Текст книги "Пираты, каперы, корсары"

Автор книги: Карл Фридрих Май

Соавторы: Фридрих Герштеккер,Теодор Мюгге
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Нет сомнения, что без силы пара судоходству не обойтись, – сказал Фултон после долгих обсуждений его изобретения, – пар даст новые, ни с чем не сравнимые возможности. Расстояния сократятся, плавать станет легче и безопаснее, меньше будет несчастных случаев. Маневренность судна возрастет во много раз: ведь оно не будет более зависеть от ветра и парусов. Флот государя, который первым построит паровые военные корабли, сразу станет самым сильным в мире.

Консул выслушал его молча, с саркастической улыбкой на губах, затем взял Фултона за рукав и подвел его к окну. Указывая на прохожих, спешащих по своим делам мимо дворца, он спросил с усмешкой:

– Вот, видите новейшее изобретение во рту у многих из этих людей?

– Вижу, – ответил Фултон, – это сигары, их начали курить и во Франции.

– Вот, вот! Все эти курильщики – живые паровые машины. Они выпускают пар, и только!

– Осмелюсь заметить, что дым – не пар. Пара при курении сигар не возникает.

Брови первого консула сердито насупились. Он не привык, чтобы его поправляли, да еще какой-то там простой механик!

– Пар или дым, – его голос зазвучал резче, – не все ли равно! Откуда в сигарном дыму может взяться сила, способная двигать корабль? Это же смешно!

– И все же я позволю себе еще раз повторить: тот, кто будет владеть первым паровым судном, очень быстро станет владыкой морей. Что значит по сравнению с такой перспективой стоимость каких-то нескольких опытов? Я вспоминаю о ненависти Англии к Франции. Имей повелитель Франции паровой флот, он мог бы диктовать в Лондоне законы англичанам.

Наполеон отступил от окна и ледяным тоном произнес:

– Друг мой, я далек от того, чтобы вверить свою судьбу вашему пару. Мне подробно доложили о сути вашего изобретения, и я вынужден разочаровать вас – я не на вашей стороне.

Сдержанный прощальный кивок – и Фултон понял, что аудиенция закончена. Фултон вышел. Снова неудача, а он так надеялся на эту встречу.

Не на высоте, впрочем, оказался и консул. Наполеон и представить себе тогда не мог, что полтора десятка лет спустя, ссыльным императором, он с горечью будет размышлять об этом роковом часе.

Вспомнить же о своем просчете ему пришлось значительно раньше: всего через каких-нибудь полтора года. Провозглашенный к тому времени императором Бонапарт собрал близ Булони и Утрехта значительные группы войск, чтобы осуществить высадку в Англии. В ответ на это англичане так ужесточили блокаду французских портов, что ни одному французскому кораблю выскользнуть в море больше не удавалось. Кроме того, во всех соседних с Францией водах непрерывно крейсировали английские эскадры, которые задерживали и обыскивали попавшееся им на глаза судно. Случись, что судно французское или имеет груз для Франции, его немедленно конфисковывали.

Морской министр не знал ни минуты покоя и едва ли не ежедневно подолгу совещался с императором, не приходя при этом, однако, к обоюдному согласию.

Во время одной из таких бурных дискуссий, когда речь снова зашла о блокаде портов, министр сказал:

– Положение наше, нет слов, бедственное, но тем радостнее узнавать, что не перевелись еще смелые и хваткие люди, способные разжать мертвую хватку британских морских псов.

– Кто же это? – сверкнул глазами император. – Неужели Уге, наконец, на что-то решился?

Адмирал Уге был одним из немногих французских моряков, которым удавались иной раз отдельные операции.

– Нет, – ответил министр. – Это нечто иное, почти целый маленький морской роман.

– Так расскажите же, хоть я и не любитель романов.

– Один фрегат из английской эскадры коммодора Дэнси высадил десант на остров Белль-Иль, возле Ле-Пале. Пока команда находилась на берегу, подошел небольшой бриг под английским флагом, стал борт к борту с фрегатом и захватил его. На обоих кораблях подняли французские флаги, и бриг ушел вместе с захваченным фрегатом. На другое утро этот самый фрегат, ведя за собой, словно пленника, бриг под нидерландским флагом, лихо подошел к английской эскадре, крейсирующей у Бреста. На мачте его гордо реял “Юнион Джек”, и все капитаны, опознавшие фрегат, решили, что он прислан коммодором Дэнси с пакетом к командиру эскадры и по пути захватил “голландца” с грузом для Франции. А дальше происходит вот что: фрегат, как положено, дает салют, и все корабли эскадры отвечают. Он подходит к флагману и проводит маневр, будто собирается лечь в дрейф. И вдруг английский флаг ползет вниз, а на мачту взвивается французский. То же и на бриге. Оба корабля выпаливают всем бортом по гигантскому корпусу английского флагмана – линейного корабля со ста двадцатью пушками, мигом набирают ход и благополучно уходят к Ле-Гуле, под защиту береговой батареи. Англичане, разумеется, бросились в погоню, но, попав под огонь батареи, вынуждены были отвернуть.

Глаза императора сияли.

– Что за геройская схватка! просто не верится!

– Сир, я рассказываю о реальном событии.

– Однажды я и сам был свидетелем подобной отважной эскапады. Один молодой моряк захватил английский корабль и прошел на нем, совершенно не таясь, сквозь весь флот адмирала Худа. Этого человека зовут Робер Сюркуф, тот самый, о чьих славных делах приходят к нам вести с каждой новой почтой. Как зовут вашего капитана? Необходимо взять его на заметку, он может нам пригодиться.

– Вы его уже назвали, ваше величество.

– Тогда я верю в захват фрегата. Это шедевр, который никому больше не повторить. Надо попытаться разыскать этого Сюркуфа и дать ему пока что линейный корабль, а потом и эскадру.

– Я благодарю ваше величество от его имени. Он доставил нам не только взятый с боя фрегат, но и донесения, письма и деньги с Иль-де-Франс и Иль-Бурбон[16]16
  Французские колонии в Индийском океане, ныне о. Маврикий и о. Реюньон.


[Закрыть]. Губернатор Иль-де-Франс сообщает, что получил от Сюркуфа за последние три месяца одиннадцать кораблей, которые этот отважный приватир захватил у англичан. Франция благодарна Сюркуфу не только за огромный урон, нанесенный им противнику, но и за колоссальные суммы полученные при продаже этих призов и реализации их грузов. Позволю заметить, что, находись этот молодой бретонец на своем настоящем месте, он смог бы стать для англичан подлинной грозой. И при всем этом он скромен и непритязателен, как едва ли кто другой – при его-то заслугах!

– Как, вы знаете его? – удивился император.

– Извините, сир! Я позабыл сказать, что вчера он просил меня об аудиенции, которую я и обещал ему сегодня.

– Значит, он сейчас в Париже?

– Он здесь, чтобы ходатайствовать о процессе против губернатора Иль-де-Франс, который отказывается выплатить ему его долю за несколько призов.

– Сколько же это составляет?

– Около полутора миллионов франков.

– Неужели каперы зарабатывают такие чудовищные суммы?

– Не всякие каперы, сир, а лишь обладающие предприимчивостью и проницательностью Сюркуфа. Но Вашему Величеству не следует волноваться из-за денег, которые он требует. Он ведь поддерживает еще и наши поселения в Индии, которые к сожалению, нередко могут рассчитывать единственно на его защиту и на его щедрость.

– Он выиграет процесс?

– Не сомневаюсь ни на минуту!

– Тогда я могу и сам уладить это дело своим собственным решением, не затрудняя правосудие. Нельзя ли мне как бы случайно увидеть этого Сюркуфа?

– Я буду с ним говорить. Прикажите, сир, на какое время я должен назначить эту встречу.

– На одиннадцать часов утра. Позаботьтесь и о том, чтобы он был точен. Как обстоят дела с его долей за последний фрегат?

– Мои люди уже занимаются оценкой корабля.

– Можно обойтись и без этого. Я сам вознагражу Сюркуфа.

В предместье Пуассонье была гостиница; отнюдь не роскошный отель, однако весьма приятный заезжий дом, и хозяин его, как было известно, предпочитал иметь дело только с солидными гостями. Это был дядюшка Кардитон. Любому, кто соглашался его слушать, старик с удовольствием и с большими подробностями рассказывал, что прежде владел таверной в Тулоне, однако с помощью знаменитого капитана Сюркуфа столь преуспел в своих делах, что смог перебраться в Париж и купить эту красивую гостиницу.

Со вчерашнего дня дядюшка Кардитон пребывал в приподнятом настроении и едва не сбился с ног в радостных хлопотах: у него остановился Робер Сюркуф, и не один, а вместе со своим лейтенантом Бертом Эрвийяром, парусным мастером Хольмерсом и еще несколькими людьми с “Сокола”. Этих дорогих гостей надлежало, разумеется, обслужить, как можно лучше, и ничего удивительного, что на всех прочих у дядюшки Кардитона просто не оставалось времени.

Добрый дядюшка Кардитон чрезвычайно гордился Сюркуфом. Несмотря на всю занятость, он успевал все же поведать завсегдатаям, что вчера капитан Сюркуф сразу по прибытии поехал к министру, а недавно министерский слуга в расшитой галунами ливрее привез для Сюркуфа письмо. Никогда прежде не останавливался у него гость, имеющий связи с самим имперским министром, да и вообще, много ли можно назвать пусть даже самых шикарных отелей, чьи гости сподобились чести хоть раз побеседовать с министром, не говоря уже о том, чтобы посетить его или, поднимай выше, получить от него письмо.

Когда капитан вернулся с прогулки, хозяин подал ему это письмо на роскошной хрустальной тарелке, ибо полагал по простоте душевной, что с письмом министра следует обходиться иначе, чем со всякими обычными бумагами. Сюркуф вскрыл пакет и нашел в нем приглашение прибыть завтра к морскому министру точно в половине одиннадцатого.

Войдя в следующее утро в здание министерства, капитан “Сокола” немедленно был препровожден в кабинет. Он понимал, что это – знак высокого отличия, однако держался невозмутимо, будто ничего иного и не ожидал. Министр принял его весьма любезно.

– Я позволил себе пригласить вас сегодня не для того, – начал министр, – чтобы обсуждать ваши дела, а за тем, чтобы посоветоваться с вами в некоторых навигационных проблемах, касающихся плавания в предпочитаемых вами районах Мирового океана. Людей, от которых я мог бы получить желаемые сведения, сейчас столь мало, что с моей стороны было бы непростительной оплошностью не воспользоваться вашим пребыванием в столице.

Затем он вытащил несколько морских карт, и между обоими моряками завязалась оживленная беседа. Сюркуфу представился удобный случай применить для дела свой богатейший опыт, и министр отнюдь не скрывал своего интереса к молодому моряку.

Внезапно отворилась дверь, и слуга доложил о прибытии императора, который тут же вошел в кабинет.

– Ваше превосходительство, – сказал он, – я приехал лично, чтобы решить один очень важный вопрос – ах, – прервал он себя, – вы заняты?

– Я уже закончил, и весь к вашим услугам, сир!

Император цепко впился глазами с Сюркуфа, стараясь угадать, какое впечатление произвело на того внезапное появление французского вождя. Бонапарт полагал, что капитан придет в замешательство, однако ошибся: тот и бровью не повел, только отступил с глубоким поклоном в сторону и устремил взор на министра, ожидая слов прощания.

– Капитан Сюркуф, ваше величество, – представил его министр.

– Капитан? – холодно спросил Наполеон и резким голосом, будто собираясь объявить выговор, добавил: – Кто произвел его в капитаны?

Этот тон и вопрос, который поверг бы кого-нибудь другого в смятение, ни в малой степени не вывел Сюркуфа из равновесия.

– Не Франция, сир, но – морской обычай! – спокойно, с достоинством ответил он. – Франция не доверила мне корабля. Тогда я взял его сам, и меня тут же назвали капитаном. Те, что почтили меня этим высоким словом, возможно, и не знали никакого более подходящего. Времена, когда достаточно было называть любого просто “гражданином”, давно прошли.

Он парировал выпад императора и сам нанес в ответ два удара. И они попали в цель: об этом свидетельствовали морщины, образовавшиеся на переносице Наполеона.

– Тоскуете по тем временам? – спросил он отрывисто, желая обескуражить собеседника.

Вопрос и в самом деле был коварный, но Сюркуф ответил спокойно:

– Прежде всего, я тоскую по счастью для моего отечества.

– Что вы понимаете под счастьем народа, под счастьем французской нации? – спросил Наполеон с высокомерной усмешкой.

– Ничего иного, кроме того, что понимаю под счастьем всего человечества: благоденствие внутри страны и покой за ее пределами.

– И что для этого требуется?

– Мир и широкая дорога для всех добрых творений человеческих рук и духа.

– А если жить в мире невозможно?

– Тогда следует добиваться мира достойными средствами, употребляя их с умом и предприимчивостью.

– Каперство вы тоже считаете одним из этих достойных средств? – с улыбкой спросил император.

– Нет, – прозвучал честный ответ. – Скоро наступят времена, когда это достойное сожаления занятие будет осуждено, и все плавающие по морям нации объединятся в решении упразднить его. Я – капер, но угрызения совести не мучат меня: я всегда стремился избегать жестокости и старался проводить свои операции так, чтобы они шли во благо всем порядочным людям. Я не чувствую за собой вины и греха, потому что я – червь, извивающийся под вражеской пятой, червь, которому не даны ни львиные зубы, ни медвежьи когти.

– И все же весьма опасный червь, – не удержался от реплики Наполеон. – До нас доходили вести о ваших подвигах. Почему вы не вступили в военный флот?

– Потому что военный флот не хотел и слышать обо мне.

– Может теперь его взгляды изменились. Вам следовало бы разузнать об этом!

– Тот, кто указывает мне на дверь, не должен ожидать, что я вновь постучусь в нее. Мне намекнули, правда, что довольны моими скромными успехами. Получал я порой предложения и от других наций, но у меня не было причин менять свои убеждения. Я сражаюсь за свое отечество, хотя оно и отвергло меня. Я навсегда останусь верным ему, хоть оно, как и прежде, довольно неучтиво обходится со мной.

– Воображаемая неблагодарность отечества для многих явилась стимулом к высоким свершениям. Да и вам, похоже, жаловаться не приходится. Говорят, вы ведете процесс?

– Меня незаконно лишают собственности, которую я употребляю в пользу тех, кому не приходится рассчитывать ни на чью иную помощь.

– Я убежден, что справедливость восторжествует. Я вижу здесь карты. Его Превосходительство обращается к вашему опыту?

– Я счастлив, что могу дать несколько скромных советов.

– Которые, однако, имеют для меня огромное значение, – доложил министр. – Капитан Сюркуф именно тот человек, к которому следует обращаться, если хочешь как следует разобраться в наших индийских делах.

– Я тоже весьма интересуюсь этими делами, – заметил император. – Мы еще увидимся с вами. О времени встречи вас известят, – добавил он и, сделав прощальный жест рукой, проводил Сюркуфа любезной улыбкой.

Несколько дней спустя дядюшка Кардитон был немало удивлен, увидев перед своей гостиницей карету, из которой вылез адъютант императора. Адъютант спросил капитана Сюркуфа и, услышав, что того нет дома, наказал хозяину передать Сюркуфу, что его величество соблаговолил назначить ему аудиенцию завтра в полдень.

Карета уже давно скрылась, а дядюшка Кардитон все еще стоял у двери с разинутым ртом. Какая честь для его постояльца! Сейчас же надо рассказать обо всем завсегдатаям, хоть и нет на это, по чести говоря, ни единой минуты.

На другой день, за несколько минут до назначенного времени, Сюркуф был в Тюильри, а точно в двенадцать часов его пригласили к императору. Приняли его в том же кабинете, где Наполеон, будучи еще консулом, принимал Роберта Фултона. Император бросил проницательный взгляд на статного бретонца и ответил едва заметным кивком на его глубокий поклон.

– Капитан Сюркуф, я позаботился о вашем деле. Спорную сумму вам выплатят, как только вы пожелаете, – сказал Наполеон и остановился, явно ожидая, что в ответ польется поток благодарностей.

Однако моряк не был обучен политесу.

– Благодарю, сир! – просто ответил он. – Но французский суд столь справедлив, что Вашему Величеству, право, не следовало бы обременять себя еще и моими заботами.

– Не понимаю вас, – резко бросил император. – Благодаря мне ваше дело решилось быстрее, чем оно прошло бы через суд, хотя результат, конечно, был бы тем же самым. Равным образом обстоит дело и с захваченным вами у англичан фрегатом, стоимость которого уже подсчитали. Возьмите этот бумажник! В нем сумма, которую вы требовали.

Он взял со стоявшего рядом столика бумажник и протянул Сюркуфу. Тот принял его с поклоном и учтиво сказал:

– Еще раз благодарю, Ваше Величество! Вы избавили меня от долгого бездеятельного пребывания в Париже, и теперь я могу вернуться к исполнению своего долга.

– Вы хотите покинуть Францию?

– Да.

– Сейчас, когда все гавани блокированы, и ни один корабль не может выйти в море?

– Сир, – улыбнулся Сюркуф, – я пришел сюда несмотря на блокаду и снова уйду в море, когда будет нужно.

– Прекрасно! Есть ли у вас желание, которое я мог бы исполнить?

– Даже целых два, Ваше Величество! Первое касается моего лейтенанта Берта Эрвийяра. Он – один из самых отменных моряков, каких мне доводилось знать, хотя еще и довольно молод. Он сотоварищ всех моих побед и вполне созрел для самостоятельного командования кораблем. Несомненно, он был бы полезен военному флоту Франции.

– А захочет он расстаться с вами?

– Он еще не знает, что я прошу Ваше Величество доверить ему корабль.

– Он получит фрегат, который вы вместе с ним захватили у англичан! А вторая ваша просьба?

– Она касается моего парусного мастера. Он немец и принадлежит к тем двенадцати тысячам бедолаг-гессенцев, которым пришлось проливать кровь за Англию в Северной Америке. Но он не захотел воевать против Штатов и бежал. На родину как дезертиру путь ему был заказан, он потерял невесту и был лишен возможности закрыть глаза своим престарелым родителям. Он стал моряком, обошел все моря, был силой водворен на борт к недоброй памяти капитану Шутеру, а от него благополучно перешел ко мне, весьма поспособствовав при этом в захвате “Орла”. С тех пор он оказал Франции много услуг; на каждом вражеском корабле, который я брал, первым был он. Он спит и видит вернуться на родину и просил меня ходатайствовать перед вашим величеством о высочайшем заступничестве.

– Капитан, я не распоряжаюсь на родине этого человека, но, несомненно, он должен иметь возможность вернуться туда. О его желании я поставлю в известность кого следует. Но при этом ему и самому нужно написать прошение своим властям, и я убежден, что отказа он не получит.

– Милость Вашего Величества безгранична. Сердечно благодарю вас!

– А для себя самого вы ничего не хотите?

– Сир, дайте нашему отечеству мир, в котором оно так нуждается. Дайте ему то, что требуется, чтобы быть счастливым, и вы исполните самое мое заветное желание!

– Вы ничего не просите для себя, для отечества же – больше, чем я способен дать. Для блага родины каждый должен делать то, что в его силах. Вы и сами, судя по всему, неплохо потрудились на этом поприще. Но есть сферы, в которых вы могли бы достичь еще большего. И они должны остаться закрытыми для вас?

– Ваше Величество, сам ваш вопрос уже делает меня счастливым, но тем не менее я вынужден ответить горьким “да”.

– Почему?

– Я – моряк, воин, но я никогда не смог бы стать военным наемником. Я обвиняю военачальников, которые хотят вести войну ради войны. Война – печальная необходимость и позволительна только во имя такой великой цели, как защита отечества, и вести ее следует так, чтобы непременно достичь этой цели. В противном случае я как офицер потребовал бы отставки.

– Я вижу, что не ошибся в вас! Дайте мне один совет, как тогда под Тулоном!

– Я не мастер давать советы императору. С гражданином полковником Бонапартом я мог бы говорить безо всяких околичностей, но сегодня я могу только напомнить о причинах, которые удерживают меня от вступления в военный флот и вынуждают остаться приватиром.

– Вы можете говорить совершенно откровенно все, что думаете, Сюркуф! Вы должны говорить! Я без гнева приму любые ваши суждения. Вы знаете о том, что у меня есть намерения высадиться в Англии?

– Я знаю, что вы собираете войска у Булони, но так же хорошо знаю и то, что в Англию эти войска не войдут.

– Вот как! Смелое утверждение!

– Мое утверждение основано на серьезных доводах. Где французские моряки, способные открыть нам путь в Англию, отогнав англичан от наших блокированных гаваней и пустив на дно их эскадры? Где корабли, необходимые для этого? Нужны долгие мирные годы, чтобы французский флот залечил нанесенные ему раны. Франция должна жить в мире со всеми другими народами, чтобы подготовиться к великой битве, в которой должно быть посрамлено высокомерие англичан. У Франции нет другого врага, кроме Англии. Сир, почему вы пренебрегли Робертом Фултоном? Я не прорицатель, но утверждаю, что в ближайшие годы пар погонит по всем морям гигантские корабли. И тогда вы будете сожалеть, что упустили возможность стать самым могущественным монархом!

– Ах, этот Фултон! Он – мечтатель, и его мечтания, видимо, настолько завораживают, что вскружили голову даже вам.

– Ваше Величество, вы настояли, чтобы я говорил, и могли убедиться, что я не говорю того, в чем не уверен до конца. Я простой здравомыслящий моряк, а не царедворец, и если уж фантазировать, то мне хотелось бы представить, что я говорю всего лишь с гражданином полковником Бонапартом. Я чужд своекорыстных интересов, потому что возвращаюсь в Индию на своем маленьком “Соколе”. Мне нужна свобода действий, мой полет должен направляться только моей волей. Я плохой подданный.

Император слушал спокойно, не выдавая ни единым мускулом бронзового лица насколько его задели слова Сюркуфа. Но вот его тонкие губы скривились в тихой улыбке, и он проникновенно, хоть и с некоторой иронией в голосе, сказал:

– Сюркуф, ваша родина – суровая Бретань, и вы истинный ее сын: резкий, открытый, отважный, верный и при этом немножко неучтивый и даже бесцеремонный. Но гражданину полковнику Бонапарту вы именно таким и нравитесь, и он желает теперь поболтать с вами полчасика. Следуйте за мной!

Он прошел вперед, и капитан проследовал за ним в другой кабинет.

Истек уже добрый час, и дядюшка Кардитон каждую минуту поглядывал на дверь, боясь пропустить появление капитана. И чем дольше тянулось ожидание, тем с большей гордостью светилось лицо хозяина: какая высокая честь его гостинице! Ни чьему другому, а его, дядюшки Кардитона, гостю дозволено столь долго занимать драгоценное время самого императора!

Наконец, Сюркуф вернулся. Лицо у него было озабоченное, он дружески кивнул дядюшке Кардитону и, не говоря ни слова, поднялся в свой номер. И сразу же в дверь к нему постучали Эрвийяр и Хольмерс. Обоим не терпелось узнать о результатах аудиенции.

– Ты так долго был у императора? – спросил лейтенант.

– Разумеется, господин капитан!

– Что? Как? Какого капитана ты имеешь в виду?

– Капитана второго ранга и командира фрегата Берта Эрвийяра, которого я поздравляю сердечно с этим знаменательным событием!

Эрвийяр никак не мог взять в толк, что произошло, пока Сюркуф не рассказал со всеми подробностями о его производстве в офицеры, а когда, наконец, понял, то повел себя совсем не так, как предполагал капитан.

– Ты тоже вступаешь в военный флот? – осведомился Эрвийяр.

– Нет, я возвращаюсь в Индию.

– Тогда я иду с тобой. Не нужен мне их фрегат!

– Все уже решено. Император высочайше соизволил собственноручно выплатить мне наши призовые деньги! Посмотри, сколько их!

Наполеон и в самом деле расплатился с ними по-императорски. А когда Сюркуф рассказал, что и судебное дело уже, можно считать, решено в их пользу, радость Эрвийяра удвоилась. Ликовал от души и Хольмерс.

– Твои дела тоже обстоят не худо, парусный мастер, – протянул ему руку Сюркуф. – Ты сможешь вернуться домой, император намерен поддержать твое ходатайство.

Немец прослезился от радости. Глубоко растрогались и остальные.

– Сегодня мне пришлось выдержать сражение между честолюбием и верностью, – признался Сюркуф. – Император не пойдет в Англию. Я полагаю, что он перенацелит свои планы на Австрию и Россию. Мне предложили командовать эскадрой в Средиземном море, но я отказался, потому что признаю врагом Франции только Англию и не буду сражаться против других держав.

– Наверное, он разгневался на тебя? – спросил Эрвийяр.

– Нет, напротив, попрощался со мной весьма милостиво. Наполеон – это блестящий ум, колоссальная одаренность, военный гений, но он погибнет, потому что путь для достижения своей цели выбрал неверный.

На другой день дядюшка Кардитон снова едва успевал переводить дыхание от так распиравшей его гордости: подъехало несколько экипажей, из которых вышли господа в роскошных, блестящих мундирах. Они велели проводить их к Сюркуфу, а полчаса спустя дядюшка Кардитон, захлебываясь от восторга, рассказывал всем своим гостям о том, что капитану Сюркуфу вручили от имени императора крест Почетного Легиона и сверкающую драгоценными камнями шпагу. Какая честь, какая высокая честь! И такой человек живет не где-нибудь, а в его, дядюшки Кардитона, гостинице! Конечно, в Париже множество куда больших, великолепных отелей, но разве может похвастаться хозяин хоть одного из них, что его гостя наградили высшим орденом империи и почетным оружием!

Неделю спустя Сюркуф прибыл в Брест. Ему удалось провести англичан и выйти в море на “Соколе”.

Берт Эрвийяр провожал его только до Бреста. Он уступил самоотверженным настояниям своего прежнего капитана и принял командование фрегатом.

Парусный мастер Хольмерс оставался еще некоторое время в Париже у дядюшки Кардитона, пока не получил разрешения вернуться на родину. Сюркуф позаботился и о дальнейшем его безбедном житье.

В июле 1815 года звезда Наполеона окончательно закатилась. На корабле “Беллерофонт” его как пленника доставили в Англию. В Канале[17]17
  Пролив Ла-Манш.


[Закрыть] он впервые увидел идущее им навстречу паровое судно. Обернувшись к стоящему рядом Манселону, Наполеон печально сказал:

– Выпроваживая Фултона из Тюильри, я выпустил из рук свою императорскую корону!

И на Святой Елене, покинутый всем миром и беспрестанно горько обижаемый английским губернатором Хадсоном Лоу, стоя однажды на скале и устремив взгляд на север, за море, он положил руку на плечо верному Бертрану и сказал, тяжело вздохнув:

– Да, Робер Сюркуф оказался прав. Единственным моим врагом была Англия. Этот отважный каперский капитан знал правильный путь к победе и счастью, дарованному ею. Прощай, моя милая Франция!