Текст книги "Туманы сами не рассеиваются"

Автор книги: Карл Вурцбергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Товарищи Венде и Гейман понесут наказание за свои проступки, а сейчас, нам нужно как следует поговорить о том, как мы будем служить дальше. Объясните нам, товарищ унтер-офицер, – лейтенант повернулся лицом к Йонасу, – почему вы так рискуете жизнью подчиненных вам солдат?

– Я?! Я никогда этого не делал!

– Делали, раз вы не смогли подготовить из каждого солдата хорошего пограничника! Вот на деле-то и выходит, что коллектив у вас вовсе не сплочен. Нет взаимозаменяемости. Мы воспитываем солдат не для того, чтобы они умирали, а для того, чтобы они жили и побеждали. А вы этого не делали, товарищ унтер-офицер!

Йонас встал и, глядя куда-то мимо лейтенанта, рассерженно выпалил:

– В таком случае я прошу демобилизовать меня досрочно!

Лейтенант нахмурился, собираясь что-то сказать, но его опередил Венде.

– Это же похоже на бегство! – воскликнул он. – Такого у нас не может быть! Уж если мы честно вскрыли имеющиеся у нас недостатки, то и исправлять их нужно всем вместе.

– Только так! – поддержал его Шустер. – Мы включились в соцсоревнование и должны с честью занять хорошее место.

– Я, товарищ унтер-офицер, обещаю вам, что буду… – робко начал Гейман и покраснел до кончиков ушей.

– Обещаешь спать только в постели?! – съязвил по-доброму кто-то из солдат.

Все громко рассмеялись.

Йонас встал, вцепившись ногтями в дерево стола, посмотрел на солдат. По их лицам он понял, что они вовсе не хотят, чтобы он уходил от них.

– Хорошо, я согласен. Начнем все сначала, только, товарищи, прошу на меня за требовательность не обижаться!

– Согласны! – весело, почти хором ответили солдаты.

В пограничной полосе

Весна торжественно вступила в свои права. Стволы берез серебрились на фоне свежей зелени. Склоны гор пестрели сочными красками. В синем небе торжествовали жаворонки, а из придорожных кустов неслись песни черных дроздов. То здесь, то там из лесу выскакивали косули щипнуть стебелек свежей травы или молодой озимой пшеницы.

Царило оживление и на пограничной заставе. Несколько солдат играли в волейбол. Другие, расстелив одеяла, грелись под теплыми лучами солнца. Неподалеку, пристроившись на скамье, Берген, Рэке, командиры взводов и секретарь партийной организации обсуждали детали предстоящих учебных стрельб.

– Итак, товарищи, – подытожил Берген, – стрельбы – важнейший пункт в программе последней учебной недели. Все подготовлено. Прошу вас, товарищи командиры взводов, еще раз поговорить с младшими офицерами. Каждый должен понимать значение стрельб и сделать все возможное, чтобы выполнить упражнение. Думаю, не имеет смысла объяснять, зачем нам нужны отличные стрелки. Вы свободны. Все разошлись.

– Рольф, вот что не дает мне покоя, – начал Рэке, как только они остались одни. – Я говорил с товарищем Улигом. Боится он стрельб, просто боится!..

– Почему? – перебил его Берген.

– Дело вот в чем: еще в учебном подразделении он дважды не выполнил упражнений по стрельбе и теперь просто не верит в себя. Уверен, что из него никогда не выйдет хороший стрелок. А человек он самолюбивый: до сих пор не может забыть неудачи на первых стрельбах. Боится опять промазать и опозориться, – объяснил Рэке.

– Понятно. Но он все-таки готовился к стрельбам?

– Конечно. Товарищ Кан не давал ему спуску. Но Улиг, как и прежде, убежден, что его пули полетят в белый свет как в копеечку.

Погруженный в свои мысли, Берген рисовал палочкой на песке какие-то фигурки.

– Ему надо помочь. Он должен вновь поверить в свои силы. А что, если… – начал он после небольшой паузы. – Найдутся у нас холостые патроны и патроны для малокалиберных винтовок?

* * *

Заняв исходное положение для стрельбы, Улиг нервничал. Первая группа солдат уже отстрелялась, показав хорошие результаты. Приближалась очередь Улига. Он стал еще больше нервничать: проверил карабин, потрогал затвор. Все было в порядке: ствол чист, визир прицельной планки установлен на триста метров. Да и могло ли быть иначе, если он проверял все это уже много раз! Послышалась команда: «Раздать патроны!» Когда к Улигу подошел сержант, он встал по стойке «смирно» и представился: «Солдат Улиг!» В этот момент Улигу вспомнились вчерашние события. Около трех часов дня его вызвал младший лейтенант Берген. Улиг сделал не меньше тридцати выстрелов из малокалиберной винтовки. Показал сначала удовлетворительные, а потом и хорошие результаты. Затем стрелял по цели холостыми патронами из карабина. Берген наблюдал за ним через ортоскоп.

– Если завтра вы будете стрелять так же, упражнение выполните, – подбодрил Улига младший лейтенант.

Когда Улиг стрелял холостыми «патронами, он не волновался, соблюдал правила дыхания, учился плавно нажимать на спусковой крючок и привыкал к отдаче. «Вы должны верить в свои силы», – сказал Улигу заместитель парторга перед выездом на стрельбище.

– На линию огня – шагом марш!

Улиг взял себя в руки и отрапортовал:

– Солдат Улиг к стрельбе готов!

Берген серьезно посмотрел на него.

– Ну, ладно. Теперь – на позицию!

Рядом готовился к стрельбе Петер Блок, первоклассный стрелок.

Берген обратился к младшему лейтенанту Бренеру, который контролировал стрельбу.

– Товарищ младший лейтенант, наблюдать за стрельбой товарища Улига буду я!

– Слушаюсь, товарищ младший лейтенант! – Бренер был в курсе дела.

– Товарищ солдат, дайте мне ваше оружие!

Улиг не без удивления показал командиру свой карабин.

– Посмотрите вперед, еще раз прикиньте расстояние и запомните положение мишени. Сейчас вы опять будете стрелять холостыми патронами. Наводите внимательно и уверенно, будто вы стреляете боевыми патронами. Вы меня поняли?

– Так точно, товарищ младший лейтенант!

Берген зарядил карабин и передал его Улигу. «Еще одна льгота», – подумал Улиг и в этот момент услышал приказ открыть огонь. Он крепко прижал карабин к плечу, поймал на мушку цель и согнул в суставе палец.

«Что это? Почему такая сильная отдача?» – Улиг с удивлением отнял приклад от плеча.

– Вот так, хорошо, – похвалил Улига Берген и снова зарядил оружие.

После третьего выстрела Улиг заметил позади своей мишени небольшое облачко пыли. «Показалось», – подумал он.

Наконец пять выстрелов были произведены. Теперь Улигу пришлось подождать, пока кончит стрелять Блок. Потом объявили: «Правая мишень, солдат Блок – четыре попадания, левая мишень, солдат Улиг – три попадания!»

Улиг решил, что он ослышался. Посмотрел на Бергена.

– Это же ошибка, товарищ младший лейтенант!

Лейтенант от души рассмеялся.

– Нет, не ошибка. Поздравляю вас, товарищ Улиг! Вы выполнили упражнение удовлетворительно. Извините меня за этот обман…

От радости у Улига перехватило дыхание.

– Я… я выполнил! Я умею стрелять!

– Вы могли стрелять уже во время, вводного курса, товарищ солдат. Только вы не верили в себя! А теперь выполните упражнение еще раз. Занять позицию!

Медленно, но уверенно произвел Улиг свои пять выстрелов. Результат – четыре попадания! Унтер-офицер Керн был первым, кто поздравил его, а затем он попал в дружеские объятия товарищей по отделению.

* * *

Погруженный в свои мысли, Берген шел краем Высокого Болота вдоль опушки леса. Рассеянно ответил на приветствие крестьянина Форга, который еще издалека кивнул ему. Начальник заставы был озабочен: его тревожила обстановка на пограничном участке. Конечно, нельзя было сбрасывать со счета успехи последних месяцев: задержаны и наказаны браконьеры; Келлер и Граф в тюрьме; плотник Фальман осужден условно; наконец, история с пожаром…

Форг вступил в сельскохозяйственный кооператив, чего от него никто не ожидал. Дисциплина в подразделении и несение службы улучшились. Болау, казалось, образумился. Берген даже стал подумывать снова назначить его старшим поста. В деревне удалось создать группы содействия пограничникам. На учебных стрельбах были показаны неплохие результаты. Но зато в последнее время все чаще рождались злобные слухи. Никто не знал их происхождения, но они существовали. На пограничников бросали косые взгляды, шушукались. Когда на западном участке границы прозвучало несколько выстрелов, кто-то пустил слух, что пограничники убили женщину из Западной Германии и, чтобы замести следы, труп ее перебросили на ту сторону границы. Многие жители Хеллау и Франкенроде получили угрожающие письма, в том числе мастер табачной фабрики Эрмиш и учитель Восольский. Часть писем передали бургомистру. Член группы содействия пограничникам Фобиш рассказал о странном поведении пастора. В последнее время в его проповедях порой звучали нотки недовольства существующими порядками. Он все чаще говорил о страшном суде. Упомянул как-то и о событиях в Венгрии, представив борьбу венгерских товарищей против реакции в искаженном свете. А на днях под дверь кабинета, бургомистра подсунули записку такого содержания: «Пограничники – осквернители церквей. Это им приказывают делать сверху. Они заодно с браконьерами. Келлера, Фальмана и Графа заставили молчать. Должны молчать и вы. Об этом знают многие. Помните, что придет время, когда все будет по-другому! Помните и о страшном суде!» Потом подбросили еще две записки.

Основная масса жителей правильно реагировала на эти анонимки, но в отдельных случаях они все-таки посеяли сомнение.

Такова была обстановка в приграничной зоне.

Берген поправил портупею и попытался отбросить тревожные мысли. «Надо будет поговорить с членами группы содействия пограничникам. Если вызов сделан, будем бороться», – решил он.

* * *

Восольский закрыл книгу и улыбнулся.

– Ну что же, товарищи, на сегодня достаточно.

Под его руководством проходило уже второе занятие кружка немецкого языка. В учебной комнате собралось около пятидесяти пограничников. Здесь были и Рэке, и фельдфебель, и Фриц Кан. Вальдауэр вытирал пот со лба.

– Все бы хорошо, если бы не эти иностранные слова. Суффиксы, префиксы…

Последнюю фразу заглушил смех присутствующих.

– Чего вы гогочете? Голова трещит от этих бесконечных «фиксов»!

– Может быть, имеет смысл уменьшить нагрузку на одно занятие? Предлагайте, товарищи! – сказал Восольский.

– Я бы хотел попросить вас иногда говорить на наших занятиях и о литературе, – заметил Унферихт. – Например, о стихах Эриха Вайнерта или о произведениях классиков.

Остальные поддержали Унферихта, и Восольский пообещал устроить в следующий раз такое обсуждение. Позднее в клубе он беседовал с Бергеном и Рэке.

– Хочу еще раз вернуться к анонимным письмам, – обратился он к Бергену. – У меня был еще один разговор с пастором…

– С Хинцманом? – перебил его Рэке.

Восольский улыбнулся.

– Да, но прошу вас правильно понять меня. Религия интересует меня с исторической точки зрения. К тому же я считаю, что лучше, когда знаешь своих противников. Но вернемся к пастору. В последнее время он ведет себя довольно странно. У меня такое впечатление, что его чем-то вывели из себя. Может быть, он тоже получает записки? Мне кажется, имеет смысл поговорить с ним. Ведь наши отношения с жителями, с моей точки зрения, во многом зависят и от пастора.

– Несомненно, – ответил Рэке. – Хинцман действительно раздражен, и мы это знаем. Он считает, что окно в его часовне разбил кто-то из наших товарищей. Вы слышали об этом?

– Да. Но ведь это выдумки!

– А что толку? Сам он в это верит. Верят и многие другие. Переубедить же людей – дело нелегкое.

Восольский кивнул.

– Если мы привлечем Хинцмана на свою сторону, обстановка изменится. Мы будем в выигрыше даже в том случае, если нам удастся добиться хотя бы того, чтобы он не действовал против нас.

– Это явилось бы шагом вперед, коллега Восольский, – заметил Берген. – Но сейчас в голове у пастора творится такое… Кстати, не хотели бы вы стать членом группы содействия пограничникам? Мы ведь уже достаточно хорошо знаем друг друга.

Восольский заколебался.

– Вы считаете, что я могу быть вам полезным? Я ведь здесь всего несколько месяцев. Мало кого знаю, да и местность мне незнакома.

– Это придет, коллега Восольский. И то, что вы учитель, поможет вам в этом деле.

– Вы, конечно, правы. Постараюсь не разочаровать вас.

* * *

Хинцман поставил блюдце на стол и подошел к открытому окну. На небе мерцали звезды. Высоко на склоне стояла часовня. Пастор напряженно всматривался в ночь.

Что это? Там мелькнул слабый огонек! Хинцман закрыл глаза, потом, открыв, стал еще пристальнее всматриваться в ночную тьму. В одном из окон часовни снова мигнул зеленый свет. Но, может быть, это ему только кажется?

Пастора охватил ужас. Неужели богохульники снова взялись за свое грязное дело? Учитель прав. Здесь христиане не могут посвятить свою жизнь служению богу…

«Почему же тогда, – спрашивал себя Хинцман, – государство выделило значительные средства на реставрацию церквей? Что это: маскировка, имеющая целью скрыть истинные намерения?»

«Надо выждать. Может быть, в действительности все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд?» – сказал как-то Восольский. Но он, Хинцман, не станет ждать. Он будет действовать. Он даже уже кое-что предпринял. Он никому не позволит злоупотреблять своим доверием. Его слово еще имеет силу, его уважают, и он воспользуется этим. И никто не посмеет помешать ему!

Пастор захлопнул окно.

* * *

Болау влил в себя пятую рюмку водки. С наигранно обиженным видом Берта Мюнх отобрала у него рюмку.

– Послушай, Вилли, хватит. – Она ловко отстранилась от Болау, когда тот потянулся к глубокому вырезу ее платья.

– Что с тобой? Кривляться вздумала?

– Тебе показалось, Вилли. – Мюнх снова придвинулась к нему и протянула пачку сигарет.

– На, закури, это западные. – Она дала ему прикурить и взяла сигарету для себя. – Зачем ты вспоминаешь старую ссору? Я тогда погорячилась… Ты не должен так рисковать. Ведь ты однажды уже чуть не попался. Веди себя тихо, незаметно, иначе тебя переведут. Что я тогда буду делать?

– Ну и стерва же ты отпетая! У тебя кое-чему можно поучиться. – Болау привлек Мюнх к себе.

Мюнх не сопротивлялась. Одновременно она думала о том, почему Зимер так неожиданно изменил свой образ действий. Не так давно он передал ей новые инструкции. Никаких диверсий. Заводить знакомства с пограничниками. Выспрашивать их.

«Думаю, что и они при этом не прогадают», – недвусмысленно намекнул Зимер.

Почему нужно было действовать именно так, ее не интересовало: у Зимера были на то свои причины.

– Ты что, язык проглотила? – выругался Болау.

– Думаю о том, как вам трудно приходится, – проговорила Мюнх. – Каждый день одно и то же. Когда ты пойдешь?

– В семь, – грубо ответил он. – Наверное, опять к часовне. Меня уже тошнит от нее. Дай душу отвести! Налей еще рюмочку!

– Не пей, – попросила она. – Лучше расскажи что-нибудь. Может быть, послушаем музыку?

– Мне все равно! Можешь включить свой ящик, но сначала я выпью!

– Вилли!

– Брось, брось, напрасно стараешься! Проповеди мне уже надоели. Ну как? А то я иду к Феликсу!

Мюнх с притворным негодованием налила рюмку и включила радиоприемник. Когда она обернулась, Болау уже выпил рюмку и теперь пил из бутылки.

Во фруктовом саду крестьянина Шонфуса за сараем стоял лейтенант Кунерт. Вот уже около часа он наблюдал за дверью дома. Подтвердятся ли его подозрения? Он не верил, что Болау в самом деле изменился. Несколько дней назад ему удалось узнать, что у Мюнх часто бывает один из пограничников. Болау это или кто-нибудь еще? Внешне он действительно изменился. Ведь даже Берген стал подумывать о том, не назначить ли его снова старшим поста. Сначала, конечно, как эксперимент: ведь Болау еще ничем не доказал, что на него можно надеяться. Старший поста должен быть политически подготовленным человеком, хорошим пограничником.

Кунерт решил понаблюдать за Мюнх. Ее характер и прошлое были ему известны. Он знал, что враги используют в своих целях именно таких женщин. Кунерт посмотрел на светящийся циферблат часов: настала полночь. Несколько минут назад в ее комнате погас свет, и он уже начал даже сомневаться в том, что эта слежка что-нибудь даст. Казалось, все вокруг спало. Из стойла доносилось сопение коровы. Легкий ветерок тихо шумел в молодой листве.

Мюнх занимала угловую комнату, и Кунерту было видно одно из ее окон. Второе окно выходило на другую сторону. Он хотел уже было уйти, как тихий шум приковал его к месту. Как ни всматривался Кунерт во входную дверь дома, заметить ему ничего не удалось. Но вот хлопнула дворовая калитка, и послышались быстро удаляющиеся шаги. Ясно! Кто-то спустился из окна на другой стороне дома и быстро выскользнул в калитку.

Раздосадованный Кунерт подождал несколько минут, а потом на цыпочках пошел к калитке. Если это Болау, то его трудно будет уличить. Оставалось одно: проверить по книге увольнений, когда он вернулся.

Кунерт подошел к своему мотоциклу. Закурил. Но если все-таки это был Болау? В чем же тогда причина его падения? Ведь в прошлом он был рабочим. Кто он – враг или человек, который не в состоянии понять величия свершений последних лет? Кунерт не мог ответить на эти вопросы, но ему было ясно одно: надо что-то делать.

* * *

Зал гостиницы в Хеллау был переполнен. Здесь после длительного перерыва был организован вечер танцев. На скамье, идущей вдоль всей стены, как куры на насесте, сидели пожилые женщины и судачили. Юноши столпились у стойки. Девушки, образовав в середине зала круг, пели «Келерлизель».

Фрицу Кану и Ганни удалось занять столик. Вместе с ними сели Вальдауэр, Клаус Зейферт, Унферихт и Восольский. Веселье было в самом разгаре, и когда духовой оркестр снова грянул вальс, учитель хлопнул Кана по плечу.

– Разрешите пригласить вашу девушку?

– Пожалуйста.

– Смотри, простофиля, уведет он твою птичку, – съязвил Вальдауэр. – Гляди, как она строит ему глазки!

Фриц отыскал взглядом Восольского и Ганди. Клаус Зейферт заткнул уши.

– Приятель, им, видно, весело! – крикнул он, обращаясь к Вальдауэру.

– Ничего не слышу: оркестр слишком громко играет, – ответил Вальдауэр и толкнул Клауса в бок.

Ганни и Восольский, вальсируя, приблизились к столику.

– Хозяин, еще по кружке! – крикнул учитель и наклонился к Фрицу: – Вам можно позавидовать. Она танцует как ангел!

Потом он обратился ко всем:

– Наконец и для вас настала хорошая пора! Тепло, вы целый день на свежем воздухе. Что может быть лучше! Правда, испытаний тоже хватает. Вам ведь приходилось подходить к самой границе, а это опасно!

– Ко всему привыкаешь, – ответил Вальдауэр. – Когда я первый раз шел вдоль пограничной полосы, мне тоже было не по себе. А теперь… – Он пренебрежительно махнул рукой.

– Вы присутствовали при аресте браконьеров? – обратился учитель к Клаусу Зейферту. – Как все это происходило? Расскажите, пожалуйста.

Клауса не пришлось долго уговаривать. Однако его перебили на самом интересном месте: подвыпивший парень из Хеллау наткнулся на их стол. От толчка подпрыгнули пивные кружки.

– Эй, поосторожнее, – буркнул Вальдауэр, придержав свою кружку.

– Что значит «поосторожнее»? – прохрипел пьяный.

– Смотри, чтобы тебя отсюда не вышвырнули! – Вальдауэра от злости так и передернуло. – Хочешь поговорить, поищи кого-нибудь другого. Веди себя прилично! – сказал он.

– Как захочу, так и буду себя вести! Тебя, сопляка, спрашивать не буду!

Вальдауэр вскочил и поднял руку, но удара не последовало: Восольский успел схватить его снизу за руку. Оттеснив пограничника, он обратился к парню:

– Если вы пьяны, идите домой. Вы не имеете права оскорблять людей, господин Бютнер!

Парень вошел в раж.

– А ты что лезешь не в свое дело? – заорал он и двинулся к Восольскому. Но не успел парень опомниться, как учитель схватил его за рукав и повернул к себе спиной так, что тот не мог пошевельнуться.

К ним быстрыми шагами подошел дежурный пограничник, стоявший у двери.

– Что случилось?

– Ничего, – ответил Восольский. – Напился и пристал ко мне!

– Врешь! – бросил Бютнер и попытался высвободиться.

– Сейчас же идите домой! А разговор наш продолжим завтра.

Пьяный, ругаясь, покинул зал.

– Благодарю вас, – обратился к Восольскому Вальдауэр. – Я чуть было не сорвался. Мне это угрожало гауптвахтой! А вы показали неплохой прием!

– Да, – ответил Восольский. – В прошлом мне пришлось заниматься дзю-до.

Когда хозяин гостиницы принес пиво, учитель сказал:

– Послушай, юноша, у меня есть предложение. Давай оставим официальное «вы» и перейдем на «ты».

– Вот это дело! – согласился Вальдауэр.

– Ну, тогда, – воскликнул Восольский, – меня зовут Вальтер!

Когда танцевальный вечер кончился, Фриц Кан быстро проводил Ганни и вместе с другими пошел на заставу.

– Этот Вальтер – голова, – заявил Вальдауэр, – вот если бы только не его прилагательные…

* * *

Гейнц Заперт и Эрика сидели на опушке леса. Рядом проходила дорога на Высокое Болото. У их ног лежал Каро.

– Почему ты молчишь, Гейнц?

Вот уже больше десяти минут Заперт сидел, уставившись в пространство.

– А что говорить?

Эрика Франке энергично встала.

– Надо быть честным, Гейнц. Ты что-то скрываешь!

Заперт попробовал было избежать ее взгляда, но не смог. Он пожал плечами.

– Зачем ты меня мучаешь? – В ее глазах застыл ужас. – У тебя… у тебя есть другая девушка? Пожалуйста, скажи честно, Гейнц!

– До чего же это глупо, Эрика! Пойми, есть вещи, например служебные дела, которые люди должны переваривать сами!

Эрика не сдавалась:

– Но ты же ни в чем не виноват, Гейнц! Когда ты погасил пожар у старого Форга, разве тебя не хвалили? Ты добросовестно несешь службу. Чего же они еще хотят от тебя?

– В том-то и дело. Они верят мне. Снова считают порядочным парнем. На партсобрании мне пришлось рассказывать о пожаре, и они меня благодарили. А я? Как мне было тяжело! Я никому не мог посмотреть в глаза. Как же я был глуп! Если бы мог, надавал бы себе пощечин. Но теперь поздно!

Безнадежно махнув рукой, Заперт опустил голову.

– Не понимаю, Гейнц. Ты совершил что-нибудь плохое?

– Ну ладно, от тебя ведь не отвяжешься. Но все, что я тебе скажу, ты должна забыть. Ты, конечно, знаешь о разбитом окне в часовне и прочих историях…

– Это твоя работа? – перебила она его в ужасе.

– Нет. Но я знаю, кто это сделал. Я даже присутствовал при этом, но никому ни о чем не рассказал. Черт его знает, что со мной тогда творилось! Я был пьян. Я ведь совсем было пропал, но ребята помогли мне. Теперь я снова старший поста. Но мне стыдно: я ведь до сих пор ничего не рассказал.

Он закинул голову назад и стал смотреть на медленно плывущие по небу облака. Взвизгнув, вскочила собака и мордой ткнулась в ухо Гейнца. Он ласково погладил ее.

Эрика молча смотрела на Гейнца. На лице ее играла улыбка. Она была рада, что ее подозрения не подтвердились.

– Ты действительно думаешь, что поздно сказать правду?

– Не знаю.

Она схватила его за руку.

– Иди и расскажи все! Они тебя не съедят. Слышишь?

– У меня не хватит силы воли.

– Но ведь когда-нибудь тебе все равно придется все рассказать! Ты не сможешь спокойно жить: я тебя как-никак знаю.

– Ты права. Но я не могу представить себе, как я буду стоять перед ними. Все будут показывать на меня пальцем. «Заперт – врун», – будут говорить они. А вдруг они спросят, почему я до сих пор молчал? Я же член партии!

– Никто не станет показывать на тебя пальцем, Гейнц! Ты лжец, пока молчишь. Тебе, конечно, будет трудно, но что делать… Когда все останется позади, ты станешь другим человеком.

Пограничник не без удивления посмотрел на девушку. «Пожалуй, она права…»

– Хорошо, Эрика. Я попробую…

* * *

Фрау Шуберт стояла у печи и следила за тем, чтобы картофельные оладьи хорошо подрумянились, но не пережарились.

– Идите, господин Восольский! – крикнула она в открытую дверь. – Они хороши только со сковороды.

Учитель, войдя в кухню, потянул носом.

– Черт возьми, какой изумительный запах, матушка Шуберт!

Она еще раз пригласила его к столу, а вскоре и сама села за стол.

– Генрих придет сегодня поздно. Придется снова жарить, – сказала она. – Он тоже любит только горячие. Говорят, недавно на танцах от вас здорово досталось Бютнеру, – неожиданно переменила она тему разговора.

– Это, конечно, преувеличение. Парень был здорово пьян и пристал к пограничнику, вот мне и пришлось вмешаться. Представляете себе, как бы это выглядело: драка с участием пограничника. К счастью, дежурный пограничник оказался на месте.

– Хорошо, что вы удержали толстяка. А то было бы дело! А вы, я смотрю, ладите с пограничниками.

– На днях командир заставы спрашивал меня, не хочу ли я стать членом группы содействия пограничникам, – заметил Восольский.

– Угощайтесь, пожалуйста, – напомнила фрау Шуберт. – Тогда ночью в деревне вам иногда придется оглядываться. Вас это не страшит?

– Не так страшен черт, как его малюют. Внизу, у наблюдательной вышки, – пограничники, а над часовней – отвесные утесы, так что вряд ли кому-нибудь удастся пробраться. Я, правда, сам туда не ходил. Слышал…

– Это верно. Как-то после войны мы с Генрихом однажды поднимались наверх. Оттуда открывается чудесный вид. Рассказывают, будто перед войной там сорвался один парень из Хеллау. Он хотел сходить к своей девчонке…

– Значит, он спускался по утесу?

– Не знаю. Старики говорят, что там есть тропа.

– Мне еще надо сходить в деревню. Ах, чуть было не забыл! У меня к вам просьба, – сказал Восольский.

– Да?

– Я еще не освоился здесь и потому хочу спросить вас. Один мой родственник просил меня приютить его девочку на пару недель. У нее что-то с сердцем, и сейчас ей полезно было бы изменить обстановку. Не могла бы она пожить у вас?

Фрау Шуберт задумалась.

– Сколько лет ребенку?

– Ребенку! – Восольский засмеялся. – По моим подсчетам, Барбаре двадцать один год.

– Ах так, – облегченно вздохнула фрау Шуберт. – Тогда она может позаботиться о себе сама. Это совсем другое дело. Если ей у меня понравится, я не возражаю. Но разрешат ли ей жить в запретной зоне?

– Постараюсь это устроить. Я уже говорил о ней с бургомистром и с пограничными властями. А насчет комнаты вы не беспокойтесь: ведь она все время будет на воздухе. Приедет не раньше чем через три недели.

– Хорошо, господин учитель. А я пока посмотрю, что можно сделать с этой комнаткой.

– Благодарю вас, фрау Шуберт. Приподняв шляпу, он вышел.

* * *

– Погаси сигарету, темнеет, – потребовал Зейферт.

– Еще одна затяжка. Разве сейчас заметишь сигарету: она ведь едва тлеет.

– Ночью, при ясной погоде, такой огонек виден очень далеко. Хоть спрячь окурок в руку.

– Ты сегодня добрый. – Фриц тихо засмеялся, но сделал так, как ему приказали.

Они находились несколько ниже часовни. В листве что-то нашептывал ветер. Ночь обещала быть теплой. Внизу, в деревне, включили уличное освещение.

Фриц погасил окурок и стал крутить в руках ремень автомата. Мыслями он был у Ганни. Она сейчас рукодельничает, а может быть, читает. Еще через полчаса, самое позднее через час, она уже пойдет спать…

– И кому только нужны эти ночные смены! – вздохнув, произнес он.

– Любовная скорбь? Ну и петух же ты! А на границе придется тогда поставить щиты с надписями: «Нарушителей просят явиться на заставу».

– А внизу: «Приемные часы с десяти до двенадцати, выходной день – воскресенье», – добавил Фриц.

Они замолчали и продолжали вести наблюдение. Контуры местности все больше расплывались, пока наконец совсем не растворились в темноте. На фоне неба еще можно было различить предметы, возвышавшиеся над линией горизонта.

Клаус достал бинокль и осмотрел местность. Кругом – ни души. Время шло медленно. Вдруг в Хеллау залаяла дворняжка, к ней присоединились другие, и вскоре начался настоящий собачий концерт. Забасил дог, расстроенной скрипкой на высоких нотах завизжал чей-то пинчер.

Вдруг, будто по знаку дирижера, все кончилось, и только пинчер не смог отказать себе в удовольствии извлечь из своей «скрипки» последний пронзительный звук.

Клаус посмотрел на часы: до полуночи оставалось еще полчаса.

– Пойдем спустимся к окраине. Когда так вот лежишь – замерзаешь, – шепнул он Фрицу.

Молча, взяв карабины наизготовку, они пошли в Хеллау по дороге, ведущей к часовне. Остановились у первых домов. Фриц перевесил автомат на другое плечо.

– Становится все тяжелее, – пробормотал он.

– Тсс! – произнес Клаус. – Тише!

– Что случилось?

– Кажется, внизу, у домов, кто-то есть.

Теперь и Фриц услышал шаги. Сердце его забилось.

Нарушитель границы? Ой поднял автомат и начал напряженно всматриваться в темноту. Через секунду различил медленно приближающуюся фигуру человека. Ночь прорезал луч фонарика Клауса.

– Стой! Руки вверх!

Смущенно улыбаясь, в луче света жмурился учитель Восольский. Вытащив руки из кармана, он поднял их над собой.

– А-а, это ты, Вальтер! – Ствол опустился. – Подойди.

– Черт возьми! – облегченно вздохнув, произнес учитель. Посмотрев обоим в лица, он подошел ближе. – Ах, это вы! Добрый вечер.

Они поздоровались.

– А что ты все-таки здесь делаешь? – спросил Клаус.

– Решил помогать вам не только на словах. Если уж я стал членом группы содействия пограничникам, то должен что-то делать. Вот я и решил обойти деревню.

– Правильно, – заметил Клаус, – однако выходить за пределы деревни не следует. Это может тебе дорого обойтись.

– Знаю, знаю. Но понимаешь, стою я там внизу, у последних домов и вдруг слышу что-то. Думаю, надо посмотреть. Знай я, что это вы, не пошел бы.

– Учти на будущее. Днем – другое дело.

– Конечно, если каждый будет шляться по ночам, где ему вздумается, вас это будет отвлекать. Ясно! Но как получилось, что в наряде сразу два ефрейтора? Что, здесь особенно важный участок?

– Иногда бывает, – прошептал Фриц. – Знаете, люди в отпуске, да и…

– А-а-а… – Восольский потер руки. – Хорошая погодка выдалась сегодня. Вам до утра стоять?

– До четырех. Это еще ничего…

Фриц не успел кончить фразу: Клаус больно наступил ему на ногу и сказал:

– Нам, пожалуй, пора идти. Ну, Вальтер, учти и в будущем не выходи за пределы деревни!

Они подождали, пока перестали слышаться шаги Восольского. Потом пошли в направлении часовни.

– Скажи, пожалуйста, ты, вероятно, думаешь, что я свои ноги выиграл по лотерее? – прошептал Фриц.

– Что значит «выиграл по лотерее»? Чудак человек! Выкладываешь все первому встречному! Какое Вальтеру дело до того, через сколько времени мы сменяемся.

– Брось! Вальтер занимается с нами. На заставе он свой человек, а по ночам добровольно делает обходы. Ты что, подозреваешь его? Может быть, думаешь, он хочет перейти на ту сторону?

– Не болтай! Рассуждаешь как ребенок! Ты прекрасно понимаешь, что в такие дела никто не должен лезть!

– Но это же комедия! Если ты в каждом будешь видеть шпиона, далеко пойдешь.

Клаус обозлился.

– Не преувеличивай, Фриц! Кто говорит о шпионах? Доверять надо, но не слепо! Ты по секрету говоришь что-то одному, тот другому, а через пару дней об этом знает вся деревня. Запомни одно: о том, когда и как долго ты стоишь на посту, не должен знать даже твой сосед по койке, дорогой мой. Ты ведь знаешь, сколько было неприятностей из-за того, что пограничники не умели держать язык за зубами!