Текст книги "Криминальная история христианства"
Автор книги: Карлхайнц Дешнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
Всякий раз, когда «подлый» хотел «развлечься», он призывал своего медведя, «в дикости и размерах ему совершенно подобного» и кормил его людьми. «И когда у них вырывали конечности, он мог удовлетвореннейше смеяться, и никогда он не ел вечером без человеческой крови», «лишь огонь, крест и дикие звери были повседневными и привычными вещами», царил лишь «всеобщий произвол». При взыскании налогов вымирали люди и домашние животные. «Остались еще только попрошайки. Но смотри, мягкосердечный человек сжалился и над ними, чтобы положить конец их нужде. Он собрал их всех вместе, погрузил на лодки и утопил в море».
Христианская историография.
Причем Лактанц в этом «первом христианском вкладе в философию и теологию истории» (Пишон) не забывает уверять, что он собрал «все эти события с добросовестной точностью», «чтобы память о столь больших событиях нисколько не потерялась или чтобы будущие историографы не исказили правду».
Как наказанье Божье дан Галерию рак, «чудовищный гнойник в нижней части гениталий» (Евсевий говорит скромнее о том месте, «которое нельзя назвать») Церковные писатели Руфин и Оросий позднее придумают самоубийство. Однако Лактанц, со времени которого историография считала Галерия «диким варваром» (Альтендорф), со сладострастием изображает на протяжении ряда страниц течение болезни (однако, в другом месте, он тоже, как и епископ Киприан, подслащивает верующему вечностью взгляд на жалкое состояние обреченного). «В теле образовались черви. Запах пронизал не только дворец, но распространился по всему городу»! «Его пожирали черви, и тело в невыносимых страданиях распадалось в гниль…». Епископ Евсевий добавляет «Тех из врачей, которые просто не смогли вынести всю меру отвратительного запаха, убивали, других, которые, не смогли найти средство лечения, безжалостно казнили».
Христианская историография.
Вместе с тем смертельно больной Галерий, чей конец отцы церкви живописали всеми красками античных топик, издал 30 апреля 311 г «Эдикт о терпимости из Никомедии». Указ прекратил гонения христиан – здесь еще раз оправданный диоклетианской государственной идеологией, – и сделал христианство religio licita, причем христианам разрешал, даже предлагал восстановить свои церкви, «однако при условии, что они никаким образом не будут действовать против порядка». Но в силу этой, конечно, не очень дружественно сформулированной «Magna charta» [92]новой религии умирающий в Сердике Галерий несколько дней спустя представил «похвальное свидетельство своей личной искренности» (Хенн); так, однако, «впервые в истории христиане определенным образом были законно признанными» (Грант).
Галерий, который правил дунайскими провинциями и Балканами, с Сирмией как предпочтительной резиденцией, хотел обновить империю, политически и религиозно, согласно представлениям диоклетианского двора. Он не был чудовищем, которое выпрыгнуло из-под пера Лактанца и других отцов церкви, а, по сведениям из надежных источников, хотя и достаточно неотесанным, однако благоразумным и справедливым. Аврелий Виктор, в 389 г городской префект Рима и автор римской истории императоров, отмечает у бывшего погонщика скота наряду с «грубостью» и «невоспитанностью» также «способности, которыми природа его отличила». Он с похвалой отзывается среди прочего о приобретении им плодородных земель в Паннонии (названной по имени его склонявшейся к христианству жены Валерии провинцией Валерия), искоренении чудовищных лесов, о стоке для озера Пелсо, вероятно, Платцензее, в Дунай.
Конечно, Лактанц, который лишь недавно, когда христианство еще подавляли, призывал «Не должно быть ни насилия, ни несправедливости, так как к религии нельзя принудить», «словами, а не побоями нужно защищать дело», «терпением, а не жестокостью, верой, а не преступлением», Лактанц, который еще только что называл «корнем законности и общим основанием справедливости» тезис, «чтобы ничего не делать ближнему, что сам не хочешь терпеть, что по самому себе надо определять, что хорошо ближнему», – этот самый Лактанц теперь обзывает языческих властителей преступниками против Бога и ликует, что от них «не осталось ни побега ни корня». «В земле лежат они, которые противились Богу, которые разрушали святые храмы, пали в ужасном падении, – поздно, но глубоко и по заслугам». Напротив, отец церкви с восторгом встречает массовые убийства Константином пленных франков в Трирском амфитеатре. И взахлеб благодарит в конце своих «Видов убийства преследователей» «вечное милосердие Бога» за то, что он, «наконец, взглянул на землю, что он сподобился свое стадо, злобными волками частью опустошенное, частью рассеянное, восстановить и собрать, а злобных чудовищ искоренил. Господь их истребил и смел с лица земли Итак, нам остается триумф Бога приветствовать ликованием, победу Господа отметить хвалебными песнями. Нам остается…».
И последующий фаворит Константина, историк церкви Евсевий, вел себя соответствующе и оскорблял языческих императоров не меньше. Он утверждает, что Валериан «убивал несчастных детей, приносил в жертву детей достойных сожаления родителей, исследовал внутренности новорожденных, разрезал и разрубал изображения Бога». Похожее навешивает Евсевий и на императора Максенция, присоединив к этому еще убийство и беременных женщин с помощью львов (наряду с мнимым массовым убийством сенаторов, ср. стр. 192). Однако в подобных поступках язычников обвиняли часто, они стали прямо-таки предметом обсуждения церковной историографией и приписаны Галерию, Максимиану, Северу и, естественно, императору Юлиану, «Отступнику». Это не могло быть обременительным для Евсевия, человека, который в своем «Praeparatio evanglica» продемонстрировал грязь и низость язычников и величие и блеск добродетелей своей стороны в пятнадцати книгах, для которого весь эллинизм олицетворялся в образе черта, «языческого дьявола, который ненавидит добро и любит зло», который нападал «наподобие свирепой собаки» на, ах, таких благородных христиан, в «зверином безумии», «исполненные рокового и пагубного для души яда», натравливал «на нас каждого дикого зверя и каждое чудовище в человеческом облике». Таким образом, Евсевий тоже вне себя от счастья, что Константин «теперь как раз тех преследовал, которые это делали, и карал их заслуженным божьим наказанием»; что владыки теперь «плюют в лицо мертвым идолам», «попирают ногами законы дьяволов», высмеивают «безумие» язычников, «исчезло все безбожное отродье с человеческого горизонта», «дикие звери, волки и всякого рода ужасные и хищные чудовища».
Но прежде чем мы рассмотрим новые христианские величества, нужно коротко обернуться к двум первым великим противникам христианства, так как их атаки показывают, насколько рано и проницательно язычники поставили под вопрос поведение отцов церкви, нередко убедительно возражали, доводя его ad absurdum.
ЦЕЛЬС И ПОРФИРИЙ – ПЕРВЫЕ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ПРОТИВНИКИ ХРИСТИАНСТВА
Хотя антихристианские труды этих философов были, что понятно почти само собой, уничтожены уже первыми христианскими императорами, но их можно частично реконструировать по трактатам их противников, прежде всего Оригена, который в 248 г написал ответ в книгах, причем влиятельнейший христианский теолог раннего времени явственно затрудняется с возражениями Цельсу, и тем больше, когда аргументы последнего его самого убеждают Ориген, впрочем один из самых уважаемых христиан вообще (стр.147), прибегает при этом к всевозможным уловкам, усекает существенное, замалчивает его совсем, – вопреки повторяемым уверениям в противоположном. Он подсовывает Цельсу, который, конечно, писал тенденциозно, но всегда опирался на факты, свой собственный вымысел и называет его столь часто, сколь можно, путаником первого ранга, хотя его собственная реплика предоставляет «лучший контраргумент» (Геффкен).
«Истинное слово» (Alethes Logos) Цельсия, возникшее в конце II-го века, было первым памфлетом против христианства. Как диатриба платоновской философии, – он большей частью относительно искусен, нюансирован, то трезво доказателен, то ироничен, не окончательно непримирим Его автор показывает себя сведущим в Ветхом Завете, в Евангелиях, хорошо знакомым с развитием христианских общин, автор, о котором лично мы знаем очень мало, но труд которого не показывает его легкомысленным.
Цельс проницательно обнаружил щекотливые места. Например, смесь христианского учения, с одной стороны, из иудаизма, с другой – из элементов стоицизма, платонизма, персидских, египетских учений, мистических верований. Он находит, однако, что «эти вещи лучше всего выражены у греков и без высокомерного шума и деклараций, будто бы они явлены Богом или сыном Бога». Цельс иронизирует по поводу самоуверенности евреев и христиан, их жалких претензий на избранность. «Вначале там Бог, потом сразу мы, им созданные и ему во всем подобные, нам все подчинено, земля, вода, воздух и звезды, по нашей воле все это там и чтобы нам служить». В противоположность этому Цельс сравнивает «род евреев и христиан» со «стаей летучих мышей или с муравьями, которые вышли из своего сооружения, или с лягушками, которые уселись вокруг болота, или с дождевыми червями» и полагает, что человек не имеет никаких существенных преимуществ перед зверем и является частью космоса, чей творец на карту поставил все.
Цельс уже задает себе также вопрос, – для чего, собственно, пришел Бог «К примеру, чтобы познакомиться с положением у людей? Так как он не все знает? Итак, он знает все, но ничего не улучшает». И если Бог пришел, то почему так поздно? И отчего должна быть спасена только часть, однако «весь остальной род человеческий должен сгореть»? Как также полностью разрушенное тело может восстановиться и вернуться в свое первоначальное состояние? «Так как они не знают здесь ничего в ответ, то помогают себе безвкусной уловкой, что для Бога все возможно».
И в нравственном учении Иисуса Цельс, мастер историко-религиозных сравнений, не находит ничего нового. Он утверждает – по праву – о христианской этике, что это учение такое же, как и у других философов, и ни одно еще не удостаивало новым знанием». В доказательство он пространно цитирует известное место из платоновского «Критона», диалога Критона и Сократа, который настойчиво объясняет, что нельзя делать «несправедливости ни при каких обстоятельствах», «даже тогда, когда нам причинена несправедливость», «даже если уже столь много зла» претерпели, «что ни нарушать справедливость, ни воздавать за несправедливость несправедливостью, ни воздавать злом за претерпеваемое зло ни в коем случае не правильно» Цельс даже указывает, что до Платона божественные мужи защищали тот же самый взгляд, вероятно, намек на учение Пифагора.
Со всем религиозно-историческим правом язычник настаивает на том, что в Христе не было ничего необычного рядом с Гераклом, Асклепием, Дионисом и тому подобными, чья жизнь была не меньше благотворна и чудесна, чем его «Или вы думаете, что все рассказанное другими, это выдумка или считается таковой, а рассказанное вами, напротив, ловко и правдоподобно найденная концовка спектакля, а именно, – призыв со столба, когда он прощается, и землетрясение, и тьма?» Умирающее и возрождающееся божество, мифически и исторически, были до Иисуса, и его чудеса тоже были, так сказать, до него засвидетельствованы совместно с кучей других «фокусов» и «проделок мошенников» «Так как те люди могли совершать подобные вещи, то мы должны их тоже считать сынами Бога?». Конечно, тем, «которые хотели быть обманутыми, могли явиться и многие другие, подобные Иисусу».
Цельс снова и снова подчеркивает, что христиане вышли из необразованных, жаждущих чуда слоев, что их учение привлекло лишь «наивных людей», «так как оно само наивно и лишено научного характера». А перед образованными, которых оно не может обмануть, говорит Цельс, христиане обращаются «поспешно в бегство» Взамен этого они заманивали необразованных, рассказывая и объясняя им «диковинные вещи», что «не нужно обращать внимания ни на отца, ни на учителей, и верить только им одним. Они говорят лишь глупую и безумную чепуху. Будто только они знали, как должно жить, и если бы дети пошли за ними, то стали бы счастливыми. Так говорят они. Когда же они замечают, что к ним приближается образованный учитель и умный человек или просто сам отец, то самые осторожные из них быстренько убегают, но наглые подстрекают детей к непослушанию, нашептывая им, что в присутствии отца или учителя они не хотели и не могли бы сообщить ничего ценного, они утверждали, что ничего нельзя сделать со столь неспособными и вздорными людьми, которые совершенно испорчены, глубоко погрязли в зле и их лишь накажут. И если дети захотят, они могут оставить отца и учителей».
Едва ли можно сомневаться в содержании таких высказываний по сути, вспомним, сколь фанатично уже намного позднее отцы церкви побуждали к грубому неуважению родителей, как только они противились их целям (стр. 131 и след.).
Спустя столетие после Цельса литературную борьбу против новой религии продолжил Порфирий. Родившись около 233 г, вероятно, в Тире (Финикия), Порфирий с 363 г в течение десятилетий жил в Риме, где он стал самым значительным учеником Плотина, мыслителя, которого, вопреки всем добродетелям, Бог обрекает, по отцу церкви Фирмицию, на плачевную гибель от проказы. Из пятнадцати книг Порфирия «Против христиан»,плода выздоровления на Сицилии, сохранилось лишь немногое в цитатах и отрывках. Сам труд пал жертвой распоряжения об уничтожении со стороны христианских государей, вначале Константина, потом, в 448 г, императора Феодосия II и Валентиниана III первый – запрет книг в интересах церкви.
К сожалению, мы знаем об этом полемическом труде намного меньше, чем о труде Цельса. То, что Порфирий знал об «Истинном слове», можно во всяком случае, догадываться Многое естественным образом, более или менее, повторяется. Так, Порфирий тоже спрашивает, что же делали народы столь многие столетия до Христа? «Почему было необходимо, чтобы он пришел лишь недавно, а не прежде чем бесчисленное число людей погибло?» Порфирий работает более систематично, чем Цельс, более образован, превосходит его как историк и филолог, знает историю еще лучше, так же как и христианские труды. Он больше вникает в детали, подвергает острой критике Ветхий Завет, Евангелия, и, вскрывая настойчиво их противоречия, он как раз становится предшественником рационалистической критики Библии. Он решительно отвергает божественность Иисуса. «Даже если среди греков кто-нибудь был бы достаточно тупоумным, чтобы считать, что в статуях обитают боги, то и то его представления были бы намного менее невразумительными, чем того, который верит, что божество проникло в тело девушки, что оно стало зародышем, а после рождения находилось в начальной стадии развития».
Порфирий критикует также Петра и прежде всего Павла, которого, – как многие до сегодняшнего дня (стр. 107), – находит особенно отвратительным. Он находит его вульгарным, мракобесом, фокусником и приписывает ему, правда, вслед за христианами алчность (стр. 127), нескрываемую, впрочем, самим Павлом «Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» Апостол ссылается также на Моисея «не заграждай рта у вола молотящего». Порфирий утверждает даже, что так как Павел был беден, он хотел (как paз главная цель его пропагандистских поездок) выкачивать деньги из легковерных богатых женщин. Даже сам св. Иероним нелегко принял обвинение, что христианскими общинами руководят женщины, что расположение дам открывало доступ к священнический должности.
Далее язычник порицает учение о спасении, христианскую эсхатологию, крещение, причастие, но в центре его нападок находится вообще упрек в неразумности, иррационализме, причем не обошлось без оскорблений. Тем не менее Фредерик Поулсен заключает в 1949 г «Труд Порфирия написан с таким призывом к эрудиции, к утонченному интеллектуализму и религиозному сознанию, какого не достигало ни одно антиклерикальное сочинение ни до того, ни когда-либо позже Здесь предвосхищена вся библейская критика нового времени, так что современный исследователь то и дело признательно кивает». И теолог Харнак писал, что «и сегодня еще Порфирий не опровергнут» «В большем, что он утверждает принципиально, он прав».
Само собой разумеется, что наряду с критическим просветительством у Порфирия есть нечто, обусловленное эпохой, например, цветущая вера в оракулов и демонов. В труде его предшественника точно так же многое теперь кажется наивным. Однако и за Цельсом теолог Аллхейм признает «уничтожающую критику евангелического образа Иисуса». И если Цельс заключает «не непримиримо», а призывом к христианам принять участие в государственной жизни, в военной службе, то позднее они, считает теолог, требованию, поставленному Цельсом, последовали слишком уж охотно «При Константине они внезапно встали на сторону власть имущих, угнетателей Пагубный альянс трона и алтаря начался».
Начало этого альянса, воздействующего роковым образом до сих пор, показывает следующая глава.
ГЛАВА 5
СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
«Во всех войнах, которые он предпринимал и возглавлял, он побеждал блестяще». Учитель церкви Августин
«Он же один среди римских императоров почитал Бога, высшего Господа, с невероятным смирением он один с искренностью провозглашал учение Христа, он один, как никто другой с незапамятных времен, прославляет свою церковь, он один искореняет любое заблуждение многобожия и ликвидирует все виды идолопоклонства» Епископ Евсевий из Цезареи
«Константин был христианин. Кто действует так и, прежде всего действует так в мире, который по-преимуществу языческий, есть христианин, притом христианин в сердце, не только по внешнему поведению» Теодор Курт Аланд
«Как сияющий образец стоял перед глазами христианского мира император Константин Великий» Теодор Петер Штокмейер
«И его душевный настрой был настроем действительно верующего» Теодор Карл Баус
«Это чудовище Константин. Этот хладнокровный и лицемерный жестокий человек перерезал своему сыну горло, удушил жену, убил своего тестя и своего деверя и поддерживает при своем дворе клику кровожадных и лицемерных христианских священников, из которых одного единственного хватило бы подстрекнуть половину человечества к уничтожению другой» Перси Биши Шелли
БЛАГОРОДНЫЕ ПРЕДКИ И СТРАХИ НА РЕЙНЕ
Константин, родившийся около 285 г в Наиссе (Ниш), близ современной Софии, уже рано исказил историю своей семьи, религию отца и свое происхождение.
Констанций I Хлор начал свою карьеру как protector, императорский охранник, стал военным трибуном, преторианским префектом, в 293 г цезарем, а в 305 г императором западной части империи. Он был язычником, пусть даже, возможно, не фанатичным. Но Константин представлял его позднее как христианина, как «очень расположенного к Божьему слову» (Евсевий). Но вот отреагировал Констанций, правда, – единственный, – на эдикт своего соправителя Диоклетиана против христиан весьма lax. [93]Однако он приказал уволить христиан их армии, – по Евсевию, «никаким образом не воюя против нас», в любом случае он вообще чувствовал больше симпатии к Марсу, то есть богу войны, второму из старой троицы Юпитер – Марс – Квирин. И сам Лактанц сообщает о разрушении Констанцием церквей. И даже имеются дела о мучениках из Галлии, области его господства, что, конечно, немного может значить (стр. 171 и др).
Насколько Константин находил компрометирующей веру отца, настолько же и его предков Констанций был иллириец низкого происхождения Языческие императоры таковое нередко признавали публично. Например, Веспасиан, «Mulio» (погонщик мулов), «темного происхождения и без какого-либо блеска предков» (Светоний), часто посещал место своего рождения, восстановил дом отца в первоначальном виде и всю свою жизнь пил в праздничные и торжественные дни из маленького серебряного бокала своей бабушки Тертуллы Константин, напротив, сочинил своему отцу (тем самым ставя клеймо узурпатора на своего соправителя) происхождение от императора Клавдия II Готика, известного победителя готов, что уже в 314 г, к легитимизации собственной диктатуры, было обозначено на монетах Историк церкви Евсевий тоже славит «исконную знатность». И мать Константина, св. Елена, тоже скоро выданная за британскую принцессу, была языческой трактирщицей (stabularia) с Балкан. С этой святой Констанций Хлор перед своим первым браком (с императрицей Феодорои) долгое время жил в конкубинате, потом в двоеженстве Греческо-римская верхушка называла Константина «отпрыском конкубината». Сам учитель церкви Амвросии пишет о Елене, что Христос «поднял ее к трону от навоза» (Но когда в 326 г епископ Евстафий из Антиохии во время «паломничества» в «Святую землю», высказался о ней соответствующим образом, Константин отправил его в ссылку, из которой он никогда не вернулся). Ведущие языческие семьи презирали Елену из-за ее происхождения, и будущая святая, «интриганствующая, авторитарная и совершенно бездумная» (Бенуа-Мешен), теперь, при поддержке христиан, делала все, чтобы отдалить Феодору от Константина, вытеснить ее со всей семьей из бокового крыла дворца и обеспечить трон своему собственному сыну.
Вопреки христианской пропаганде, Константин был необычайно воинствен и не боялся, если это обещало выгоду, никаких преступлений и никаких жестокостей. Уже его отец, в качестве западного соправителя Диоклетиана имея резиденцию в Августа Тревероре (Трире), где его дворец занимал всю северо-восточную часть тогдашнего мирового города, вел войны почти непрерывно. Говорят, что он убил, взял в плен, увел, превратил в рабов тысячи франков, но христианской стороной изображается даже в XX веке как «милосердный и справедливый правитель» (Бильмейер). На протяжений всей своей жизни», как уверяет уже Евсевий, «исполненный «милосердия и благоволения», «всегда дружелюбный и добрый по отношению к каждому», он наносил тяжелые поражения на рейнском фронте, выступал против пиктов и скотов, одержал между 293 и 297 гг. многочисленные победы над узурпаторами Каравзием и Аллектом, у которых он отнял Британию. И сын Константин также, – долгое время практически в качестве заложника при Диоклетиане, – сопровождал последнего уже в походе в Египет, сражался под руководством Галерия против персов, сарматов, блеснул уже в единоборстве с «варварами» и дикими зверями, – хотя и не всегда по доброй воле, однако «рука Божья хранила молодого воина» (Лактанц).
Когда Констанций I Хлор умер 25 июля 306 г в Евораке, нынешнем Йорке в Англии, после победы над пиктами, войска тотчас провозгласили юного Константина императором. Однако Галерий, фактически и формально теперь первый август внутри тетрархической системы, признал.
Константина лишь цезарем. Его провозглашение было незаконным актом, которое нарушало порядок второй тетрархии, даже опасно расстраивало, провозглашение желанное, конечно, как знает епископ Евсевий, «уже давным-давно самому Богу, царю царей». Константину же представился, как пишет отец церкви Лактанц, «первый и важнейший случай» «снова разрешить христианам пользоваться своей религией. Это было его первое предписание, – восстановление святой религии». Владея теперь Британией и Галлией, он захватил в 310 г Испанию, не в последнюю очередь чтобы отрезать Рим от подвоза испанского зерна и голодной блокадой ожесточить против Максенция. Но прежде всего Константин вел бесчисленные пограничные войны, которые сделали его олицетворенным ужасом всего Рейна, – хотя, ну как отец, «по природе», говорит Евсевий, «дружелюбный и добрый, человеколюбивый как никто другой», поэтому ему Бог тоже «положил к ногам все возможные варварские племена». Уже «с самого начала» в его внешней политике «проявилась агрессивная черта», он обычно переносил войну на вражескую территорию контрударом» (Шаллкнехт). В 306 и 310 гг он нанес большие потери бруктерам, забрал их скот, сжег их деревни и бросил пленных в большом числе хищным зверям на арену. «И на бруктеров ты напал неожиданно; множество было убито», – ликует оратор на празднестве в Трире, с 293 г официальной императорской резиденции. «Кто из взятых в плен не мог стать солдатом из-за ненадежности, а из-за дикости не годился для раба, получал в наказание цирк, своим количеством они довели до изнеможения самих зверей». Даже для тогдашнего времени это было непривычно и ужасно. Молодой император утопил восстание в крови, разбил в 311 и 313 гг. (уже его отцом изрядно потрепанных) аллеманов, франков и велел бросить их королей Аскарика и Мерогаиса на растерзание голодным медведям при всеобщем обозрении (Язычники – франки щадили военопленных, а король аллеманов Эрок был инициатором провозглашения Константина императором в 306 г).
Но Константин, бросив свои жертвы диким зверям на трирской арене (среди 71 известного амфитеатра античности – десятый по величине со своими 20 000 мест), встретил столь большую поддержку, что поднял это представление до постоянного мероприятия. В качестве «Франкских игр» оно стало ежегодной (с 14 по 20 июля) кульминацией сезона. (Вполне возможно, что «франкские» короли Аскарик и Мерогаис были в действительности бруктерами или тубантами).
В то время как молодой правитель обживал с таким вкусом Трир, в Римской империи было еще три соимператора на западе Максенций, который правил из Рима Италией и Африкой, на востоке Максимин Дайа, который владел неевропейской частью империи (все провинции южнее Таура вместе с Египтом), а также Лициний, владевший дунайскими областями (Паннонией и Ратией). Однако Константин воспринимал других императоров как невыносимых и намеревался разрушить диоклетиановскую систему тетрархии, созданную для укрепления огромной империи. Он начал разрушать существующий «порядок» одной войной за другой и устранением одного соправителя за другим, и при этом крепить империю христианской церковью. Эта «революция» Константина привела к величайшему перевороту в истории христианства, она принесла новое господство христианского клира, сохранив, однако, старые, покоящиеся на войне и эксплуатации отношения. Это называлось начинающаяся «метафизическая мировая эпоха» (Тисс).
ВОЙНА ПРОТИВ МАКСЕНЦИЯ
Для обеспечения своего фланга Константин вначале вступил в союз с владыкой Востока Лицинием, дождался смерти императора Галерия и потом внезапно напал, вопреки советам своего окружения, – из чистого «сочувствия задавленным жителям Рима» (Евсевий) – на своего соправителя на Западе Максенция, чье положение было подобно положению «обложенной дичи» (Гроог).
Конечно, есть немало историков, которые пытаются в данном случае, как и часто, облегчить вину Константина Зеек, например, который охотно защищает агрессора, не только принципиально утверждает, что «непоколебимый полководец» «даже избегал все войны, которые ему не были навязаны», но и формулирует по отношению к Максенцию в особенности, что, как бы Константин ни стремился тоже избежать борьбы, «он, однако, уже давно предвидел ее приход и основательно к этому подготовился». О Максенций Зеек пишет «Хотя он задумал наступательную войну, главные силы своего войска он держал в Риме для защиты своей драгоценной персоны, а город обеспечил зерном на неизмеримое время» Фактически же названный Максенций располагал незначительными вооруженными силами, недостаточно подготовился к войне и как раз поэтому тоже не делал тайны из своего миролюбивого настроя. Напротив, Константин знал «лишь эту цель большего господства» (Фогг.), как раз цель универсальной монархии – «principatum totius orbis adfectans» [94](Евтроп). Давно вооруженный, он обрушил настоящий пропагандистский шквал на «тиранию» Рима. И церковь скоро тоже задула в ту же трубу и превратила Максенция в настоящего дьявола.
На самом деле Максенций (римский император в 306–312 гг.) приостановил преследование христиан, эдикт Галерия, который предоставил христианам определенную религиозную свободу, соблюдал с величайшей пунктуальностью, а в Риме и Африке даже с превышением. Епископ Оптат из Милева верно называет его освободителем церкви. Хотя он и сослал римского верховного пастыря Евсевия и его последователя Марцелла, но только из-за кровавого спора после неясных выборов, «чисто полицейская мера» (Циглер). Римская христианская община получила благодаря ему (и это было больше, чем предписывал эдикт и тем более достойно быть отмеченным, что, говорят, будто Максенций посягнул на имущество храма) конфискованное церковное добро (включая земельный участок), получила новые места захоронения, возможность беспрепятственного отправления божественной службы и свободные выборы епископов. Этой терпимой религиозной политике Максенций следовал и по отношению к африканским христианам Многие его благодеяния для клира позднее были как раз отнесены на счет Константина Максенций не был более нерадивым, чем другие владыки и особенно заботился о столице. С самого начала провозглашенный «conservator urbis sual», [95]он никогда не покидал Рим и как никакой другой император лелеял городские римские традиции. Несмотря на свое короткое правление и во всех отношениях тяжелую ситуацию, он вел активное строительство, возвел в память сына цирк на Виа Аппия, огромный (разрушенный пожаром) двойной храм Венеры и богини Ромы, заложил «крупнейшее крытое строение» античной эпохи – «Базилики Константиниана», Константином лишь завершенной. [96]Как никакой другой император позднего времени, он заботился о развитии сети дорог, прежде всего в Риме, но и во всей Италии тоже, даже до края африканской пустыни. И наверняка он не был отвратительным тираном, каким его заклеймила клери кальнская пропаганда ненависти Правда, он требовал от крупных землевладельцев, вскоре – класса, очень близкого церкви, крупных налоговых поступлений, но был (не в последнюю очередь поэтому) долго любим народом. Это отношение к нему изменилось лишь вследствие недостаточных поставок зерна и голода, вызванных потерей Африки (из-за антиимператора) и Испании, которую Константин отнял у него еще в 310 г.
Конечно, Максенций, который щадил столичное население, но сельских жителей обирал, добавил к прежнему налоговому бремени новое, однако добывались его деньги в первую очередь как раз там, где они имелись неограниченно При этом он, говорят, по отношению к безмерно богатым, но до сих пор щадимым крупным землевладельцам-сенаторам, которые должны были выплатить свой взнос в золоте, вынужден был применить силу и многих из них сослал, заключил в тюрьму и устранил без законного приговора. В действительности не известно ни одного единственного убитого Максенцием сенатора Более того, мы видим ведущих римских аристократов, которых коснулся «ужасный меч палача» (Зеек) при Константине. И как они прежде, вопреки всему, недостойно возвеличивали императора Максенция, так вскоре после этого возвеличивали императора Константина.
