Текст книги "Изольда Великолепная. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

То есть, я зря страдала?

Нет, что с Настькой и собой помирилась – это хорошо. И выяснила, до чего чудесный человек мой супруг. Но суперсилу тоже хочу!

– Сердце мое, – Кайя смеется, и эта комната слишком тесна для его голоса. – Ты и так лучше, чем я того заслуживаю.

Безбожный подхалим… или божественный?

Красотка Мэл красоту свою растратила давным-давно – подвыпивший клиент схватился за нож и располосовал лицо: якобы Мэл вздумалось его обокрасть. А она ж не дура, она видит, с кем игры играть можно, а с кем – лучше бы поостеречься.

Остеречься не вышло.

Раны затянулись, навсегда изуродовав милое прежде личико рубцами. И Мэл, поняв, что не выйдет вернуться к прежней жизни, скурвилась.

Нет, она своих не сдавала… и да если разобраться, где свои?

Кот, сука этакая, вышвырнул Мэл, когда понял, что работать она не может. Подруженьки бывшие скоренько место поделили, нет, прав шептун, с такими “своими” чужих не надо. А за работу ее платят и неплохо. Стой на улице. Смотри. Слушай. Улыбайся людям, да шути… веселых все любят.

Внимательна будь.

Мэл ведь не дура. Старый лэрд – а Мэл была уверена, что работает именно на него – умных ценил. Полугода не прошло, как Мэл стали платить вдвое… потом – втрое. После того ж случая, когда Мэл сдала залетных угребков, которым вздумалось в гильдейных потрясти да по мокрому, ей и вовсе серебра отсыпали, как особо ценному агенту. И тамгу выдали, по которой стражник, солдат или иной, на службе пребывающий, обязанный был исполнить любое указание Мэл. Ее прям и подмывало подойти к Толстяку Джи, который только и знал, что Мэл шпынять, да и сунуть тамгу в нос. Пусть бы поплясал по ее указанию.

Останавливало то, что с лэрдовской тамгой не шутят. И Джи сплясать спляшет, а потом пустит шепоток, что Мэл скурвилось. Тут-то тамга не в помощь…

Конечно, чужаки сами виноваты – в дома полезли, пытать людишек стали, детей положили, а лэрды такого крепко не любят – но и Мэл стукачество не спустят. Нет, она со всеми на казнь ходила, в первых рядах была, видела, как палач ловко кости крушит. Орали заезжие, а Мэл переполняла гордость от того, что она – не просто старая шлюха, но особо ценный агент на службе Их Светлости, с чьей помощью правосудие и свершилось. Эта гордость и держала на улице, хотя Мэл давненько могла съехать. Накопленного хватило бы на домик и скотину, но как старого лэрда бросить?

И город тоже?

Вот стояла Мэл. Смотрела. Слушала.

Интересное говорили.

…что появился человечек, готовый купить младенчика за недорого или кого постарше…

…и что сводни ныне молодух ищут для “хорошей работы за городом”, и ладно бы целочек хорошеньких, которые всегда в цене, а то ведь всяких берут, лишь бы здоровая была…

…и что шхуна “Лунарыбица” пришла в порт с грузом древесного угля, да только продала его не алхимикам и не кузнецам, но кому – не известно. В описи же и вовсе не уголь, но соленая рыба значилась…

…и что у литейщиков четверо учеников пропало, а еще трое подмастерьев ушли, и не худших, таких, которым мало до мастеров оставалось…

Слухи эти разрозненные сплетались в одно, и Мэл нутром чуяла – важное. И в важности убедилась, встретивши тварь, которой на пристанях делать было вовсе нечего. И удивление от встречи было столь велико, что Мэл, позабыв об осторожности, следом потянулась. Если она поймет, в чем тут дело, то за новости этакие не серебром – золотом заплатят. Надо только разузнать обо всем хорошенечко…

Подобраться ближе.

Ветер развернул черный плащ с алым подкладом, столкнул капюшон с головы, и Мэл застыла.

Тварь же обернулась.

Заметила ли?

Поняла ли?

Говорят, в них ничего не остается своего, но эти глаза совсем не пустые. Мэл, пытаясь спастись от этого ледяного взгляда, поспешно наклонилась, сделав вид, что поправляет дырявый чулок. А когда она разогнулась, то твари уже не было.

Куда только исчезла. А Мэл и знать того не хочет. Ее дело маленькое – рассказать о встрече… не успела. Она услышала шаги издалека. И врожденное чутье портовой крысы подсказало – надо бежать. Прятаться. И то же чутье вынесло вердикт – не выйдет.

Мэл все же попыталась. Она кинулась в переулок, и в другой, в третий… догоняли. Загоняли, тесня в тупик. И закрытые окна домов, опустевшие улицы – лучшее свидетельство того, что Мэл приговорили.

Оказавшись в расщелине между глиняными домами, она рванула рукав. Не выжить, так хотя бы долг исполнить… как? Тамгу Мэл сунула в рот и зажала зубами. А достав из юбок ножик, зажмурилась и резанула запястье.

Четыре буквы… старый лэрд умный. Поймет.

Было больно.

Но Мэл должна сказать… дописать у нее почти получилось. Ее выдернули из расщелины, пинком в живот опрокинули на землю.

– Ну что, курва, допрыгалась?

Били. Забивали. И Мэл, сжимая тамгу зубами, молилась Молодому, чтобы забрал обидчиков.

– Война придет… – хотела сказать она, но рот был занят тамгой.

Но война все равно придет. Она слышит, когда за слова платят кровью.

Утром старый раб, в чьи обязанности входила уборка трупов – кошачьих ли, собачьих или же человеческих – закинет тело Мэл на тележку и не спеша, насвистывая под нос нехитрую песенку, потащит к мертвецкой. Там благообразный доктор медицинских наук, которому выпало дежурить эту неделю, убедится, что Мэл и вправду мертва. Он тщательнейшим образом измерит голову, убеждаясь в правильности собственной теории. Тело омоют, приведут в вид более-менее приличный и перенесут в анатомический театр. Нынешнее вскрытие соберет студиозусов, чьи родители заплатили гильдии за обучение и черные шапочки, которые в будущем обеспечат отпрысков достойным занятием и не менее достойным доходом, а также некоторых любопытствующих.

И лишь там, под многими взглядами, доктор приступит к доскональному осмотру тела. Заглянет он и в рот, не без труда разжав сведенные судорогой челюсти. Отпечатки немногих уцелевших зубов останутся на деревянном брусочке, в котором мэтр не сразу признает тамгу.

А признав, ощутит несвойственный прежде страх.

– Прочь! Все выйдите прочь!

Он взглянет на мертвую проститутку – такие в мертвецкую попадали частенько – по-новому, не зная, что делать с ней. Забыть ли? Но вдруг кто из студентов окажется глазаст и, хуже того, болтлив? Нет, тамгу нельзя выбросить.

И мэтр примет весьма мужественное решение – доложить старшине гильдии. Пусть он разбирается. А тело пока в мертвецкой обождет…

Я настойчиво пыталась согнуть булавку. Не сказать, чтобы занятие было увлекательным или же полезным – булавка гнулась, но выскальзывала из пальцев, пальцы эти жаля.

– Иза, успокойся, – попросил Кайя.

Надо же, а мне казалось, Их Светлость увлечены чтением. Они в последнее время читают много, а разговаривают до обидного мало. Булавка-таки хрустнула и обломок впился в палец. Я закусила губу, но можно было не стараться – Кайя и так услышал.

– Я же предупреждал, – он встал из-за стола – бумажные горы пошатнулись, грозя обвалами, но происшествие было предотвращено могучей дланью Кайя, которая гору просто придавила. – Покажи.

Да что показывать? Подумаешь, иголка в пальце. Я сама ее выдернула и, сунув палец в рот, задумалась. Кайя же, убедившись, что здоровью Нашей Светлости не нанесен непоправимый ущерб, вернулся к бумагам. Ну да, он предупреждал. Дважды, трижды или четырежды. А то и больше. И предупреждение сбылось, потому что в данных обстоятельствах имело все шансы сбыться.

Бэтмен из меня получился на редкость фиговый.

Миф об ударопрочности развеялся после первого же столкновения с краем стола – случайного! – и шикарной гематомы, украсившей мою неестественно-бледную кожу. Кочергу согнуть не вышло. Пламя от моим немигающим взором гаснуть не спешило. Канделябры в воздух не взмывали… и мозгов, судя по тому, что я всем этим занимаюсь, тоже не прибыло.

Кровь и та вернула естественный цвет, что погасило зародившийся во мне пламень аристократизма.

Чем бы еще заняться?

Покидать подземное убежище запрещено. Гулять по подземельям тоже.

Читать.

Писать.

Вышивать.

И вообще пытаться утомить Нашу Светлость. Вот и приходилось дурью маяться, изнывая от желания внятно и кратко разъяснить Кайя, что ни один нормальный человек не способен просто сидеть. Даже если он болен. Или был болен.

Нет, я понимаю, что Кайя обо мне заботится со всем возможным рвением. Но вот… как бы градус этого рвения поубавить? Я же с ума сойду. Или, наконец, раскопаю в себе суперспособность. Ну хоть бы махонькую… хоть какую-нибудь.

Я уже все перепробовала! Или не все? О! Вдруг я умею мысли внушать? Или управлять разумом? Иза – повелительница умов… звучит. На ком бы проверить?

Кайя отпал сразу. Слишком уж большой.

Ингрид? Она сидела на козетке, вывязывая из проволоки очередной цветок и делая вид, будто бы на самом деле ее здесь нет. Я была рада видеть Ингрид, но в присутствии Кайя она была до отвращения молчалива и хорошо воспитана. А в отсутствие Кайя мне полагалось отдыхать.

Нет, Ингрид тоже не буду трогать: нехорошо ставить эксперименты на людях, которые тебе симпатичны. Вот будь на месте Ингрид кое-кто другой…

Оставался кот, дремавший на краю стола. Я уставилась на него, мысленно внушая желание подойти ко мне. Кстати, носить кота на руках Нашей Светлости тоже нельзя – слишком тяжелый. Если Нашей Светлости охота подержать котика, то ей принесут другого, маленького. Убила бы! Не кота, конечно, он не при чем. Но никогда не думала, что заботливый муж – это настолько утомительно!

Иди же… кис-кис… я хорошая! Я тебя поглажу… я сосредоточилась на этой мысли, и кот шевельнул хвостом, что несколько обнадежило. Я утроила усилия. Иди же на ручки, ленивая рыжая морда! За ухом почешу… и животик, как ты любишь.

– Иза, – Кайя оторвался от бумаг, взгляд у него был несколько ошалевший. – Я, конечно, рыжий… и порой работаю меньше, чем следовало бы… и предложение выглядит очень заманчиво… но боюсь, что мой вес не позволит его реализовать так, как тебе бы хотелось.

Его вес? Он тут причем?

А кот?

Я кота хочу погладить! Нет, Кайя тоже не откажусь, более того, с радостью бы погладила, но он же не дастся. До свадьбы гладить мужа не прилично.

Угу. Ингрид следит. Вот отвернулась наверное потому, что так следить удобнее. Обзор шире. Нравственность крепче…

Так. Стоп. У меня получилось?! Ура! У меня получилось! Я все-так Бэтмен, но ма-а-ленький, супер-лайт вариант! Я бы подпрыгнула от радости, но вовремя вспомнила, что прыжки – занятие утомительное. А Нашей Светлости никак нельзя утомляться, потому что ей надо быстро поправиться и тогда ее, быть может, когда-нибудь выпустят к людям.

А если попробовать внушить ему, что я здорова…

– Иза, вот зачем ты это делаешь? – поинтересовался Кайя, перекладывая лист с правой стопки в стопку левую.

– Мне скучно.

Я способна сидеть, стоять, ходить, бегать и прыгать. Меня не клонит в сон после небольшого вояжа по комнате. Не мутит. Не знобит. Я настолько в порядке, насколько это возможно. Вот только не знаю, как донести до Кайя эту простую мысль.

Он смотрел на меня исподлобья, с подозрением и легкой обидой.

Рыжая морда… Ну не виновата я, что они с котом одного окраса!

– А чем ты занимаешься? – я посмотрела на палец. Ранка затянулась, оставив красную точечку на белой коже. Кстати, уж не знаю, надолго ли, но кожа у меня стала изумительной. Белая, нежная… острые углы такую обожают.

– Бумаги в порядок привести пытаюсь, – Кайя поднялся.

Отчитывать будет? Точно истерику устрою. Детскую и со слезами.

Он поднял кресло, которое стояло у камина, потому что там Нашей Светлости было теплее, и перенес его к столу.

– Садись.

Приглашением я воспользовалась немедленно.

Бумаги, бумаги, чудесные бумажечки… не думала бы, что буду радоваться ковырянию в бумагах.

– Протекторат разделен на тринадцать частей. Это мормэрства и управляют ими…

– Мормэры.

– Верно.

Похоже, Кайя решил, что безопаснее меня занять. Правильно, не известно, какие силы бушуют в хрупком теле Нашей Светлости. Пусть себе в мирное русло энергия идет.

– Каждое мормэрство разделено на меньшие части. Это танства. Есть несколько коронных городов, которые обладают правом избирать бургомистра и судей.

География? Я не против. Сейчас я очень даже за! Пожалуй, дошла до состояния, когда и Гербовник читался бы, как приключенческий роман в картинках.

– Те земли, которые неотторжимо принадлежат роду, зовутся майоратными. Они не могут быть проданы или переданы третьему лицу и всегда наследуются по прямой линии. Но помимо майоратных, любой род имеет иные владения. Купленные. Полученные в награду. Завоеванные. Данные на откуп или на время. К примеру, я могу подарить тебе город. Хочешь?

Гм… хочу. Или нет? Зачем мне город? Назвать в честь Нашей Светлости улицу? Или поставить на площади памятник? А! В города играть удобно будет. Мой город – как хочу, так и называю.

– Налоги, Иза, – Кайя улыбался. Черт, какая у него улыбка… и вид становится мальчишеский, разбойничий. Ну разве можно с таким видом о налогах говорить?

Налоги – это тоска.

Сокровища куда интересней.

– Мастера, торговцы, да и все жители платят налоги. Часть идет в казну города, из которой тратится на содержание улиц, водостоков, канализации, городскую стражу, приюты. Но часть пойдет тебе.

А… часть – это сколько?

Но получается, что иметь город выгодно. А я чуть было не отказалась. Нет, Наша Светлость не жадные, они домовитые. Лишний город в имении никому еще не помешал.

– Правда, взамен тебе придется выполнять некоторые обязанности…

Ну вот, взять и разрушить розовую мечту. Обязанности, обязанности… куда от них денешься.

– …хотя с ними справляются назначенные бургомистры. Или управляющие. Не суть важно. Главное, что они будут составлять для тебя отчеты.

Вот, это мне понятно. Контроль и еще раз контроль, иначе не то, что ложечек – не покидал меня их светлый образ – городских стен не досчитаешься.

– Вот их-то я и проверяю.

– Много, – я взглянула на горы бумаги свежим взглядом. – Это от городов?

– Города. Танства. Мормэрства, за исключением майоратных земель. Острова. Рыбацкие артели. Охотничьи общины.

Мой бедный муж. Я от домовых книг едва не получила нервное расстройство, а здесь совсем иной порядок цифр.

– Ингрид, – Кайя вдруг вспомнил, что мы не одни. Или он не забывал о сем прискорбном на мой взгляд факте? – Вы бы не могли…

– Конечно.

Она сделала реверанс и удалилась. Так, ожидается что-то интересное. Помимо города мне подарят государственную тайну? Вот к этому я точно не стремлюсь.

– Иза, есть темы, которые не то, чтобы запрещены, скорее уж предназначены для обсуждения в узком кругу.

Семейном. Я и Кайя. Свечи тоже в наличии имеются. Такая вот бухгалтерская романтика.

– Ты моя жена. И рано или поздно, но тебе придется коснуться вопросов более серьезных, чем выбор платья. Я не придерживаюсь мнения, что женский ум менее развит, нежели мужской.

Спасибо. Как понимаю, взгляд более, чем прогрессивный для местных реалий.

– Здесь лишь то, что касается рабов. Количество. Пол. Возраст. Статус и принадлежность. Число умерших и проданных. Число родившихся и купленных.

Кайя накрыл ладонью левую стопку.

– Это прошлый год.

Правую.

– Позапрошлый год.

И та, что лежала перед ним неразобранной:

– И нынешние полгода. Мне давно следовало бы все это упорядочить, но как-то руки не доходили.

– И что ты делаешь? – я взяла в руки лист.

Номера. Цифры. Имена. Имена – редко. Номера – чаще. Приходной ордер на людей? И рабство не способно существовать без бюрократии?

Рост. Вес. И краткие примечания, расшифровать которые я не в силах.

– Я пытаюсь понять, изменилось ли хоть что-то, – он забрал лист и вернул его на вершину стопки.

Сколько здесь людей? Незаметных, спрятанных за обезличенными цифрами? И действительно ли я хочу вникать в расчеты Кайя? Может, стоит вернуться к булавкам и внушениям?

– Кайя, – я убираю руки от бумаг. – Зачем они вообще нужны? Рабы? Почему нельзя без них?

Кайя не стал смеяться. Наверное, вопрос мой был не так глуп, каким казался.

– Можно, сердце мое. Но не выгодно.

Глава 29. Основы экономики

Страсти прирожденных преступников – любовь, страсть к игре, к лакомой еде отличаются необузданностью, непостоянством и насильственностью. Даже благородные чувства и влечения у многих из них принимают болезненный характер и отличаются неустойчивостью.

Из изысканий мэтра Ломброзо о преступной сути человека.

За телом явились в полночь. Добрейший доктор, потребив сливовицы – сугубо для успокоения расшатавшихся нервов – задремал в ожидании и был разбужен настойчивым, если не сказать, наглым стуком. Сперва он разозлился: приличные люди в подобное время спят и не мешают снам других приличных людей, но тут же вспомнил, где находится и по какой причине.

Натянув парик, благоразумно повешенный на крюк – вещь дорогая, качественная, а ну как помялась бы ненароком? – доктор одернул жилет, взбил кружевное жабо и лишь после этого поспешил навстречу гостю. Старый раб, служивший привратником скорей из жалости, нежели из действительной на то необходимости, ворота открыл.

Гость был высок и обладал мезоморфной телесной конституцией, которая весьма свойственна людям, склонным к насилию. Большое туловище и широкая грудь его свидетельствовали об агрессивном типе личности. Выдающаяся вперед челюсть и высокий лоб, а также оттопыренные уши – доктор испытал огромнейшее желание ощупать череп гостя, не сомневаясь, что отыщет за левым ухом бугор разрушения – довершали портрет. Доктору случалось и прежде видеть этого человека, но не так близко. И страх сменился жаждой познания. В трактате, почти уже завершенном, остро не хватало изюминки.

– Добрый день, Ваше Сиятельство, – произнес доктор приветливо, ласково.

Всем известно, что личности с ограниченным мышлением более чувствительны к тону, нежели к словам, которые произносятся.

– Ночь на дворе.

Тан Акли проявил вполне ожидаемую неучтивость. И доктор поздравил себя с тем, что его изначальные выводы верны: предопределяющую роль в формировании личности играет происхождение. Раб обречен оставаться рабом, даже если ему дать свободу. А титул не способен скрыть недостатков духа, равно как нарядная одежда не скроет телесного уродства.

Фраза так понравилась доктору, что он повторил ее дважды, опасаясь забыть.

– Где тело? – весьма грубо поинтересовался Урфин. – Тамга? Вскрытие проводилось?

Двигался он резко, порывисто. И это вновь же являлось свидетельством скрытой агрессии.

Восхитительный экземпляр!

Уникальный в своем роде.

Доктор с умилением наблюдал за тем, сколь внимательно тан Акли осматривает тело. В действиях его не было аристократичной брезгливости, напротив, гость был дотошен и весьма умел. Он сам провел вскрытие, действуя быстро, профессионально, что говорило о выдающихся для раба умственных способностях. Вероятно, на развитии их благотворно сказалось общение с Их Светлостью и прочими истинно благородными людьми.

Да и размер черепа у тана весьма внушительный. Жаль, что не выйдет заглянуть внутрь. Доктор исследовал множество мозгов, выявляя те тончайшие отличия, которые позволили бы провести черту и разрешить давний спор о неравенстве людей; но этот мозг уникален…

Тан Акли, мысленно уже разложенный на соседнем столе – это был бы подарок науке! – разглядывал запястье мертвой шлюхи.

– Угля принесите, – велел он. – Черного.

Угольной пылью он покрыл кожу, а затем извлек из кармана сверток – кусок ягнячьей шкуры и некий флакон. Сбрызнув шкуру – до доктора донесся резкий запах нашатыря – Урфин прижал ее к запястью.

– Кто занимается расследованием?

Только теперь он обратил внимание на доктора. И под взглядом тана оказалось крайне неуютно. Согласно выкладкам мэтра Ламброзо, подобный взгляд был характерен для типа убийцы. Орлиный нос тоже имелся в наличии. И нервные зауженные ноздри.

– Расследованием чего? – доктор раскрыл ладони, обратив их внутренней стороной к гостю. Подобный жест вызывал у примитивных особей инстинктивное доверие.

– Ее смерти.

– Это несчастный случай.

Урфин повел шеей, вцепился пальцами в воротничок, словно тот был тесен. Наверняка, эта одежда ему непривычна и оттого раздражает.

– Мэтр, – в его устах звание звучало насмешливо. – Эту несчастную забили до смерти.

– Случается.

– Конечно. Но я хочу знать, как и почему это случилось. И кто за это ответит. Она заслуживает справедливости. И достойного погребения. Купите ей красивое платье. И хорошее место на кладбище.

Доктор отметил способность к сочувствию, хотя вряд ли осознанную. Животных тоже печалит смерть собратьев по стае.

Урфин выложил на стол кошель.

– Надеюсь, вас мне не придется контролировать? – вопрос был задан так, что мысль присвоить деньги умерла не рожденной.

– Будьте уверены, я обо всем позабочусь.

Их Сиятельство хмыкнули и вернулись к телу. Нет, нельзя упускать подобный случай… но как изложить просьбу, чтобы не задеть? Тонкие пальцы тана выдавали его исключительную чувствительность, что в совокупности с низким происхождением складывалось в натуру мнительную и мстительную.

Одним движением Урфин сорвал с запястья лоскут кожи и прикрыв вторым, аккуратно свернул. Сверток отправился во внутренний карман куртки. Затем столь же деловито он срезал полоску кожи с мертвой женщины, и снова отправил в карман.

– Ваша Светлость, – доктор все же осмелился обратиться. – Не будете ли вы столь любезны оказать мне помощь в моей… в моем исследовании.

– Как?

– О! От вас потребуется лишь уделить мне толику вашего драгоценного времени! Я не причиню вам боли, но лишь сделаю кое-какие замеры… головы.

– Зачем?

Подозрительность в высочайшей степени. Сказать правду? Правда отпугнет.

– Я пытаюсь найти общие черты в людях одаренных с тем, дабы использовать впоследствии для поиска одаренных людей. К примеру, размеры головы, расстояние между глазами…

Думал Урфин недолго.

– Хорошо. Измеряйте.

И все-таки раба, пусть даже бывшего, легко обмануть.

– Знаете, мэтр, – тан Акли закрыл глаза, верно, не желая видеть инструмент, – мы с вами весьма похожи в любви к… науке.

Это, конечно, вряд ли, ведь интерес доктора является естественным продолжением развития и самосовершенствования его разума, что свойственно лишь избранным людям.

– …но к счастью, мне было кому совесть вправить. Надеюсь только, что не опоздали.

– Труд раба стоит ничтожно мало, – Кайя был до того серьезен, что меня подмывало поцеловать его. Кстати говоря, подмывало давно и упорно, совесть моя сдавала позиции, осыпаясь, как песчаная платина под напором воды. Удерживало исключительно понимание, что тонкая натура мужа этакой вольности не перенесет.

– Возьмем, к примеру, это платье… Представь, что ты шила его.

Представляю. Воображение у меня работает. Сижу я, значит, вечерком, шью себе платье, тыкаю иголкой в твердую ткань. Песенку напеваю… напеваю, напеваю и понимаю, что шить мне долго. Вручную если… да я скорее голой гулять пойду.

– Или заплатила тому, кто умеет шить, – улыбка Кайя подсказывает, что направление моих мыслей понято им верно. – Обменяла свои деньги на его труд. А теперь представь, что труд принадлежал не ему, но человеку, которому не надо платить. Достаточно предоставить кров и еду.

– Это нечестно.

Я понимаю, о чем он говорит и, пожалуй, лучше, чем Кайя предполагает. Бесплатная рабочая сила. Ну не бесплатная, а сверхдешевая. Такая, которую можно заставить работать не восемь часов, а десять, двенадцать, четырнадцать…

Сколько стоит раб?

О, в отчетах имеется полная информация. Но пока для меня эти цифры безлики. Полтора золотых – это больше или меньше стоимости платья? Наверняка, меньше, но насколько?

Продать платье? Купить раба и отпустить на волю?

Сто рабов?

Двести?

Да хоть бы тысячу, но проблему это не решит. Бумажные колонны – лучшее тому свидетельство.

– Когда ты печалишься, ты тускнеешь, – Кайя накрывает мою ладонь. – Не надо, сердце мое. Я тогда теряюсь.

– Тускнею?

– Сейчас ты яркая. Хотя вряд ли кто еще это видит.

А не переработали ли Их Светлость? Не похоже…

– Ты и раньше не прятала эмоции. Все прячут, а ты нет. Мне нравилось.

Вот значит в чем дело. Ну как я могла упустить из виду, что Кайя – эмпат? С другой стороны, упустила и упустила. Мне эмоций не жалко. Любопытно вот только.

– На что это похоже?

Если положить свою руку на его руку, то получится лестница рук.

– На темноту, в которой множество чудовищ и запертых дверей. За ними тоже встречаются чудовища. Точнее, двери открывают, чтобы чудовище выпустить. Кто будет хорошим делиться?

– Не знаю.

– Поэтому темно. Беременные вот светятся. Или еще дети. Только… я не могу к ним подойти.

– Почему?

– Иза, – он смотрит с укоризной, будто этот вопрос глуп. – Нельзя пугать беременных женщин и детей. А твоя дверь открыта. Даже не дверь… маяк? Звезда? Наверное, звезда. Очень яркая, особенно сейчас.

Мне хочется обнять его. Утешить, потому что я знаю – в темноте среди чудовищ страшно – но Кайя не из тех, кто поддается страху. Я просто беру и переворачиваю его руку – большая и неуклюжая, с грубоватой кожей и старыми мозолями. За темными линиями мураны прячутся все те же мелкие шрамы, как будто кожу терли на терке.

– Откуда это? И на голове? Позволишь?

Отпустив руку, я встаю. Кайя вздрагивает от прикосновения и замирает. Зайка моя десятипудовая. Шрамы, как я и предполагала, прятались в волосах.

А волосы жесткие, колючие, если провести против шерсти.

– И за ухом почеши, – Кайя склоняет голову. – Если обещала.

– Я не тебе, я коту.

– Я за него.

Ну да… конечно. Затылок весь на рубцах. И вмят с одной стороны, точно проломан.

– Меня заперли, – объяснение краткое, и Кайя застывает. Ему неприятны прикосновения к шрамам или воспоминания? – Мне надо было выбраться.

– И ты долбил головой стену?

– Да. Руки были связаны.

Твою ж мать… кто посмел сотворить такое с моим мужем?

– Просто был еще молодой. Вот шрамы и остались.

– Насколько молодой?

Молчит. Мне, наверное, не следует затрагивать эту тему. Здесь, как посмотрю, множество тем, которые затрагивать не следует. Но как я тогда пойму, кто есть кто?

– Пятнадцать. Исполнилось.

Ничего себе подарок на день рожденья!

– Все закончилось хорошо, сердце мое. Все закончилось просто замечательно.

Вижу. И отступаю. Пока. Я выясню все. И не позволю больше его обижать. Большой, а глупый. В приливе нежности целую его в щеку.

– Иза… – какой очаровательно рокочущий голос. Не шоколад и не кофе, зеленый чай с липовым медом. Обожаю липовый мед. – Ты меня провоцируешь.

– Лучше заняться делом?

Кайя радостно кивает. А уши-то розовеют… уши я не трогала. Хотя, может, зря не трогала? В следующий раз непременно уделю им самое пристальное внимание. Раз уж обещала.

– Я не могу запретить рабство, – Кайя упорно избегает смотреть в мою сторону.

Сам виноват. Дразнил? Дразнил. Вот пусть на собственной шкуре ощутит, каково это. У меня тоже привилегии имеются. И права.

– Выкупать всех с тем, чтобы отпустить на волю бессмысленно. Привезут новых. Остается одно: сделать рабский труд менее выгодным. Все начинается с того, что раб должен отработать деньги, затраченные на его покупку. Цены сейчас высокие. После введения запрета об обращении пленных в рабство остались лишь два источника – суды и фермы.

– Запрета? – а вот это что-то новенькое. Мне казалось, что тут наоборот вселенская несправедливость цветет пышным цветом и плодоносит.

– Военный кодекс не так давно был пересмотрен. Протекторы согласились, что рабство противоречит принципам благородной войны, – Кайя запускает пятерню в волосы, нащупывая старые раны, точно проверяя, остались ли они на месте. – Продажа по суду…

Он вовремя вспоминает, что я не знаю, что такое продажа по суду, и уточняет:

– Преступники. Воры. Мошенники. Грабители. Иногда – убийцы. У нас нет тюрем. В первый раз человек продается на год или два с четко оговоренными условиями владения. Если же совершает преступление повторно, то рабство для него необратимо. Это дешевые рабы. Многие опасаются с ними связываться, но спрос есть. А вот фермы – это само по себе дорогое удовольствие.

– Фермы, – уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. – Как для скота?

– Именно. Держат женщин. Нескольких произ… мужчин, – он очень вовремя поправляется. – И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять-двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл лишь если конечная цена покроет все расходы.

В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть, знала, конечно, что рабство – это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы… меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.

Но полагаю, законно.

– Чтобы цену повысить, раба обучают. К примеру, вышивке. Или игре на музыкальных инструментах. Врачебному делу. Да чему угодно. Некоторых девочек воспитывают почти как благородных.

Я вовремя прикусываю язык, с которого готов был сорваться глупый вопрос. Кайя хмурится, и челюсть выдвигается вперед. Ему не по вкусу то, что происходит, в том числе собственное бессилие. Как я это понимаю? Не знаю, понимаю и все.

Я слышу его, но не словами, а… просто слышу и все.

– Они… стоят дорого. Никто не будет вредить имуществу, которое стоит дорого, – мой муж словно оправдывается. Перед кем? Передо мной? Или перед собой? – И с каждым годом – дороже.

Так, встаем. Руки за спину. Вид целеустремленный. Ну хотя бы пространства для движения хватает.

– Первый закон я смог провести семь лет тому. В Протекторате оказалось много людей, которые не имеют работы, потому что ее имеют рабы. Этих людей я должен был содержать.

Шаг строевой. И мне приходится поворачиваться, чтобы не упустить Кайя из виду.

– Но лорд-казначей крайне не любит тратиться, что и неплохо для казначея. Он поддержал предложение ввести налог с рабовладельцев.

А не тот ли это казначей, который по совместительству отец Ингрид? Как по мне – редкого сволочизма человечище. Ну да я предвзята.

– Три года назад я налог повысил…

Система понятна. Теперь раб должен отрабатывать не только стоимость, но и содержание, включая этот самый налог.

– …в том числе ввел пошлины на ввоз и регистрацию…

Бюрократией по бюрократии? Оригинальный выход. Кайя остановился за моей спиной и вздохнул.

– Я думал, что во второй раз они мне точно в доверии откажут.

– Это как? Вроде импичмента?

– Что такое импичмент?

Я объяснила. Вообще сложно объяснять что-то Их Светлости, когда она возвышается над Нашей Светлостью и ея обозревает с высот.

– Похоже, – выносит вердикт Кайя.

– А разве ты не главный здесь?

А как же тирания и беспринципное самодержавие? Тем более в божественном-то исполнении? Скипетром по лбу, короной – по зубам? И плаха финальным аргументом?

– Главный, но… они могут не согласиться исполнять мое решение. И мои законы. Неподчинение одного – это измена. Неподчинение всех – это война. Совет был против нашей с тобой свадьбы, но он подчинится, потому что воевать из-за этого – глупо. А вот закон о рабах – другое. Это деньги и очень большие. Откажись его исполнять, и мне бы пришлось захватить каждый замок и каждый город, вырезать старшие ветви семей. И наново принять присягу у выживших. Или убить их тоже, до тех пор, пока не найдутся желающие присягнуть.