Текст книги "Собрание сочинений, том 18"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 60 страниц)

В полную противоположность новейшему повороту Мюльбергера здесь, стало быть, сказано без обиняков, что производительность капитала – а под этой путаной фразой он заведомо разумеет капиталистический способ производства – в самом деле «была бы взята за рога» посредством закона об отмене процента и что именно в результате этого закона «выкуп наемных жилищ является необходимым следствием уничтожения производительности капитала вообще». Ни в коем случае, заявляет теперь Мюльбергер. Этот переходный закон «касается не производственных отношений, а отношений обращения». При таком полнейшем противоречии, говоря словами Гёте, «одинаково таинственном для мудрецов и для глупцов»[255]255
  Энгельс перефразирует здесь слова Мефистофеля из трагедии Гёте «Фауст», часть 1, сцена шестая («Кухня ведьмы»).


[Закрыть], остается только предположить, что я имею дело с двумя различными Мюльбергерами, из которых один справедливо выражает недовольство, если я «приписываю» ему то, что напечатал другой.

Что трудящийся народ не станет спрашивать ни меня, ни Мюльбергера, будет ли он при фактическом овладении «поклонником выкупа или же немедленной экспроприации», – это совершенно верно. В высшей степени вероятно, что он вообще предпочтет не быть «поклонником». Но ведь о фактическом овладении всеми орудиями труда трудящимся народом вовсе не было речи; речь шла только об утверждении Мюльбергера (стр. 17), что «все содержание решения жилищного вопроса дано в слове выкуп». Если теперь он признает этот выкуп крайне сомнительным, – зачем же тогда напрасно утруждать и нас обоих и читателей?

Впрочем, необходимо констатировать, что «фактическое овладение» всеми орудиями труда, всей индустрией со стороны трудящегося народа является прямой противоположностью прудонистского «выкупа». При последнем отдельный рабочий становится собственником жилища, крестьянского участка земли, орудий труда; при первом же совокупным собственником домов, фабрик и орудий труда остается «трудящийся народ». Пользование этими домами, фабриками и прочим едва ли будет предоставляться, по крайней мере, в переходное время, отдельным лицам или товариществам без покрытия издержек. Точно так же уничтожение земельной собственности не предполагает уничтожения земельной ренты, а передачу ее, хотя и в видоизмененной форме, обществу. Фактическое овладение всеми орудиями труда со стороны трудящегося народа не исключает, следовательно, никоим образом сохранения найма и сдачи в наем.

Вообще вопрос вовсе не в том, захватит ли пролетариат, достигнув власти, орудия производства, сырые материалы и жизненные средства путем простого насилия, заплатит ли он тотчас же вознаграждение за это, или выкупит постепенно эту собственность небольшими частичными платежами. Пытаться ответить на этот вопрос заранее и относительно всех возможных случаев – значило бы фабриковать утопии, а это я предоставляю делать другим.

IV

Вот сколько пришлось исписать бумаги, чтобы сквозь всевозможные оговорки и увертки Мюльбергера добраться, наконец, до самой сути дела, которой Мюльбергер в своем ответе старательно избегает касаться.

Что положительного сказал Мюльбергер в своей статье?

Во-первых, – что «разница между первоначальными издержками по постройке дома, на строительный участок и т. д. и его теперешней стоимостью» по праву принадлежит обществу. Эта разница называется на экономическом языке земельной рентой. Прудон тоже хочет передать ее обществу, как можно прочитать в его «Общей идее революции», издание 1868 г., стр. 219.

Во-вторых, – что решение жилищного вопроса состоит в том, что каждый съемщик становится собственником своей квартиры.

В-третьих, – что это решение проводится в жизнь посредством закона, превращающего платежи по найму в платежи по покрытию покупной цены жилища. – Оба эти пункта, второй и третий, заимствованы у Прудона, как всякий может увидеть в «Общей идее революции», стр. 199 и сл., а на стр. 203 там даже имеется в готовой редакции соответствующий проект закона.

В-четвертых, – что производительность капитала берется за рога посредством переходного закона, согласно которому ставка процента снижается сначала до 1%, имея в виду затем дальнейшее понижение. Это точно так же заимствовано у Прудона, о чем подробно можно прочитать в «Общей идее», стр. 182—186.

По каждому из этих пунктов я процитировал то место у Прудона, где находится оригинал мюльбергерской копии, и вот я спрашиваю, был ли я вправе или нет назвать прудонистом автора насквозь прудонистской статьи, не содержащей ничего кроме прудонистских воззрений? И все же Мюльбергер ни на что так горько не жалуется, как на то, что я его называю прудонистом, называю якобы потому, что я «наткнулся на некоторые обороты речи, свойственные Прудону». Напротив, все «обороты речи» принадлежат Мюльбергеру, содержание же принадлежит Прудону. И когда я дополняю прудонистскую статью Прудоном, то Мюльбергер жалуется, что я подсовываю ему «чудовищные воззрения» Прудона.

В чем же заключались мои возражения против этого прудонистского плана?

Во-первых, – что передача земельной ренты государству равносильна уничтожению индивидуальной земельной собственности.

Во-вторых, – что выкуп наемного жилища и передача собственности на жилище его бывшему съемщику вовсе не затрагивает капиталистического способа производства.

В-третьих, – что это предложение при современном развитии крупной промышленности и городов так же нелепо, как и реакционно, и что восстановление индивидуальной собственности каждого отдельного лица на его жилище было бы шагом назад.

В-четвертых, – что принудительное понижение процента на капитал никоим образом не посягает на капиталистический способ производства и, напротив того, как это доказывают законы против ростовщичества, является требованием весьма старым и в то же время невыполнимым.

В-пятых, – что с уничтожением процента на капитал вовсе не уничтожается плата за наем помещения.

С пунктами вторым и четвертым Мюльбергер теперь согласился. Против остальных пунктов он не возражает ни слова. А ведь это как раз те пункты, о которых идет спор. Но ответ Мюльбергера не является возражением; в нем старательно обходятся все экономические пункты, которые ведь являются решающими; этот ответ – личная жалоба, и ничего больше. Так, он жалуется на то, что я предвосхищаю обещанное им решение других вопросов, например о государственных долгах, частных долгах, кредите, и говорю, что решение везде будет такое же, как и в жилищном вопросе, – процент отменяется, платежи процентов превращаются в платежи по погашению капитала, а кредит объявляется даровым. И все же я готов и теперь биться об заклад, что когда эти статьи Мюльбергера увидят свет, их содержание по существу будет так же соответствовать «Общей идее» Прудона (кредит – стр. 182, государственные долги – стр. 186, частные долги – стр. 196), как статьи о жилищном вопросе соответствуют цитированным местам той же книги.

Мюльбергер поучает меня по этому поводу, что эти вопросы – о налогах, государственных и частных долгах, кредите, да вдобавок еще вопрос об автономии общины – в высшей степени важны для крестьянина и для пропаганды в деревне. В значительной мере согласен, но 1) о крестьянах до сих пор вовсе не было речи и 2) прудоновское «решение» всех этих вопросов так же экономически нелепо и так же по существу буржуазно, как и его решение жилищного вопроса. Против намека Мюльбергера, будто я не признаю необходимым вовлечь крестьян в движение, мне защищаться не приходится. Однако я все же считаю глупостью рекомендовать с этой целью крестьянам прудоновское знахарство. В Германии еще очень много крупных имений. По прудоновской теории следовало бы все это раздробить на маленькие крестьянские дворы, что, при нынешнем уровне сельскохозяйственной науки и после опыта Франции и Западной Германии в области парцелльного землевладения, было бы прямо реакционным шагом. Напротив, существующее еще крупное землевладение предоставит нам желаемую основу для того, чтобы при помощи ассоциированных работников повести земледелие в крупном масштабе, при котором только и возможно применение всех современных вспомогательных средств, машин и т. п., и тем самым наглядно показать мелким крестьянам преимущества крупного хозяйства на началах ассоциации. Датские социалисты, опередившие в этом отношении всех других, давно уже осознали это[256]256
  Из переписки с датским социалистом Луи Пио Энгельсу, выполнявшему обязанности секретаря-корреспондента для Дании, было известно о больших успехах датских социалистов в пропаганде решений Интернационала по аграрному вопросу. В письме Луи Пио в конце апреля 1872 г. Энгельс дает высокую оценку статье о путях социалистического преобразования сельского хозяйства посредством кооперации, появившейся в копенгагенской газете «Socialisten» и обошедшей почти всю прессу Интернационала. Энгельс подчеркивает, что в «чрезвычайно важном вопросе о привлечении мелкого крестьянства и безземельных крестьян в пролетарское движение датчане, благодаря своим местным условиям и своим большим политическим способностям, стоят теперь впереди всех наций».


[Закрыть].

Точно так же мне нет нужды защищать себя от упрека, будто ужасные современные жилищные условия рабочих показались мне «не имеющим значения пустяком». Я, насколько мне известно, первый в немецкой литературе изобразил эти условия в той классически развитой форме, в какой они существуют в Англии; и это не потому, как полагает Мюльбергер, что они «оскорбляют мое правовое чувство», – много хлопот было бы у того, кто вздумал бы превращать в книги все факты, оскорбляющие его правовое чувство, – а, как указано в предисловии к моей книге[257]257
  См. настоящее издание, т. 2, стр. 238—240.


[Закрыть], для того, чтобы дать тогда лишь возникавшему немецкому социализму, вращавшемуся в кругу пустых фраз, фундамент фактов путем описания общественных условий, созданных современной крупной промышленностью. Но мне, в самом деле, и в голову не приходит разрешать так называемый жилищный вопрос, точно так же, как я не стал бы заниматься деталями разрешения еще более важного продовольственного вопроса. Меня вполне удовлетворяет, если я могу сказать, что производство нашего современного общества достаточно велико, чтобы прокормить всех членов общества, и что имеется достаточно домов, чтобы уже теперь можно было предоставить трудящимся массам вместительное и здоровое пристанище. А мудрствования о том, как станет будущее общество регулировать распределение пищи и жилищ, ведут прямо в область утопии. Самое большее, что мы можем утверждать, исходя из изучения основных условий всех предыдущих способов производства, это то, что с падением капиталистического производства известные формы присвоения, характерные для старого общества, станут невозможными. Даже переходные мероприятия должны будут повсюду сообразоваться с существующими в данный момент отношениями; в странах мелкого землевладения они будут существенно иными, чем в странах крупного землевладения, и так далее. Что получается в результате попыток решать поодиночке эти так называемые практические вопросы, как жилищный вопрос и т. д., лучше всего показывает пример самого Мюльбергера, который сперва на 28 страницах обстоятельно разъясняет, что «все содержание решения жилищного вопроса дано в слове выкуп», а затем, когда его прижали к стене, начинает смущенно бормотать, что в сущности еще очень большой вопрос, «будет ли трудящийся народ поклонником выкупа» при фактическом овладении домами или какой-либо другой формы экспроприации.

Мюльбергер требует, чтобы мы стали практичны, чтобы мы «действительным практическим отношениям» не «противопоставляли одни лишь мертвые, абстрактные формулы», чтобы мы «от абстрактного социализма подошли к определенным, конкретным общественным отношениям». Если бы Мюльбергер так поступил, то он, может быть, приобрел бы большие заслуги перед движением. Ведь первый шаг при подходе к определенным конкретным общественным отношениям состоит в том, что их изучают, что исследуют их действительную экономическую связь. А что мы находим у Мюльбергера? Целых два положения, а именно:

1) «Съемщик по отношению к домовладельцу – то же, что наемный рабочий по отношению к капиталисту».

Я показал выше, на стр. 6 [См. настоящий том, стр. 210. Ред.]  отдельного издания, что это совершенно неверно и Мюльбергеру нечего возразить на это…

2) «Тем быком, которого» (при социальной реформе) «надо взять за рога, является так называемая в либеральной школе политической экономии производительность капитала, на самом деле не существующая, но мнимым своим существованием служащая покровом всякого неравенства, тяготеющего над современным обществом».

Итак, бык, которого надо взять за рога, «на самом деле не» существует, стало быть, не имеет и «рогов». Все зло не в нем, а в его мнимом существовании. Тем не менее, «так называемая производительность (капитала) в состоянии чудесным образом воздвигать на земле дома и города», существование которых уж отнюдь не «мнимо» (стр. 12). И человек, который, несмотря на то, что «Капитал» Маркса «и ему хорошо знаком», так безнадежно-путано лепечет что-то об отношении между капиталом и трудом, берет на себя смелость указывать немецким рабочим новый и лучший путь и выдает себя за «зодчего», которому «по крайней мере в общем и целом ясна архитектоника будущего общества»!

Никто ближе не «подошел к определенным, конкретным общественным отношениям», чем сделал это Маркс в «Капитале». Двадцать пять лет употребил он на то, чтобы всесторонне исследовать их, и результаты его критики повсюду содержат также и зародыши так называемых решений, поскольку последние вообще возможны в настоящее время. Но любезному Мюльбергеру этого мало. Все это абстрактный социализм, мертвые абстрактные формулы. Вместо того чтобы изучать «определенные конкретные общественные отношения», любезный Мюльбергер довольствуется чтением нескольких томов Пруд она, которые ровно ничего не говорят ему об определенных конкретных общественных отношениях, но зато дают ему очень определенные конкретные чудодейственные рецепты от всех общественных зол; и этот готовый план социального спасения, эту прудоновскую систему он преподносит немецким рабочим под тем предлогом, что он хочет «распрощаться с системами», между тем как я, дескать, «избираю противоположный путь»! Чтобы уразуметь это, я должен предположить, что я слеп, а Мюльбергер глух, так что мы никак не можем объясниться друг с другом.

Довольно. Если полемика эта не сослужит никакой другой службы, то она во всяком случае полезна уж тем, что показала, как обстоит дело с практикой этих называющих себя «практическими» социалистов. Эти практические предложения для устранения всех социальных зол, эти социальные панацеи всегда и повсюду изготовлялись основателями сект, выступавших в те времена, когда пролетарское движение было еще в младенческом возрасте. К их числу относится и Прудон. Развитие пролетариата отбрасывает в сторону эти детские пеленки и воспитывает в самом рабочем классе понимание того, что нет ничего менее практичного, чем эти заранее вымышленные, пригодные к любому случаю «практические решения», и что, напротив, практический социализм заключается в правильном понимании различных сторон капиталистического способа производства. Для рабочего класса, обладающего таким пониманием, никогда не представит трудности в каждом данном случае решить, против каких социальных учреждений и каким образом следует направить свои главные удары.

К. МАРКС
РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «TIMES»

Милостивый государь!

Мое внимание привлекла заметка в сегодняшнем номере «Times», озаглавленная: «Карл Маркс и Интернационал». В этой заметке утверждается, что Генеральный Совет Международного Товарищества Рабочих, предлагая различным федерациям и секциям самим выдвигать кандидатуры уполномоченных для утверждения их Генеральным Советом, объявил

«настоятельно необходимым, чтобы точная копия была одновременно послана Карлу Марксу в Лондон. Смысл этого заключается в том, что полномочия получат только лица, приемлемые для Карла Маркса в Лондоне и одобренные им. Так как эти агенты, само собой разумеется, будут поддерживать с ним постоянную связь, то фактически он явится единоличным руководителем движения».

Циркуляр, о котором идет речь, опубликован, в числе прочих, и лейпцигской газетой «Volksstaat» от 25 декабря[258]258
  Имеется в виду «Обращение Генерального Совета Международного Товарищества Рабочих ко всем федерациям, секциям, комитетам и членам Международного Товарищества Рабочих в Германии» от 1 декабря 1872 г., опубликованное в «Volksstaat» № 103, 25 декабря 1872 года.


[Закрыть]. В нем предлагается членам Товарищества в Германии послать копию своих предложений бывшему секретарю-корреспонденту для Германии (то есть мне) для установления подлинности документа. Ясно, что новый Генеральный Совет не может знать ни самих людей, ни их почерка. Моя роль в данном вопросе представлялась нью-йоркскому Генеральному Совету настолько само собой разумеющейся, что меня даже предварительно не известили. Что касается «агентов» для других стран, где свободная организация Интернационала встречает препятствия со стороны законодательства, я к удостоверению их личности не имею никакого отношения.

Далее заметка сообщает:

«Во Франции эти агенты исключают членов, не выслушав их, по своему усмотрению распускают секции, комитеты и федерации».

Вашему корреспонденту придется объяснить, каким образом эти «агенты» могут совершать все эти ужасы, когда ни один из них еще не был назначен. Если во Франции и были исключены из Интернационала некоторые лица, то они были исключены местными секциями, а вовсе не нью-йоркским Генеральным Советом.

Остаюсь, милостивый государь, вашим покорным слугой

Карл Маркс

2 января

Напечатано в газете «Times» № 27577, 3 января 1873 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые

Ф. ЭНГЕЛЬС «КРИЗИС» В ПРУССИИ

Действительно, французская «великая нация» справедливо оттеснена на задний план германской «великой нацией». В Версале возникает политический кризис, потому что французские захолустные юнкеры замышляют заменить существующую республику монархией; а в это самое время в Берлине разражается кризис, потому что прусские захолустные юнкеры не желают пожертвовать все еще сохраняющейся у них, спустя восемьдесят лет после французской революции, старофеодальной помещичьей полицией. Можно ли теперь еще сомневаться в превосходстве немецкой «культуры» над французской цивилизацией? Французы с обычным для них легкомыслием препираются о пустой форме: республика или монархия. Основательные пруссаки докапываются до корня вещей и наконец-то, в 1872 г., последними в Европе, если не считать Мекленбурга и России, решают вопрос, будет ли крестьянская спина, эта основа общества, ограждена от помещичьего кнута – или же нет!

Ничто так не характерно для жалкого поведения прусской буржуазии, как весь этот фарс с положением об округах[259]259
  Речь идет об административной реформе, проведенной в Пруссии в соответствии с «Положением об округах для провинций Пруссия, Бранденбург, Померания, Познань, Силезия и Саксония», принятым прусским правительством 13 декабря 1872 года.


[Закрыть]. В 1848 г. в Пруссии была революция; власть была в руках у буржуазии; если бы только войско присягнуло конституции, – все равно какой, – буржуазия удержала бы власть. Испуг феодалов и бюрократов был так велик, что уничтожение еще сохранившихся остатков феодализма казалось тогда само собой разумеющимся. И в самом деле, первые проекты конституции 1848 и даже 1849 г. заключали в себе, хотя и в обычной убогой форме, все существенное в этом направлении. Самого незначительного сопротивления буржуазии было бы достаточно, чтобы восстановление феодальных прав стало невозможным; кроме нескольких захолустных юнкеров, да разве еще романтика Фридриха-Вильгельма IV, никто в них не был больше заинтересован. Но едва лишь европейская реакция одержала победу, как прусская буржуазия поползла к ногам Ман-тёйфеля, отвечая на каждый удар его плетки исполненным благодарности вилянием хвоста. Она не только возвратила ост-эльбским юнкерам вотчинную полицию и всякий прочий феодальный хлам; она даже сама себя покарала за свой греховный либерализм, собственноручно уничтожив установленную в 1808 г. свободу промышленности и восстановив в середине XIX столетия цехи[260]260
  Энгельс имеет в виду прусский королевский указ от 24 октября 1808 г. об отмене цеховых ограничений и монополий и предписание от 26 декабря 1808 г., в котором в декларативной форме заявлялось о свободе промышленности и торговли.
  9 февраля 1849 г. прусским правительством были изданы два указа об изменениях в старом промысловом уставе – о введении институтов промысловых советов (Gewerberate) и промысловых судов (Gewerbegerichte), восстанавливавшие полусредневековое промысловое законодательство


[Закрыть].

Буржуазия – класс, в лучшем случае лишенный героизма. Даже наиболее блестящие ее достижения, в Англии XVII века и во Франции XVIII века, не были ею самой завоеваны для себя, а их завоевали для нее плебейские народные массы, рабочие и крестьяне. В той же Франции буржуазия, спасаясь от ужасов июньских дней 1848 г., бросилась к ногам комедианта; в той же Англии после 1848 г. наступил долгий период реакции; по в обеих этих странах реакция действовала под предлогом защиты основ буржуазного общества от напора пролетариата. В Пруссии в результате революции смогли, наконец, получить удовлетворение средневековые чаяния романтика Фридриха-Вильгельма IV благодаря тому, что победоносная реакция смела множество антиромантических учреждений, контрабандой проникших в прусское государство за время от Фридриха II до Штейна и Гарденберга. Под предлогом защиты буржуазного общества от пролетариата это общество вновь подчинили господству феодализма. Ни одна буржуазия в мире не может похвастаться таким позорным периодом, как тот, через который прусская буржуазия прошла при Мантёйфеле. В какой другой стране было бы возможно чествование Хинкельдея как поборника и мученика свободы [261]261
  Речь идет о директоре прусского департамента полиции Хинкельдее, убитом в 1856 г. на дуэли одним из видных представителей реакционной партии Шталя – Герлаха (см. примечание 268) бароном Роховым в связи с закрытием полицией игорного дома, в делах которого эта клика была заинтересована.


[Закрыть]?

Наконец, в результате сложных дворцовых интриг, наступает новая эра [262]262
  Речь идет о «либеральном» курсе, провозглашенном прусским принцем Вильгельмом (с 1861 г. король Пруссии) при его вступлении в регентство в октябре 1858 года. В 1858 г. принц-регент дал отставку министерству Мантёйфеля и призвал к власти умеренных либералов, в том числе представителей близкой к буржуазии либеральной аристократии, государственных деятелей периода революции 1848—1849 гг.– Ауэрсвальда, Патова и Шверина. В буржуазной печати этот курс получил громкое название «новой эры». На деле политика Вильгельма была направлена исключительно на укрепление позиции прусской монархии и юнкерства; обманутые в своих надеждах буржуа отказались утвердить представленный правительством проект военной реформы. Возникший в связи с этим в 1862 г. конституционный конфликт и приход к власти Бисмарка в сентябре 1862 г. положил конец «новой эре».


[Закрыть]. Старолиберальное министерство нежданно-негаданно сваливается в руки буржуазии. И вот она, не ударившая пальцем о палец, чтобы вызвать его к жизни, она, трусливейшая буржуазия в мире, вдруг вообразила, что она уже у кормила власти, что старое прусское военно-полицейское государство исчезло, что она может назначать и смещать министров и предписывать двору свою волю. Если мантёйфелевский период показал ее трусость, то новая эра вскрыла ее политическую несостоятельность.

Платой за допущение старолиберального министерства была реорганизация армии. Итальянская война[263]263
  Имеется в виду война между Францией и Сардинским королевством (Пьемонтом), с одной стороны, и Австрией, с другой, длившаяся с 29 апреля по 8 июля 1859 года.


[Закрыть] дала желанный повод потребовать ее от ландтага. С одной стороны, мобилизация 1859 г. показала, что старая организация армии полностью себя изжила. С другой стороны, равнодушие, с каким была встречена во Франции аннексия Савойи и Ниццы, показало, что французский шовинизм можно серьезно разжечь только перспективой завоеваний на Рейне, то есть войной против Пруссии. Итак, становилось очевидным, что как только империя Луи Бонапарта, вследствие внутренних событий во Франции, снова подвергнется опасности, – единственной возможностью избежать этой опасности будет война против Пруссии, война, в которой старую прусскую армию, при отсутствии союзников, неизбежно ожидало поражение. С другой стороны, сама Пруссия, хотя и была по существу военным государством, не создала необходимых предпосылок для организации современной большой армии. Для этого она была слишком слаба. Но уклониться от того, что было на континенте всеобщей необходимостью, она не могла, тем более, что ее двусмысленная «политика свободных рук» отрезала ей путь к заключению сколько-нибудь надежных союзов. Наконец, как бы ни смотреть на реорганизацию армии, прусская буржуазия должна была знать, что не ей этому воспрепятствовать. Следовательно, единственно правильный план действий мог для нее состоять лишь в том, чтобы за согласие на неизбежную реорганизацию выторговать для себя как можно больше политических уступок. Но прусская буржуазия, вся еще в синяках от пинков мантёйфельского сапога, теперь внезапно распетушилась. Она вдруг возомнила себя решающей силой в государстве; она отвергла реорганизацию армии. Тут-то и пришел конец иллюзиям. Бисмарк разъяснил ей, что ее бумажная конституция и парламентские голосования не стоят медного гроша, что Пруссией управляет король, а палаты существуют только для того, чтобы соглашаться. Реорганизация армии была проведена вопреки конституции, а с депутатами опять обошлись по-мантёйфелевски. После непродолжительного показного сопротивления, которое утомило ее самое гораздо скорее, чем ее противника Бисмарка, буржуазия нашла в Датской войне[264]264
  Датская война – война Пруссии и Австрии против Дании в 1864 г., явившаяся важным этапом в объединении Германии под гегемонией Пруссии. Юнкерское правительство Бисмарка стремилось присоединить к Пруссии герцогства Шлезвиг и Гольштейн, подвластные Дании, но населенные в основном немцами, усилить влияние Пруссии в Германии, подавить оппозицию либеральной буржуазии. В этой войне приняла участие Австрия, стремившаяся так же, как и Пруссия, к захвату Шлезвига и Гольштейна. Война закончилась поражением Дании. Шлезвиг и Гольштейн были объявлены совместным владением Австрии и Пруссии, а после австро-прусской войны 1866 г. были присоединены к Пруссии.


[Закрыть] первый предлог для стыдливых попыток к примирению; после Садовы[265]265
  Битва при Садове произошла 3 июля 1866 г. в Чехии между австрийскими и саксонскими, с одной стороны, и прусскими войсками – с другой, и явилась решающим сражением в австро-прусской войне 1866 г., которая закончилась победой Пруссии над Австрией. В истории это сражение известно также как сражение при Кёниггреце (Градец-Кралов).


[Закрыть] она перестала стесняться, восторженно пала к ногам Бисмарка и с тех пор фигурировала лишь в его свите; после французской войны[266]266
  Имеется в виду франко-прусская война 1870—1871 гг., явившаяся завершающим этапом объединения Германии «сверху», путем династических войн и политики «железа и крови».


[Закрыть] восторг ее уже не знал границ, отныне она принадлежала Бисмарку душой и телом, она буквально таяла перед ним.

Но есть в мире нечто, открытое Гегелем и названное им «иронией истории». Эта ирония истории играла людьми и покрупнее Бисмарка; в ее власти оказалось также и прусское государство вместе с Бисмарком. С того момента, как одна за другой были осуществлены вожделенные цели прусской политики, с этого же момента стали колебаться основы прусского государства. Старая Пруссия опирается, в сущности, на юнкерство, из рядов которого главным образом пополняются офицерство и бюрократия. Юнкерство существует во всей красе только в шести восточных провинциях и, при ограниченных большей частью размерах юнкерского землевладения, нуждается для своего существования в известном количестве феодальных привилегий; без них большинство юнкеров быстро опустилось бы до уровня простых землевладельцев. Пока юнкерству противостояли только две западные провинции, ему не угрожало никакой опасности. Но уже аннексии 1866 г.[267]267
  Врезультате победы Пруссии в австро-прусской войне 1866 г. Пруссия аннексировала королевство Ганноверское, курфюршество Гессен-Кассель, великое герцогство Нассау, вольный город Франкфурт, герцогства Гольштейн и Шлезвиг, а также некоторые части территории Баварии и Гессен-Дармштадта.
  Одновременно с прямой аннексией Пруссия, принудив Австрию к согласию на ликвидацию Германского союза и созданию новой формы объединения германских государств к северу от Майна и без участия Австрии, добилась подписания союзных соглашений с 17 северогерманскими мелкими государствами, которые вели войну на стороне Пруссии и к которым несколько позднее присоединились Саксония и некоторые другие германские государства. Эта форма объединения подготовила создание Северогерманского союза.


[Закрыть] в огромной степени усилили буржуазный и крестьянский элементы в государстве. Не пустой легитимистский вздор, а в гораздо большей степени правильное понимание угрозы, которую это представляло для нее, вызвало со стороны партии Шталя – Герлаха[268]268
  Партия Шталя – Герлаха, или партия «Крестовой газеты», – как называлась «Neue Preusische Zeitung» («Новая прусская газета»), – образовалась в период революции 1848—1849 гг. как группировка контрреволюционной придворной камарильи и феодального юнкерства; отстаивала незыблемость привилегий аристократии и восстановление сословно-абсолютистского строя Пруссии. Как крайне правая юнкерская партия, она сопротивлялась проводимой Бисмарком с 1866 г. политике, видя в ней угрозу своим феодальным привилегиям.


[Закрыть] сопротивление этим аннексиям. Включение мелких государств в Северогерманский союз[269]269
  Северогерманский союз – союзное германское государство, образованное в 1867 г. под главенством Пруссии после ее победы в австро-прусской войне вместо распавшегося Германского союза. В Северогерманский союз вошло 19 германских государств и 3 вольных города, которые формально были признаны автономными. Конституция Северогерманского союза обеспечивала господствующее положение в нем Пруссии – прусский король был объявлен президентом Союза и главнокомандующим союзными вооруженными силами, ему передавалось руководство внешней политикой. В 1870 г. к Союзу были присоединены остававшиеся ранее вне его Бавария, Баден, Вюртемберг и Гессен-Дармштадт. Создание Северогерманского союза являлось шагом вперед по пути к национальному единству Германии; в январе 1871 г. Союз прекратил свое существование в связи с образованием Германской империи.


[Закрыть], передача этому Союзу решающих государственных функций, связанная с этим медиатизация прусской палаты господ, окончательное присоединение южногерманских государств – все это наносило тяжелые удары юнкерству, которое становилось в империи лишь исчезающим меньшинством. Мало этого. Всякое правительство, даже самое деспотическое, вынуждено считаться в своей деятельности с существующими условиями, иначе оно сломит себе шею. Пруссия могла подчинить себе Малую Германию, но она не могла навязать свое юнкерство двадцати пяти миллионам немцев, живущих к западу от Эльбы. Напротив, юнкерство, в котором нуждалась старая Пруссия, стало для «империи» обузой. Подобно тому как Бисмарк был вынужден, вопреки своим прежним взглядам, ввести свободу промышленности, свободу передвижения из одного немецкого государства в другое и прочие буржуазные реформы, – правда, в бюрократически изуродованном виде, – точно так же Бисмарк, этот юнкер par excellence [по преимуществу. Ред.], иронией истории был осужден на то, чтобы ущемить юнкерство положением об округах.

Это положение об округах – один из самых жалких законов, когда-либо издававшихся. Его содержание можно передать в двух словах. Он отнимает у отдельного юнкера принадлежащую ему в силу феодальной привилегии власть, чтобы под видом самоуправления округов вернуть эту власть классу юнкеров. Крупнейшее и крупное землевладение по-прежнему будет господствовать в земледельческих районах восточных провинций; власть юнкерства даже возрастет вследствие перехода в его руки таких полномочий, которые принадлежали до сих пор государству. Но каждый отдельный юнкер теряет то исключительное положение, которое он занимал в качестве феодального господина. Он опускается до уровня обычного современного крупного землевладельца и тем самым перестает быть юнкером. Но это вместе с тем подрывает основы старой Пруссии, и поэтому палата господ была со своей точки зрения вполне права, оказывая сопротивление положению об округах. С введением положения об округах приходит конец юнкерству, а без юнкерства нет больше специфической Пруссии.

Прусская буржуазия оставалась в этом деле достойной самой себя. Сначала говорилось, что положение об округах – мол, только первый шаг к самоуправлению, что следует на это пойти, так как в данный момент нельзя достичь ничего лучшего, что это, мол, компромисс с правительством, но что дальше уже нельзя уступать ни на йоту. Палата господ проваливает положение об округах. Правительство, хотя и связанное уже компромиссным соглашением с палатой депутатов, требует от нее новых уступок. Палата достаточно мужественна, чтобы безоговорочно на них согласиться; за это буржуазии обещают назначение новых пэров и подают надежду на реформу палаты господ. Назначение новых пэров осуществляется: назначено двадцать пять генералов и бюрократов; палата господ их принимает. Компромисс спасен, но… реформа палаты господ откладывается. Утешают себя, однако, тем, что положение об округах является все же огромным шагом вперед… но тут приходит известие о министерском кризисе. Роон, Зельхов, Иценплитц хотят подать в отставку; либералы побеждают по всей линии; становится неизбежным – либеральное? нет, вовсе нет, – объединенное министерство! Наши буржуа так непритязательны! Они довольствуются даже еще меньшим. Бисмарк уходит с поста министра-президента, его замещает Роон, противник положения об округах, в министерство вступает еще один генерал, Зельхов и Иценплитц остаются на местах, объединенное министерство оказывается менее объединенным, чем когда бы то ни было, феодальные элементы в нем усиливаются, – а буржуа спокойно продолжает пить свою кружку пивав гордом сознании, что душой всего остается все же в конце концов Бисмарк.

Этот пример отчетливо характеризует позицию прусской буржуазии. Если историческое положение, к которому Бисмарк привел Пруссию, и промышленный прогресс последних двадцати лет вынуждают его, Бисмарка, делать то, чего сама она из трусости не посмела осуществить в 1848—1850 гг., то прусская буржуазия ставит это себе в заслугу. У нее не хватает мужества даже на то, чтобы заставить своего Бисмарка провести эти мелкие реформы просто, на откровенно буржуазный лад, без государственно-полицейских извращений; она громко ликует по поводу того, что Бисмарк вынужден теперь выхолостить ее собственные требования 1846 года[270]270
  В 1845—1846 гг. возросли политические притязания прусской буржуазии в связи с провалом ее надежд на эру либеральных реформ после воцарения Фридриха-Вильгельма IV в 1840 году. В 1845 г. все ландтаги, кроме двух, потребовали введения конституции. Наиболее полно требования прусской буржуазии отразил Ганземан – представитель крупной буржуазии рейнской области – в докладной записке 1846 г., в которой требовал создания сословного представительства, укрепления и расширения Таможенного союза, уничтожения вотчинной юстиции помещиков и ряда других привилегий дворянства, свободы печати, гласного судопроизводства, несменяемости судей, суда присяжных и т. д.


[Закрыть]; к тому же, – это надо иметь в виду, – одни лишь экономические требования, то есть такие, выполнению которых не могла бы воспрепятствовать и тысяча Бисмарков, даже если бы они этого желали. О политических требованиях, о передаче политической власти буржуазии, если еще и говорится, то только ради приличия. Прусская буржуазия не хочет политической власти; прогнившая, не успев созреть, как официальная Россия еще во времена Вольтера, она, так и не побывав у власти, докатилась уже до той ступени вырождения, какой французская буржуазия достигла после восьмидесяти лет борьбы и после долгого господства. Panem et circenses! – хлеба и зрелищ! – требовал опустившийся римский плебс от своих императоров; panem et circenses! – спекулятивных прибылей и дикой роскоши! – требует от своих императоров не прусский народ, а прусская буржуазия. Римские плебеи вместе с их императорами были сметены германскими варварами; за спиной прусских буржуа грозно поднимаются германские рабочие.

Написано Ф. Энгельсом в начале января 1873 г.

Напечатано в газете «Der Volksstaat» № 5, 15 января 1873 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого