Текст книги "Изольда Великолепная. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

Кайя смочил настойкой кусок ткани и, положив ладонь на затылок, велел:

– Расслабься.

Боль уходит, как вода в песок, оставляя привычную туманную пустоту. И Урфин выворачивается. Он не любит, когда лезут в голову, хотя бы и Кайя.

Тот понимает.

– Ну, терпи, если такой упертый.

Плечо подергивает, но это – скорее эхо, пробивающееся сквозь замороженные нервы. Час-другой продержится. А там – как-нибудь… у Урфина собственные средства имеются.

Вот почему у меня складывается ощущение, что героизм и здравый смысл – понятия взаимоисключающие? И нужна ли была эта победа такой вот ценой?

Урфин, конечно, держится бодро, всем своим видом демонстрируя, что круче его лишь отвесные скалы, а дыра в плече – это так, мелкая жизненная неурядица, в остальном же – все просто прекрасно.

Кайя его бинтует, причем, довольно профессионально. Скажем так, видно, что не в первый раз приходится. Меня же занимает та штука, которую я вытащила из раны. Я вытираю ее от крови и подношу к свету, чтобы получше разглядеть. Похожа на металлический шип длинной с мой палец. Довольно острый, тяжелый и с длинным зазубренным хвостом, к которому прилипли мелкие щепки.

– Это игла, – поясняет Урфин. – Ее иногда прячут в наконечник копья. Когда метят не в щит. Если рука поставлена, то турнирный доспех пробьет… ну или в щель попасть можно.

Полагаю, это вряд ли законно. И совершенно бесчестно.

– Следовало сказать, – отобрав иглу, Кайя взвешивает ее на ладони и разглядывает внимательно.

– Ничего не найдешь, – Урфин пытается подняться, но его шатает. И он опускается на стул. Светловолосый, очень тихий какой-то мальчик подает ему стопку полотенец и миску с водой. Робко пытается помочь вытереть кровь, но шарахается, когда Урфин забирает полотенце. – Гийом не такой дурак, чтобы подставляться. Судьи подтвердят, что копья стояли открыто и кто угодно мог…

Очаровательно. Значит, Гийому все сойдет с рук? И вздох Кайя подсказывает, что мыслит Наша Светлость в верном направлении.

– Ты должен был остановиться, – Кайя закладывает руки за спину. – И потребовать прекратить поединок. Ты рисковал собой… чего ради?

Ух, какой тяжелый взгляд. И Урфин морщится, точно от боли, но не той, которая в руке.

– Я рассчитывал на тебя. И не только я. Ты же видишь, что тут твориться! Я не мешал тебе, когда ты полез играть в эти игрушки, как будто больше нечем заняться. Я наивно решил, что ты поумнел. И понимаешь, что делаешь. А ты по-прежнему делаешь только то, что тебе в данный момент хочется, – Кайя хотел добавить что-то еще, но вовремя остановился.

– Извини. Я думал, будет проще, – вид и вправду виноватый, как у пацана, которого строгий папаша с сигаретой застукал.

– Думал он, – ворчит Кайя уже беззлобно. – Извиниться не хочешь?

– Хочу. Изольда, прости меня, пожалуйста…

И взгляд честный-пречестный, несчастный-пренесчастный. За такой отдают девичью честь с бабушкиным наследством в придачу. Как не простить? Прощу, если пойму, за что. И Урфин поясняет.

– Я должен был отдать приз тебе. Я выступал под твоими цветами, от твоего имени и… не правильно объявлять Прекрасной Дамой другую…

То есть, Урфин выигрывает турнир. Я дарю ему приз. А он мне дарит его обратно? И все остаются счастливы? Нет, с точки зрения поддержания призового фонда в стабильном состоянии тактика выигрышная, но с позиции человеческой логики чувствуется в ней некий подвох.

– …тем более незамужнюю… – добавляет он чуть тише.

– Ну… я не в обиде.

Не отбирать же у девочки подарок в самом-то деле. Но теперь понимаю ее состояние. Умеет Урфин оказывать двусмысленные услуги с рыцарским размахом. Бедняжка теперь мается, что у Нашей Светлости законный приз отобрала и рыцаря увела, причем прилюдно.

– Я действительно не подумал, – Урфин сутулится, обхватывая раненую руку здоровой. Даже в темноте на бледной коже его выделяются белые рубцы. – Мне жаль.

Честно отвечаю:

– А мне – ничуть.

И прерывая нашу милую беседу Кайя становится между мной и Урфином.

– И что ты намерен делать? – а тон какой строгий… чувствую, если у нас будет все-таки дочь, то в личной жизни ее возникнут некоторые затруднения.

– Жениться.

Честный ответ. И несколько неожиданный. Как-то не вижу я Урфина в одомашненном образе. И снова пауза. Долгая такая, настороженная…

– Что ж, – Кайя первым нарушает молчание. – Это неплохой вариант.

– Да?! Вот так просто?

Сколько удивления. Неужели надеялся, что откажут?

– Почему нет?

– Да кто ж тебя знает, – Урфин смеется, но смех вымученный.

А я, устав пялиться на спину Кайя – она хороша, но несколько однообразна – наконец решаю осмотреться. Шатер просторен, высоты хватает, чтобы стоять в полный рост и, верно, при нужде здесь поместится кровать, жаровня и многое из того, что необходимо в походе. В данный же момент с мебелью скудно: стул, стол, сундук. С потолка свисает лампа на цепи, позеленевший от патины канделябр венчает троица свечей. Света хватает, чтобы рассмотреть узоры на пологе, который изрядно выцвел. И швы выделяются.

– То есть ты согласен? А то я тут планы коварные составляю…

– Лучше молчи, – Кайя ощупывает края разорванного доспеха, пальцами разглаживая металл, как будто фольгу. – О твоих коварных планах я точно не хочу ничего знать. Когда?

Пожалуйста, не в ближайшем будущем! Мне бы от собственной свадьбы отойти. Чужую следом я попросту не выдержу, даже при всем моем к Урфину хорошем отношении.

– Через год… через два. Посмотрим. А ты и вправду не против?

– Почему я должен быть против? – Кайя все-таки садится, теперь он видит и меня, и Урфина. – С тобой я буду за нее спокоен. Может, и ты думать начнешь. Я скажу, чтобы подготовили договор о намерениях…

– Я сам, – Урфин облизывает губы. – Иза, ты же не возражаешь?

– Я – нисколько. Но… – меня как-то другой момент во всем этом сватовстве смущает. – Вы бы лучше Тиссу спросили.

Есть у меня смутные подозрения, что Урфин – не герой ее романа, и переубеждать девочку в обратном придется долго.

– Зачем? – Кайя смотрит на меня со странным выражением, не то умиления, не то удивления. Действительно, глупость какая – у невесты согласия спрашивать. Куда ей деваться-то от этакой радости? – Она сама сказала, что подчинится моему решению. И это будет благоразумно с ее стороны.

О да, благоразумие – это главное качество шестнадцатилетних девиц, в голове которых порхают розовые бабочки. Надеюсь, что сегодняшний выверт Урфина в достаточной мере безумен, чтобы их впечатлить. А если нет… они себе не представляют, на что способен загнанный в угол подросток.

– Тисса ко мне привыкнет, – Урфин все-таки встает. – Мне с ней весело.

Угомоните этого героя, пока он себе еще что-нибудь не расшиб. Например, самолюбие.

– Хорошо, – я сдаюсь. – В смысле, не возражаю.

Надеюсь, у них все сложится. Юные девы не только драконам поперек горла вставали.

Юго держался в тени.

Ждал.

И время тянулось сквозь него. Недоучка ранен? Огорчительно. Цветы ему отправить, что ли, чтобы выздоравливал быстрей? Или письмо… листовку. Благо, идею Юго подсказали.

– …Гийом давно напрашивался…

Голоса доносятся от костров. Ночь ныне светла огнями, и это обстоятельство заставляет нервничать. Спокойно. Никто не видит Юго.

Никто не подозревает.

– …да чего магу сделается. У него ж силища заемная…

Листовку… о коварном маге и благородном рыцаре. По себе Юго знал, что злость очень выздоровлению способствует.

Пальцы гладили ложе арбалета. Одно нажатие, и натянутая тетива распрямится, пробуждая стрелу к полету. Не упустить бы момент.

В любом выстреле главное – не упустить момент.

– …а северяне за ним стали…

– Не за ним, а против Гийома. Разницу понимать надо.

Юго понимал. Ждал, отмеряя вдохи и выдохи. Вот полог шатра откинулся, выпуская троих. Соседний костер полыхнул, любезно освещая мишень. И слабо звякнула тетива.

И снова я пропустила момент. Стою, кутаюсь в плащ, удивляясь, что уже совсем темно и совсем холодно. А перед глазами вдруг материализуется кулак Кайя. И в кулаке – стрела.

Вижу стальной трехгранный наконечник, родной брат шипа. И дрожащее древко. И зеленые с желтым перья… вижу и медленно-медленно проникаюсь пониманием, что стрела эта предназначалась Нашей Светлости. Пока я проникаюсь, меня возвращают в шатер. Усаживают на стул, невзирая на то, что стул слегка кровью испачкан, и суют в руки бокал вина.

– Пей, – приказывает Кайя.

Пью. Маленькими глотками, преодолевая горечь.

Меня пытались убить…

Вчера. И еще сегодня. Сегодня страшнее. Когда мысль о том, что я едва-едва разминулась со смертью, устаканивается в голове, начинает тошнить. И Кайя, отобрав недопитое вино – стало в горле комом – обнимает.

– Тихо, – одной рукой он прижимает меня к себе, второй гладит, и от прикосновений разливается странная немота. Страх уходит, а вместе с ним и силы.

– Гавин, найди отца, – Урфин вертит стрелу в руке. – Скажи, что возникла надобность в людях… Кайя, глянь-ка.

Он поворачивает стрелу и разводит оперение, демонстрируя какой-то значок, слишком маленький, чтобы я разглядела. Мне не хочется глядеть. И ничего вообще не хочется.

– По метке мы найдем хозяина. Но… вряд ли он причастен. Надо быть полным идиотом, чтобы использовать в таком деле свои стрелы. Тебя опять провоцируют. Да отпусти ты ее, пока совсем не заморочил.

В каком смысле? В прямом. Кайя убирает руки, и я выплываю из мути. Ничего себе местная анестезия. И частенько ее применяют? В частности ко мне? Да что я вообще об этой стороне его способностей знаю?! И не получится ли так, что все мои мысли – вовсе даже не мои, а наведенные?

Кайя темнеет, отшатывается.

– Я бы никогда… – договаривать не договаривает, но и так все ясно.

Обидела.

Он бы и вправду никогда не стал делать со мной такое, даже если бы мог.

– Прости, – цепляюсь за его руку. – Это нервное.

Истерика. Я ведь не железная. И даже не деревянная. В меня стреляли вот… истерика – это же нормально, когда стреляли. А про Кайя, небось, часто так думают. И закрываются, спеша спрятать себя за тысячей дверей, оставляя лишь то, что не жаль бросить в темноте. Нельзя добавлять ему чудовищ.

– Я твой страх убрать хотел.

Рука холодная. И я прижимаюсь к ладони щекой.

Вот как все исправить?

Урфин вежливо отворачивается, делая вид, что всецело увлечен стрелой. А я кляну себя за глупость. Кайя меня простил. Он стоит, перебирая свободной рукой пряди, и эти случайные прикосновения дают мне больше покоя, чем вытянутый им страх.

Хрупкое равновесие нарушает человек, который входит в шатер. Он массивен, широкоплеч и с виду неуклюж, но я почему-то знаю, что эта неуклюжесть – иллюзия.

– Ваша Светлость? – человек кланяется, но иначе, чем придворные, с какой-то тяжеловесной грацией. – Гавин сказал, что произошло несчастье.

Гавин проскальзывает тенью и прячется за Урфином. Надо бы место уступить, он ведь серьезно ранен, а я с моими нервами как-нибудь совладаю.

– Изольда, это барон Деграс. Барон, моя жена.

Я все-таки встаю. Но обойдемся без реверансов.

– В нее стреляли.

Урфин молча протягивает стрелу, которую барон принимает с почтением. По лицу его без всякой эмпатии можно прочесть, что он думает по поводу стрелы, стрелка и самого происшествия. Оказывается, не все здесь меня ненавидят.

– К счастью, она не пострадала.

Я все-таки опираюсь на Кайя. И легче стоять, и удобней. Он, пользуясь случаем, меня обнимает.

– Я был бы вам весьма благодарен, если бы ваши люди посмотрели на клеймо. Возможно, опознают. Погодите. Бумага есть?

Урфин указывает на кофр, в котором, вероятно, есть все. Сам он явно кренится к спинке стула. И сдается мне, что Их Сиятельство держатся на одном упрямстве. А Кайя рисует. Быстро, резкими линиями.

Копия. Две. Три.

На пятой все-таки останавливается и, свернув листы, протягивает барону.

– Возможно, стоит проводить леди к Замку? – осторожно интересуется Деграс.

– Лучше его. Сопроводите. Если дойдет.

Деграс поворачивает к Урфину и одаряет его взглядом, полным душевной теплоты и участия. Прямо читается в нем желание оказать первую помощь, ну или добить на крайний случай. Причем, чуется мне, второй вариант куда как более вероятен.

– Ранен?

Урфин кивает и касается плеча. Потом указывает на стол, и барон, отложив стрелу, берет шип, брезгливо, двумя пальцами. Поднеся к глазам, отшвыривает.

– От скотина. Извините, леди.

Да нет, я в целом согласна с определением. Деграс же переводит взгляд на Гавина.

– Почему не позвал?

Задай он вопрос мне, я бы под стол нырнула, а Гавин только в струнку вытянулся.

– Я не велел, – ответил за него Урфин. – Он мой оруженосец…

Барон лишь хмыкнул.

– Идем, сердце мое. Они здесь сами разберутся.

Идти? Оставить шатер? И назад в темноту? Нет, я понимаю, что убийца ушел, что, скорее всего мой сегодняшний лимит покушений исчерпан, но… страшно.

Там темнота. А в ней чудовища.

– Ты веришь мне? – спрашивает Кайя, когда мы оказываемся снаружи.

Он держится тени. Идет, вслушиваясь в ночь. Втягивая воздух ноздрями. Пробуя на вкус. И я слышу его другим: настороженным, нервозным, готовым ответить ударом на удар.

Нас пропускают.

– Ты веришь мне? – он повторяет вопрос, когда мы достигаем коновязи.

Здесь кольцо охраны размыкается и смыкается, но мне не становится спокойней. Напротив, я понимаю, что охрана стрелу не остановит. В отличие от Кайя. Он подсаживает меня в седло, и это удобный момент, чтобы наклониться и обнять его.

– Конечно. Ты же сам видишь.

Я очень надеюсь, что видит.

В Замок мы возвращаемся бодрой рысью. И Кайя, проводив меня до наших покоев, жестом изгоняет фрейлин из будуара. Сам снимает с меня плащ, растирает руки, которые, оказывается, занемели, и, усадив в кресло, становится напротив окна.

Точно заслоняет меня от несуществующего снайпера.

Спокойно, Изольда. В этом мире снайперов нет.

– Иза, ты сильно испугалась?

Глупый вопрос. Конечно, я сильно испугалась. Наша Светлость в общем-то жизнь любят и жить хотят. Особенно сейчас.

– Дело в том, – он упер в подбородок большой палец, и как-то насторожила меня эта поза, – что это покушение вряд ли последнее. Урфин правильно сказал, что выбивают не тебя, а меня.

Мне от этого не легче. Страшнее даже.

– Я могу отменить все. Завтрашние соревнования. Охоту…

– И запереть меня в подземелье?

Кивок.

Решение в целом логичное, но какое-то мрачноватое. Не могу же я сидеть в подземельях до конца жизни. И Кайя это осознает, поэтому и позволяет мне выбрать. Спасибо.

– Нет, – мой ответ однозначен. Да, я испугалась, но не настолько, чтобы спрятаться.

– Хорошо. В таком случае эти комнаты ты покидаешь лишь в моем сопровождении.

Домашний арест, значит? И чем это лучше подземелий?

– Или в сопровождении Сержанта. Но только тогда, когда он разрешает. И делаешь то, что он говорит. Не раздумывая. Не упрямясь. Не задавая вопросов. И уж тем более, никаких споров. Ясно?

Мой рот открывается. И закрывается.

Куда как яснее.

– Иза, – Кайя смягчает тон. – Не обижайся, но сейчас твоя безопасность важнее твоей свободы. И если я решу, что тебя надо запереть, я тебя запру.

Откровенный у нас разговор выходит. Правда, односторонний несколько. Ему и вправду жаль, но это не изменит решения. От Нашей Светлости ждут понимания и согласия сотрудничать. А что еще делать остается? Стрела, пойманная перед самым носом, – аргумент веский. И я киваю.

– Это временно, сердце мое.

Надеюсь. С другой стороны, живут же люди под охраной годами и выдерживают как-то… и я справлюсь.

– Устала? – Кайя садится на пол. – Сейчас я уйду, а ты ложись спать.

Стоять! Я не настроена на вечер в одиночестве. Ну ладно, ночь. Мне будет не по себе.

– Нужно закрыть кое-какие вопросы.

– По тому, кто стрелял?

– И по нему тоже, – он гладит меня по щеке. – Ты не думай о таком. Это – моя забота. Отдыхай.

Я представила, как остаюсь одна в этой огромной комнате, которая наполняется шорохами, тенями… опять же, бабайка под кроватью. К утру я с ума сойду на почве беспочвенных страхов!

– Лаашья будет охранять твой сон, – добивает меня Кайя.

Это каким таким образом?

Оказалось, обыкновенным: стоя у изголовья кровати. Спасибо, очень успокаивает.

Урфин не привык, чтобы его носили. Он не красна девица и паланкин ему не нужен. Без носилок он тоже обойдется: доедет и в седле.

– Идиот, – буркнул Деграс и, пожевав губу, добавил: – Помощь надо уметь принимать.

И когда Урфин спешился, просто обхватил его, предупредив:

– Дергаться будешь – хуже станет.

Дергаться не получалось. Плечо отходило. Оно то жгло, то пульсировало мелко, нудно, отзываясь почему-то в зубах. То вдруг вовсе леденело, и Урфину начинало казаться, что малейшее прикосновение расколет мышцы.

Вовремя вспомнилось, что собственные апартаменты заняты.

Оставались подземелья.

Деграс помог спуститься, а в комнатушку Магнуса буквально на себе втащил. Дядя, к счастью, отсутствовал. Он бы словами не ограничился, а подзатыльника Урфинова голова сегодня не выдержит.

– Сына забери пока, – попросил Урфин, падая на кровать. – Пара дней отлежаться и…

– Нет.

– Здесь не самое подходящее место для ребенка.

Не хватало, чтобы Гавин случайно в пыточную заглянул. Ему и так впечатлений от жизни хватает.

– Переживет, – Деграс ткнул в Урфина пальцем. – Что стоишь? Помоги раздеться.

К счастью, перевязка не понадобилась. Жгун-трава не только запечатала рану, но и тряпку приклеила намертво. Через пару дней можно будет попробовать отодрать, но сейчас сама мысль об этом вызывала спазм.

– Чисто, – Деграс помог лечь. – И… многие рады твоей победе.

– Или его поражению?

– Победе тоже.

Он ушел, задув свечи. Но огонь в камине горел ярко, а Магнусова кровать была достаточно большой, чтобы хватило места на двоих. На столе были хлеб, холодное мясо и сыр.

– Поешь, – Урфин поерзал, пытаясь устроиться так, чтобы боль хоть немного унялась. – И спать ложись. Завтра разберемся, что с тобой делать.

Гавин дернулся.

– Успокойся. Не буду я тебя бить.

Кажется, не поверили. Но ответили тихо:

– Да, мой лорд.

Впрочем, этого Урфин уже не услышал. Отключался он быстро.

Глава 40. Три и четыре

Барон открыл глаза и вздохнул. Отпуск, запой… Пустые мечты о прекрасном…

Из жизни известных людей.

Иза спала, обняв кота, который посмотрел на Кайя с упреком: и где тебя носит-то? Но с места не сдвинулся и даже зашипел, когда Кайя руку протянул, чтобы погладить. Понятно, если носит, то пусть носит и дальше, приличные люди давным-давно по кроватям лежат и десятые сны видят. А возможно животному не понравился запах, который Кайя принес с собой. И по-хорошему, он всецело прав. Надо было бы ванну принять, но Кайя хотел убедиться, что все в порядке.

Тень у изголовья шелохнулась.

– Можешь идти.

Он услышит, если что-то изменится.

Но было спокойно. До рассвета оставалось часа три, хватит, чтобы отдохнуть. Вода уносила грязь, копоть и портовый смрад, с которым не способен был справиться ветер, хоть бы и продувал пристани насквозь. Канализационные стоки там работали отвратительно, и Кайя сделал в памяти заметку побеседовать с гильдийным старейшиной. Окраина – еще не повод крыс разводить.

Наскоро вытерев волосы, Кайя зевнул. Спать хотелось неимоверно. Прошедшие дни склеились в один, бесконечно длинный, выматывающий, хотя в итоге весьма неплохой.

И на кровать вот пустили.

Кайя лег на самый край, не желая разбудить Изольду, но она все равно открыла глаза и сонным голосом поинтересовалась:

– Ты?

– Я. Спи.

– Сплю, – согласилась Изольда, выпуская кота, который воспользовался моментом, чтобы переместиться на подушки. – Ты где был?

– На пристанях.

Запоздало подумалось, что это отсутствие Изольда могла истолковать совсем иначе.

– А что делал? – в темноте ее глаза тоже были темными из-за расплывшихся зрачков.

– Одну типографию… сжег.

– За что?

– За то, что печатали ложь.

Грязную. И хуже того – опасную. Слишком много желающих поверить.

– Радикально ты. А как же свобода слова?

– Я не запрещаю говорить правду.

– Понятно, – Иза вытянула руку и коснулась волос. – Мокрый… а того, кто стрелял, нашли?

– Того, кому стрела принадлежала – да. Но стрелял не он.

Слишком пьян был и по-пьяному, по-глупому зол. Он признал стрелу и, решив, что терять больше нечего, стал кричать, призывая славных рыцарей, не безразличных к судьбе страны, с оружием в руках свершить справедливость. Какую именно, так и не объяснил. И совершенно ошалев от собственной иллюзорной силы, заявил, будто Кайя позорит память предков. Плюнул еще.

Не то, чтобы сказанное сильно оскорбило, но многие слышали. Видели.

Пришлось вешать.

В последний миг человек протрезвел и, нащупав веревку на шее, заскулил. Он умолял пощадить его, но это было невозможно: есть проступки, которые не могут быть прощены. Его щит с медведем, тремя монетами и звездой отправился в огонь. А Гуннар Олграффсон – на городскую стену.

Надо бы распорядиться, чтобы сняли и похоронили. Все-таки род был древним…

Изольда зевнула и попросила:

– Не уходи больше.

– Я… постараюсь.

Не услышала. Изольда спала. Крепко. Настолько крепко, что не шелохнулась даже, когда Кайя ее обнял.

Хуже, что таких, как Олграффсон много. Иные умнее – держат язык за зубами. Но желтые бумажки разнесли по протекторату заразу лжи, и Кайя не представлял, как ее выкорчевать.

Магнус прав: вместо одной типографии будет другая. Или третья. Девять откажутся, но всегда отыщется кто-то в достаточной мере жадный и беспринципный, чтобы рискнуть. Искать надо Тень.

Во сне он продолжил думать, но как-то медленно.

Капуста вареная, а не мысли… Капусту Кайя ненавидел. Особенно вареную.

Состязание миннезингеров? Как бы не так! Высокий Суд Любви, коий должен из рыцарей, числом бессчетных, избрать того, кто будет наречен Зерцалом чести, Хранителем струн и Повелителем Слов. Так, во всяком случае, сказал герольд.

Я вот как-то поверила. Зерцало чести… надо же.

Судебную коллегию придворных дам числом пятидесяти пяти возглавляла Прекрасная – а по виду крайне несчастная – Дама. О чьем восшествии на Престол Любви возопили фанфары. Подозреваю, что на этом постаменте – нечто среднее, между креслом и горой, щедро увитой цветочными гирляндами – полагалось восседать Нашей Светлости. Но мы не против. Нам рядом с Их Светлостью уютней, хотя они со вчерашнего мрачны, не то по инерции, не то случилось что-то, о чем мне знать не положено во избежание душевных треволнений. Кайя накрыл рукой мою и задумчиво гладит большим пальцем ладонь.

Цветочные горы его занимают мало, как и флаги с пурпурными сердцами. Он, по-моему, вообще плохо понимает, где находится.

Тисса же держится прямо. В простом платье бледно-зеленого оттенка, она выглядит еще моложе, чем есть на самом деле. Ей явно не по себе – этот ребенок не привык быть на виду. Дамы посмеиваются, перешептываются, столь старательно не глядя в сторону нынешней королевы, что становится ясно – говорят именно о ней. И Тиссе остается лишь выше задирать подбородок, пытаясь соответствовать навязанному образу. Подозреваю, бедняга клянет добрым словом рыцаря, удружившего ей гордым званием и почетной обязанностью судить певцов. И смотрит на собравшихся девочка с плохо скрываемым дружелюбием. Они же отвечают ей взаимностью.

Но правила есть правила.

И дамы рассаживаются на низенькие скамейки, раскрывают веера. Кавалеры испепеляют друг друга взглядами, не забывая, впрочем, раскланиваться. В раструбах кружевных манжет трепещут тонкие пальцы. Слепят шитьем и камнями наряды певцов, и Наша Светлость поневоле проникаются серьезностью действа.

Это вам не копья ломать. Творцы выступают.

Один за другим. Когда успешно, когда не слишком.

И я постепенно начинаю скучать. Зевать нельзя – обидятся ранимые души. Сочинят потом чего-нибудь разэтакого… аллегоричного. Потому и слушаю о любви… о цветах… о любви… снова о цветах… о любви в цветах. И цветах, любовь рождающих.

Тихонько толкаю мужа, чтобы не заснул, а то взгляд уже стеклянный слегка, видать, любовью пронзенный, той, которая из ока в око, а оттуда и в печень скачет, наверное, чтобы дальше до сердца путь прогрызть. Кровожадная она у них тут.

Объявляют перерыв. И Тисса спешно – пожалуй, чересчур спешно – покидает цветочный трон. Она кланяется, пунцовея под взглядом Кайя, а тот смотрит и смотрит.

Оценивает. Взвешивает. Выносит вердикт.

– Леди Тисса, я должен вам сообщить…

…пренепреятнейшее известие…

– …что принял решение о вашем замужестве…

…таким тоном только о смерти близкого родича объявляют…

– …и как ваше опекун в самое ближайшее время подпишу договор о намерениях. После чего вы перейдете под опеку вашего будущего супруга, тана Акли.

Вот теперь мне хочется пнуть его всерьез. Тисса не вещь, чтобы вот так передавать из рук в руки, по договору. Я сама его подписывала, но хотя бы знала, на что соглашаюсь. Почти знала.

Формально выбор-то имелся.

А Тисса становится уже не красной – белой, как полотно. В глазах – тоска. Губы дрожат. Того и гляди расплачется от близости обретения простого женского счастья.

– Идем, – я беру ее за руку, и Тисса идет, вернее бредет, глядя исключительно перед собой.

Я наливаю ей яблочного сидра – вина боюсь, ибо вдруг напьется еще с такой-то радости, а Прекрасным Дамам буянить не дозволительно – и заставляю выпить.

– Все не так плохо. Урфин – очень хороший человек. Порядочный. Умный, добрый, заботливый…

– …и красивый, – с каким-то странным выражением говорит она.

– И красивый, – Нашей Светлости не верят. Я бы сама не поверила после такого оглашения. Тут тебе сонеты о высоких эмоциях, а потом раз и замуж. Причем, согласие твое, что характерно, не требуется. – Приглядись к нему получше.

Она рассеянно кивает, касаясь цепочки, которую носит, трижды обернув вокруг запястья. Сейчас красоты в этом импровизированном браслете нет, подозреваю, что Тиссе он видится кандалами, которые привязали ее к человеку чужому и заочно неприятному.

– Вы… не волнуйтесь, пожалуйста, – Тисса все-таки находит силы улыбнуться. – Я знаю, в чем состоит мой долг. И не доставлю беспокойства Вашей Светлости.

Очень хотелось бы, но интуиция подсказывает, что самые благие намерения лимит прочности имеют.

– Их Сиятельство – достойный человек, и я уверена, что он будет мне хорошим мужем. И… мне очень жаль, что вчера он оказался недостаточно благоразумен. Я умоляю вас простить его.

Так, уровень гражданской ответственности в отдельно взятой голове запредельно высок. Настолько высок, что, не испытывая к Урфину любви, она меж тем его защищает.

Ну, чувство долга – лучше, чем ничего.

– Их Сиятельство я простила. Давно и за все сразу. И он действительно не так страшен, как тебе сейчас кажется. Дай ему шанс.

Вежливый реверанс: мое пожелание принято, учтено и будет исполнено со всем рвением. Что ж, я хотя бы попыталась. Но меня все же интересует один вопрос:

– Тисса, а разве это на руке носят?

Коснувшись цепочки, Тисса отвечает, хотя и не слишком охотно.

– Нет, но… Дары Любви нельзя не принять. Но их делают замужним женщинам, которым прилично носить открыто.

– А тебе?

– От моей репутации и так немного осталось, Ваша Светлость.

Понятно. Не надеть нельзя. И надеть нельзя.

А красивый жест теряет всю красоту.

Неужели Урфин не знал? Знал. Но не дал себе труда подумать.

Он появляется, когда герольд объявляет о продолжении суда. Их Сиятельство явно не здоровы, с лица слегка сероваты. И эта очаровательная синева под глазами. Лежали бы уже.

Урфин и ложится, на пол, вернее на ковер, у ног Нашей Светлости, сунув под спину пяток подушек. И поскольку действие это не вызывает особого ажиотажа, я делаю вывод, что рамки приличий соблюдены. Пяток кавалеров тут же следуют примеру. Но позы их манерны, подозреваю, из-за несколько неудобных для валяния нарядов. Урфин-то одет просто. Предусмотрительный он, паразит этакий.

А выступление продолжается. И пред очами Прекрасной Дамы – еще немного и Наша Светлость станет изъясняться исключительно возвышенным образом – предстает Гийом.

Я сперва его и не узнала без доспеха. Подумаешь, еще один бледноликий юнец с затуманенным взором и лютней, увитой шелковыми ленточками. Но Кайя моментом вышел из полусонного состояния, и я пригляделась получше.

Не юнец. Выглядит молодым.

И хорошо, скотина этакая, выглядит. В духе романтизма. Локоны водопадами. Строгий черничного цвета камзол подчеркивает мечтательную бледность лица. Глаза блестят, как у заядлого наркомана. И лоб перевязан… а это вдруг с чего? Он же в шлеме был. Или ударная волна до разума достучалась?

– Прошу у прекрасных дам прощения, что голос мой лишен былой силы. И лишь желание служить той, что ныне владеет сердцами, подвигло меня предстать здесь…

Как-то нехорошо потемнел мой супруг. Но с места не сдвинулся и внешне вовсе не изменился.

А Гийом тронул струны.

Легавая, петляя и кружа,

несется с лаем по следам кровавым,

пока олень, бегущий от облавы,

на землю не повалится, дрожа…

Лишен былой силы? Даже у меня от этого проникновенного баритона мурашки по спине бегут.

Так вы меня травили, госпожа,

такой желали смерти мне всегда вы;

гонимый гневом яростным, неправым,

до крайнего дошел я рубежа.

Почему у меня ощущение, что это выступление состоялось ну очень не вовремя?

И снова вы терзаете и рвете

сплошную рану сердца моего,

где всюду боль кровоточащей плоти.

На него смотрят все. А я – на Тиссу.

Ей шестнадцать.

Ее приперли в угол с этой свадьбой и в крайне унизительной форме.

А тут романтичный герой и с душевной песней. Ох, чует Наша Светлость, что надо бы героя этого услать да подальше. Интересно, здесь нет какой-нибудь войны? Не то, чтобы я желала Гийому смерти, скорее уж не желала, чтобы моему другу причинили боль.

Верны своей безжалостной охоте,

вы истязать намерены его

и уязвлять, покуда не убьете.

Струна сорвалась с нервным звоном. И дамы разразились аплодисментами. Кавалеры тоже, но чуть более сдержанно.

– Быть может, – обратился Гийом с поклоном, – Ваше Сиятельство и здесь примут мой вызов? Вчерашняя победа многих впечатлила.

– Воздержусь, – Урфин и головы не поднял. – Ибо не обучен. Лучше уж вы спойте. Поете вы явно лучше, чем деретесь.

Ну вот что за мальчишество! Так, Иза, раненых пинать нельзя.

Даже если очень хочется.

– Исключительно по вашей просьбе.

Зря он это… но Гийома уже не остановить. Он трогает струны и летит проникновенное:

Быть при дворе – хотят такой судьбы

лишь те, кто выучившись лжи и лести,

чтоб очутиться на высоком месте,

готовы пресмыкаться, как рабы.

Кайя странно спокоен. Я бы сказала – подозрительно. Наверное, война все-таки есть… а если нет, я бы начала, чтобы Гийома спровадить, раз уж ему при дворе так тесно.

Там люди алчны, мстительны, грубы,

там нет ни грана доброты и чести,

но сколько щеголей, обжор и бестий,

изобретающих себе гербы!

А это в сторону Нашей Светлости реверанс. Ничего страшного. Сидим. Улыбаемся. Внемлем. Веревку и мыло пришлем позже.