопытности некоторых моих товарищей. Разжигая примус, чтобы сварить спагетти, я думаю: почему в такие плавания не приглашают простых людей, тех, кто занимается нормальными и полезными для жизни делами, например повара, плотника или портного, умеющего шить и латать паруса?.. Наверняка древние люди именно так и поступали. Ну, а в наши дни путешествуют, разумеется, одни герои…

Стоим на якоре три дня, приводим в порядок груз и по-новому устанавливаем рули. 26 ноября, после обеда, снимаемся с якоря и идем вниз по течению. Поначалу все кажется прекрасным, и мы наслаждаемся солнцем в небе, пальмами на берегу, приятным общением со спутниками. Однако рули по-прежнему тяжелы, ими едва удается править, так что придется снова где-то приставать и обтачивать их: в открытом море настоящие волны разнесут всё в щепки. Останавливаемся между большой бумажной фабрикой и нефтеперегонным заводом, между пылающими огнями и издающими неприятный запах пенными отбросами; они плывут по Шатт-эль-Арабу и засоряют корпус «Тигриса». С помощью подъемного крана бумажной фабрики снимаем рули, и советский плотник Дмитрий два дня рубанком и топором обтесывает их. Кроме него нам помогают техники этого предприятия. Все они европейцы, приехали в Ирак помогать его гражданам в создании технологического прогресса.

29 ноября.

Снова снимаемся с якоря. Пена бумажной фабрики сопровождает нас. Она, кстати, заражает воду, которую пьют здешние жители. Сегодня на ужин у нас космические продукты. Их привез Юрий, советский врач, занимающийся у себя на родине космической медициной.

Продукты готовы к употреблению в пищу, а некоторые, например шоколад в кубиках, можно есть прямо с оберткой, которая легко усваивается организмом,

29 ноября.

Миновали разводной мост Басры, а также портовую зону с большим количеством кораблей. Все они трогательно приветствуют нас сиренами.

Сели на мель и всю ночь провели в безуспешных попытках сняться с нее. Наконец к рассвету докатившийся до Шатт-эль-Араба прилив приподнял наше судно, и не без помощи буксирного катера мы стронулись с места.

Проходим Абадан, нефтяную столицу страны Ирана, объятую дымом и огнем нефтеперегонных заводов. Огромное пространство персидского побережья занято нефтяными резервуарами. Целые караваны танкеров загружаются у причалов черным золотом. Речная вода тоже черного цвета.

1 декабря.

Вчера вечером прибыли в Фао, последний иракский порт на Шатт-эль-Арабе. Толпа приветствовала нас аплодисментами. Оказывается, радио и телевидение Ирака неоднократно сообщали о плавании «Тигриса», и все о нас знают. С другого берега канала молча взирают на нас иранские жители, не понимая, кто мы такие и что за непонятная посудина служит нам кораблем. Иранские средства информации молчат о нашем плавании, и потому людям на другом берегу ничего про нас не известно. Ирак не в ладу с Ираном.

У Нормана, Асбьёрна, Тору и Норриса по-прежнему высокая температура. Их желудки, по-видимому, привыкли к гомогенизированным, пастеризованным продуктам питания, и антитела не в состоянии совладать с микрофлорой естественной пищи. Между отдельными членами экипажа наблюдается некоторая несовместимость, вызванная различным образом мышления, что, в свою очередь, обусловлено различной культурой и воспитанием.

2 декабря.

На рассвете покидаем Фао. Течение Шатт-эль-Араба быстро уносит нас вместе с отливом к устью, к тому же нам помогает легкий ветер с севера. Около 9 часов утра выходим в залив и медленно движемся в нужном направлении. Весь рейд занят десятками кораблей, ожидающих, когда освободятся иракские и иранские порты. Проходим между сигнальными буями. К полудню меняется направление ветра, наступает время прилива, и нас начинает сносить обратно. На помощь «Тигрису» приходят моряки с советского корабля, подошедшие на катере поприветствовать Юрия. Бросаем им длинную веревку, связанную из нескольких поменьше, чтобы привязали ее к бую, который у нас по носу. Течение тут же относит ладью далеко от буя, и русские изо всех сил гребут, чтобы добраться до него. Когда они наконец привязывают к бую нашу двухсотметровую веревку, мы замечаем, что она развязалась посередине. Кто знает, что теперь с нами станется… Советские моряки на катере, которым они управляют при помощи хитроумной системы блоков, уходят к себе на корабль и возвращаются уже на нем – огромном «Славске» из Одессы. Они берут нас на буксир и отводят на свое место на рейде, после чего приглашают всю экспедицию поужинать на «Славске».

Я остаюсь на «Тигрисе» дежурным. Неподалеку с греческого судна доносится народная музыка. Такое впечатление, будто сидишь где-то на площади. Со «Славска» спускаются проведать меня моряки с угощением. Они в восторге от «Тигриса» и уносят с собой на память несколько кусочков тростника берди, из которого связана наша ладья. К полуночи возвращаются на «Тигрис» мои друзья. Они договорились с капитаном «Славска», что тот за ночь отбуксирует нас к югу, подальше от приливов с отливами.

Идем на буксире до 7 часов, затем «Славск» останавливается, его экипаж приветствует нас, и корабль уходит. Земли больше не видно, мы в открытом море. «Славск» удаляется, а мы движемся уже при помощи собственного паруса. Ветер неожиданно задул в противоположном направлении, с востока, и нас сносит к западу. Все связки и сочленения «Тигриса» трещат так, что становится страшно. От качки кажется, что судно вот-вот перевернется. Из-за того, что приподнимается мачта, мы вынуждены как следует натянуть ванты и установить дополнительные. Некоторые члены экипажа страдают морской болезнью: они никогда прежде не нюхали моря. Ничего, со временем привыкнут.

Настоящее плавание, по сути дела, начинается только сегодня, и мы еще теряемся от всяческих неожиданностей.

Рулевые весла оказались довольно тугими – здесь почти все тугое, жесткое, неудобное. В общем-то, в древности именно так и было; мы, современные люди, оттого и мучаемся, что на «Тигрисе» не нашла применения технология, сводящая на нет трение в узлах.

Мне стоять на вахте с 20 до 22 часов вместе с Германом, который страдает морской болезнью. Так и не удается с точностью установить, где мы находимся и куда движемся. В неспокойном море фосфоресцирует планктон, ветер свистит в бамбуковых жердях рубки, где спят мои товарищи. Славно спится во время бури. Об опасности вспоминаешь только на вахте у руля. Но едва сбросишь с плеч груз ответственности, как снова море по колено.

Около 21 часа замечаем световую точку, которая то гаснет, то зажигается вновь, и Норману удается установить наше возможное местонахождение. Удается также с большой степенью вероятности предположить, что мы в районе Кувейта, а свет идет от маяка на острове Файлака, где уже в шумерскую эпоху был порт. Решаем подойти к острову с наветренной стороны. Фонариком освещаю морскую воду и замечаю в ней песок. Неужели мы действительно вблизи от берега? Медленно (на наше счастье) приближаемся к маяку. Слышно, как волны разбиваются о рифы. Напоремся на риф – и прощай эксперимент с шумерским плаванием! Море неожиданно успокаивается. Может быть, мы под прикрытием острова?

Убираем парус, бросаем якорь – и лопается якорный канат. Течение сносит нас туда, где ветер и волны. Бросаем в море еще один якорь, поменьше. Увы, он тоже пропадает в волнах. Остается плавучий якорь. Ситуация довольно драматичная, по крайней мере нам так кажется. Весь экипаж собрался на корме с фонарями в руках вокруг парусиновой воронки плавучего якоря. Стоим упавшие духом, как это случается с теми, кто оказался в жерновах жестокой судьбы: борьба с ней означает верную гибель, остается единственное средство – надежда. Сообща привязываем якорь и осторожно опускаем его в море. Выждав несколько минут, убеждаемся, что канат не лопнул, все цело, и ладья наконец замедляет ход. Пытаемся установить с кем-нибудь радиосвязь, но никто не отвечает. Что делать? Кругом темнота, хоть глаз выколи. Решили лечь спать – все остальное в этой обстановке не имеет никакого смысла.

С рассветом 14 декабря обнаруживаем, что находимся всего в 2 милях от острова Файлака и в 30 милях от Кувейта. Ветер по-прежнему дует нам в лоб, и «Тигрис» не в состоянии противоборствовать ему.

Удается связаться по радио со «Славском», который через несколько часов привязывает нас к своим моторам, и мы на буксире идем против ветра. Хоть бы что…

Юрий пригласил меня на борт «Славска», чтобы немного подлечить мою остеомиелитную ногу. Пользуясь случаем, заодно принимаю душ. Впервые за долгое время гляжу на себя в зеркало и остаюсь собой доволен. Плавание, видимо, идет мне на пользу. Завтракаю на «Славске»: чай, картошка, лук, простокваша. Гляжу на «Тигрис» с высоты «Славска», и мне делается грустно: между двумя судами пролегла разница в 5000 лет. Юрий дает радиограмму министру торгового флота в Москву, запрашивая у него разрешение на то, чтобы «Славск» довел нас до Бахрейна. Министр сразу же дает положительный ответ.