Текст книги "Криминальная история христианства"
Автор книги: Карлхайнц Дешнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Христиане подозревали приверженцев старой веры в том, что они молятся созданному вместо создателя, и постоянно возвращающимся «разоблачением» было создание изображений богов «они поклоняются делу рук своих», – жалуется уже Исайя «Есть у них уста, но не говорят, – ехидствует Псалом 113, – есть у них глаза, но не видят, есть у них уши, но не слышат, есть у них ноздри, но не обоняют». На самом деле античная религия совсем не идентифицировала эти изображения с богами. Они были лишь «символическим представительствованием, а не самим божеством» (Меншинг). Но для христиан языческие репрезентации богов были «мертвы и бесполезны» (Аристид), они не могут ни видеть, ни слышать, ни двигаться» («Откровение Иоанна»). И по Григорию Нисскому, звезде теологии того времени, неподвижность статуй богов даже переходит на их почитателей. Более того, эти идолы, «пустое ничто», как обнаружил историк церкви Евсевий, скрывали «много постыдного». Они были набиты костями, отбросами, соломой, являлись прибежищем насекомых, боящихся света тараканов, мышей, гнездовищем птиц. Минуций Феликс, Климент Александрийский, Арнобий и другие больше или меньше расписывают загрязнение священных изображений – «как под сводами храма летают ласточки, роняя помет, марая то голову, то лик божества, бороду, глаза, нос. Так что краснеешь от стыда». Боги, насмешничает арианский епископ Максимин, разрушаются пауками и червями. А «Martinum Polycarpi» видит их покрытыми собачьим дерьмом.
Ужасное, как и их почитание, качество – их изготовление.
Тертуллиан ставит это, наряду с прелюбодеянием и проституцией, во главе всех смертных грехов. Как зорко заметили христиане боги были вырублены, вырезаны, выструганы, склеены – «в гончарных печах их обжигали, резцами и напильниками равняли, пилами, сверлами и топорами резали, обтесывали, рубанком выравнивали их Итак, разве это не безумие?». А иногда они, «возможно», вовсе происходили «из украшений проституток, нарядов женщин, из верблюжьих костей» (Арнобий) Афенагор утверждает, что узнает производителя любого бога, совершенно опустившийся художник, по Оригену, – того же сорта, что мошенник или отравитель. Они битком набиты всякой скверной, как о том ведал Иустин, св. юдофоб (стр. 110), совращали также своих юных рабынь, подмастерья в дьявольском деле.
Многие упреки язычникам, если не большинство, естественно обращаются точно так же и против христиан.
Как сообщают Климент Александрийский или Арнобий, некоторые мастера творили богов по человеческим моделям, даже по образу «бесчестных девок», Пракситель запечатлел в книдской Афродите, возможно, свою возлюбленную Гратину. Но разве изображения мадонн и святых, образов библейской истории создавались не аналогичным образом? Разве мальтиец Фра филиппо Липпи не воспроизвел монахиню Лукрецию Бути (будущую жену, похищенную им в 1456 г, с ребенком как мадонну с младенцем Христом? Разве Дюрер не увековечил любовниц майнского кардинала Альбрехта II (1514–1545 гг.), Кете Штольценфельз и Эрнестину Механдель, как дочерей Лота, а Лукас Кранах Эрнестину как «св. Урсулу», Грюневельд – Кете как «св. Катарину в мистическом браке»? Минуций Феликс, работавший в Риме адвокат из Африки, критикует присутствие в языческих процессиях изображений богов. Однако во время христианских шествий несут в конечном счете целую толпу святых – архиепископ Альбрехт из Магдебурга в ларе для реликвий даже куртизанку как «ожившую святую». И если епископ Евсевий видит в установке богов обман детей, незрелых взрослых, то как мы должны рассматривать святые гипсовые копии в миллионах экземпляров?
Далее антиязыческая полемика ненавидит преклонение перед творениями рук человеческих, – но сами христиане преклоняются перед Христом и святыми. Они высмеивают целование «идолов», – и сами целуют изображения святых, реликвии. Они заявляют, что внешнее представление богов не доказывает их существования, – но доказывает ли это представление Христа? Августин выкладывает козырь «изображения идолов» не защищают людей в войне, – ну а изобра жения святых? Климент, Арнобий и другие издеваются над пожарами в храмах, над разрушением храмов, – только во время Второй мировой войны жертвами пали тысячи церквей (И их громоотвод высмеял уже Лихтенберг) Христиане высказывают мнение, что материальные ценности богов могли бы использоваться лучше богов вынуждены охранять от воров «мощными замками и огромными запорами, за оградами и болтами» (Арнобий), – христианские церковные ценности тоже. Никакого доверия Богу. Христиане критически высказывались, что римская религия, римская империя возникли путем преступлений, – да, а христианская церковь, христианские империи нет?
Что стояло за идолопоклонничеством, – разумеется, дьявол, целая армия нечистых существ. С самого начала суеверные, зараженные ведовством, не иначе как и язычники, христиане думали, что культ богов порожден как раз демонами, некоторые, как Тертуллиан, усмотрели, что с этим связаны также цирк, театр, амфитеатр, стадион. Только демоны, утверждали отцы церкви, создавали иллюзию богов, обманывали язычников, удерживали их от поклонения христианскому Богу, которые пародировали св. Крест в изображениях богов, делали оракулов своим орудием, идолов своим убежищем, вызывали языческие чудеса, кормили поэтов лживыми историями, – а самих себя испарениями крови и жира культовых жертв.
Но примечательно как раз, что все эти разоблачения, обвинения, насмешки лишь постепенно набирали силу, становились острее, что в начале как затерянное меньшинство лишь делали хорошую мину при плохой игре Едва ли не весь мир был языческим, и против превосходящих сил христианин выступал большей частью робко, да, с ними, так получилось, он договаривался, но лишь чтобы однажды иметь возможность их уничтожить.
И это показывает опять же старейший христианский автор.
КОМПРОМИССЫ И НЕНАВИСТЬ К ЯЗЫЧНИКАМ В НОВОМ ЗАВЕТЕ
Наставление Павла язычникам большей частью сдержанней, чем «еретикам» и евреям (стр. 107). И равно как он сам хочет быть «апостолом язычников», язычников называет «сонаследниками», обещает «спасение язычникам», так же превозносит (языческую) власть, которая «от Бога», представляла «божественный порядок» носила «меч не напрасно» (которым, однако, была отрублена его собственная голова, и все-таки трижды – несмотря на его гражданские права – он получал римское наказание плетьми, и семь раз сажали его в тюрьму).
Конечно, Павел, пожалуй, и сейчас не оставляет на язычниках живого места. Он видит, что они «поступают по суетности ума своего, будучи помрачены в разуме», в «невежестве», «тупости», «ожесточенности», «делают непотребства», «исполнена всякой неправды, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства», они, говорит Павел, «по суду Божьему» «достойны смерти». «Идолопоклонство» тоже имеет следствием – совсем в традициях столь ненавистного ему еврейства – алчность и разврат «Идолопоклонников» он не переводя дыхания называет рядом с разбойниками. Однако он ругает их также клеветниками, блудниками, пьяницами, доносчиками, злоречивыми, богоненавистниками. И он предупреждает от участия в их праздниках, запрещает поклонение их «идолам», культовым художникам, «общение с бесами», испивать «чашу бесовскую» и участвовать «в трапезе бесовской» – сильные слова. А их философия? «Так как они считают себя умными, они стали дураками».
Но и помимо этого в Новом Завете уже полыхает ненависть к язычеству.
1-е Послание Петра без колебаний отождествляет образ жизни верующих по-старому с «пьянством, излишеством в пище и питии и нелепым идолослужением». «Откровение Иоанна» клеймит Вавилон – обозначение Рима и римского господства – как «жилище бесов», «пристанище всякому нечистому духу». Оно даже ставит «идолослужение» рядом с убийством, рядом с «неверными, и скверными, и убийцами», «любодеями и чародеями и всеми лжецами», которых «участь в озере, горящем огнем и серою». Так как язычество, – «зверь», влекомый туда, «где живет сатана», «где престол сатаны». Таким образом христианин должен язычников «пасти жезлом железным, как сосуды глиняные, они сокрушатся» Все раннехристианские писатели, самые, подчеркивает Е К Девик, либеральные, переняли «эту бескомпромиссную вражду».
ДИФФАМАЦИЯ КОСМОСА, РЕЛИГИИ И КУЛЬТУРЫ ЯЗЫЧНИКОВ (АРИСТИД, АФЕНАГОР, ТАТИАН, ТЕРТУЛЛИАН, КЛИМЕНТ и др.)
Примерно в середине II столетия один из самых ранних апологетов, Аристид (в обнаруженной лишь в 1889 г в монастыре Катарины на Синае апологии), заклеймил обожествление воды, огня, ветра, солнца, не в последнюю очередь почитание земли – места для «каловых нечистот людей, диких и домашних животных кровавых отбросов убитых», «могильника». Но особенно коснулся гнев этого христианина – как и многих нашего времени, которые высмеивают «the obscure and tortuous cloak of Egyptian mythological language» [86](Маккензи) – египтян. Потому что они, как «глупейшие и неблагоразумнейшие, чем все народы Земли», освящали самих зверей (причем с религиозно-исторической точки зрения проблематично, – принимали ли этих зверей как таковых за богов, а не за форму проявления последних). Но церковным мужам это казалось совершенно скандальным и достойным всяческого порицания. Всякий раз заново они возмущались поклонением звероподобным богам, почитанию рыб, голубей, собак, ослов, бычьих и бараньих голов, а также чеснока и лука «И не замечают несчастные у всех этих вещей, что они ничто».
Все царство зверей – ничто. Мир растений – ничто. Наслаждение ничто. И мир богов «мания», «безбожная, жалкая и глупая болтовня» – приводящая ко «всему злому, безобразному и мерзкому» «огромной порочности», «длительной войне, большому голоду, горькому плену и полному лишению», все это сваливается на людей из-за язычества, «единственно по этой причине».
В конце II столетия Афинагор из Афин тоже видит как почитаются Бог, отец разума, в неразумных созданиях, божественное в изображениях людей, даже птиц и ползающих тварей. Но христианин осторожен, он объясняет, что «каждому должно сделать свой выбор богов», уверяет, что не нападает преднамеренно на их картины, ни разу не отвергает их чудесного воздействия, – подобно, впрочем, самому Августину. И как еще смиренно, почти подобострастно ходатайствует Афинагор в своем «Прошении за христиан» язычников Марка Аврелия и Коммода «о снисхождении», славит их «мудрое правление», «доброту и мягкость», «бесконечное миролюбие и любовь к людям», их «жажду знаний», их «правдолюбие», «благодеяния», даже дарует им почетные титулы, которые им совсем не подходят.
Но в это самое время, около 172 г, Татиан, сириец, направляет на Востоке уже вызывающую филиппику язычеству. Так как для (ставшего в Риме христианином) ученика св. Иустина и будущего вождя «еретических» енкратитов, для «варварского философа Татиана», как он сам себя называет, язычники – хвастуны, невежды, задиры и подхалимы. Они полны «высокомерия» и «щегольских фраз», они похотливы и лживы Их учреждения, их обычаи, их религия и наука, – все «нелепо», «многообразная глупость», «безрассудно». В своей «Речи к приверженцам эллинизма» Татиан клеймит «бахвальство римлян», «легкомыслие афинян», «бесчисленную толпу ваших ни к чему не годных поэтесс, потаскух и шалопаев». Недавний ученик софистов упрекает Диогена в «неумеренности», Платона в «обжорстве», Аристотеля в «невежестве», Ферекида и Пифагора в «бабьих сплетнях», Эмпедокла в «бахвальстве» Сапфо – «развратная, помешанная на любви баба», Аристипп – «ханжеский сластолюбец», Гераклит – «чванливый самоучка», короче «Крикуны они, никакие не учителя, – издевается христианин, – на слова болтливы, но в осознании слабоумны» и они «расхаживают с ногтями, как дикие звери».
Татиан осуждает античную риторику, школу, театр, «эти аудитории, которые наслаждаются представлением непристойностей», он критикует даже пластику (из-за ее тематики, ее моделей) и снова и снова (что и сегодня удивляет мир) греческое поэтическое искусство и философию, при этом он постоянно противопоставляет языческую «ветреность», «глупость», «болезнь» христианской «мудрости», «воинственное и лживое учение ослепленных демонов» – «учению нашей науки».
Всякий, кто ценит философию, утверждает Татиан, пусть идет в церковь «Мы совсем не дураки, вы, приверженцы греческого учения, и мы не говорим глупостей», «и мы не лжем», «глупа ваша болтовня» К «правде, герольд которой я», принадлежала и страшная сказочка Татиана, будто язычники ели мясо христиан, чтобы помешать их воскресению.
Этой речью – «единственное в своем роде уничтожающее обвинение против всех достижений эллинистического духа во всех областях» (Краузе) – начинается то грязное унижение всей языческой культуры, за которым последовало объявление ее вне закона, почти забвение на Западе более чем на тысячу лет. Однако в то время как критичный исследователь вроде Иоганна Геффкена называет сирийца Татиана «восточным врагом образования», «аффектированным лицемером», «хвастливым лжеученым», «поверхностным мыслителем» и «изолгавшимся человеком с крайне ограниченной честностью перед другими и самим собой», то на католической стороне, подобно тому как и в XX веке, защищают «красоту и полезность» главного содержания цитированного трактата, о котором церковный историограф Евсевий уже в XX столетии сообщает, что оно «пользовалось большой славой» у многих. Оно же кажется этому епископу «прекраснейшим и полезнейшим из всех трудов Татиана».
Но Татиан стоит лишь в том строю античной церкви, который ведет от св. Игнатия (запрещавшего любой контакт с языческой литературой и даже едва ли не со всем школьным образованием) и так же думавшего епископа Поликарпа из Смирны к церковному писателю Ермию и его столь же грубому, сколь и жалкому «Осмеянию языческих философов», к отцу церкви Иринею, антиохийскому епископу Феофилу и другим, которые ненавидели всю античную философию, проклинали как «лживую болтовню», как «авантюрность, бессмыслицу, или безумие, или странность, или все сразу» Все представители греческой культуры, согласно св. Феофилу, весьма скромному умом, но на авторитетнейшем епископском месте, распространяли лишь «поток слов», «бесполезные речи», у них не было «никогда малейшей искры правды», «даже малейшего зернышка ее не найти».
Тертуллиан дул в ту же дуду. Хотя он, двуличный, как признается христианами, мог выступать и за терпимость, позволить молиться Юпитеру и у алтаря фидеизма, мог протестовать против того, что «кого-то лишат свободы религии и ему предложат свободный выбор своих божеств». Но он же издевается что общего имеют философ и христианин, ученик Греции и неба, исказитель истины и ее обновитель, вор и страж истины? Так он всеобъемлюще, жестко отвергает философию, сам же ею живя, более того – выносит смертный приговор греческой культуре в целом У нее нет ничего общего с христианством, но, может быть, лестью, глупостью, демонизмом она иногда приближается к истине, будь это случайность или воровство.
Но как олицетворение греха, как вершина семи особо тяжких преступлений, которые Тертуллиан вменяет язычеству в целом, ему представляется культ богов – в существенном же не больше, но и не меньше как, чаще всего, персонифицированные и одновременно обожествленные силы природы или сексуальной потенции. Однако, как едва ли какой другой ранний христианин, Тертуллиан борется почти систематически именно с этим культом. Он удовлетворенно отмечает небольшое уважение язычников к своим собственным идолам, собственным религиозным обрядам. Он берет на мушку безжизненность богов, недостойность их мифов, он высмеивает, делает смешными, он возмущается тем, что христианин не может никуда пойти, не натолкнувшись на богов. Он запрещает христианам всякую деятельность, которая может иметь отношение и к «служению идолам», изготовление изображений богов и продажу их, так же как профессии, которые служат язычникам, включая военную службу.
Но даже друг греческой философии, Климент Александрийский, на рубеже III столетия поносит в своем «Увещевании язычникам» все «высокочтимые мифы», «безбожные святилища», «а также никому не нужные места былых оракульских предсказаний, скорее безумств», все «воистину бессмысленные софистские школы для неверующих людей и игорные дома, полные законченного помешательства». Что же касается «безбожных мистерий», то Климент хочет в них «раскрыть тайное надувательство», «их священное безумие». И эти «оргии» тоже «полны обмана», «совершенно бесчеловечны», «семена «беды и порчи», безбожные культы, которые, очевидно, действуют лишь «на самых дурных варваров из фракийцев, на самые глупые головы среди фригийцев, на суеверных среди греков».
Все, что действительно прекрасно, полно смысла, освящение звезд, солнца, которому особенно молились персы, освящение Земли, ее растений, плодов, воды, которую прежде всего чтили у египтян (долгое время – лишь воду Нила), не меньше, чем эротику и сексуальность, отпугивает этого отца церкви, как уже перед ним Аристида (стр.165 и след.), а после него, например, Фирмика Матерна или учителя церкви Афанасия в его «Oratio contra gentes», [87]где этот епископ не только проклинает обожествление изображений людей, зверей, но также звезд и стихии, причем причина всей языческой набожности видится не в чем другом, как в сексуальных извращениях, в аморальности.
Античные христиане по большей части имели мало представления о захватывающем, язычеством торжественно отмечаемом круговороте растительного мира, его природномифологическом, восходящему к древнейшей символике плодородия истолковании, о соучастии в теллурическом, космическом действе, о глубоко благом отзвуке, который вызывали в каждом человеке красота и полнота бытия «Все, что касается этих богов, – пишет Плутарх о египетской религии, – поставлено в связь плугом, посевами и сбором плодов поля». Они были, как многие другие, символическими фигурами становления и исчезновения.
Но и Климент Александрийский не признает в формах почитания Солнца, луны и звезд, земли с ее плодородностью, ее радостями ничего кроме «высшей точки глупости», «отрицания Бога и суеверии», «двусмысленного и опасного отхода от истины, который низводит человека с неба и бросает в пропасть». «Горе такому безбожию» – восклицает Климент «Почему вы оставили небо и почитали землю? Вы (так как я хочу это повторить еще рад) низвели благочестие на землю. Но я привык попирать землю ногами, а не молиться ей».
Здесь, где земля попрана, попрана ногами, прямо-таки слышится – еще отчетливее, чем у Аристида, – грозное эхо ветхозаветного «Подчинитесь». Здесь вносится нечто все более и более разрушительное, последствия которого едва ли можно переоценить. Здесь на место «естественного космоса» заступает «религиозный космос», радикальный религиозный антропоцентризм, чье многостороннее воздействие и «прогресс» переживут средневековое церковное воздействие и приведут, как образно писал. А Хилари Армстронг, к «а wholly mancentred technocratic paradise, which is beginning to look to more and more of us more and more like hell. [88]
Однако протестантский теолог Альбрехт Петере еще в 1968 г многозначительно поет аллилуйю с выразительной ссылкой на упомянутый библейский наказ. «Причем человек в присутствии Бога одновременно освобождается от космических элементарных сил, от понуждения к сотворению кумира из наличного мира, причем перед лицом одногоБога одинмир для него сливается в единстве, человек приобретает возможность для секуляризации, получает внутреннюю свободу, подчинить расколдованный мир и технически. Эта секуляризацияв пространстве христианства превосходит все прежние проявления секуляризации во внутренней двигательной силе и затягивает в своем техническом покорении мира все культуры в свой водоворот».
Как и обожествление космоса, Климентом Александрийским проклята и сексуальность, тем более что она тесно связана с языческим культом, систематически поражаемым в «Protreptikos», [89]«с вашими демонами и богами и полубогами, которых даже называют, словно говорят о полуослах (лошаках)». В своих домах, возмущается Климент, который отождествляет богов с дьяволом, язычники представляют «нечистые желания демонов в образах», посвящают» памятники бесстыдства богам», «маленькие фигуры панов и обнаженных девушек и пьяных сатиров и вздыбленные детородные орг ны» – «при добродетели вы станете зрителем, при злом начале соучастником» «О как очевидно бесстыдство».
Климент уже мог сказать так «каждый поступок язычника греховен», он мог каждому, «кто поклоняется идолам», приписать (что скоро, слово в слово, будет отмечаться бесчисленными христианскими монахами) «грязные волосы, покрытая дерьмом, разорванная одежда, они никогда ничего не слыхали о купании, их длинные ногти подобны когтям диких зверей», уже Климент мог обругать старые святилища «лишь гробы и темницы», он мог уже сказать об изображении бога египтян, что он зверь, которому годится пещера или куча навоза, так что едва ли можно удивляться, если христианство после своей победы набросилось на язычников до сих пор не слыханным образом.
Да и синод в Элвире уже к началу IV столетия принял длинный ряд антиязыческих предписаний – постановление против «культа идолов», языческой магии, языческих обычаев, против браков христианок с язычниками, с их священниками, – и определил за это высокие и высшие церковные наказания (За языческий культ – как за убийство в драке и разврат – отказ в причащении даже в articulo mortis [90]). Но несмотря на такие запреты, собор ограничил излишне резкие демонстрации благочестивости, поскольку канон 60 не признавал мучениками никого из тех, кто погиб при разрушении «идолов». В конце концов, христианство все еще не считалось разрешенной религией.
Но после переворота берется совсем другой тон. В конфликте с староверующими теперь начинается большой поворот, помеченный 311 г., когда император Галерий признал, пусть даже против своей воли, христианство (стр.176), и 313 г., с тех пор как император Константин эту религию все больше одаривает своей симпатией вместе с полнотой привилегий (стр. 197 и след. 203 и след.) Объединение с сильнейшей властью мира теперь не только изменяет тон христианских трактатов, но отчасти также их характер видения – заметно и почти мгновенно.
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ХРИСТИАН В ЗЕРКАЛЕ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Прежде всего язычникам теперь, вскоре после последних преследований христиан, как раз эти преследования будут ставить в укор и притом гигантски преувеличивать – до глубин XX-го столетия, во второй половине которого еще видят, что христианство уже с конца 1-го столетия «купается в своей собственной крови», болтают об «огромной толпе героических фигур», «которая, со лбами, помеченными мученической кровью, протянулась через все второе столетие» (Даниель – Ропс), при этом, в 1956 г, еще и прямодушно добавляют это были «не миллионы» (Циглер) Серьезные исследователи оценивают число христианских жертв по случаю, не бесспорно, в 3000, в 1500 человек – за все три столетия.Сколь проблематичной может стать эта цифра христиане убивали в Средние века и в Новое время евреев часто больше в одном единственном году,иногда за одинединственный день.
Такой внушающий уважение христианин, как умерший в 254 г Ориген (ср. стр. 147) – чей собственный отец был мучеником и который сам подвергался пыткам, – называет число христианских мучеников – подвижников «маленьким и легко исчислимым» фактически большинство «мученических актов» фальсифицировано, многие языческие императоры совсем не были преследователями христиан, государство беспокоило христиан не из-за их религии. В действительности многие придерживавшиеся старой веры служащие относились к христианам настолько терпимо, насколько было возможно. Они давали им время на размышление, обходили предписания, дозволяли обман, отпускали из-под ареста или вооружали христиан юридическими трюками, которые позволяли им быть оправданными, не отрекаясь от своей веры. Они отпускали вновь домой людей, на которых поступил донос, и нередко по-прежнему спокойно реагировали на их провокации.
Но уже епископ Евсевий, «отец церковной истории», начнет в первой половине IV-го века без устали выкладывать страшные сказки о злых язычниках, скверных преследователях христиан. Он использует для этого всю восьмую книгу своей «Церковной истории»,к которой, конечно, относится то, что знаток говорит прежде всего о 9-й и 10-й книгах этого труда (наш почти единственный источник по древней церковной истории). «Выразительность, описательность, разглагольствование, полуправда и даже подтасовка источников заменяют научную интерпретацию надежных документов» (Морро).
Вновь и вновь христиане, «воистину удивительные бойцы», истязаются проклятыми язычниками – фактически епископом Евсевием, – их терзают ударами бичей, скребками, вспарывают животы, рвут икры, щеки, ломают ноги, отрезают носы, уши, руки, кромсают остальные члены Евсевий вызывает жалость уксусом и солью в ранах, загоняет камышовые трубки под ногти, в пальцы, сжигает спины кипящим свинцом, поджаривает страдальцев на решетке «для долгих мучений». И при всем этом и многом другом эти герои стойки, в хорошем расположении духа, в полном самообладании «Да, они ликовали и пели Богу Мира величальные и благодарственные песни до последнего дыхания».
Других верующих в Христа, указывает Евсевий, «по приказу слуг дьявола» погружали в пучину моря, распинали, обезглавливали, – «порой даже сотню мужчин вместе с маленькими детьми(!) и женщинами за один день. Меч палача затупился, слуги палача от изнеможения должны были сменять друг друга» Третьих бросали «людоедским тварям», диким кабанам, медведям, пантерам «Мы сами присутствовали при этих битвах и видели, как явилась божественная сила нашего Спасителя Иисуса Христа, к которому относится свидетельство. И когда дикие звери время от времени приготавливались к прыжку, они снова и снова отступали назад, словно остановленные божественной силой» О христианах («в общем их было пять»), которых «яростный бык» должен был растерзать, епископ сообщает -«Как ни стучал он копытами и ни бодался рогами туда-сюда, и, разъяренный каленым железом, и извергая ярость и погибель, он был оттеснен святым Провидением».
Христианская историография!
Однажды Евсевий упоминает «целый город во Фригии, населенный христианами», чьих жителей «вместе с женами и детьми» сожгли, – но, к сожалению, утаивает название места. Вообще он, хотя даже повторяет очевидцев, как правило, намеренно уклоняется от точных сведений, зато непрерывно хвастается «бесконечными толпами», знает «огромные массы», частью казненных мечом, частью сожженных, «бесчисленных мужчин с женщинами и детьми»(!), которые «во имя учения нашего Спасителя» умирали «различным образом».
Нельзя не упомянуть, что в 335 г на соборе в Тире египетский епископ Потамон из Герклеи обвинил епископа Евсевия в отходе во время преследований. Конечно, это не доказано и может быть, как уже часто бывало, являлось клеветой одного брата по службе на другого брата по службе.
Преследования в Галлии в 177 г при Марке Аврелии (161–180 гг.), философе на императорском троне («самосозерцанию» которого удивлялся еще Фридрих II Прусский) по словам Евсевия повлекли за собой смерть десяти тысяч мучеников». Но мартирология называет 48 мучеников в результате преследований в Галлии при Марке Аврелии. И из них в «Лексиконе теологии и церкви»остается собственно восемь св. Вландина «со св. епископом Потином и шесть других товарищей». Напротив, позднее число языческихмучеников в Галлии «особенно велико» (К Шнейдер).
Так как о преследовании христиан при Диоклетиане вообще самом суровом – вопреки воле выдающегося государя, – еще помнят многие современники, то Евсевий уже не мог оплакивать десятки тысяч жертв (более чем удивительно) (Преследования для церковных вождей – часто радость Об этом можно прочитать даже у пап XX века Преследования взбадривают, побуждают к тесному сплочению, – лучшая пропаганда временем). Евсевий, который опубликовал особое послание «о мучениках в Палестине», пишет в своей церковной истории «Мы знаем тех из них, которые в Палестине выделялись» Евсевий теперь больше не называет «десять тысяч», а в общей численности 91 мученика. В 1954 г де Сент Круа исследовал в «Harvard Theological Review» данные «отца церковной истории», при этом в наличии осталось шестнадцать мучеников: в самые худшие, десятилетия продолжавшиеся античные преследования христианин, на Палестину ни разу не приходилось двух мучеников в году. Несмотря на все, один из сегодняшних защитников Евсевия считает ошибочным заключение, что он «не имел никакой научной совести» (Уоллес – Хадрил).
Сами же языческие императоры, «Богом» посланные, однако, представители его «порядка» (стр.164), были теперь покрыты худшими нечистотами отцов церкви. Если для Афенагора они были добры и мягки, мудры и праволюбивы, миролюбивы, благодетельны, жадными к знаниям (стр. 161), то уже в начале IV столетия их бичевали как не имеющих себе равных монстров.
ЯЗЫЧЕСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ – РЕТРОСПЕКТИВНО
Христианский триумфальный рев начался около 314 г, то есть сразу после переворота, поджигательским посланием Лактанца «О типах смерти преследователей», – настолько пошлым по теме, стилю, уровню, что многие долго не хотели признавать «Cicero christianus», в то время как подлинность сегодня (почти) неоспариваема. Имеется мало бранных слов, которые бы не употребил Лактанц в этом послании в адрес римских императоров «противников Бога», «тиранов», которых он сравнивает с волками, «чудовищ». Переворот едва завершился, и уже, комментирует фон Кампенгаузен, «старую церковную идеологию мученичества и преследования как ветром сдуло и она обернулась почти своей противоположностью».
Император Деций (249–251 гг.), преследователь христиан, хотел, как свидетельствуют монеты («рах provincial» [91]), возглавлять мирный режим, был, согласно историческим источникам, прекрасным человеком. В битве при Абритте в Добрудже он потерпел поражение от вождя готов Книвы и погиб. Этот Деций для Лактанца – «враг Бога», «достойное отвращения чудовище», корм исключительно «диких животных и птиц» О Валериане (253–260 гг.), который тоже преследовал христиан, а потом умер в персидском плену, Лактанц утверждает, что с него «сняли кожу и покрасили красной краской, чтобы в храме варварских богов хранить как память о блестящем триумфе» Диоклетиана (284–305 гг.), который призвал бедного Лактанца в Никомедию в качестве «rhetor latinas» и во время преследований, проведенных Лактанцем в имперской столице, не затронул, отец церкви называет «великим в изобретении преступлений». И Максимиан (285–305 гг.), соимператор Диоклетиана, как рассказывает Лактанц, не отказывал «его злобным желаниям ни в малейшей мере» «Куда бы он ни направлял свой путь, там вырывали девушек из рук родителей, чтобы сразу же быть в его распоряжении». Однако «всех злых, когда-либо живших», превосходил пасынок Диоклетиана император Галерий (305–311 гг.), которого Лактанц считал непосредственной причиной начавшихся в 303 г. погромов. Следовательно, он обратил свое внимание «на несовершенства мира».
