Текст книги "Жена колдуна - сама ведьма (СИ)"
Автор книги: Карина Иноземцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Добежали до церкви высокой и внутрь залетели две горлинки, а я их из поля зрения потеряла, пока сверху не услышала:
– Сюда, сюда.
Ух, куда они забрались. Аж, на строительные леса под самый потолок. Там кроме них была еще пара человек.
Выдержат ли нас эти леса?
Взлетела по лесенке деревянной, не заметила как. А там Радим сидит и незнакомого мужчину держит, чтобы тот не двигался. А тот и не двигается. Корявым ртом что-то булькает, да правой рукой из стороны в сторону крутит.
– Паралич ударил, – вынесла я вердикт. – Здесь не угадаешь, выкарабкается или навсегда лежать останется, – честно сообщила всем стоящим.
В глаза его выпученные заглянула. На его очи будто давит изнутри. Капнула ему пару капель настойки своей горькой на кончик языка, а сама девок послала мешковину нести, да спорых мужиков звать.
Для бедного отца нелегкая доля – движение потерять. Он же кормилец семейный, а тут такая напасть.
– Как же он теперь будет? – тихо прошептала я, когда пациент уснул под действием моего снадобья.
– Выкормит деревня, – произнес Радим и взял меня за руку, желая успокоить мои нерадостные мысли. – Смотри, – мотнул он головой, пока люд честной собирался.
Я повернулась и обомлела. На деревянных стенах пресветлой церкви были вырезаны вручную святые образа и сцены из библии. Но не это меня удивило больше всего, а вещество которым заливали эти фигуры. Казалось, что лик святого впаен в стекло и будто светится изнутри.
– А как это? – восхитилась я, ловя отраженных зайчиков от прекрасных творений людских.
– Смолу придумали, – улыбнулся зодчий и гордо добавил: —… На ярмарку повезем. Добрая выручка будет. Деревне достаток.
Он был так рад, будто ему одному целый кошель дадут, а не в казну деревни.
Не понимаю я их финансовой состовляющей. В моей деревни каждый сам за себя был и кусочек послаще пытался отхватить, а здесь… все сделает староста. Все общее, все можно брать. В дома входи кто хошь. Замков нет, собаки все только лаять горазды. Полей толком нет. Огород скудную мелочь дает, зато у всех и всего в достатке. Я столько стеклянных бус в жизни не видывала, сколько в нашем клубе есть. И все бери, все трогай, только ручной работой делись.
Вскоре появились мужчины. Они очень быстро соорудили веревочную конструкцию на которой спустили человека.
– Обычно мы на ней бревна поднимаем, – наблюдал за всем процесом староста. – А вишь для чего пригодилось. Ох, несладко, несладко.
Две девчушки дочки стояли подле старосты и с надеждой смотрели вверх, на то как отца спускают.
Интересно, хватит ли у меня сил поднять человека на ноги?
Я свои возможности трезво оценивают. Сила брата велика и я достаточно беру его мощи для обычной деревенской жизни, но ни разу еще не хватала его "бездонное море". А сейчас, мне надо много черпнуть чтобы, уж, точно человека поставить.
Обычно мне больно если я тяну братову силу. Волос короткий, поэтому жжет мои руки и даже глаза. Но я очень надеюсь что сумею справиться со всем.
– Несите в баню его, – приказала я добрым молодцам и те побежали.
Понесли правда ко мне на двор и там в предбаннике оставили. Странно, я думала что его в собственном доме разместят.
Достала свои лекарственные травы и принялась их смешивать. Боярышник, листья березы, пустырник, рябиновы плоды и мята были ссыпаны в одну ступку, а позже залито кипяченой, но не горячей водой. Пусть настоится. Это на один прием, а надо много раз пить. В другой ступке смешиваю шалфей, тот же боярышник, лопух и настойку из сосновых шишек. Этого пить тоже много придется. А теперь, то что порицает церковь – заговоры.
– Болезнь болючая, хворь колючая к дереву тянется, от тела к корням передаётся. Траян – батюшка, дай мне сил и умений с хворью справиться и во славу твою и умение твое окунуться. Слово мое – ключ. Замыкаю.
Теплое молоко полилось на готовое блюдечко с изображением цапли. Надеюсь, бог услышит мою тихую требу. Позже я испеку хлеб и отнесу его к любому из существующих озер. А сейчас мне надо силу свою почувствовать, к брату в душу заглянуть.
Потянулась я внутренним взором к месту где в моем сознании тлеют угольки. Дунула на раскаленные угли, но ничего не произошло. Неужели не смогу? Траян – батюшка, помоги мне силой своей великой. Роду своему давнему Полозом зовущемуся.
Угли зашипели, заурчали пламенем мои руки облизали. Огонь сам ко мне в ладони пошел, сознание мое теплом обернул. Сказы старые, древние в голову мою хлынули. Знания вековые потоком полились, открыв мне мир прави на краткий срок. Увидела я землицу нашу будто шар во тьме висящий и ясным солнышком с одной стороны припекающий. Птицей к земле родно меня притянуло и я успела лишь край свой родной с высоты разглядеть.
– Не время еще, – шепнул мне провожатый Траян и в глаза меня на прощание поцеловал. – Видеть дам тебе, но слово молвить запрещу.
Исчезло ощущение тепла и присутствие праотца пропало. Я сидела на полу, подле своего больного и держала того за руку. Уже по стуку крови на его кисти я поняла, что все с ним хорошо будет. Траян руками моими помог своему сыну. Осталось только лекарскими травами его поднять на ноги, да слова специальные сказывать ежедневно над водой пациента.
Встала с пола деревянного и к ведру с водой отправилась. Вечерняя прохлада тронула меня за руки и защекотала нос. Пару раз чихнув, я все же вышла на двор, где сидела, наверное, полдеревни. А кто не сидел, тот стоял и на меня все смотрели.
– Встанет он месяца через два, – произнесла я. – Коли Траян даст, еще раньше, – добавила я и покачнулась устало.
Тут же рядом со мной Радим появился и на руки меня подхватил.
– Ладушка, что же ты так? – недовольно пробубнил он и сам меня в терем наш расписной внес. – Семиславушка.
– Колдун Радим, – тихо прошептала, – поделишься ли ты силой своей с женой своей?
– Да, – в его голосе появилось недовольство, но не из-за моей просьбы.
Я ощутила будто он сожалеет, что имея что-то нужное мне не может сам это отдать.
Осторожно потянулась к нему и припала к его губам. Стала пить его силу вместе с его дыханием и наполняться мощью чужой, горячей, кипучей, жалящей сознание.
– Любо, братец, – заулюлюкали за спиной нашей, но муж ни дрогнул под эти возгласы.
Наоборот, он сильнее меня прижал и быстро в дом снес.
Митор и Ульяна тут же оказались рядом и встали возле меня, будто ожидая чего-то. А я устало прикрыла глаза и провалилась в сон горячий, тягучий и крепкий.
17
Пациент встал через неделю. Что удивило даже меня. Только недавно я ему отвары с ложечки спаивала, а через неделю он передо мной в присядку проскакал, чтобы доказать что он мужик. Сильный и дееспособный мужик.
Две его дочери – голубицы вовсе от отца родного не отходили. По дому дела справляли и сразу в предбанник бежали, собирая по всей деревне снедь и дары для поддержания рода своего. Каждый норовил прийти "проведать" больного, а меня это раздражать стало. Когда выходишь во двор, а там люди незнакомые шатаются и кур моих пугают. На третий день я отправила пациента домой и стала сама ходить чтобы его отпаивать. Удивительно, но он очень быстро шел на поправку.
Через седьмицу пациент сам пришел. Принес мне крынку меда и в присядку пропрыгал до самой двери.
– Спасибо, Ведушка, спасибо родимая, – радостно улыбался мужик.
– Пусть дочери твои испекут хлеб пушистый и душистый. Вечером к озеру сходят и там на берегу оставят во славу Траяна, прародителя нашего. Парного молока вечером в блюдце налей и в сенях оставь. Пусть порог твой боги стерегут.
Дома кроме меня никого не было, но за пациентом дочери его пришли и довольные жизнью, аки голубки вылетели во двор.
Вот теперь можно расслабится. Мои в клуб пошли, муж и Митор на работе. Пора и мне делами занятся.
Пошла за тыквой в сени.
И откуда они у нас только берутся?
Муж все время с полными руками с работы возвращается. Да и девки мои то с огурцами, то с помидорами из клуба приходят. А я в глиняных ящиках в землицу приправы посадила под зиму. В доме у меня всегда все быстро росло. Надо найти здешнего гончара и попросить себе керамических поддонов высоких.
Пока думала какую тыковку на кашу пустить заметила тощего мужичка в рясе поношенной и грязной.
– Здравствуйте, – выпрямилась и посмотрела на его осунувшееся лицо.
В его нечесанных волосах застряла солома, а грязные длинные пальцы тычут в меня.
– Бесов кликаешь, чертовка? – засипилявил он щербатым ртом. – Небеса проклянут!
– Худобед? – удивленно прошептала я.
Неужели это тот "божий раб" о котором мне местные бабы сказывали?
– Вы сами на черта похожи. Да и вылезли будто из-под земли, – свысока посмотрела на его засаленные волосы. – На человека мало похожи.
– Раб божий душою чистым должон быть, – поправил он свою рясу на груди, пригладив место где след от рвоты остался.
– В таком виде к вам никакой прихожанин не подойдет. От вас карой небесной разит, – скривилась я. – Вам бы баньку и поесть нормально.
– Чертова баба, – начал плеваться волосатый нечесанный урод.
– Вы купатся идете?
Раз ему все подают, то я его хоть отмою, а то вшей разведет и по местным свою "волоснявую рать" пустит. Бегай потом, полынью мойся и гребнем на дворе по ветру вычесывайся.
Мужичек с ноготок губами повозил, глазищами поглазел, руками бороду огладил.
– А коли истопишь, пойду, – чавкнула образина и важно направилась в сторону бани.
– Воды себе наноси, – крикнула ему в спину. – Тут тебе не таверна и за спасибо я горбатиться не собираюсь.
Дед споткнулся, обернулся и такое обидчивое выражение лица было, будто я его последних трусов лишила.
– За спасибо, я вас во дворе обмою только, – добила я мужика привыкшего жить на "подаяния".
– А рясу мою помоешь? – прочвакало это нечто.
– Корыто с мылом дам, сам думаю справишься. А мне некогда святошам вшей с клопами гонять. Пусть им их бог вездесущий помогает и спинку обмывает.
– Черен твой язык, ведьма! – рыкнула на меня эта рожа. – Проклятье на твоем роду вечным будет коли к церкви святой свой лик не обратишь.
– Ну нет, я к такому попу на версту не подойду и на столько же церковь его обходить буду. Бога твоего Единого ниво что ставить не будут, коли ты только по сеням ползать будешь и самогон у мужиков таскать.
Я взяла пузатую тыковку и опять отдала все внимание Худобеду.
– Купаться будешь?
– У тебя бочка в предбаннике стоит, там охленусь.
– Эээ, нет, дорогой, – отложила овощь и закатав рукава подошла к попу, – если купаться, то до скрипа и насекомых твоих потравим!
Когда вечером вернулась Ульяна с Марьяшей то испугались тощего лысого дядьки, который свернулся клубочком на лавке. Худобед дрых без задних ног и не слышал никого и ничего. Я ему отвар специальный дала и заговор прошептала, чтобы его от самогона воротило, как от чертей, которых он кликает. Спит теперь поп, сил набирается.
– Семислава, а ничего что ты святошу под крышу свою пустила? – тихо вопрошала Ульянка и стругала сахарную свеклу.
– О чем ты? – спокойно рублю тыкву и самые сладкие кусочки отдаю дочке.
– Ты своих богов славишь, а он о Едином проповедует, – она выразительно посмотрела в мои глаза.
Усмехнулась. Странным ей мир мой кажется. Далеким и чужим.
– Мои боги это мои родители. Они жизнь роду людскому дали, научили как с ними разговаривать и как на земле жить. Тех, кого ты называешь "моими богами", я почитаю как начальников Рода. Кровь Их в нас бежит и думы наши на Их похожи. Как я могу сравнивать Отца своего, который с рук меня кормил и мужика, который сказки только умел рассказывать и кару нести?
– Не страшно тебе, баба, богохульничать? – встал лысый поп со своей скамеечки.
Разбудили мы касатика. Видно, отдохнул он всласть. Теперь зыркает по сторонам своими выпученными глазенками и шипит беззубым ртом. Марянку испугал, та в мои ноги вжалась.
– Бог Единый сына своего на землю послал, чтобы грехи наши смыть кровью его! Не пожалел кровиночку свою. Отдал в руки безбожников. Тем, кто Роду, тьфу ты, поклоняется!
– Хорошо, пусть так, – спокойно произнесла я, поглаживая головку дочки. – Если он хотел остановить греховные пороки, то почему у нас до сих пор есть смертная казнь? И брат на брата вновь войной идет? А разбойники безбожно над телами жертв своих глумятся? Значит, грех не смывался и род человеческий живет так же как и до пришествия сына божьего. Значит, не изжить эту червоточину в наших умах – это гораздо глубже, чем твой Бог смотрит. Не под силу ему с нашими грехами и болезнями справится.
– Грех людской Велик! Потому что чертовщины подобной тебе много. Вы в разумы народа тьму свою пускаете и сердца людские извращаете! – закричал поп и внезапно осекся.
В хату вошел Радим. В дверь прошел поклонился и к ведру пошел помыться. Поп постарался вжаться в стену, будто не хотел и вовсе здесь оказаться.
Интересная реакция.
Поднесла мужу полотенце и спокойно приняла его обратно. Взгляд Радима указал на Худобеда.
– Он чумазый, как поросенок ходил. Пришлось его стричь и брить, – призналась я. – Жалко старика.
– Да я молод! – воскликнул поп и тут же осекся, когда Радим подошел к столу. – Мне годков тридцать, почитай и не жил вовсе, – тихо пропищала "мышка" из уголка.
– А женки у вас все же нет! – припечатала Ульяна и поставила дымящийся котелок с картошкой со шкварками. – Для жениха вы вовсе староваты, – добила его содержанка.
Радим принялся хлеб ломать, а я тарелки принесла и дочку на лавку усадила. Марьянка отцу на коленки забралась и грозно позыркивала из-за могучего мужского плеча на попа. Пару раз даже язык ему показала. Тот сидел молча, жевал горбушку и делал вид, что курносая малышка его никак не волнует.
Ели неспешно. Радим молчал. Митор стучал ложкой и вылизывал крынку с простоквашей. У него просто зверский аппетит, по сравнению с щуплым тельцем.
Ульянка ела медленно, но заглатывала много, а я старалась не сильно прижиматься к мужнему боку и тихо завидовала дочке. В последнее время у меня повысилась чувствительность тела рядом с супругом. Что не прикосновение, то меня в жар кидает, либо молния от макушки до пяток прошибает.
– Церковь через два дня готова будет, – в конце трапезы объявил благоверный.
Его рука под столом мою нашла и наши пальцы сплелись воедино. Он осторожно стал поглаживать мою ладошку, а я почему-то стала улыбаться, как дурочка.
– Во славу Богу Единому храм построил а в дом свой безбожницу привел, – вякнул поп.
– Иди, поп, отсюда, – порекомендовал ему Радим. – В чужом хозяйстве рот не смей открывать, – тихо рыкнул на него мой супруг.
А сам безбожные дела творил под столом с моими руками.
Мужские пальцы ласкали мою кисть и гладили каждый миллиметр моей руки. Жар от его ласк сжигал мои щеки. Я отводила взгляд. Митор во все глаза смотрел на нас.
– Папа! – пропищала Марьянка и подпрыгнула она его коленях.
– Складушка, – разулыбался мужчина и подбросил дочь на руках. – От Лады Склада, – прочитал он и поцеловал дочь в ее курносый носик.
Марьяшка пищала, смеялась и брыкалась. Смех детский звонкими колокольчиками лился по терему и наполнял меня счастьем.
Ох, надо тарелки прибрать.
На кухне я украдкой вытерла счастливые слезы и посмотрела на себя в ведро с водой. Вроде все хорошо, глазки не красные.
– Реветь то зачем, – рядом оказался напыщенный Митор. – Поп тебя обидел? – он по мужски с вызовом посмотрел на меня, будто готовился бежать за несчастным стариком и бить ему морду по одному моему слову.
– Нет, – улыбнулась я и быстро поймала мальца в свои объятья.
Начала тискать и лохматить маленького безхозного песика, который только поначалу отфыркивался, а позже поддался моему наплыву чувств и спокойно перенес все издевательства.
– Странные вы бабы, – приглаживал свои волосы Митор, смотря в воду. – Одна кусочки повкуснее на работу приносит, вторая зажимает. Нравлюсь что ли? – поддел меня малец.
– Это Ульянка за тобой ходит? – хитро улыбнулась я.
– А если и она, то что? – надулся важный мальчишка, как индук.
Я расхохоталась над ним и тронула его лоб.
– Ульянка всегда отдает больше, чем сама берет, – я улыбнулась. – Ответственная она очень и добрая. Душа у девки открыта. Боится она, что хлеб зазря ест.
– А может я люб ей? – заискивающе подошел ко мне паренек и заглянул в мои глаза с намеком.
– Хочешь чтобы все у нее узнала? – хитро протянула я.
Парень зарделся. Начал с ноги на ногу переступать и искоса на меня поглядывать.
– Можно? – совсем тихо спросил он.
Внезапно на кухню влетела Ульянка. Она стояла красная, как маков цвет и посмотрела прямо в глаза мальчишки.
– Не люб ты мне, Митор! Не люб!
Внезапно невинное лицо мальчишки изменилось. Он согнулся дугой, припал на передние лапы.
Почему лапы? Потому что его морда лица напомнила мне оскаленного зверя перед нападением.
В дверь вошел Радим с Марьяной на руках и именно в этот момент мальчишка сделал резкий выпад вперед.
Я успела оттолкнуть Ульяну и ощутила, как острые звериные клыки впились в мою руку. Полилась темная и густая кровь. На меня смотрели темные глаза оскаленного пса.
Марьянка завизжала ни своим голосом, а пес потрепав меня и с силой откинув прочь, завыл, вторя визгу дочери.
Радим толкнул дочь в сторону содержанки и бросился унимать разъяреного зверя.
Именно зверя!
На нашей кухне бесновался волосатый тощий человек с обросшей мордой и сплюснутым носом.
Оборотень?
Нет! Проклятье на собачьей шкуре! Родовое проклятье! Сильное! Не на Митора наложенное!
18
Моя рука ныла. Истошно орала дочка. Радим выпихивал во тьму ночи проклятого Митора. Ульянка сидела на полу ни жива не мертва.
Стоп! Надо взять себя в руки!
Обернула полотенцем кровоточащую руку. Затужила как могла. Подхватила дочь одной рукой и закинула ее на плечо.
– Солнышко, маленькая, мама здесь с тобой, – зашептала я и вложила в слова капельку силы.
Соответственно, мои слова для нее ничего не значат. Она сама такая же ведунья, как я. С нее сила стекает, как вода с камня. Чтобы повлиять на нее нужен сильный колдун.
Марьянка продолжила орать не своим голосом мне в ухо. До хрипоты, до боли в горле. С широко раскрытыми глазами и застывшим ужасом на лице.
– Испуг? – спросила я ее бледное лицо. – Выливать надо.
Подошла к содержанке, попинала ее ноги и приказала:
– Воды нагрей, да свечи неси. Испуг дочке выливать буду.
На ней моя маленькая толика силы сработала. Ее потрясенное выражение лица изменилось и она споро бросилась греть воду в чайнике.
– А что это было? – бледными губами запищала Ульяна.
– Спусковой механизм – злоба и ненависть, – я подкинула дочку, но та не переставала орать. Она вцепилась в мои волосы и теперь перешла в хрип. – Проклял кто-то мальчиков род. По мужской линии передается.
– А как ты это поняла?
– Глаза его сказали. Воду не перегрей и тряпицу чистую неси.
Девушка бросилась исполнять наказ, а я приступила к своему делу. Мое сердечко дергалось от крика дочери, но я понимала что нужно все правильно подготовить, а иначе только хуже сделаю.
Дочку в таз поставила и сверху лить стала водицу теплую колодезную со словами:
– Как льется вода, так вылейся испуг
Из Марьяны, из ее очей,
Из ее речей, из ее кровей,
Из ее костей, с печени тезя,
Страху быть нельзя.
Уйди ты, испуг, на порог,
С порога пойди на восток.
На востоке – трясина, на трясине – кочка,
На той кочке, чертова дочка.
Она испуг заберет, в трясину заберет.
Слово мое – ключ. Замыкаю.
Дочка рот прикрыла и стала плакать, как обычно: со слезами и руками ко мне стала тянуться.
Но я продолжила. Силу свою всю в слова тайные вливая.
Взяла воск топленый в тряпицу и стала его мять руками над головой ребенка и обходя по кругу, формируя из него круг.
– Испуг-испуг, выходи из головы, из рук, из костей,
Из очей, из плечей, из речей, из жилок, из всего тела.
Ты испуг-испужище, темные глазищи, тебе не быть,
Головы не кружит, кости не сушить, Выйди испуг-переполох,
Колючий, злючий, студёный, ветряной, от дурного часа от черного глаза.
Слово мое – ключ. Замыкаю.
Марьянка плакать вовсе перестала и я взяла ее на руки, в полотенце завернув.
– Мама, – протянула она и уткнулась мне в шею.
– Поспи, Ладушка. Поспи, родимая, – поцеловала ее носик, личико и ручки.
Малышка уснула, а Ульяна бросилась все прибирать.
– Воду подальше за калитку вылей, – прижала свою крошку к груди и присела на лавочку.
Ульяна побежала избавлятся от колдовских атрибутов, а я села ближе к печки и неосознанно стала напевать колыбельную:
– Ой, лалю, лалю, лалю, я тебя качаю, сны яркие привечаю, а темные отгоняю. Ой, лалю, лалю, лалю…
В терем вошел бледный и потрепанный Радим. Он окинул взглядом светелку. Заметил меня. Его взгляд потемнел. Сделал пару шагов в мою сторону, будто хотел обнять, но отчего-то повернул на кухню. Через несколько минут вернулся с тазиком теплой воды и лоскутами.
– Дай, – нежно взял мою раненную руку.
Дала.
Он полотенце размотал, а рану стал промывать. Кровь с новой силой потекла из ранок. Он руку мне обмыл и туго лоскутами перевязал.
– Такие раны так просто не заживают, – тихо сообщила я.
– Прости, – понурил голову мужчина сидя передо мной на коленях.
– Когда он появился в твоем доме? – начала я свой распросс.
– Четыре года назад, – он обхватил руками свой заветный мешочек с песком и посмотрел на меня.
– В том что случилось, нет твоей вины, – устало улыбнулась мужу. – Такой оборот у него впервые?
Мужчина мотнул головой:
– К осени агрессивен. Часто забывает о том, что человек. Ночью воет на луну. Но никогда не кидался. Как только чувствовал злость – убегал и прятался. Я даже место для него соорудил, чтобы его никто не нашел, – честно отчитался муж и поцеловал мои пальцы на раненной руке. – Что я могу сделать?
– Сними мешочек, – заглянула ему в глаза.
Мужчина дрогнул. Взгляд отвел. Секунду посидел, поджав губы. Потом осторожно снял мешочек и с готовностью посмотрел мне в лицо.
Сила его колдовская как водопад хлынула в комнату. Затопила все, раздвинула стены, вдохнула аромат озона в воздух. На меня смотрело бушующее море, искрящееся пламя, рвущийся ветер и вздымающаяся земля. Неудержимые стихии сплелись во взгляде родном и наполнили меня своим превосходством и устрашающей мощью.
– Повторяй за мной, – вмиг охрипшим голосом зашептала я. – Траян – брат мой родной, направь силу мою к истоку.
– Траян – брат мой родной, направь силу мою к истоку.
– Заживи рану силой моей и не дай крови пропасть.
Мужчина не сдерживался, а говорил так как речь бежит. Сила его оплетала меня и заставляла сладко жмурится. Мышцы мои нервно подрагивали, а кровь сладко застывала от слов. Он питал меня собой.
– Все. Можешь надевать мешочек, – блаженный стон вырвался из моего нутра и всколыхнул пламя во взгляде родном.
Радим вздрогнул, уловив ответную реакцию моего слабенького дара.
На его лице появился интерес. Сначала слабенький, едва уловимый, но через миг он азартом вспыхнул в его взгляде.
– Можно? – он придвинулся ко мне и вжался в мое плечо.
Его губы были очень близко и я совсем обо всем забыла.
Теплое дыхание опалило щеку, а настойчивые губы в невинном поцелуе замерли на моих губах.
Его пламя встретилось с моим огоньком, его буря – с моим порывом ветра, его цунами – с моим ручейком, его землятресение – с моим спокойным полем… сила замерла, "присмотрелась", "попробовала" и переплелась. Как веревка вьется из многих нитей, так и наши силы закружились в едином порыве. Мой ручеек стал наполняться и вскоре стал рекой, а порыв ветра разогнался и принялся пригибать траву на спокойном поле к земле. Он наполнял меня, а я его.
Мы стали одним порывом, одним дыханием, одним сердцебиением.
Я впервые ощущала полное единение и мне казалось что тону от одного невинного поцелуя.
Внезапно завизжала дочь.
С выпученными глазами, она вновь перешла на утробный крик переходящий в свист.
– Испуг вновь надо выливать, – принялась я укачивать дочь. – Моих сил на это не хватит. Она тоже ведунья и моя сила для нее слишком слаба.
– Я могу помочь! – взволновано предложил колдун и… его сила хлынула, как лавина с гор.
Лавка подо мной треснула, накренилась и упала, едва не уронив меня. Вся посуда взорвалась тысячью осколками, дрогнули стекла в окнах, задрожал дом.
Отойдя от первого шока на показательное выступление, я сглотнула и посмотрела на вмиг притихшую Марьяшу. Она смотрела на Радима во все глаза и икала от переизбытка плача на сегодняшний день.
– В этом ритуале силу размеренно надо давать, – заикаясь, посмотрела в глаза Радиму. – Ты так не умеешь, навредить можешь.
Он посмотрел на мою перебинтованную руку. Явно намекает, что уже кое-что умеет.
– Ты не заживил раны, а лишь очистил мою кровь, чтобы не загноилось. На лечение надо силу умеренно подавать. Ты пока так не умеешь. Если хочешь, научу.
Радим резко встал. Надел на себя мешочек и подошел к разбитым черепкам.
– Митора в бане закрыл. Должен отойти, – не повернулся он ко мне лицом. – Завтра переведу его в его место.
– Ему нужен сильный колдун, чтобы проклятье снять. И живое тело молодого волка, – погладила я свою смолкшую дочь. Ее вновь клонило в сон. – Попробую поспать. И Ульянку наконец со двора пусти.
Мужчина повернулся с немым вопросом на лице.
– Она заглянула и тут же спряталась. Ты в это время рану мою обрабатывал и пальцы целовал, – улыбнулась я. – Ты ее смутил.
Радим улыбнулся.
19
Дни потянулись, как самые низкие осенние тучи, которые касаются крон деревьев и роняют снег на стылую землю.
Марьянка потеряла покой. Ее испуг не проходил, моих сил она не чувствовала. Плакала денно и нощно. Если не плакала то спала, вымотанная часовой истерикой. Я не спускала дочь с рук, хотя ощущала что скоро мои силы иссякнут. Моих сил хватало лишь на успокоение ребенка. Но не на ее полное излечение. Ее страх был ощутимым, настоящим и поглощающим. Она поглощала меня, действуя на самые тонкие и чувственные нотки материнской души.
На второй день бедствия я поняла что несправляюсь. Новое выливание испуга не помогло, Марьянка продолжила кричать несвоим голосом. В этот момент я зырыдала вместе с ней. Вжалась в ее маленькое тельце и начала призывать своих прародителей – богов, умоляя мне помочь.
Ульянка сдалась еще раньше. К вечеру первого дня она сама начала тихо плакать и теперь боялась не только упоминания Митора, но и самого Радима видеть не могла.
Радим вместе с нами потерял сон и покой. Я ждала когда он выйдет из себя или начнет пить. Ждала его срыва, ожидала бури, но ничего пугающего не было. Лишь серые свинцовые тучи повисли над нашим селеньем. А он старался не потеряться среди женских слез и был предельно собран.
– Староста приходил, – в момент тишины подошел ко мне Радим. – Спрашивал о нас.
Муж перебирал грибы, которые занесли местные девочки. Узнав, что вся женская часть и Митор заболели в доме у зодчего, нам стали "помогать". Радим всех вежливо отправлял по домам.
Но это не спасало меня от мучительных мыслей о Миторе и Марьяне, которые нужлались в силе колдовской как никто другой. В моменты просветления своего разума я просила Радима сходить в лес и привезти во двор живого молодого волчонка для Митора. Но если честно, сама не понимала как и что я буду делать со зверем и как его можно поймать. Волки ведь стаей ходят и своих защищают.
Мозг отказывался думать рационально, особенно когда дочка осипшим голосом выла, уставившись в стену и не реагируя ни на одно мое заклятие. В те моменты я плакала, прижав ее к себе, и молила прадедов своих сниспослать мне лучший вариант выхода из ситуации. А потом мы вместе с Марьяной забывались мимолетным сном.
Мне снилась деревня из детства, будто сказ из уст старожил рода, ее образ наполнял мой разум.
Дед Тихон стругает из дерева фигурки животных и тихо что-то рассказывает братцу. А тот елозит по лавке, да губы недовольно надувает. Отец вновь в город ушел, а нас со старшим рода оставили, чтобы в лес не убежали. Но сейчас весна.
Природа зовет молодого колдуна, а силы пробуждаются. Но нельзя братцу вести себя как обычному мелкому мальчишке. Строго обучают будущего продолжителя рода и носителя силы древней. Мне волосы стригут, а брату слово молвить запрещают. Только в лесу для него есть воля и простор, там он может говорить ведь Матушка Природа все стерпит, всех приветит. Особенно такого колдуна, как брат.
Не интересны наговоры и волшебные слова братцу, его манит дорога.
И вот мы уже идем с ним по зеленеющим тропкам. Я стараюсь держать его за руку и не отпускаю далеко. Но куда уж мне?
Пара его слов и меня овеевает его сила. Брат ушмыгнул куда-то и пропал, пока я замешкалась.
Теперь я совсем одна. И лес мне кажется не таким солнецным и радостным и мир не так сильно мне рад. Я не брат, сил во мне кот наплакал. К половине чудес я слепа и глуха, а другая только "мерещится". А для кого навь невидна, тех ее обитатели стороной обходят. Пустые мы для чудесатого народа. Мир яви же не так сказочен и наполнен лишь бытием.
Весенний холодный ветер налетел на меня со всех сторон, а слякоть под ногами стала засасывать мои калошики. Пальчики тут же продрогли, а из носа полилось. Вечер спустился быстрее чем я успела найти братца и вернуться домой. Голодные звери стали просыпаться и мое воображение стало рисовать самые страшные картины.
Я заплакала и позвала брата. Но мой голос настолько слаб, что его уносит легким порывом ветра. Прижавшись спиной к стволу дерева, я испуганно стала вглядываться в темноту и звать на разный лад брата.
– Брат! Братик! – голос срывался, но я стала добавлять силы и продолжала звать.
А что если позвать его истинным именем? Тем, которое произносить можно лишь шепотом и в самых черезвучайных ситуациях? Тем именем, которым и проклясть можно? Тем, сила которого может ударить по мне самой, ведь я душу самого колдуна дерну?
Мое лицо намокло от слез и я все таки разжимаю бледные губы, чтобы прошептать имя брата во тьму.
– …. мир, – слышен в кромешной темноте лишь последний слог и я от страха отдачи зажимаю глаза.
Сила брата может ударить меня, если я в своих злостных целях упомяну колдуна. Но мне надо позвать младшего, чтобы он домой вернулся и помог… с чем помог?
– Славка, – раздался где-то рядом голос, но не детский, а какой-то грубый с хрипотцой прожитых лет, будто не младшего брата вызвала, а как минимум деда Тихона. – Ты чего так далеко забралась?
Я боюсь открывать глаза. Мне страшно. Меня всю колотит. Обнимаю теплую кору дерева и боюсь отпустить его ствол. Темнота вокруг может меня сожрать, поглотить. Слишком мала я для этого великого леса и чужа для его воздуха.
– Брат? – дрожащими губами позвала я. – Помоги…, – прошептала теряя силы и отпуская могучее древо.
Тьма стала меня поглощать, убаюкивать и уносить прочь в свое кишащее воспоминаниями лоно. Но сухие ветви дерева схватились за меня и тряхнули мое ослабшее тело.
