Текст книги "Изольда Великолепная. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
Ах да, наверное, Нашей Светлости неприлично разгуливать по городу на пару с Их Сиятельством, вот и выделили сопровождение. Впрочем, если так, то лучше Тисса, чем леди Лоу.
– Итак, перед вами внутренний двор замка, – Урфин взял на себя обязанности экскурсовода. – Сюда допускаются лишь избранные, а потому мы перейдем туда, где и подобает быть людям нашего сословия. Сословий всего три. Высшее, куда относятся лорды и леди. Они владеют землями и стоят над всеми по праву благородного рождения. Среднее – горожане и земледельцы, чей труд позволяет жить и горожанам, и лордам. Ремесленники, из которых наибольший вес имеет гильдия оружейников. Ученые люди и торговцы. Третье сословие – черное или низшее. Бродяги. Нищие. Бездетные вдовы. Женщины… некоторые женщины, упоминать о которых в вашем присутствии не следует. Воры. Убийцы.
– Вы забыли еще одно сословие упомянуть, – Тисса говорила так тихо, что я едва-едва слышала ее. – Немое. Это рабы, Ваша Светлость.
Рабы? У них здесь рабство не отменили? Но я не видела никого в ошейнике или с клеймом, или… вообще, что я знаю о рабах? Ничего.
– Точно. Забыл. Как хорошо, что всегда найдется кто-то, кто напомнит! Немые. Рабы и должники, работающие на откуп. Но вряд ли вы столкнетесь с кем-то столь ничтожным. К лорду или леди следует обращаться в зависимости от титула. Ваша Светлость к мормэру, его супруге и его детям. Ваше Сиятельство к тану и его домочадцам.
Замечательная лекция, еще бы прочитал он ее недельки на две-три раньше, совсем бы цены Их Сиятельству не было бы.
– К людям уважаемым из прочих сословий обращаются “мэтр” или “сул”. Верно, Тисса?
Та пискнула что-то неразборчивое.
Меж тем мы пересекли границу стены, толщина которой меня поразила, и оказались на широченном мосту. Выложенный камнем, он был метров пяти шириной и держался на массивных цепях, уходивших куда-то в стены. Под мостом текла река, но как выяснилось, что это – всего-навсего ров.
– Во время прилива вода подымается и попадает в трубы, – охотно пояснил Урфин. – Ров наполняется. А на отливе шлюзы отсекают воде путь. Стены рва выложены камнем. И пересечь его при поднятом мосту затруднительно.
За мостом началось то, что Урфин назвал Низким Замком, но по-моему это было настоящим городом, мозаикой из камня всех цветов. Желтый песчаник. Серый гранит. Гранит красный, как свежая кровь. И темно-зеленый, с атласным отливом.
– Если обратишь внимание, то мы все время идем вниз. Некогда замок был построен на вершине горы, и городу оставалось лишь приспособиться.
Террасы, соединенные каналами и мостиками до того хрупкими, что и ступить страшно. Укрепленные колоннами и лесами стены. И каменные козырьки, нависающие над домами. На некоторых росли деревья, иные были покрыты толстым слоем мха.
– Некогда здесь было весьма грязно. И благородные леди предпочитали сидеть в Высоком Замке.
Судя по выражению лица Тиссы, она была бы рада вернуться и посидеть еще немного.
А мне нравилось. Я остановилась у фонтана, в котором плавали толстогубые карпы, и Урфин купил у старушки кулек с кашей. Карпы подплывали к поверхности воды и разевали пасти. Они были ленивыми и наглыми, почти как голуби, что облюбовали другой фонтан и других старушек…
Низкий замок от города отделяла стена, но ворота здесь не имели ни решеток, ни стражи, а потому разделение это я сочла весьма условным.
– Еще лет двадцать тому простолюдинам, кроме тех, кто состоит на службе, было категорически запрещено подниматься в Замок, – пояснил Урфин. – Кайя многое изменил.
– Лорд-Протектор велик, – сказала Тисса.
– И широк, – Урфин остановился перед лужей, в которой грелась вислоухая свинья. Последняя знать не знала, что перед Нашей Светлостью лежать нельзя, разве что с особого дозволения.
– Увы, некоторые реформы имеют непредсказуемые последствия, – отвесив свинье пинок, который та приняла с христианским смирением и лишь перевернулась на другой бок, Урфин подал мне руку, помогая перебраться через лужу. Идти пришлось по узкому и хлипкому бортику.
За Тиссой он тоже вернулся, но та вскинула подбородок, подняла юбки и гордо вступила в грязь. Туфли на ней, как и на мне, были отнюдь не шелковые, а вполне себе крепкие, подходящие для прогулок подобного рода, но мне почему-то захотелось отвесить девчонке оплеуху.
– Там у нас Кифский рынок, – Урфин сделал вид, что ему все равно. – Куда мы заглянем на обратном пути…
– А к морю?
Рынок – это замечательно, шоппинг я люблю, пусть он тут будет и с оттенком выдержанного ретро, но море я люблю больше, пусть и видела-то его один раз в жизни.
Мы с Машкой отправились в Крым. Точнее, Машка с друзьями и я в нагрузку, как теперь понимаю. Тогда все казалось великолепным. И затянувшееся путешествие в общем вагоне, где было жарко, людно и воняло пролитым пивом. И скалистый берег. И палатки, и костер, и вечно подгоревшая еда, и даже Машкино молчание, полное холодной брезгливости. Она рассчитывала на совсем другой Крым, а мне было достаточно моря.
Вода от края до края. Небо, которое почти отражение воды. Белая нить горизонта. И лунная дорожка от берега до звезд.
– Мы пойдем к морю? – я дернула Урфина за рукав. – Пожалуйста.
– Конечно. Но чуть позже.
– В-ваша Светлость, – Тисса догнала меня и пошла рядом, нарочно держать подальше от тана. – Благороднорожденные дамы не ходят к морю.
– Почему?
– Не ходят, – повторила она, глядя под ноги. – Не принято.
Значит, примем. Нельзя же всю жизнь провести в каменной коробке за вышиванием! А Урфин вел нас по узким улицам. Дома смыкались друг с другом плотно. И камень был одного цвета – желтоватого, костяного. Порой в него попадали вкрапления темной глины или же дерева.
– Хлебопекарни… лавки зеленщиков… коптильни… – Урфин не переставал говорить, но остановиться и рассмотреть поближе хотя бы вот этого смешного человечка, который прямо на земле разложил цветастый платок и на нем смешивал травы, не позволял. – Алхимические мастерские… аптекарни… там дальше – Дымная часть…
Над городом и вправду поднимались дымы.
– Кузницы. А слева – Шелковая улица. Ткачи обитают… мыловарни… красильщики, но туда соваться не стоит.
Я не успевала ничего рассмотреть! Интересно же!
И зазевавшись, я на секунду отстала. Но этой секунды хватило, чтобы оказаться в цыганском круговороте. Мелькали яркие юбки, звенели серьги и бубны, гортанный голос требовал позолотить ручку, на которой и без того было изрядно золота. Мне предрекли счастливую жизнь и троих детей, но тут же пригрозили проклятьем, снять которое…
– Кыш пошли, – рявкнул тан Атли, выдергивая меня из хоровода. В левой руке он держал мальчишку самого разбойного вида. – Отдай!
Мальчишка зашипел и задергался, но не получив свободы, выплюнул белые жемчужины. С моего жакета срезал? И когда только успел!
Вот ведь, мир другой, а цыгане те же. И Урфин подтвердил догаду:
– Люди дороги не знают границ. Мир их не держит. По-моему, не видит даже.
Нищий, ловкий, как закаленный в мусорных боях помойный кот, прошмыгнул меж цыганами, и белые жемчужины исчезли.
– Леди, не отставайте, умоляю, мы уже почти пришли.
– Куда?
К огромному строению, которое не отличалось ни красотой, ни изяществом, а только размерами и цветом. Черные стены его жадно пили солнечный свет, но камень оставался холодным – я проверила, прикоснувшись тайком.
Ни окон. Ни статуй с барельефами. Ни каких бы то ни было украшений.
Единственная дверь – чугунные створки с натертыми до блеска, натруженными петлями – распахнута настежь. К двери ведут три ступени, и на каждой сидит по старухе. Урфин бросил им горсть монет.
– Леди Тисса подождет нас здесь, – это уже была не просьба, но приказ. И Тисса не осмелилась ослушаться. Мы же вошли в храм. Почему я решила, что это – именно храм?
Просто уж больно он не похож на все прочие виденные здесь здания.
Темно. В первый миг темнота оглушает. И я хватаюсь за руку Урфина, просто, чтобы убедиться – он рядом.
Здесь каждый сам по себе.
Ни нефа. Ни алтарей. Пустота, расцвеченная свечами. Робкие огоньки их – близкие звезды, к которым меня ведут. Звуки странным образом исчезают, и это правильно – в храме необходимо уединение.
Я не религиозна. Я была и в церкви, и в костеле, и в синагоге, всякий раз поражаясь той удивительной красоте, которая наполняет любой, без исключения, храм. И даже этот, безымянный, был удивителен своей безбожной простотой.
Постепенно тьма отступала. Она отползала, оставляя лужи остекленевшей черноты, и собственным мои отражения смотрели из них. Отражения отличались друг от друга, и потому казалось, что они все – я, только та, которая могла бы быть.
– Когда я впервые попал на другой лист, – голос Урфина был тих, но все равно раздражал место. – Меня удивила вера. Бог, как существо, сотворившее мир и до сих пор за ним присматривающее? Люди-дети и рай, как награда за хорошее поведение? Я не оскорбляю тебя?
– Нет.
– Хорошо. Мне бы не хотелось. Листов множество. Есть такой, где люди приносят Богу все самое лучшее, а сами живут в нищете. Есть другой, где в правители выбирают лишь безумцев, потому что думают – Бог говорит через них. Есть третий, где безглазые жрецы взвешивают на особых весах добрые и злые молитвы, говоря, что делать человеку. Их цель – соблюсти равновесие.
– Странно.
Мы шли. Темнота делала огромное здание и вовсе бесконечным. Остались позади созвездия свечей, и на полу прорезались жилы белого света. Они сплетались друг с другом в причудливые сети, и поднимались, разрезая пространство. От них не исходила тепла.
– Здесь же думают, что Творец, тот самый Творец, который дал миру начало, ушел. И нет нужды молиться ему.
Сети соединились. Белый свет их сделался ярким, резким.
– А кому здесь молятся?
– Смотри, – Урфин отступил, оставляя меня наедине с… чем?
Не алтарь. Не иконостас. Картина?
Красный конь встал на дыбы. Пасть его разодрана удилами. Кровь мешается с пеной, и кажется, что жеребец вот-вот рухнет от непомерного усилия. Копыта его готовы обрушиться на землю, на меня, смять и раздавить. Сполохи пламени скользят по клинку, по алым доспехам, которые сами будто бы сотворены из живого огня.
Взгляд рыцаря полон гнева.
– И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч… – я не понимаю, откуда берутся эти слова, но они правильны и единственно возможны.
– Кайя Дохерти, – Урфин не позволил мне отступить, а ведь больше всего мне хотелось нырнуть в темноту, спрятаться и от коня, и от меча, и от самого всадника. – Лорд-Протектор. И нынешнее воплощение войны.
А по совместительству мой супруг.
Эк меня угораздило, однако.
Глава 7. Рабы (не)мы
– А потом он украл из дворцовой залы шкуру тигра, завернулся в нее и грабил по ночам одиноких прохожих…
Правдивая история из жизни Лорда-Советника, Седьмого тана Акли, рассказанная зеленщицей со слов ее троюродной сестры, которой случилось помогать на замковой кухне.
– Спокойно, Иза, – руки Урфина были надежной опорой, пусть бы я и не собиралась падать в обморок. Война? Ничего страшного. У всех свои недостатки.
Я тоже не ангел господень.
– Ты вряд ли когда-нибудь увидишь Кайя в этой ипостаси.
– Почему?
– Ты женщина.
Надо же, я не против мужского шовинизма в отдельно взятой ситуации.
– Я просто хочу, чтобы ты сама увидела. Ты не отсюда родом. Ты способна мыслить иначе, чем они.
– Война – это…
Что? Бог этого мира или части его? Всадник Апокалипсиса? Или безусловное зло?
– Явление, – подсказал Урфин. – Стихия, только в отличие от природной, эта рождена людьми. И как стихия она способна разрушать.
Под копытами красного жеребца лежали развалины. Приглядевшись, я могла различить дома и людей, таких крошечных, беззащитных.
– Или сдержать разрушение. В твоем мире есть оружие, настолько сильное, что его нет нужды использовать.
Атомная бомба? Ее использовали. Дважды. Но Урфин прав – миру хватило, чтобы испугаться. Но как надолго хватит этого страха? Я раньше не думала о таком. А теперь вот, глядя на растоптанный разоренный город, вдруг поняла, что ничего не знаю о войне.
Я видела фильмы про наших и немцев. И еще про Вьетнам. И про рыцарей тоже, которые хотели захватить Иерусалим, потому что там жил бог.
– Кайя – сила сдерживания, – Урфин отпустил меня, наверное, поняв, что не сбегу.
– Поэтому его боятся?
– И поэтому тоже.
– А почему еще?
Мне отчаянно хотелось взглянуть в лицо рыцарю, который столь пристально разглядывал меня. Я понимала, что взгляд этот – нарисован, и что снять шлем не выйдет по той же причине, однако желание и логика – вещи трудно совместимые.
– Стихию сложно удержать в узде. И война не перестает быть, потому что есть Кайя. Он изменяет войну под себя, но не прекращает ее вовсе. Невозможно остановить приграничные стычки. Или пиратские набеги. Изловить все разбойничьи банды или мародеров… убийц, насильников… копателей могил… Война многолика. Люди не то, чтобы обвиняют его. Скорее уж думают, что если понравиться Кайя, глядишь, война обойдет твой дом.
– А если нет?
Урфин не стал отвечать. И без того понятно. Страшный мир, но вера их крепка. Наверное, оттого, что бог их во плоти и живет рядом.
– Жертвы ему не приносят? – на всякий случай уточнила я. А то мало ли, вдруг обряд бракосочетания – это местный эвфемизм, и вместо брачного ложа – не сказать, чтобы я сильно на него спешила – меня ждет холодный алтарь и нож в сердце.
– Раньше – приносили. Но отец Кайя запретил. Его жертвы – на поле брани.
Реформатор, однако. Хотя на сердце полегчало.
– Войне не молятся. Но иногда благодарят, если она проходит мимо. Или же просят, чтобы война забрала кого-то. Просьбы опасны, потому что война способно явиться на зов, и как знать, кого она выберет – просящего или того, чье имя он сказал огню? Поэтому просит лишь тот, кому нечего больше терять.
Мы отступаем. Пятимся, не смея повернуться спиной к грозному рыцарю, который вновь прячется в сумраке. И белые сети, сплетенные из тончайших жестких нитей – я решилась-таки потрогать их – гаснут.
– Это ночная мурана, – поясняет Урфин. – Растение, которое живет лишь там, куда не заглядывает дневной свет. Ее семена прорастают в песчаник. Они растут очень медленно. На толщину волоса в год. Побеги выделяют особый сок. От него песчаник чернеет и становится прочным, как… как камень. Как самый прочный камень из всех, известных мне. И чем дольше мурана живет, тем прочнее ее убежище.
Толщина волоса в год? Это меньше миллиметра! А плети мураны свешивались с крыши до самого пола почти. И сколько же лет этому месту?
Столько же, сколько рыцарю на стене.
– Стой, – я приказала Урфину, и тот подчинился приказу. – Сколько ему лет?
– Кайя? Двадцать девять. Хороший возраст.
Ну… могло быть и хуже. Я уж было подумала… но все равно уточню.
– Он не бессмертен?
От этих богов никогда не знаешь, чего ожидать.
– Нет. Его сложно убить, и жизнь его будет длиться немного дольше, чем у обычного человека.
– А рисунок?
– На этой фреске, – поправил меня Урфин, – изображен первый Лорд-Протектор Кайя Дохерти.
Семейное, значит. Ну ничего, как-нибудь уживемся. В конце концов, что мне еще остается?
Тисса ждала на том же месте, где мы ее оставили. Она стояла ровно, аки гвардеец перед дворцом королевы, и глядела исключительно под ноги. Нашему появлению Тисса обрадовалась, хотя тут же нацепила маску безразличия. Только плоховато у нее получалось притворяться.
– Мы возвращаемся? – шепотом поинтересовалась она и тут же предупредила. – Леди не посещают это место.
Я так понимаю, местные леди вообще предпочитают не высовывать нос за пределы собственных покоев. Ничего. Постепенно перевоспитаем. Я прямо чувствую в себе безудержное желание изменить мир. Надеюсь, он выдержит.
К вящему моему удовлетворению, повернул Урфин не к замку, а как было обещано – к рынку. Ура! Мы идем за покупками! Вернее, идет Урфин, Тисса скорбной тенью держится сзади, а я подпрыгиваю от нетерпения.
Лавки, лавочки, лавчонки… сколько же их! И рынок – вовсе не огромная площадь, где с самодельных прилавков торгуют китайским ширпотребом. Нет, нынешний рынок – это целый город разноцветных палаток, ярких навесов, каменных строений, которые выделялись своей основательностью. Это узкие улочки, чей рисунок менялся прямо на глазах.
Шелковый шатер, расписанный розами и полный удивительных тканей. Бархат мягкий и теплый, словно живой, и переливающаяся всеми оттенками тафта. Жемчужные оттенки атласа. И прозрачный, летящий газ, который смуглолицый и молчаливый торговец ловко протягивал сквозь кольцо.
И лавка золотых дел мастера, старенького, иссохшего до того, что сперва я приняла его за удивительную статуэтку. А сообразила, что ошиблась, лишь когда мастер открыл глаза.
Он неторопливо раскладывал на темном отполированном многими прикосновениями дереве пасьянс из колец, перстней и серег удивительной работы, выводил дорожки золотых браслетов и строил целые замки из тяжеленных нагрудных цепей.
Я хотела купить все и сразу.
Урфин торговался, почему-то так же молча, но яростно, выкидывая цену на пальцах.
Потом был домик парфюмера, и я смотрела, как драгоценные эссенции цветочных масел соединялись друг с другом, рождая чудесный аромат…
…и выбирала соль для ванны…
…и сетки для волос…
…перчатки…
Тысячи чудеснейших вещей.
А когда устала, мы остановились у помоста и смотрели, как ловко смуглая плясунья управляется сразу с шестью факелами. И Урфин свистел, топал вместе с толпой. А потом бросил девушке монету, которую та поймала на лету, не упустив, однако, факела.
– Это недостойно, – пробормотала Тисса, впрочем, уже не слишком уверенно.
– Это весело, – ответила я ей. – Но я хочу есть.
И мы отправились за едой. Урфин привел нас к длинному и низкому строению, точнее даже не строению – навесу, лежавшему на толстых столбах. Здесь не было привычных мне – да и Тиссе тоже – столиков, их заменяли ковры, а вместо стульев предлагались подушки со смешными кисточками. Еду подавали в деревянных тарелках, выстланных темно-лиловыми листьями.
– Мирса, – подсказал Урфин. – Придает еде особый аромат.
А есть приходилось руками, в чем была своя прелесть. Горячий жир стекал по пальцам, и собирался в ладони, откуда его следовало промакивать куском сухого хлеба.
Звенели натянутые струны местной домры, которые терзал белоглазый музыкант.
И я вдруг поняла, что мне хорошо. Здесь и сейчас. В этом месте. В этом мире. И быть может я стану ему нужна? Зачем?
Пока не знаю.
Музычка стихла. А я вдруг увидела, что музыкант сидит на цепи. Ошейник его был скрыт под высоким воротником, но цепь выползала из-под рубахи и металлической змеей стекала к полу.
– Он раб? – спросила я Урфина.
– Должник, – и не дожидаясь вопроса, Урфин объяснил. – Ошейник скрыт. Размер долга определяет судья. И когда человек отработает долг, он становится свободен. Обычно долг выплачивает гильдия, которая уже сама дает должнику работу. А раб – это навсегда. И ошейник он прятать не смеет.
– Бывают исключения, – Тисса говорила, с невыразимым отвращением разглядывая содержимое тарелки. К еде она не прикоснулась, хотя готовили здесь прекрасно. – К счастью, очень редко. Но все же бывают.
– Исключение поддерживает правило.
Похоже, этим двоим есть, что сказать друг другу на своем языке, который все еще мне не понятен. Но такой замечательный день вдруг оказался испорчен. Снова зазвенели струны, но звучали они иначе.
Не понадобилось ничего говорить, Урфин сам все понял. Он вообще на редкость понятливый – может, мысли читает? – но мы вскоре свернули в переулок, а потом опять свернули… и еще раз… и снова… рынок остался позади, и нас окружали высокие – в два-три этажа – дома.
– Куда мы идем? – признаться, я устала, как собака, и уже согласна была бы вернуться в замок, где меня ждали Гленна, ванна и постель, но ныть не буду.
А то в другой раз не возьмут.
– Уже недолго, – пообещал Урфин. Говорю же, понятливый.
И обещания держит. Мощеная камнем дорога сузилась, избавилась от камня и стала одной из тех неприметных тропок, которые расчертили Крымское побережье. Она то становилась уже, то расширялась, тесня к камням сизые колючки, то вновь истончалась, чтобы протиснуться сквозь нагроможденье валунов.
А море шумело рядом. Его голос перекрывал далекое эхо города. И ветер обнял меня, растрепал колючей лапой волосы. Он нес запах соли и йода, и еще рыбы, смолы, немного – прели – всего того, чем полны берега. Но вышли мы не на берег – на каменный козырек, выступавший из горы.
– Не бойся, – сказал Урфин. Кому? Мне? Тиссе?
Я не боюсь. Я люблю море, а оно отвечает мне. Синь, куда ни глянь – синь. И белые чайки сливаются с небом. Выше чаек – облака, как белое безе. И тянет подойти к самому краю.
Тисса отступает. Ей страшно, и она не пытается скрыть страх. Тисса пятится по тропе, пока не отходит на безопасное расстояние.
Пускай. Я уверена, что море не причинит мне вреда.
Отсюда виден и город – вьется лента стены, открываясь пристаням. Между ними и кораблями снуют лодки. От берега они идут пустые и быстро, облепляя длинные борта кораблей. Назад же они ползут, придавленные весом груза.
– Тебя не любят, потому что ты маг? – я села на край козырька, а Урфин остался стоять. Его тень сползает на скалы, этакий сказочный великан.
– И поэтому тоже. Но я не маг. Гильдия меня не признала. Я слишком стар, чтобы учиться в Хаоте. И слишком привязан к этому миру.
Сказал, как мне почудилось, с грустью.
– Поэтому моя сила – неразменный золотой, – продолжил Урфин. – Я сумел вытащить тебя, но вряд ли смогу зажечь свечу. Или вызвать дождь… ураган вот – это пожалуйста. Чуму. А остановить вряд ли получится.
Чуму, значит. Они тут все, как посмотрю, массового поражения.
Помнится, леди Лоу так его и назвала – Чума.
Очаровательно. Есть лорд Война, лорд Чума, осталось отыскать Смерть с Гладом и будет полный комплект.
– Мысли ты не читаешь? – на всякий случай уточнила я, а то кто этих магов, пусть и недипломированных, разберет. И вообще, Эйнштейна тоже из университета исключили. А он потом теорию относительности создал.
– Не читаю. Иллюзий не создаю. По воздуху не перемещаюсь. Предметы не зачаровываю. С проклятиями у меня тоже не ладится.
Ясно. С Эйнштейном я поторопилась.
– С другой стороны, в стране слепых и одноглазый – король. Магам запрещено здесь находиться.
И почему меня это не удивляет. Но ответа на интересовавший меня вопрос я так и не получила.
– Они тебя боятся?
– И боятся тоже, – Урфин опустился на песок, сидел он по-турецки скрестив ноги и накрыв ладонями колени. – Но скорее презирают. Я думал, что ты догадалась. Я – раб. Вернее был когда-то. Давно, но это не важно, как давно. Двадцать лет. Тридцать. Сто тридцать. Не они, но их дети и внуки будут помнить, что тан Акли – не тан, а раб, которому дали свободу. Это здесь не принято.
Раб? Он – раб? Вот этот уверенный в себе тип – раб? Пусть бывший, но я представить себе не могу Урфина в ошейнике, который ко всему надо носить напоказ.
А не потому ли его так раздражал воротник?
– Замечательный здешний обычай – дарить ребенку друга. Года в три разница не ощутима. Если трещина и есть, то она не мешает жить. Но чем дальше, тем шире трещина. И годам к десяти приходит четкое понимание.
– Чего?
– Своего места в мире. Быть рядом. Держаться в тени. Помогать всегда и во всем. Служить. Такому рабу доверяют любые тайны. А он не способен предать. Есть особые ритуалы, которые гарантируют верность.
Понятно. О правах человека здесь и слыхом не слыхивали.
– Кайя дал мне свободу, – Урфин подпер подбородок кулаком. – И титул. И власть. И богатство. И все, что у меня есть – принадлежит ему.
– Потому что ты… тебя…
– Нет, Иза, “псом” меня не сделали. Но Кайя – единственный человек, который держит меня в этом мире. И ради него я готов на все.
Урфина прервал громкий звук, донесшийся со стороны моря. Крик? Раскат грома? Звук оборванной струны и эхо колокола. Мелодия осколков стекла, которые рассыпаются под ударами молний. Огромная тень скользнула с небес.
– Погоди секунду, – Урфин выудил из-под полы тростниковую дудочку. Приложив к губам, он заиграл, но я не услышала ни звука. Зато тот, кто скользил над облаками, похоже обладал куда более чутким слухом. Он ответил, и на сей раз голос исполина отразился от скал. Он пронизывал меня, но это было… странно. Всего-навсего странно.
Оборванную мелодию подхватил целый хор.
– Смотри, – Урфин поднял руку. – Странствующий паладин.
Больше всего это походило на помесь кита и дирижабля. Исполин скользил меж облаков, и тело его заслоняло солнечный свет. Отраженный от кожи, тот становился лиловым, зеленым, красным. На моих ладонях распускалась радуга. А паладин подбирался ближе.
Непостижимо огромный.
И такой изящный.
– И его свита… крылатки.
Быстрые дельфиньи тени скользили в облаках, они ныряли и выныривали, касаясь друг друга лопастями плавников, вертелись в быстром танце, поднимаясь к самому солнцу, чтобы соскользнуть с луча. Вниз и к морю, и снова вверх.
– Они не трогают людей, если люди не трогают их.
Паладин подошел еще ближе, позволяя разглядеть себя. Его шкура сверкала на солнце. На спине она была темна, а к животу светлела до молочно-белого, жемчужного. Тяжелая китовья голова с трудом поворачивалась то влево, то вправо, и длинные усы, окаймлявшие пасть, трепетали.
– Они ловят малейшие токи воздуха, – объяснил Урфин, протягивая открытую ладонь. Их с паладином разделяли считаные метры, но я вдруг поняла – зверь не решится подойти ближе.
Жаль, мне хотелось бы прикоснуться.
– Питаются они белой пядью. Это мошки, рои которых носит воздушными течениями.
У паладина человечьи глаза. И я отражалась в черных зрачках, и в золотой радужке, как отражался Урфин, берег и далекое море. А потом паладин ушел. Он взмахнул не то еще плавниками, не то уже крыльями, и ветер едва не сбил меня с ног. Каждый взмах уносил его дальше и дальше.
Плач крылаток звал гиганта за собой.
– Прежде их было много, – сказал Урфин, разрушив очарование момента. – А теперь паладины – редкость. Люди почти всех выбили.
– Из-за мяса?
– Нет. Мясо у них жесткое, такое только для рабов и годится. Из-за костяной решетки, которая стоит в горле. Ее пускают на корсеты. А еще в голове паладина есть особое масло. Из него делают духи или ароматные мыла, еще иногда – особые свечи.
Корсеты? Масла? Духи? Убить подобное чудо ради такой ерунды?
– Идем, Иза, – Урфин подал руку. – Нам действительно пора.
Тисса ждала, присев на желтый валун. Она была задумчива, если не сказать – растеряна. Вряд ли ей доводилось видеть живого паладина. Мы переглянулись, и впервые я увидела в глазах Тиссы сожаление.
К воротам Высокого замка мы подошли даже не в сумерках – впотьмах. Пожалуй из-за темноты, а еще из-за усталости я и не обратила внимание на рыцаря. Точнее, обратить-то обратила, но приняла за статую, которых здесь имелось во множестве. Но вот статуя, громыхая броней, преградила нам путь, и Тисса со сдавленным каким-то отчаянным всхлипом распростерлась в поклоне. А Урфин как-то совсем уж обреченно произнес:
– Вечера доброго, Кайя. Не ждал тебя сегодня.
Глава 8. К нам приехал…
Не так страшен Лорд, как его малюют.
Из откровений старшего конюха, посетившего галерею Изящных Искусств, открытую под патронажем и во славу Лорда-Протектора
Нет, я люблю сюрпризы, но только приятные, потому как, если разобраться, то таракан в банке со шпротами тоже своего рода сюрприз, а вот удовольствия не доставит. Наверное, я подумала о таракане лишь потому, что сама вдруг ощутила себя насекомым. Маленьким, ничтожным и беззащитным жучком.
– Вечер добрый, – только и сумела выдавить я.
Рыцарь. Ну рыцарь.
Ну огромный. Небось, на экологически чистых стероидах вскормленный.
Так чего теперь, в обморок падать? Во-первых, камни грязные, во-вторых, не приучены Наша Светлость к обморокам. И потому держимся с достоинством, насколько это возможно. Разглядываем свежеприбывшего супруга.
Черт, он меня определенно одной рукой раздавить способен. Просто положит на плечо, и прощай, Изольда. В нем метра два роста, а если с этой штукой, которая из шлема торчит – нечто среднее между султаном цирковой лошадки и потрепанной щеткой, которой в доме убирают – то и все два двадцать будет. Против моих-то полутора метров. Вширь Их Светлость тоже раздались.
А уж грозны-то…
Броня блестит, словно маслом намасленая. Тут тебе и шипы, и рогульки, и завитушки какие-то. Даже львиные морды имеются. Пасти раззявили и хвосты плаща держат. А ветерок его этак готичненько развевает за плечами Лорда-Протектора. Для полноты картины не хватает лишь кровавых сполохов за плечами. Ну или дымов черных, зловещих.
В общем, задумалась я несколько, а очнулась от короткого и веского приказа:
– В замок.
Он бы еще “место” скомандовал.
– А ты, Урфин, ко мне!
Ага, это уже на “рядом” похоже. Я собиралась было возразить, но Тисса, вцепившись в руку Нашей Светлости бодрой рысью потрусила в указанном направлении, и мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ней. Куда только подевалась обычная ее девичья бледность? Щеки Тиссы полыхали, что породистые маки. А пальцы, сжимавшие мое запястье, были горячи.
– Ваша Светлость, – остановилась она лишь у дверей, отделявших мои покои от общедворцовых. – При встрече с Их Светлостью надо делать реверанс.
– Сделаю, – пообещала я, изнывая от любопытства. – В следующий раз.
Больше всего я опасалась, что Гленна перехватит эстафетную палочку опеки надо мной, но Гленны не было. И вообще в покоях царила удручающая пустота. Только старый знакомец-кот, чье имя мне так и не удалось выяснить – мы сошлись на том, что я зову его Котом, а он под настроение отзывается – возлежал на кровати.
– И где все? – поинтересовалась я у Кота.
Он зевнул и потянулся, пробуя когтями атлас.
– Понятно. Крысы покинули тонущий корабль. А ты, выходит, остался?
Могу поклясться, что Кот распрекрасно понимал человеческую речь, но отвечать считал ниже собственного достоинства. Сейчас он спрыгнул с кровати, подошел ко мне и потерся о ногу, то ли утешая, то ли подбадривая.
Я наклонилась и почесала его за ухом.
Будет ложью сказать, что подслушивать я не собиралась. Очень даже собиралась – как не подслушать, если разговор пойдет о Нашей Светлости и дальнейшей ея судьбе – но имела некоторые опасения, что подслушать удастся. А тут голоса. Своевременно.
Громко.
И близко. Хотя не настолько близко, чтобы различить слова.
Мы с Котом переглянулись и прекрасно друг друга поняли.
– Веди, – велела я, здраво рассудив, что Кот лучше ориентируется в дворцовых переходах.
Он и повел, сначала к двери, которую обычно использовала Гленна – уверяла, будто за дверью нет ничего интересного. Соврала. За дверью была лестница, узкая и с крутыми ступеньками. Кот двинулся вверх, а я за ним. Правда, пришлось разуться – мои замечательные туфли имели твердую и, как выяснилось, громкую подошву. Я оставила их на ступеньках.
