Текст книги "Туманы сами не рассеиваются"

Автор книги: Карл Вурцбергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Карл Вурцбергер
Туманы сами не рассеиваются

Туманы сами не рассеиваются
роман

1

Начинался обычный осенний день. Восточный краешек неба постепенно светлел. С каждой минутой становились четче контуры леса. В кронах деревьев зазвенели первые птичьи голоса. Возле опушки леса мирно паслись косули. Прикрываясь темнотой, еще сохранившейся под кронами деревьев, к наблюдательной вышке на верхушке холма, отделявшего опушку леса от пограничной полосы, шли два пограничника.

Фельдфебель Ульф Рэке, держа автомат наготове, двигался в нескольких шагах за ефрейтором Раудорном. Бросив взгляд на наблюдательную вышку, он тихо прошептал:

– Кажется, они еще внизу, но уже недалеко.

Раудорн, не останавливаясь, молча кивнул ему.

Спустя минуту они встретились с пограничным нарядом, охранявшим этот участок. Один из пограничников спросил у них пароль, а потом подошел к Ульфу Рэке и тихо доложил:

– Товарищ фельдфебель, патруль в составе ефрейтора Кампе и рядового Шота несет охрану государственной границы. Происшествий нет.

Рэке протянул ему руку.

– Все тихо?

– Так точно. Вокруг, кажется, ни души. По крайней мере, мы ничего подозрительного не заметили.

Фельдфебель поднес к глазам бинокль, оглядел затянутую тонкой дымкой тумана контрольно-следовую полосу и с улыбкой спросил:

– Сегодня вы, товарищ Кампе, кажется, в последний раз на этом участке? Любопытно узнать, что чувствует пограничник, который через несколько дней снимет форму и поедет домой.

Ефрейтор, рослый худощавый парень с веснушками на лице, тихо засмеялся:

– Разумеется, я очень рад, товарищ фельдфебель. Хотя…

– Хотя? Что «хотя»? – спросил Рэке.

– Как обычно… Такое не скоро забудешь. У вас-то еще вся служба впереди.

Рэке кивнул, посмотрел на контрольно-следовую полосу, которая тянулась по просеке, и ответил задумчиво:

– Да. Два года… Осталось почти два года.

– Плюс три прошедших, итого пять, – с уважением подытожил Камне. – Что вы будете чувствовать перед демобилизацией?

Фельдфебель по-детски поджал губы, подумал несколько секунд и уклончиво ответил:

– Трудно сказать. Думаю, это будет зависеть от того, что случится за эти два года. Ну ладно, оставим это. – Стряхнув с себя задумчивость, он выпрямился и приказал: – Через десять минут заступайте на пост. Пограничная охрана ФРГ проводит обычно ровно в семь воздушную разведку вдоль государственной границы. Докладывайте быстро и точно! Выполняйте!

Кивнув Раудорну, который с задумчивым видом стоял в сторонке, фельдфебель двинулся вперед.

Когда они вышли из леса, прилегавшего к границе, огненный диск солнца уже выкатился из-за горизонта. Шли друг за другом, держа оружие наготове.

Рэке внимательно осмотрел изъезженную полевую дорогу, которая петляла по косогору. По обочинам желтела жухлая трава. Внизу, в туманной дымке, вырисовывалось здание пограничной заставы Таннберг. Из села выезжали на поля два трактора.

Пограничники остановились. Рэке закурил и, повернувшись к молчавшему Раудорну, сказал:

– Мне еще три призыва придется провожать на гражданку, старослужащие уходят, новобранцы приходят… А уж потом и до меня очередь дойдет. Все движется… Знаешь, когда я вижу демобилизованных, у меня на душе всегда скребут кошки. Не то зависть просыпается… не то тоска.

Угловатый, почти на голову ниже Рэке ефрейтор не без иронии заметил:

– И это говоришь ты? Лучший командир отделения в части?

– Не надо высоких слов, – засмеялся Рэке. – Я делаю свою работу так же, как и другие, не лучше и не хуже. Может быть, иногда немножко больше думаю. Но, между прочим, люди всегда радуются будущему. Я, например, радуюсь тому, что буду учиться. Это ведь естественно.

– Химия?

– Да. А что?

Ефрейтор немного помолчал, а затем заметил с легким упреком.

– Не знаю, нужно ли тебе об этом говорить. Последнее время кажется, что ты мысленно витаешь где-то далеко. В лаборатории или в аудитории…

– Чем ты можешь это доказать? – раздраженно спросил Рэке.

– Пожалуйста. Последние недели ты все свободное время сидишь над своими учебниками…

– Ну и что? – почти весело прервал его Рэке. – Ты думаешь, я начну учиться с пустой головой? Пять лет перерыва в наше время вполне достаточно, чтобы многое забыть, притом наука, дорогой мой, на месте не стоит! Все это нужно учитывать. Ты считаешь, что я не прав?

Раудорн покачал головой:

– В принципе нет. Однако и здесь нужно работать.

Рэке затоптал свою сигарету и, нахмурив брови, спросил:

– Хочешь сказать, что я запустил работу? Ну, выкладывай начистоту.

– Пока еще нет.

– Что значит «пока еще нет»?

Ефрейтор немного помедлил, потом подошел к Рэке поближе и сказал:

– Но скоро это произойдет, если ты вовремя не одумаешься. Когда я с тобой познакомился, ты был героем части: корректный, последовательный, с чертовски точными взглядами на мелочи, которые другие не замечали или просто не хотели замечать. Каждое твое решение было не только хорошо продумано, но и исходило вот отсюда, – он постучал себя по груди и добавил: – Теперь же все изменилось.

– Чепуха. Ты все преувеличиваешь.

– Ничего я не преувеличиваю. Могу даже назвать тебе причины.

– Интересно. Называй, я слушаю.

– Ты, видимо, устал. Три года твоя служба шла гладко, ты привык к этому и теперь думаешь, что она гладко будет идти, даже если ты перестанешь работать.

– Ладно, хватит!

– Дай мне договорить! Ты решил, что твоего прежнего опыта тебе хватит до конца службы.

– Ты с этим не согласен? – насмешливо спросил Рэке. – У тебя другое мнение?

– Нет. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Смотри, чтобы твой опыт не стал тормозом. А то сядешь на мель раньше, чем думаешь.

Рэке пристально посмотрел на товарища и пробормотал:

– Любишь ты красивые слова говорить, дорогой мой. Не будь ты комсоргом, я бы тебе сказал.

Ефрейтор кивнул, на лице его появилась печальная улыбка.

– Вот видишь, раньше ты таких слов мне не говорил. Ты не просто устал, но еще и зазнался… Ах, Рэке, Рэке! Я тебе вот что скажу: в эстафете бегун имеет право сойти с дистанции только тогда, когда он передаст палочку другому. Только тогда, и не раньше.

Они молча смотрели друг на друга, пока Рэке не рассмеялся. Он обнял Раудорна за плечи и потянул за собой:

– Ты слитком честный парень, чтобы на тебя обижаться. Теперь пойдем.

Раудорн отвел его руки, постоял немного и сказал:

– Я говорю серьезно, Ульф. Через несколько дней приедут новички. Не забудь о нашем разговоре.

* * *

Примерно в это же время в кабинете начальника пограничной заставы Таннберг находились два офицера. Обер-лейтенант Гартман, заместитель по политчасти, стоял, опираясь на подоконник, а лейтенант Альбрехт, командир взвода, в котором служил Рэке, сидя читал лежащие перед ним листки.

Гартман выпрямился, шумно вздохнул и твердо сказал:

– Мы должны наконец решить, товарищи, как быть с рядовым Кольхазом. Остальные вопросы, я думаю, вам ясны. Я за то, чтобы перевести его в отделение фельдфебеля Рэке. Откладывать больше нельзя. Через пять дней к нам прибудут новички. Что скажешь, товарищ Альбрехт?

Лейтенант задумчиво посмотрел на Гартмана и, постукивая пальцами по столу, ответил:

– Если верить служебной характеристике, этот Кольхаз – твердый орешек даже для такого командира отделения, как Рэке. Заносчив, дерзок и уже успел получить два взыскания, хотя служит всего ничего. Этого, пожалуй, многовато. Ни с кем не дружит… Кроме того, официально он числится в четвертом взводе. Как я объясню его перевод Рэке?

Последние слова были обращены к начальнику пограничной заставы капитану Куммеру, сидящему за письменным столом и молча слушавшему разговор. Это был коренастый плотный мужчина лет пятидесяти, в черных волосах которого только появились первые седые пряди.

– Я думаю, это не проблема, – сказал он с явным тюрингским акцентом, – меня смущает другое.

Капитан облокотился на стол, покрутил между ладонями карандаш и добавил:

– Мне кажется, Рэке уже не тот, что был раньше. Вы разве не заметили, товарищ лейтенант? В чем причина, как вы думаете?

Альбрехт посмотрел на жилистые руки капитана и ответил:

– Да, я заметил в нем перемены. Вы спрашиваете меня о причине: я считаю, что это временный отдых. Просто передышка. У каждого когда-нибудь кончаются силы.

Гартман покачал головой:

– Рэке – и передышка? Не говорите чепухи! Он полон энергии, как никто другой. И вы знаете, куда он ее расходует? Он зубрит химию.

Альбрехт откинулся на спинку стула. Провел рукой по темно-русым, спадающим на лоб волосам, проговорил:

– Я знаю. И считаю, что это не так плохо.

Гартман подошел ближе, сел за стол напротив Альбрехта.

– Я бы тоже считал, что это неплохо, товарищ Альбрехт, если бы это оставалось в разумных границах, – сказал он. – Последнее время парню все легко давалось, и он решил, что достаточно работать вполсилы, чтобы все шло так же хорошо, как и раньше.

– Вот здесь вы попали прямо в точку, – поддержал его Куммер.

– Итак, теперь вопрос ясен, – подвел итог Гартман. – Если человек на своем месте не имеет возможности расти дальше, ему надо дать более сложную работу.

– Ну хорошо, а как ты собираешься с ним об этом говорить? – рассмеялся Куммер.

– Попытаюсь подействовать на его совесть. Я просто спрошу, возьмет ли он к себе Кольхаза на воспитание, и таким образом сразу убью двух зайцев.

Куммер обменялся взглядом с Альбрехтом и удивленно заметил:

– Но это не соответствует уставным правилам и нашим старым традициям.

– Ну и что же? – возразил Гартман. – Кольхаз тоже не похож на остальных. Так что же?

Куммер прикусил нижнюю губу, подумал несколько секунд, склонив голову набок, и сказал:

– Хорошо… Да, вот еще что: как быть, если он все же откажется?

– Он не откажется, – ответил Гартман. – Можешь мне поверить. – Он снова повернулся к Альбрехту и внимательно посмотрел на него. – Ты неважно выглядишь. Тебе с твоим желудком давно следовало бы обратиться к врачу. Не тяни, а то будет поздно…

После обеда Гартман вызвал к себе Рэке. Он расспросил его о том о сем, а затем стал рассказывать о рядовом Вольфганге Кольхазе, который вскоре должен был прибыть в часть.

Рэке слушал не особенно внимательно, он рассматривал Гартмана, его волосы, выгоревшие надо лбом.

Вдруг офицер нагнулся над столом и спросил:

– Вы не догадываетесь, почему я вам это рассказываю?

Рэке удивленно взглянул на командира и растерянно ответил:

– Нет. Я думаю… Нет, я и правда не знаю.

– Что вы скажете, если мы переведем Кольхаза в ваше отделение?

Фельдфебель мгновенно сообразил, какого солдата ему хотят дать, и, собравшись с духом, холодно ответил:

– Но прибывшие уже распределены. В мое отделение зачислены рядовые Поль, Кениг и Райнгард.

Гартман улыбнулся;

– Ну, если вас беспокоит только это… то это не проблема. Ну, так согласны?

– А почему именно ко мне?

Гартман встал, подошел к фельдфебелю, который тоже встал:

– Я объясню. Вы опытный воспитатель, уже через три года службы получили медаль «За отличную пограничную службу». К тому же вы член партийного комитета.

Заметив нерешительность и удивление в глазах фельдфебеля, спросил:

– Вас еще что-то беспокоит?

– Нет. То есть да. Ваше предложение кажется мне несколько необычным. Раньше об этом не просили, а приказывали.

Гартман с облегчением рассмеялся:

– Вы правы. Мы пока еще не отказались от такого метода. А если я сегодня решил поступить иначе, значит, на то есть причины.

Он взял со стола несколько листков и протянул их смущенному фельдфебелю со словами:

– Не теряйте мужества. Вот вам его автобиография и характеристика, через два часа скажите, что вы об этом думаете. Согласны? И не торопитесь. Обдумайте все как следует.

– Разрешите идти?

– Идите.

Рэке повернулся кругом и вышел из кабинета.

«Что бы это могло значить? – думал он. – Почему именно мне предоставлено право выбора? Почему командир не решил сам?

Вольфганг Кольхаз… Наверное, один из тех, кто вечно чем-нибудь недоволен. Фантазер какой-нибудь. Ну, да посмотрим».

Он сел за стол и начал читать бумаги. Ветер стучал в окно каплями дождя. Темнело.

В биографии солдата, на первый взгляд, не было ничего необычного. Двадцать лет, в десять лет потерял отца. В восемнадцать окончил школу, ушел из дому и работал в газете. Однако через полгода потребовал расторжения договора. До призыва в армию еще дважды менял работу.

Последние строчки заинтересовали Рэке, он улыбнулся, затем громко рассмеялся. Косым, несколько вычурным почерком в автобиографии было написано: «Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я решил изменить свое имя. Для меня очень важно, чтобы меня называли не Вольфганг, а Вульфганг».

Рэке еще раз пробежал глазами это место. «Итак, фантазер или в своем роде большой шутник, – думал он. – Значит, Вольф ему не подходит, только Вульф. Ну что же, чем бы дитя ни тешилось… Хорошо, если дальше хуже не будет». Но дальше было хуже. Написанная несколько дней назад характеристика свидетельствовала о том, что Кольхаз не сжился с коллективом.

В период одиночного обучения Кольхаз дважды получал дисциплинарное взыскание, причем во второй раз – строгий выговор за нарушение дисциплины и порядка в подразделении. Больше из скучного текста характеристики ничего нельзя было выяснить.

Кончалась характеристика следующими словами: «Рядового Кольхаза целесообразно поместить в крепкий, надежный коллектив, способный поручиться за его дальнейшее воспитание».

Рэке скривил губы в усмешке. «От таких всегда стараются избавиться», – подумал он, еще раз перечитывая характеристику. Первое, заочное, знакомство с Кольхазом состоялось.

Рэке встал, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. В темноте было трудно что-либо рассмотреть. Дождь прошел, и лишь отдельные капли ударялись о стекло и сбегали вниз извилистыми дорожками.

«Если верить характеристике, то Кольхаз замкнутый человек, одиночка. Встречаются и такие. Но если я соглашусь взять его к себе, он, чего доброго, мне остальных солдат взбаламутит. Три опытных пограничника демобилизуются, а Шонер и Раудорн стали разводящими. Когда в отделении есть такой сумасброд, многое может пойти не так, как надо. А что будет, если я откажусь? Гартман, конечно, сделает вид, что ничего не случилось, но… Нет, так не пойдет. Принимать такое решение нельзя, не обдумав все как следует. Если бы он сказал: «Бери его – и точка!», то все было бы ясно. Но так… К тому же я о нем так мало знаю, – думал Рэке. – Сегодня я не дежурю. Вечер свободный. Надо съездить в батальон и поговорить с командиром взвода Кольхаза».

Взяв бумаги, Рэке пошел к Гартману. Старший лейтенант был один. Увидев Рэке, он спросил:

– Это вы? Так быстро?

– У меня к вам просьба, – сказал Рэке. – Я хотел бы съездить в часть, где служит Кольхаз, и поговорить с командиром взвода. День у меня сегодня свободный.

– Просьба несколько необычная, товарищ Рэке…

– Простите, – перебил его фельдфебель, – но предоставлять подчиненному право выбирать себе солдат – тоже не совсем обычно.

Гартман посмотрел на него уже спокойно. Рэке ожидал от офицера резкого замечания, но старший лейтенант лишь сказал:

– Хорошо, поезжайте. Здесь я вам ничего не могу возразить… Отметьтесь у ротного фельдфебеля, что уезжаете по служебному поручению, я его предупрежу. – Он подошел к Рэке и посмотрел ему прямо в глаза. – Меня все-таки радует, что вы просите об этом. Последнее время мне казалось, что свою энергию вы растрачиваете не туда, куда нужно…

* * *

Казармы учебного подразделения были построены большим четырехугольником на невысоком холме, неподалеку от расположенного в долине военного городка. У ярко освещенного входа Рэке ждал офицер.

Крепко пожав Рэке руку, он представился:

– Шиндлер, Зигфрид Шиндлер. А вы, значит, знаменитый Рэке?

– Почему знаменитый? – удивился и в то же время несколько обрадовался столь необычной характеристике Рэке.

– А что, разве не так? Ну ладно, оставим это. Так вы ко мне?

Рэке кивнул. Имя командира взвода он узнал у Гартмана перед самым отъездом.

– Речь идет о Кольхазе, о Вольфганге Кольхазе из вашего взвода.

Шедший впереди Шиндлер неожиданно обернулся и воскликнул:

– О господи, опять этот Кольхаз! Почему он вас интересует?

Рэке подумал, стоит ли ему сразу открывать все карты, потом сказал:

– Я познакомился с его характеристикой и хотел бы побольше узнать об этом человеке.

– Тогда пойдемте, – пригласил Шиндлер, – у меня не слишком много времени, но выпить по чашечке кофе мы все же успеем.

– Может, лучше просто пройдемся?

– Хорошо. Моя жена не сегодня-завтра должна родить. Прошла целая неделя сверх срока. Я, кажется, с ума сойду.

– Тогда я не буду вас долго задерживать. Вы мне расскажете все, что о нем знаете.

– Хорошо.

Они шли по мокрому от дождя плацу, и Шиндлер рассказывал.

Во взводе Шиндлера Кольхаз находился с первого дня службы. Любознательный и спокойный в первые дни, он вскоре стал отдаляться от других солдат, а в последнее время вообще начал нарушать воинскую дисциплину, высказывал недовольство трудностями.

– Какими трудностями? – спросил Рэке.

– Например, тридцатикилометровым маршем. Приблизительно на полпути просто остановился и сказал: «К такому маршу я не приучен, товарищ унтер-офицер. Мне очень жаль, но это так». Мне ничего не оставалось, как отправить его назад в санитарной машине. В результате мой взвод единственный в роте пришел к финишу не в полном составе.

Тем временем они дошли до столовой, но кофе там уже не было. Шиндлер предложил зайти на минутку к нему домой. Рэке согласился.

Они удобно уселись в комнате Шиндлера. Офицер продолжил свой рассказ:

– Вы можете говорить Кольхазу что хотите, хоть кол у него на голове тешите, а он стоит на своем. К тому же он постоянно ворчит. Представьте себе: однажды на политзанятии он встал и без всякого смущения заявил: «Человеку, воспитанному при социализме, чуждо солдатское сознание». Причем сказал он это с таким спокойствием, что я от удивления рот раскрыл. Самое страшное заключается в том, что он убежден в своей правоте, понимаете?

– И что же вы ему ответили?

– Взвод весь вечер пытался доказать ему, что он не прав, но безрезультатно. Как горох об стенку.

– За что он получил взыскания?

– Хорошо, что вы об этом спросили. Это вам нужно знать… – Шиндлер вынул из портфеля какой-то листок бумаги, расправил его на столе.

– Это происходило на занятиях по ПВО. Я сидел сзади и смотрел, как ребята занимаются. Вдруг заметил, что Кольхаз время от времени посматривает в окно, а потом что-то пишет на бумажке, лежавшей у него в тетради. После занятий я сказал ему, что видел, как он, вместо того чтобы слушать материал, писал письмо или еще что-то. Он дерзко посмотрел мне в лицо и без смущения протянул записку. Вот она! – Шиндлер подал через стол записку.

Рэке взял ее и стал читать:

 
Когда
Преисподняя вспугивается
И разверзаются земля и небо,
Когда вокруг все гибнет
В плеске мечты
И страха,
Хочу стать раковиной
На дне морском
И слушать
Вечную тишину…
 

Рэке еще раз прочел стишок, на миг задумался, затем спросил:

– Что же вы сделали? Говорили с ним о стихотворении?

– Конечно. Мы долго объясняли ему, что учеба не развлечение, что на занятиях учат необходимым вещам, но увы! Он встал, начал протестовать, заговорил о возвращении человечества к средневековью, о варварстве и прочей ерунде. И нес ахинею до тех пор, пока не получил выговор за плохое поведение на занятии. А как же с ним еще можно было поступить?

– А стихотворение? – спросил Роке. – Его точку зрения на учебу пока оставим. Однако в стихотворении он выражает свои взгляды. Об этом надо бы поговорить.

Шиндлер сочувственно посмотрел на Рэке и покачал головой:

– Чистая белиберда. Преисподняя, раковина, вечная тишина… Что за бред? У нас конкретных дел по горло, нужно успешно завершить учебную программу. Вы сами знаете сегодняшние требования.

– Знаете, в двадцать лет человек чем-то похож на строительную площадку, где все в росте, все изменяется чуть ли не каждый день. – Рэке улыбнулся. – Уже готовые дома стоят рядом с еще не достроенными. У многих домов только заложен фундамент, и еще есть много свободного места… Если вы придете на такую площадку и захотите что-то построить, то сначала нужно проверить грунт. А то может оказаться, что строишь высотное здание на песке: на фундаменте, который предназначен для хижины…

– Вы вполне оправдываете свою репутацию, – прервал собеседника Шиндлер, задетый его тоном. – Дома, которые мы строим, стоят на прочном фундаменте. А то, что человек не успел сделать за двадцать лет, он тем более не сделает за полгода. Этого не сможет никто и вы, кстати, тоже.

– Извините, – примирительно сказал Рэке. – Вы, конечно, правы, и я вас ни в чем не упрекаю. Но здесь есть одно «но», и доказательство тому это стихотворение…

– Согласен, – улыбнулся Шиндлер. – Вы, наверное, хотите выслушать вторую историю. Кстати, она произошла всего несколько недель назад… Наш патруль встретил его в маленькой пивной на окраине города, когда ему положено было быть в части. Он, разумеется, испугался, да что толку. Он там писал стихи, видите ли, совершенно забыв о времени… Мы говорили с ним, как с ребенком, объясняли, что так вести себя нельзя, что в армии все должны соблюдать дисциплину. Все напрасно! Он заявил нам, что поэзия не нуждается ни в каком попечительстве. Если бы это зависело от него, он бы только писал стихи, ни на что не обращая внимания. И меньше всего на время. Командир взвода пытался еще раз ему по-хорошему объяснить, что в армейской жизни дисциплина имеет очень важное значение. Но он ответил, что его это не устраивает и что если он должен приноравливаться к жизни, то пусть и она к нему приноравливается. Это уж было слишком. Пришлось объявить ему строгий выговор с предупреждением. С тех пор он еще больше замкнулся. Он делает только то, что ему приказывают, не больше и не меньше, и все время молчит. Сейчас он, наверное, в спортивном зале.

– Я хотел бы на него посмотреть, – сказал Рэке, – но так, чтобы он этого не заметил и не написал по данному поводу стихов.

Шиндлер, подумав немного, сказал:

– Хорошо, идемте. Вы увидите его через окно.

Они отправились к спортивному залу. Было сыро и холодно.

– Вот еще что, – начал Рэке. – Не может быть, чтобы неправ был всегда только он. Может, вы расскажете еще что-нибудь?

– Кроме двух-трех случаев, когда он вел себя не так, как всегда…

– Что же было? Расскажите! – настаивал Рэке.

– Ну, например, на уборке картофеля в сельскохозяйственном кооперативе. Я боялся, что парень начнет отлынивать и опозорит все отделение, а случилось наоборот. Он работал как одержимый, не пререкался и вырыл на своем участке картошку раньше всех. Я его спросил, почему он на работе ведет себя не так, как на службе. Он посмотрел на меня так, как будто впервые увидел, и ответил: «Работа как специфически человеческая деятельность составляет, в конце концов, смысл жизни». Так или примерно так, я уже точно не помню.

– Хорошо, – воскликнул Рэке, – он прав!

– Или история со сбором средств для Вьетнама, – продолжал Шиндлер. – Наша рота обратилась ко всем солдатам полка с призывом собрать деньги в фонд помощи детям Вьетнама. И что вы думаете? Берет он свое денежное довольствие и на виду у всех кладет сорок марок на стол, ровно половину. Ребята ему говорят: «Ты с ума сошел». Он посмотрел на них, даже не могу сказать как, и, ничего не сказав, ушел. После обеда вызвали его к командиру роты и спрашивают, что его побудило к этому. При разговоре присутствовали все командиры взводов и унтер-офицеры. Он встал и отрубил: «Я потому не жалею денег, что ненавижу войну и все, что с ней связано. Потому, что я не принадлежу к числу тех, кто в пылу бесполезных разговоров и формального осуждения забывает о деле. А дело стоит вначале. Это еще Гёте сказал».

– Удивительно! – воскликнул Рэке. – Да, он смелый парень.

– Некоторые из офицеров стыдливо опустили глаза. Ротный сохранил самообладание и у всех на виду положил еще пятьдесят марок на лист. В итоге наша рота сдала больше, чем все другие, вместе взятые. Вот какой он парень! Поди пойми его!

– Почему же об этом не упомянуто в характеристике? – спросил Рэке. – Там лишь вскользь говорится о его положительных качествах, но ничего конкретного. После вашего сегодняшнего рассказа о нем складывается совсем иное представление.

– Я не знаю, как так получилось… Вообще-то вы правы…

В этот момент дверь спортзала распахнулась. Вошел какой-то солдат, на миг остановился и тотчас же вышел. Шиндлер схватил Рэке за руку и прошептал:

– Это он! Теперь мы его упустили.

Рэке, который увидел в проеме двери лишь узкое лицо солдата и непокорный вихор, поблагодарил его за информацию.

Они направились к КПП.

– Кого вам дают кроме него? – спросил Шиндлер, когда они вышли за ворота.

– Рядовых Кенига и Поля.

– Кениг из нашей роты, – заметил Шиндлер. – Он у нас самый высокий. Думаю, больше метра девяносто. А Поля я знаю лишь по имени. Ну, надеюсь хоть чем-то да помог вам.

– Разумеется, спасибо, – поблагодарил Рэке. – А знаете, что мне понравилось в этом парне? Его удивительная искренность в словах и поступках.

– Во всяком случае, желаю вам удачи.

– Спасибо… Вам еще далеко?

– Нет, рядом.

– Тогда садитесь, подвезу.

* * *

Через несколько дней новички прибыли в часть. Рэке узнал среди них Кольхаза.

Вот неуклюже спрыгнул на землю последний солдат, который на целую голову был выше других. «Это и есть Кениг, – подумал Рэке. – Ему придется заказать кровать по особой мерке».

Когда были выгружены и вещи, новичков построили, чтобы познакомить с распорядком дня и распределить по отделениям. Рэке, стоя перед строем, наблюдал за тремя солдатами, которые были назначены в его отделение.

Кениг был самым высоким. Рэке обратил внимание на большие руки солдата, которые тот не знал, куда деть.

Поль был среднего роста, широкоплечий, спортивного телосложения. Светлые глаза и брови, светлые, коротко подстриженные волосы. Рэке сразу почувствовал симпатию к этому парню, который был, возможно, моложе его года на два.

Он улыбнулся, кивнул ему и взглянул на Кольхаза, который стоял у левого крыла машины, с удивлением уставившись на два значка на груди Рэке. На узком бледном лице Кольхаза прежде всего бросался в глаза плотно сжатый рот с опущенными вниз уголками. Нельзя было точно сказать, то ли он у него от природы такой, то ли от пренебрежительности.

«Как я должен его встретить? – размышлял Ульф. – Видимо, он из тех, кто придает особое значение первому впечатлению. Чего он ждет от меня как от командира отделения?»

Новичков распустили, дав им два часа времени на размещение и знакомство со старослужащими.

«Ну, пора», – подумал Ульф, одернул китель и подошел к троим солдатам, которые стояли у своих вещей.

Кениг от волнения перебирал пальцами, Поль нагнулся над своим рюкзаком, а Кольхаз безучастно смотрел прямо перед собой.

Ульф заметил, что оба солдата выпрямились и застыли по стойке «смирно». Он подошел к Кольхазу и сказал:

– Добро пожаловать к нам в роту. Надеюсь, мы с вами поладим.

Последние слова он произнес с улыбкой.

– Чтобы ладить, нужно вместе послужить. Вы начальник, а я подчиненный, так что наши отношения предусмотрены уставом.

– Я за то, чтобы мы ладили, – повторил Ульф, все еще улыбаясь. – Когда нужно будет показать свои начальнические права, я покажу.

– Это ваше право! – заметил Кольхаз с иронией. – Про вас разное рассказывали, а я вас представлял другим.

– Каким именно?

– Высоким, представительным…

– Не все великаны. – Рэке протянул Кольхазу руку. – Итак, попытаемся быть друзьями.

Кольхаз пожал протянутую ему руку.

– Я рад, что меня направили в ваше отделение, – сказал Поль.

– Надеюсь, вы не раскаетесь, товарищ Поль. Хотя у нас сладкой жизни нет. – Рэке засмеялся.

– Ее, конечно, нигде нет. Да я этого и не жду.

– Где вы работали до армии?

– Я техник. В последнее время занимался математикой, работал над устройством робота.

– Чем намерены заниматься дальше?

– После армии пойду учиться. Хочу стать кибернетиком.

Рэке подошел к Кенигу, который смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, куда ему смотреть. Он поздоровался с ним за руку, так, что его ладонь полностью исчезла в ладони Кенига, и, посмотрев на него снизу вверх, воскликнул:

– Черт возьми, какой же у тебя рост?!

– Метр девяносто два, – ответил солдат на чистейшем саксонском наречии, широко улыбаясь. – Мой отец обычно говорит: «Это ничего, тебе можно служить два срока, раз уж бог наделил тебя таким ростом». – Он пожал плечами и добавил: – Все имеет свои и преимущества и недостатки…

– Кто вы по профессии? – прервал его Ульф.

– Крановщик на стройке.

– Хорошо. Об этом мы поговорим в другой раз. Пойдемте, я покажу вам, где вы будете жить.

Солдаты взяли свои вещи и последовали за ним в казарму. Фельдфебель Рэке первым вошел в просторную, выкрашенную светлой краской комнату и показал на три свободные койки и тумбочки.

– Один час вам на размещение. Какой порядок должен быть в казарме, вы прекрасно знаете. Вот шкафчик ефрейтора Шонера. Можете посмотреть, какой в нем порядок…

Кольхаз, поставив рюкзак и чемодан возле своей койки, подошел к шкафу и, открыв его, удивленно воскликнул:

– Вот наглядный пример из «Армейского обозрения»! Это из-за нас товарищ ефрейтор так старался?

– Возможно, – ответил Рэке. – Товарищ Шонер – мой заместитель.

– А-а, тогда понятно…

– Вы так считаете? – спросил Рэке, почувствовав иронию в голосе солдата.

– Так точно. Заместитель – это тоже начальник. Он также должен быть примером для солдат.

Рзке повел новичков в комнату унтер-офицеров, открыл свой шкафчик и сказал:

– Перед вами не образец из армейской газеты, но все же посмотрите.

– Извините меня, – сконфуженно пробормотал Кольхаз, краснея. – Я не то хотел сказать.

– Но сказал. Я спокойно реагирую на такие колкости. И вот еще что: в военном деле старание важно, порой даже очень, только для совершенно других целей, товарищ Кольхаз. Теперь устраивайтесь. Через час я приду и все проверю.

Когда солдаты вышли из комнаты, Рэке подошел к окну, задумался. Послеобеденное солнце освещало все каким-то особенным, прозрачным осенним светом, а листья каштанов, растущих по склону холма, переливались всеми цветами радуги – от нежно-желтого до ярко-пурпурного.

Вспомнив весь разговор, Ульф решил, что он вовремя прервал беседу с Кольхазом. Но как ее снова продолжить? Он понял и то, что такого человека, как Кольхаз, любая неуверенность в позиции другого лишь еще больше убеждает в своей собственной правоте. Он как сейсмограф, который отмечает малейшее сотрясение и регистрирует его. Это требует от каждого, кто с ним разговаривает, точного выражения своих мыслей.

«Это будет дуэлью, – пронеслось в голове Раке, – дуэлью между ним и мною, возможно, между ним и всем отделением. Все будет зависеть от того, кто убедительнее будет излагать свои мысли».