Текст книги "Жена колдуна - сама ведьма (СИ)"

Автор книги: Карина Иноземцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

В темноте наши губы встретились в легком прикосновении. Мороз не позволит нам горячо погрузиться в нашу близость, поэтому лишь это невесомое действие позволительно. Но все равно, это слишком интимно и волнительно.

Сейчас сердечко выскочит.

Отстранившись, мужчина вложил мне в руку небольшой нож.

– Спрячь. Постоянно носи с собой, – предупредил он, прежде чем за нашей спиной скрипнула дверь и на пороге появилась Зоря.

– Ой, а вы…

Радима рядом уже не было. Он скрылся в тени, как зеленый парнишка. И почему-то это было еще романтичнее, будто мы от родителей прячемся.

Близняшка смотрела на мое красное лицо и дрожащие руки. Завидев нож, она охнула.

– Кому-то цветы дарят и украшения, а мне нож достался, – засмущалась я и спрятала подарок в сапог.

– Значит, вас хотят защитить, – краснея, прошептала девица. – Многим даже цветы не дарят, – фыркнула девица, – а на вас дорогую сталь потратили и кузнецу заплатили.

Смеясь мы вошли в дом.

28

Утром было много дел. Надо было отгородить место для смотрящих за больными, соорудить маленькие переносные ящики – столики, а для шаманских дел мне нужен был высокий крепкий лежак. Мужчины бегали по домам в округе и сносили все что можно в наши терема. Староста указал на пару завалившихся хибарок и разрешил брать от туда поленья на растопку "все равно сгниет". Радим ушел к месту чернушки и пропал на целое утро, вернулся в обед с парой зайцев в руках и пошел их свеживать.

– Ему дичь, будто сама в руки идет, – услышала я пересуд двух мужчин, что с утра дрова таскали и рубили. – Колдовское слово сильное. Вон, и баба у него, ведьма. Все ее к больным тянет.

– Хотите, с ведьмой поближе познакомиться? – показалась перед мужчинами во всей своей красе. – Не боитесь козлятами стать и по весне начать траву жевать?

Замолчали. Отвернулись, будто меня здесь и не было.

Обо мне пусть говорят, но своего мужа в обиду не дам. Мой он! И только мне позволено браниться и любиться с ним.

Вечером начался снегопад. Все дела были поделаны. Молодняк отправили в Кондрашовку. С нами остался староста и Радим с Яром. Ярослав все еще не мог встать с постели и находился на моем попечении, а Радим не хотел меня одну бросать. Он весь день старался находиться где-то рядом: то на кухню раз двадцать заглянет – увидит меня и девочек, уйдет. На улицу выходила и он опять рядом, как тень моя, которая подойти не смеет, но о себе напоминает. За этим наблюдал староста. Поначалу он улыбался и бурчал что-то веселое себе под нос, но под вечер разогнал молодняк и нам досталось.

– Молодым плохой пример даете, – в закутке отчитал нас мужчина. – Что ты как пес за сучкой бегаешь? А ты чего этому потворствуешь? – он покачал головой, но тут же наткнулся на наши пальцы переплетенные. – Кому я говорю? Горячесть свою от людей храните, а то злые глаза тепло забрать могут, а злые языки – змеями для вас станут.

Он как отец наш, поэтому ни Радим, ни я ничего ему не ответили. Стояли, головы склонив и за руки держались. Будто, если мы друг друга отпустим случится что-то страшное.

– Сегодня последняя ночь, – выдохнул Кондратий и посмотрел в глаза Радима. – Неизвестно когда потом свидетесь, а тебя я пустить сюда не могу. Ты Ярослава должен будешь контролировать, да и деревня без тебя не может. Один ты у нас колдун.

Староста отвернулся. А я ощутила себя чужой, брошенной, никому ненужной. Вон, Кондратий меня баластом считает и готов избавиться, а за Радима цепляется.

– Сегодня ночью никого в баню не пущу, – отвернулся мужчина и смущенно почесал бороду. – Чтобы непотребств не творили.

Да куда там Кондратию за нашей горячей кровью усмотреть?

Чуть звуки голосов смолкли, мы с Радимом в бане встретились. Здесь еще тепло было, поэтому наши ласки лишь банника смущали. Горячий, жаждущий был Радим. Каждым движением показывал как отпускать боится, как остаться желает. Он меня всю поцелуями покрывал, будто отметины жадные ставил. А я вся отдавалась на его волю, позволяла себя любить и трогать где вздумается.

Когда ночной мороз забрал последнии крохи тепла, мы уставшие лежали под огромным одеялом и тихо разговаривали.

Точнее, я молвила. Радим просил чтобы я говорила о чем хотела, о чем думала, о чем мечтала. Спросил, что построить хочу, как украсить надо, что из нужного мне надобно. Мы лежали и понимали, что скоро расстанемся, поэтому не могли насытиться обществом друг друга.

Под утро, возле бани кто-то специально громко закашлял, захекал и затопал. Один раз в одну сторону прошел, второй раз – в другую.

– Надо идти, – грустно улыбнулся Радим и погладил мою щеку. – А то староста себе все ноги в кровь собьет, если еще раз так затопает.

А я только вспомнила.

– Ты теперь разговариваешь!

– Не всегда, – еще одна улыбка. – Только рядом с тобой. Чувствую, как моя сила в тебя, как дождь в землю входит и ты будто цветешь. Яр сказал, что так и должно быть. Ты – сухая земля для рода колдовского, но стоит тебя напоить ты – чудеса показываешь.

– И много чего тебе Яр рассказал? – подозрительно нахмурилась. – Про него не хочешь узнать?

– Он мне не сильно нужен, – по лисье улыбнулся муж. – А вот тебя мне и сейчас мало, – его нос прикоснулся к моему и мы так замерли пока на пороге бани не крикнули.

– Искупаться бы перед дорожкой! – староста старался как мог, поэтому мы… засмеялись.

Когда я появилась в бабьем доме Сморняна уже во всю кашу мешала и хлеб резала. Завидев меня, она удивилась.

– Думала вы до самого приезда Ждана миловаться будете. Смотрела, чтобы девочки к бане не подходили, – она сказала это так обыденно, будто всю жизнь только и видела, как парочки по закромам прячутся. – А вы быстрыми оказались. Что? Мороз Иванович за ляжки кусал? – она сверкнула на меня своими темными очами.

– Кому вся ночь – это быстро, тот от яви уходит в мир своих желаний, – гордо прошествовала мимо девушки и тем самым скрыла свой румянец.

В этом месте остался хоть кто-то кто не знает чем я всю ночь занималась? Ох, Божечки, как же у меня щеки пылают! Надо елью занятся. Выпарка, развеление… Отвлекусь от мыслей жарких.

В обед этого дня на горизонте появился караван. Староста, да и все мы, поняли кто прибыл.

– Уходим, – приказал Кондратий.

Ярослава уложили на полозья. Он так и не пришел в себя. Забрали лошадей и уехали. Радим на прощание в лоб меня поцеловал и по щеке погладил. Нельзя более при чужих глазах позволять. Он и так вышел за границы допустимого – поцеловал. Но староста все равно неодобрительно головой покачал.

Когда они скрылись за границей деревни мы уже хорошо видели Ждана с красной тряпицей на палке идущего впереди процессии.

– Девочки, нам пора к делу приступать, – скомандовала я и покрыла волосы и лицо белой плотной тканью.

29

Первыми на границе поселения появились дети. Семилетние и старше шли своими ногами и смотрели на нас во все глаза. Кто-то со страхом, другие с надеждой. За версту было слышно, как их раздирал удушающий кашель.

– Справимся, Веда? – усомнилась Сморняна.

На меня тоже накатил страх. Этих детей было больше, чем мы расчитывали.

– Справимся, – уверенно произнесла, а внутри задрожала. – Нам нужно провести осмотр и рассортировать всех.

– А места… хватит? – в два голоса спросили сестрички.

– Найдем, – серьезно произнесла.

Споро языком молвить, но не скоро дело руками делать. Пока я пересматривала замерзших и шмыгающих детей, к деревне подошел Ждан с груженными санями. Поверх каких-то лохмотьев сидели и лежали самые маленькие и старики. А под тряпьем нашелся вояка кого-то из баринов.

Его отправили воевать в числе дружины и тот радостно пошел честь свою защищать. Но чужой воин топором рубанул ему по ногам. Двигаться он больше не мог и, сделав все что можно, его отправили домой. Да только вояка не хотел воротаться с "позором". С повозки на повозку… так и попал к Ждану в обоз. Деревня наша далекая, малоизвестная, никому ненужная. Решил к нам перебраться и дело свое молодое вспомнить. Золотарем при князе в юности числился и у отца мастерство по росписи монет перенимал. А потом сбежал, получив хорошее образование. За юнностью горячей мчался, да в военные ряды попал. И смотрит на меня не калека безногий, а парень удалой, да жаром пышущий.

– Семьи кроме папки с мамкой – нет. Обзавестись не успел, – хекает мужчинка, пока его на подручной мешковине в дом заносят. – Видать богу не надо, чтобы я по чужим дворам скакал и чужих курочек топтал, – он подмигнул мне и сам же рассмеялся.

А я стираю со лба испарину. Смотрю на бледного, молчаливого Ждана и тихую Левшу. Девица на меня, будто спрашивает "что делать будем?"

У смеющегося золотаря ноги синие под повязками. Мороз, то что начато было, продолжил. И теперь здесь не перевязки нужны. Пол ноги можно выкинуть как ненадобную вещь. И крутит меня от этой мысли. Вот он – золотарь веселый. Шутки смоляные отпускает, на Сморняну поглядывает, да меня за руку пытается поймать. А у самого… будет ли у него еще жизнь нормальная? Да и сложится ли у него теперь с семьей?

– Сморняна, неси мои инструменты, – отдаю команду женщине, а сама грозно взираю на шутника. – Резать надобно!

– Зачем? – удивился молодой мужик. – Тряпками перемотать и все.

– Если так оставить, то у вас совсем нечего будет спасать, – грозно напала на глупого. – Хорошо мороз – нога гниет очень медленно, кровь застывает в жилах, а не заразу разносит. Если так оставить, летом – все мужские непотребства отрезать придется! – я попыталась донести свои мысли в лихую голову.

Не зря мне брат о шаманских инструментах напомнил. И как же хорошо, что кузнец все быстро сделал.

– А без ног, я кому нужен буду? – внезапно разозлился золотарь. – Отрежешь все, а потом и меня выкинешь, ведьма? Знаю я вашу черную силу! Людей ненавидете и шепотом навь наводите!

Внезапно, шутник и непоседа превратился в отчаявшегося зверя и напал на того, кто рядом стоял. Перед его глазами была лишь я, поэтому и боль его в себя впитывала, и отчаянье в глазах видела, и как он за голову схватился, и слюной брызгал.

Когда Левша вернулась, запал мужчины иссяк. Он смотрел в одну точку на потолке и не шевелился.

– Что с ним? – удивилась девица.

– Ступор. Осознание. Шок, – пробормотала я. – Оставим его. Завтра решим что делать. Сегодня с детьми разберемся. Как там Зоря и Вечерня?

Прошла мимо женщины, глаза свои пряча. Стыдно мне слезы свои показывать, что болью чужой пропитаны. Хочется рядом с ней сильной быть. Да и зачем девице знать, что меня не слова золотаря тронули, а его чувства безисходности и отчаяния.

На улице разделились. Левша в мужской терем пошла, я в женский.

Ворвавшись в терем с детишками, сразу заметила Зорю. Девица решила девочек осмотреть. Волосы их перебирала и в баню групками строила. Самых старших к младшим подряжала, а мальчиков Вечерня занимала.

– Как тут? Тяжелые совсем есть?

– Малыши, – она указала на лежак, который сгодился сразу для четверых детишек. – И старики, – возле стеночки сидели две бабушки и один дедушка. – Малышам я даже ложку в рот запихнуть не могу. Не глотают. А в груди у них все хрипит.

Достала из своего ящичка масло еловое, кинула пару крупиц порошка имбирного и к худшим пошла. Крохи сгорали от простуды и никак не реагировали на меня. Кое-как от одежды всех избавила. Под одну простынь положила, чтобы жар от тела уходил и в вещах не оставался. На ткань и грудь капнула своего лекарства, чтобы дыханию помочь. Потрогала ручки и ножки – у одной девочки холодные были. Массажик сделала, тельце ее растерла. Поставила курильницу из листьев душицы, еловых иголок и пары горошин черного перца. Да, дым не очень приятный, но удушье хорошо убирает. Более я ничего не могу предложить этим детям.

Подошла к старикам.

Те сидят тихонечко и никого не трогают. Сипят во всю силу, что у них осталась.

– Что это ты делаешь, яхонтовая? – дедуля смотрит, как я бабулечек укладываю под одно одеяло.

– Жар от тела отпускаю, – честно призналась я, накладывая побольше сена им под голову, чтобы те не совсем лежали.

– Надоть под одеяло пуховое и чтобы пропотели, – дал он мне совет и улыбнулся, поплотнее закутываясь в свою телогрейку. – Дух злой надо из тела жаром выгнать!

– Лихорадка у них сухая. Не потеют, дедуль, – капнула еловым маслом с острым имбирем и пошла самогон доставать. – Надо в теле протоки открыть, чтобы недуг выходил.

Принесла настойку и дала бабулям и дедушке. Тот на радостях даже хекнул, когда выпил.

– Еще нальешь?

– Нет. Это надо от хрипов ваших и от жара. Вам можно, в отличие от детей.

Зоря уже отправилась девочек купать и в тереме было тихо. Слышался лишь страшный сип, который не давал самым слабым дышать.

В этой тишине я вспомнила про Трояна и обратилась к богу. Но то ли мои слова были тихими, то ли я недостаточно сильно хотела – чуда, как в прошлый раз, не случилось.

Вернулись девочки. Мокрые. Распаренные. Повеселевшие. Мы их кормить принялись. По лежанкам раскладывать. Знакомиться. Отварами отпаивать и косы заплетать. Лишь глубокой ночью мы вместе с Зорей к малышам вновь вернулись. Тела их мокрой тряпочкой обтирали, массажи делали.

– Веда, там у Левши и сестрички нет настолько больных, – она взглянула на безмолвное тельце мальчика на своих руках. – Мы их сюда всех принесли, чтобы к вам поближе.

И она посмотрела на меня с затаенной надеждой, будто могу одним словом излечить. Но… не я лечу, а силы и время. И вроде сила во мне есть, но ее лишь на наговоры, отвары и снадобья хватает, а не на людей. Увидев траву, почувствую для какой хвори она нужна. Сама Земля мне скажет где и что найти и как применить, но… человеческое тело для меня немо. То что отец – шаман сказывал – помню. Показывал – повторю. В остальном…

– Целебным травам подействовать нужно, – растираю маленькую ручку в своих ладонях. – Они ведь младше Марьяны, – всколыхнулось мое сердечко.

Так и просидели всю ночь: жар от детей отгоняя и курильницу меняя.

А утром, я нашла мертвого старичка в телогрейке. Он так и не снял ее и о помощи не попросил. Самым стойким из самых слабых казался. Пошел на двор, там и умер, возле крыльца.

Не смогла спасти. Не сумела.

Ждан пришел быстро. Позвал с собой Сморняну. Девочек будить не стали. Взяв лопаты, вышли за ограду из красных тряпиц. В сумерках откопали неглубокую могилу. Настолько неглубокую, что каждый из нас понимал – весна придет, труп всплывет.

– Сожгем, – прошептала, смотря на свои окровавленные руки.

Копать морозную землю было очень трудно. Ни у меня, ни у Сморняны сил таких не было. А бедный Ждан в одиночку до завтра будет лед колупать.

– Дров придется много тратить, – мужчина посмотрел в сторону поваленного домика. – Девки, проверьте, есть там что ценное? Там сожжем.

Вскоре в темноте пасмурного дня разгорелся пожар, пожирающий первое тело. А возле журавля, который мы условились использовать, как место сообщения с Кондрашовкой, поставили первый небольшой деревяный крест.

Первая смерть. Первый покойник.

30

Пропахшие гарью мы вернулись к нашим теремам. Сморняна в свой, я к девочкам. Зоря уже покормила всех кашей. Подоили и прибрали за коровой с сестрой успели. Девица молчала. Видела мои руки, которые я постаралась отпарить. Понимала, что старичка больше нет. Но распросов не устраивала. Умная растет.

Вновь пошла проверять самых маленьких, оставив старших на сестру. Поняла, что если их не напоить, то они тоже отправятся за дедулей. В течении прошлой ночи лишь три ребенка хорошенько пропотели и сейчас выглядели немного лучше. Дала им горький отвар, но видимо они очень сильно пить хотели – проглотили не поморщившись. Подумала о еде, но накормить их кашей не получится.

Надо попробовать.

Взяла небольшую порцию наваристой крупы. Добавила туда кипяченую воду с сахаром, пропустила сквозь сито. Получился жиденький сладкий кисель. По маленькой капельке стала спаивать жижу ослабленным детям. Три ребенка даже глотать пытались, что несомненно меня радовало, а вот четвертая девочка…

– Веда, а ты хорошая ведьма? – откуда-то передо мной появилась одна из старших девочек.

Я вчера со всеми знакомилась. А у этой глаза приметные – зеленые и волос русый. Как же ее зовут?

– Была бы плохой, заманила бы всех и съела, – шутливо клацнула зубами, растирая едва живую малютку на своих руках.

– Сестрица Зоря сказала, что боги тебя слышат, – она подсела ближе и стала повторять за мной. – Интересно, что они говорят? Наш бог молчит. Но мама продолжала ходить в церковь, да же когда папу из деревни забрали.

Ей интересно? Или она пытается занять себя чем-то?

Дети пришли не избалованные. Старшие все время помогают. И готовят, и младших кормят, и играют с ними, и даже за водой бегают для бани. Они сами распределились на группки и начали ходить за взрослыми. Хотя, сестры всего на два года старше некоторых "младших".

– Мои боги говорят. Каждый в свое время, – я опустила взгляд и вновь попыталась влить навар. – Сейчас властвуют те кто и говорить не любит, и от людей лишь предательство видел.

– А живут твои боги где? – забавная девочка не отстает. Детей пеленает так споро, будто у самой уже семеро.

– Мара – богиня перерождения и нового начала, живет за рекой Смородиной. Пройти к ней можно лишь через Калинов мост. Сторожит ее чертоги трехглавый змий.

– А у богов есть мамы и папы? – отчего она пристала? И смотрит так завороженно, будто я ей сказ сказываю.

– Морена дочь Велеса и богини Лады, – подозрительно разглядываю прибавившихся к нашей беседе девочек.

– А это тоже плохие боги? – писклявый охрипший голосок раздался из небольшой толпы.

– Нет хороших или плохих богов. У каждого из них есть свое предназначение в которое они вкладывают силы.

– Но Мара ведь убивает!

Детские пытливые умы… и ведь не объяснишь им, как взрослым. И прогонять не хочется. В это мгновение я боюсь тишины. Одиночество меня раздавит, вырвет свет надежды, который помогает мне держаться. У меня на руках живая тряпичная кукла, которую я скоро могу отдать огню. Мое сердце материнское не выдержит этого.

– Мара берет человеческую душу, чистит ее от тяжких мыслей и несет в следующее живое существо. Сейчас я – женщина, человек, а после смерти могу стать лошадью, – попыталась объяснить что такое перерождение.

– И как вы будете жить тогда? Лошадь тоже будет колдовать? А голова у вас та же останется? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Ой, а у меня дома кошка жила дюже умная! Знала, когда и куда можно пойти посидеть и где покормят, и к младшим мурлыкать приходила.

– А у меня во дворе петух сам на кладки яиц показывал!

– А я… А у меня… А вот…

Защебетали резвые птички, позабыв о своем недуге. Такой гомон в тереме поднялся, что две старушки проснулись. Но они не ругали детей, а засмеялись.

Мне самой на душе легче стало, будто я дышать вновь научилась.

– Веда, – отвлекла меня Зоря. – Ты хотела к золотарю идти. Он проснулся.

Отдаю детей на попечение сестрицы и с тяжелым сердцем направляюсь в предбанник, в котором разместили глупца.

Идти тяжело. Еще тяжелее нести нужные мне инструменты и настойку. Сердце трепещет, будто пойманная в силки птичка.

Смогу ли я сделать, то о чем задумала? Хватит ли у меня духа?

А на улице дети бегают. Пацаны в снежки играют – всю душу на распашку. Совсем недавно от жара сгорали, а сейчас вообще забыли о хвори. Младшие за старшими хвостом бегают. Стены снежные возводят за углы терема прячутся. Писк, визг, ор, смех – ожил закуток, который под смерть был отдан.

Набралась смелость и задора в этой канители и на порог бани взошла. А там Сморняна крутится. То тарелку подаст с водой, дескать кормить больше нельзя. То умыться предложит, а потом наблюдает, как золотарь ловко это делает. Он к ней и руками тянется и языком красиво чешет.

Стоило мне на пороге показаться, как его говор стих. Смотрит на меня, как на волка, забредшего в курятник.

– Вы готовы? – нечего откладывать то, что все равно произойдет.

– Помолись перед моей операцией! Так как все христиане молятся! – прорычал мужчина.

– Лан, прекращай. Она помочь хочет, – подошла к нему Сморняна и положила свою руку на его плечо.

Эта женщина меня все больше удивляет. Меня не боится. Готова поддержать то, что все церковники запрещают – лезть к телу человека. Еще и этого вояку смогла приручить.

– Я помолюсь, пока Сморняна будет все готовить.

Отдала женщине свои инструменты и посмотрела на полутьму комнаты. Надо молиться лику божьему, но здесь ни одной иконы. Да и у меня нигде такого нет.

Но все равно, встала в углу на колени. Сложила ладони и начала молится вслух. Если это успокоит моего пациента, то я готова говорить все что можно. Не закончив свою молитву, меня позвала Сморняна.

– Веда, он спит, – повернулась к ней. – Я ему это дала.

Да, это что нужно. Теперь, у меня есть время на операцию.

– Моемся. Пока солнце не село надо закончить хотя бы одну ногу.

Если бы меня спросили, смогу ли я сделать все правильно, то получили бы отрицательный ответ. Мне было страшно. Руки дрожали. Но стоило мне встать к огромному столу и увидеть синюю ногу, которая на глазах разваливалась…

– Надо жгут наложить выше разреза, – со мной "рядом" встал отец. – Покажем все что можем, Солнышко?

– Да, – улыбнулась я и уверенно взяла в руки нож.

Вечером я вышла из предбанника и взглянула на морозное небо. Миллиарды звезд безмолвно посылали свой свет. И куда-то туда ушла душа моего папы. Сейчас, он мне не нужен, но когда его знания пригодятся – он вернется.

– Спасибо, – проглотила я подкативший ком.

Это мое бремя. Колдовское. Неверное для этого времени. Иду вразрез церкви, но все-таки иду. И как хорошо осозновать, что где-то там за снежными дорогами у меня есть дом. В том доме тепло и уютно. Там меня ждут и не предадут.

– Душу тянет от тоски…

31

Ночь меня застала с малышкой на руках. Я опять сидела и не знала переживет ли ребенок ночь. От ее постели не отходила. Боялась.

Зоря уснула, сморенная суточными тяготами. За детьми присматривала самая бойкая из всех – Леля. Она меня и спрашивала обо всем и сейчас сама с малыми ребятами помогала. Всех на двор свела, умыла, уложила. Старших по мелочам не тревожила. Некоторых девочек подрядила кормить тех кто сам не мог. Хорошая девка растет. Домовитая.

Все то мне и радость, смотреть на Лелю сказ сказывающую. Она про курочек говорила, которые когда-то людьми были. И так у нее складно получалось, что все детки от ее говора засыпали.

Меня тоже сон сморил. Заманил в свои сладкие сети и тело пудовым одеялом укрыл. И вижу я не лес свой привычный, где род Полоза обитал, а берег реки крутой. Иду по тому берегу. По самому краешку. Камушки из-под лаптей осыпаются и в бурный поток падают. Того и гляди, сама сорвусь и вниз скачусь. Но тверд мой шаг, а путь хоть и сложен, но кажется привычным. Будто всю жизнь по краю иду и не качаюсь.

Вижу, впереди мост огромный. Бревенчатый. Белыми медведями украшенный и плющем обвитый. Красивый мост. Не один зодчий делал. Не один год украшали.

Возле первого бревнышка стоит старушка в белом одеянии и пса на цепи придерживает. А животинка у нее непростая, трехголовая. И смотрят три пары кровавых глаз на меня с жаждой.

– Заблудилась, ведьмочка? – старушка удивлена моему появлению. Смотрит на меня во все глаза, скоро дыры протрет.

– По дороге крутой сюда дошла, – отвечаю бабуле и поясно ей кланяюсь. Надобно уважать старость. Тем более, что старушка явно не из простого люду будет. – Не ведаю каким путем и с какими мыслями к вам обратилася.

– А что это ты на руках своих несешь, ведьмочка?

Смотрю. Действительно. Даже во сне девочку больную не отпускаю. Будто коршун впилась в ее крохотное тельце. Не могу позволить ей умиреть, хоть и понимаю, что бессильна я перед бедой неминуемой.

Чувствую, как слезы по щекам покатились. Горючие на землю упали. Смотрю на маленький лобик и ручки и вспоминаю свою Марьяшу.

– Не могу, – зашептала я. – Не могу, бабуля. Не могу отпустить! Это же дочка моя!!!

Упала на колени и разрыдалась так, будто глаза мои сами в реку обратились. Дитя от сердца не отпускаю, чувствую как глаза от слез горят. Сердце замирает и стонет душа.

– Полно тебе будет, – тронула меня за плечо сухонькая рука. – Своих родишь. Вон, какая богатырская пара подобралась. Век вас в одну нить сплетали. По разным путям искали, но свели. Ты баба молодая. И сын будет, и дочь. Коли захочешь еще семерых родишь. Отдай мне ребенка. Не держи его душу.

Смотрю я в глаза темные и понимаю, что не могут они человеку принадлежать. Да и сон странный. Больно на явь похож.

– Моя она! Не отдам! – взлетела с колен. Отскочила от старой и даже бежать приготовилась.

За моей спиной рыкнули. И понимаю что там не собаченка стоит, а зверь громадный. Страшно поворачиваться.

– Ее родные заждались, – старушка покачала головой и на ту сторону моста посмотрела. – Зовут ее по имени. Сами дальше не идут. Там мать совсем молодая. Год назад только родила. Первенца. А потом беда пришла и хворь ее с мужем забрала.

– Родители?

Взглянула на тот берег. И впрямь, стоит молодая пара. Все в белом. Руки в мою сторону протягивают и рты в немом крике открывают. Женщина вся извелась. Слезы горькие глотает. Мужчина за плечи ее обнимает и на меня страшным взглядом поглядывает. Того и гляди, кинется. Не посмотрит что мост волшебный разделяет.

– Если бы у тебя Марьяну забрали, чтобы ты сделала? – тихий, вкрадчивый голосок старушки.

У меня уже нет ответа.

Я не уверена что делаю правильный выбор.

Ступаю на первую белую дощечку моста.

– Сама малышку отдам, – вытираю свои слезы и иду вперед.

Под ноги не смотрю, там вода шумит, завывает. Только в глаза матери горемычной. Женщина понимает все и сама бежит мне на встречу. Она еще и руками машет, чтобы я не торопилась. Муж ее за ней не поспевает.

Встретила маня молодая на четвертой дощечке и в глаза заглянула, руки протягивая.

В последний раз прижала к себе девочку и лобик поцеловала. Отдала малютку матери родной. Дитятко, ощутив душу женщины, сразу завозилась. Руками шею материнскую перевила и множество поцелуев сладких получила. Тут и мужчина подбежал и сгреб своих родных девочек в объятия крепкие. Заблестели у него глаза. Закипела в нем кровь. Улыбкой счастливой одарил он меня.

Сладко и гладко будет в этой семье. Не смотря ни на что.

– Ну коли взошла на мост мой, спроси то о чем сердце твое вопрошает? – ко мне подошла не старушка вовсе. Девица молодая смотрит на меня хитрым взглядом.

А я и спросить не знаю что. Смотрю, как семья за грань моста уходит и испаряется, ступив на тот берег.

– Есть у меня амулет. От дедушки достался, – тихо заговорила, а сама и не знаю зачем. – Что он делает, я не ведаю. Деда мне много не говорил. С братом общался, а меня не замечал.

Усмехнулась девица. Смешно ей стало от моих суждений. Людское сердце для нее лес темный, но любопытный. Мало она с людьми общается, все ей чистые, незамутненные души подавай. Но вот живой перед ней человек. Просить не умеет. Не зубоскалит и не льстит. Говорит, то что сердце гложет.

– Тот амулет на правильную дорогу зачарован и от ненужных путей отводит.

Белоснежный рукав взметнулся. К мосту целый рой капелек реки поднял. Стала водица зеркалом. Отразилась там знакомая фигура. Ведьмочка. Молодая и любопытная. Никуда ее не берут. Не посвящают в дела. Только брата – колдуна поучают.

– Прошлое мое.

– Семья у тебя складная была. В обиде не оставляла и беды отводила, – девица тронула мои короткие волоски, будто желала их отрастить. – Вот и амулет тебе правильный подарили, чтобы путь твой с нужными людьми сплелся.

– Макошь хорошо плетет. Как она сделала так бы и пошло.

Не согласилась со мной молодая. Головой покачала и неслышно посмеялась.

– Твой дед спрятать тебя хотел. Понимал, что брат твой сам скроется – сил и терпения хватит. А ты чистая, незамутненная, слабая – яркостью недругов привлечешь. Вот и поломал дорогу. От главного пути тебя отвел, чтобы ты незримой стала. Тебя к мужу нелюбимому под бок спровадили, людей хороших в окружение нашли. А род Полоза уничтожили. Отец твой тоже не смог уйти от врагов, хоть и сильным был. Все силы рода были брошены на то, чтобы оставшиеся крохи колдовские защитить. Получилось у Полоза внуков и правнуков сохранить, кровь крепкую с водой смешав. Да вот только потомки не в счастье пребывали и во тьму все чаще обращались, ведь их истинные пути – дороги исказили. Твоя судьба заранее видна была. Звал тебя колдун твой. Во снах видел. И ты с ним во сне встречалась и в малолетстве помнила. Еще перед братом хвасталась, что друг у тебя ночной есть. А потом дед твой ворожбу ворожить стал, для защиты – силы слабых закрыл. Ты и забыла о снах своих и видения приходить перестали. Волос твой короток стал, а мысли явью заняли. Потухла искра колдовская в сердце твоем. Совсем серой сделалась. В полутьме бытия заплутала. Вот дед твой и сделал амулет, чтобы когда станет можно и безопасно, путь твой на правильную дорожку вышел. Сильная вещь на твоей шее висела. В путь тянула. Брат твой от погони скрылся, затаился. А тебя наоборот под взгляды недобрые выволокло. Так и произошла встреча… Однажды на ярмарке. Потеряла ты подарок дедов, а нашла его твоя истинная дорога…

Не верила. Не дышала. Сердце биться перестало.

– А сейчас… Я с истинной…, – голос дрогнул, задрожали руки.

Даже если Радим не моя судьба – не уйду! Не отрекусь покуда живы будем. Вон как славно у нас с ним происходит. Хоть и не разговорчивый муж попался, хоть и сошлись мы без знакомства. Но каждую нашу встречу я с теплом вспоминаю. Каждый день думаю, а как там мой Радим? Сердце тянется к нему, а душа стонет вдалеке. И близость… Вон какая сладкая. Подходим мы друг другу. Истинный он мой и судьбе это доказывать готова. Требами Макошь задобрю, сплетет она наши ленты в одну.

– Радим мой истинный?

Лукавая улыбка тронула тонкие бледные губы. Женщина молчала, нагоняя страх.

32

Страшно смотреть в будущее. Хочется остановить время. Убрать из памяти сказанные незнакомкой слова. Списать все на сон, но… Тянет узнать правду. Даже если худую, но все же…

– Амулет привел меня на ярмарку, – вспомнила инциндент. – Я случайно где-то потеряла…

В зеркале из водных брызг отразилась мужская фигура. Сейчас я могла смотреть на его спину. Лика не видела и сравнить не могла. Но определенно точно понимала, что сейчас Радим намного крупнее чем семь – восемь лет разад.

В руках мужчины был мой амулет.

Этот тот самый человек, который совершил невообразимое чудо! Нашел колдовскую дочку и отдал вещь, беду приносящую!

– Это же Радим? – шепчут мои губы, а разум не верит словам. – Радим ведь?

Слишком малы плечи для мужних. И кулак не такой могучий, как у моего.

– Ты смотреть будешь? – раздраженно прошипела девица.

Красавица уже откуда-то стул достала и целую тарелку тыквенных семечек с солью. Смотрит, наблюдает за происходящим перед ней действом и наслаждается.