Текст книги "Боевое братство"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Карен Трэвисс
Боевое братство

Посвящается второму батальону Мерсийского полка и всем британским солдатам в Афганистане. Настоящие герои живут в реальном мире.

Выражаю искреннюю благодарность редактору из «Del Rey» Кейт Клейтон за поощрение моего пристрастия к необычным видам брони и неправдоподобно масштабным орудиям; продюсеру «Gears» Роду Фергюссону; президенту «Epic» Майку Каппсу и, конечно же, создателю «Gears» Клиффу Блежински за талантливую и захватывающую модель Вселенной. А также Джиму Гилмору за его бесценный опыт в понимании цепного оружия; настоящему снайперу Рэю Рамиресу за дружеское отношение и технические советы; Джерри Холкинсу и Майку Краулику из «Penny Arcade», которые помогли мне собраться с мыслями и превратить «Gears» в «Город Трэвисс». И конечно, всем мужчинам и женщинам в форме, которые благородно делились со мной своим временем и мудростью и продолжают поддерживать меня своей отвагой и уверенным профессионализмом.

Пролог

ВРЕМЯ – ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ДНЯ ПРОРЫВА.

МЕСТО – ГДЕ-ТО ГЛУБОКО ПОД ПОВЕРХНОСТЬЮ СЭРЫ

Люди на Сэре некоторое время тешили себя иллюзией мира… Пока не пришел День Прорыва.

Но вот наш народ вырвался из подземного царства, вторгся в государство ходящих по земле и стер с лица планеты их города. Мы воевали с людьми, мы убивали их на полях сражений, на широких улицах и в их собственных домах.

И они оказывали яростное сопротивление.

По прошествии некоторого времени их героическая оборона была прорвана. Но люди, несмотря на миллиарды погибших, не покорились противнику и уничтожили собственную цивилизацию. Они предпринимали отчаянные атаки на своей территории и истребляли своих сограждан, лишь бы не допустить нашей над ними власти. Настолько велика была их ненависть и страх перед нами.

Представьте, что пришлось совершить, чтобы мир выжил, – что должны были сделать люди и что должны были сделать мы. Но мы были обязаны выжить.

И теперь долгая борьба людей с превосходящими силами противника приближается к финальной, решающей фазе…

(Из обращения королевы Мирры к войскам Саранчи, впервые идущим в бой)

ГОРОДСКОЙ ПАТРУЛЬ ЭФИРЫ. ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ДНЯ ПРОРЫВА И ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ВЗРЫВА СВЕТОМАССОВОЙ БОМБЫ В ПОДЗЕМЕЛЬЯХ САРАНЧИ

Клянусь, где-то пахнет барбекю.

Я говорю не о горящей плоти – этот запах мне знаком слишком хорошо. Я имел в виду мясо, настоящее мясо – горьковатый привкус углей на языке, запах кипящего жира, специй, пряного сока. Сегодня я командир; я поднимаю сжатый кулак и останавливаю отряд.

Знаете, запахи имеют громадное значение во время патрулирования. Это такая же часть общей картины, как и то, что ты видишь, слышишь, осязаешь. Они говорят о многом: о мертвых телах и о том, как давно они пролежали, о разряженном оружии, об утечке топлива; а свежий воздух из далекого вентканала может подсказать путь к спасению. Конечно, и твой запах способен многое поведать о тебе врагам.

Итак, сколько же осталось Саранчи?

Маркус медленно, не моргая, осматривается по сторонам, словно робот, сканирующий окрестные здания.

– Дом, что это, по-твоему?

– Ты тоже унюхал?

Возможно, кое-кто в этом городе пытается вести нормальную жизнь. Он, наверное, будет утверждать, что это один из обычных летних деньков, какими мы наслаждались много лет и много войн назад. Люди продолжают жить даже после миллиардов смертей. Даже я. Даже оставшись без жены и детей. Человек всегда найдет причину, чтобы жить.

Маркус медлит, неторопливо втягивает воздух, но не снимает с плеча автомат.

– Собака, – наконец говорит он. – Да, собака. Пережаренная.

Коул хихикает:

– Оставьте мне ножку. Или две, если это одна из мелких визгливых шавок.

– Черт, эти бродяги жрут все подряд, – ворчит Бэрд. Он не собирается тратить время на беженцев, пренебрегающих защитой государства. Да и остальные тоже. Что до меня, то я с трудом вспоминаю, что они наши соплеменники. – Может, в конце концов они начнут поедать друг друга и сэкономят нам несколько зарядов?

Они сами выбрали свой путь. Бродяги имеют возможность работать, служить в вооруженных силах Коалиции Объединенных Государств и получать пищу, как и все мы, но эти упрямые выродки до сих пор предпочитают разыгрывать независимость. Можно подумать, сейчас она имеет какое-то значение.

– Очень патриотично, – роняет Маркус и продолжает прокладывать путь через завалы мусора.

Но Бэрд понял намек. У каждого из нас есть право выбора, но глупо придерживаться законов своего племени, когда человечеству грозит полное уничтожение. Все разумные существа должны объединиться.

Нет, это хуже, чем глупость. Это самоубийство.

…И вот началось. Земля под моими ногами мелко задрожала.

Маркус утверждает, что обоняние – одно из самых сильных наших чувств. Именно запах воздействует на нас сильнее, чем другие раздражители, и быстрее привлекает внимание. Что ж, его отец был ученым; Маркус должен знать, о чем говорит. Но только не здесь. В городе ощущение идущей из-под земли мелкой дрожи прогоняет все остальные впечатления. Эта дрожь говорит о приближении Саранчи. Ты чувствуешь ее споим нутром. Подземные обитатели поднимаются на поверхность.

Их осталось еще немало, даже после того, как мы изорвали большую часть туннелей. Наверно, это последние из тех, кто уцелел.

– Ну вот и они, – говорит Коул. Он небрежно поправляет нож, словно предстоит проверка снаряжения, хотя в наши дни мы уделяем таким вещам не слишком много внимания. – Проклятие, я-то надеялся, что к жареной собачатине у бродяг найдется немного пива…

Забудьте про пиво. Земля в пятидесяти метрах от нас начинает шевелиться, вспухает холмом и стряхивает осколки давным-давно разбитого тротуара. Я реагирую. Мы все реагируем. Мыслям здесь не место. Мое тело проходило через это тысячи раз, и оно принимается за работу, не дожидаясь от мозга команды открыть огонь.

Вершина холма покрывается широкими трещинами, и появляются трутни Саранчи. Огромные серые уродливые ублюдки. Как может существо с двумя ногами, двумя руками и головой выглядеть настолько чужеродным? Мы все направляем оружие в одну сторону, пока эти существа не сумели как следует встать на ноги и прицелиться. На узкой улице оглушительно грохочут выстрелы. Один червь падает. Остальные выплескиваются из расселины и открывают ответный огонь.

Я моментально пригибаюсь за корпусом обгоревшей машины, чтобы продолжать бой из укрытия. В следующее мгновение шею и плечо обхватывает аркан, и трутень уже тащит меня по искореженному металлу, в кровь раздирая мою руку. Я пытаюсь достать его «Лансером», но мерзавец так сильно прижал меня, что я даже не в состоянии повернуть проклятый автомат. Свободной рукой я стараюсь дотянуться до ножа. Я слышу грохот стрельбы, крик Коула, тяжелое дыхание Бэрда, наносящего яростные удары, и только Маркус молча продолжает вести беглый огонь. В лицо брызжет какая– то жидкость. Сознание начинает ускользать, но, будьте уверены, я обязательно утащу с собой этого выродка Саранчи. Я вонзаю лезвие наугад, лишь бы попасть в тело трутня.

Это за моих детей. Это за Марию. Это за всех моих товарищей. Это за…

А потом мне кажется, что над самым ухом взрывается граната. Я снова могу дышать. Чувствую какую– то липкую жидкость, я весь от нее промок. Трутень падает, буквально падает, но все так же крепко держит меня и увлекает за собой. У него осталась только половина головы. Я замираю в звенящей тишине, оглядываюсь и вдруг понимаю, что этот выстрел был произведен не из нашего оружия.

Маркус залезает пальцем в череп и вытаскивает пулю.

– Снайпер, – говорит он, вытирая кровь с лица. Трутни мертвы. Мы – нет. Полагаю, это уже хорошо. – И снайпер не наш, – продолжает Маркус. – Такие боеприпасы уже несколько лет как вышли из употребления.

Я ненавижу сюрпризы. Даже те, которые спасают мою шкуру. Тот, кто способен на подобные выстрелы, должен быть на нашей стороне.

Глава 1

Клянусь, когда я туда вошел, мне показалось, что это музей. Я хочу сказать, что в этом огромном помещении было полно книг и старых картин. И как-то пусто, вы меня понимаете? Стояла такая тишина, что хотелось говорить шепотом, я как будто ощутил дыхание истории. А потом из-за двери вышла мама Маркуса, но она словно не видела нас, а продолжала читать газету, которую держала в руке. «А, сынок, ты привел к нам друга? – внезапно сказала она. – Я присоединюсь к вам позже». И она вышла. Я заметил выражение на лице Маркуса и понял, что брат этому парню нужнее, чем библиотека.

(Карлос Сантьяго описывает свой первый визит в семейное поместье к Маркусу Фениксу в возрасте десяти лет)

ЭФИРА, НАШИ ДНИ – ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ПРОРЫВА

Таинственный снайпер, забрызгавший ему лицо мозгами Саранчи, дал возможность отвлечься от размышлений о количестве оставшихся в живых врагов. В этом, по мнению Дома Сантьяго, был несомненный плюс.

Все еще чувствуя дрожь в ногах, он подошел к яме, образовавшейся в тротуаре, и нацелил автомат вглубь на случай, если черви оставили там какой-то резерв. Конечно, дрожь могла быть последствием выброса адреналина, но…

"Лжец. Я едва не наложил в штаны. Трутень уже выдавливал из меня жизнь, пуля едва не прошила мне голову. Адреналин… Скажи проще: страх".

Нет, эти стычки никогда не перестанут вызывать в нем страх. В тот день, когда это случится, он наверняка умрет. Внизу, в путанице разбитых труб и кабелей, не было заметно никакого движения, кроме осыпавшихся камешков и комочков земли. Под ногами Дома ничего не дрожало – только слабо оседала взрытая почва. Вибрация, доносившаяся из глубины планеты, на время утихла, а аромат жареного мяса сменился запахами цементной пыли и потревоженных недр.

– Эй, храбрец! – крикнул Бэрд, обернувшись к пустынной улице. – Отличный выстрел! Теперь покажись сам!

– Кричи громче, – посоветовал ему Коул. – Он может быть уже в миле отсюда.

Обнаружить снайпера всегда трудно. А уж в этом хаосе сумрачных развалин существовали сотни мест, где можно было затаиться и поджидать свою жертву. Маркус наклонился и вновь осмотрел череп Саранчи. Затем поднял голову и обвел рукой южную сторону улицы.

– Нет, он намного ближе. Пуля попала в череп почти сверху. Под острым углом и с достаточным запасом энергии.

Дом проследил взглядом за жестом Маркуса и попытался вычислить, откуда мог стрелять снайпер. Маркус осторожно попятился к ближайшей стене и ладонью прижал наушник. Дом прислушался.

"Дельта" вызывает контроль. Есть ли какие-то снайперские подразделения к югу от Эмбри? Или вообще кто-то из наших?

– Отрицательно, «Дельта», – ответила лейтенант Штрауд. Аня Штрауд дежурила уже больше восемнадцати часов; казалось, эта женщина никогда не спит. Пока отряд «Дельта» работал, она все время оставалась на посту. – Возникла необходимость?

– Уже нет.

– Сержант, не заставляй меня беспокоиться…

– Мы столкнулись с шутником-одиночкой. У него есть винтовка устаревшего образца. В этот раз он отнесся к нам доброжелательно, но кто знает, как долго это продлится.

– Спасибо за подсказку, занесу этот случай в сводку.

Коул все еще приглядывался к изломанной линии крыш. Бэрд опустил «Лансер» и шагнул вперед:

– Идем отсюда. У них, наверное, случился внезапный приступ патриотизма. А может, они поняли, чем нам обязаны, особенно сейчас, когда война почти закончена.

– Может быть, – сказал Маркус. – А может, он целился в Дома и промахнулся. И еще не отступился от своих намерений.

– Бродяги никогда в нас не стреляли. Они не настолько глупы.

– Старая винтовка. Отменный выстрел. – Маркус подчеркнуто неторопливо перезарядил оружие. – Мне стало интересно.

Бэрд, уже пробиравшийся по грудам обломков, даже не оглянулся:

– Среди бродяг много хороших стрелков. Но не будем же мы гоняться за каждым и вносить их в списки.

Бэрд был прав. До тех пор, пока в них не стреляют, им не о чем беспокоиться. Но Дом понимал, что снайперская винтовка наверняка краденая. И не важно, что это устаревший образец: даже такие сейчас в большой цене. Лишь несколько заводов производило запасные части к оружию, еще меньше предприятий выпускало новые винтовки. От «Воронов» и «Броненосцев» до обычных винтовок – все военное снаряжение изнашивалось быстрее, чем его успевали ремонтировать и заменять. Сил технической поддержки не хватало. Каждому солдату, и Дому в том числе, приходилось вытаскивать запчасти из любого попавшего в руки оружия. Бэрд в этом деле был настоящим мастером.

– Надо бы узнать, кто он, – сказал Дом. – Если винтовка не украдена, значит, это кто-то из нас. Ветеран.

Бэрд остановился и что-то поднял. Когда он поднес находку ближе к лицу, чтобы ее рассмотреть, Дом увидел, что у него в руке какой-то сервопривод.

– Старое изделие, и запчасти приходится воровать. – Он опустил найденную деталь в карман. – Потому что ни один солдат не будет спокойно глядеть на Саранчу, если способен стрелять.

И снова этот нахальный коротышка оказался прав. Дому очень хотелось, чтобы Бэрд хоть раз ошибся, – просто для того, чтобы увидеть, как тот заткнется. Да, ветераны, даже самые старые, после Дня Прорыва опять вступали в ряды вооруженных сил Коалиции. Для каждого человека, если он хоть на что-то годился, было два пути: сражаться или гнить. Имелась лишь одна уважительная причина для прекращения борьбы против Саранчи – смерть.

– Каждая винтовка имеет значение! – крикнул ему вслед Дом. Нет, война далеко не закончена. – И каждый стрелок. – Он повернулся к Маркусу и махнул рукой в сторону предполагаемого укрытия снайпера. – Дай мне десять минут.

– Ты меня заинтриговал, – сказал Коул, поправив на плече «Лансер». – Пожалуй, я бы пошел с тобой.

Маркус вздохнул:

– Ладно, только не отключайте связь. Бэрд? Бэрд, тащи свою задницу обратно.

Половину этого городского квартала раньше занимали главные офисы банков, окруженные множеством закусочных и кофеен, живших за счет местных клерков. Сегодня все лежало в руинах. Дом помнил, как выглядело это место до Дня-П: ряды аккуратно выложенных бутербродов в витринах и разнообразные деликатесы, теперь никому не доступные. В армии питание было… на должном уровне, сказал бы Дом. Разумеется, куда лучше, чем у бродяг, но оно не доставляло никакого удовольствия.

"Собака. Проклятие, кто жарил эту собаку?"

От здания с блестящим гранитным фасадом остался один остов. В трещинах между камнями пробивались самые выносливые растения, больше ничто здесь не могло выжить. Дом и Коул вошли внутрь сгоревшего банка и обнаружили, что в нем не осталось даже перекрытий. Ни одного закутка, чтобы спрятаться: огромная пустая коробка. Все, что можно было унести и использовать: дерево, металл, провода, трубы – давным-давно вынесено.

– Вот дерьмо! – жизнерадостно воскликнул Коул. – Я хранил здесь свои сбережения.

В давно рухнувшем мире Коул был звездой профессионального трэшбола, богатым человеком. Тогда богатство измерялось ловкостью и умением торговаться. О своих миллионах Коул неизменно вспоминал со смехом; этот парень был способен в любой ситуации отыскать что-нибудь веселое. Но солдатам ничего не надо было покупать. Дом решил, что, когда вернется к нормальной жизни, даже если это произойдет еще через четырнадцать лет – он заставлял себя в это верить, – он возьмет пример с Коула и будет относиться к деньгам с такой же легкостью. Самое главное – это люди. Их нельзя вернуть, и они не приносят процентов. В один из дней они просто уходят, и надо наслаждаться каждым мгновением.

"Когда я найду Марию, я буду ценить каждую минуту".

Дом обвел взглядом помещение и заглянул в огромный кратер, образовавшийся вместо мраморного пола. Старые подвалы, сорванные с петель двери – и никакого движения.

– Да, пожалуй, придется отменить заказ на яхту… Эй, Дом, вряд ли ты обнаружишь снайпера в подвале. – Коул хлопнул его по плечу. – Выше голову.

Задняя часть банка представляла собой холм из обломков и мусора. Как будто склон горы, усыпанный щебнем. Гребень из битой штукатурки, облицовки и сломанных стропил, а за ним отвесной скалой возвышалась задняя стена. Верхний ряд пустых оконных рам зиял глубокими арками. Вот отличная позиция для снайпера! Хотя, конечно, все зависело от того, куда эта стена выходит.

Дом забросил «Лансер» за плечи и стал подниматься, чтобы оглядеться по сторонам.

– Дом, здесь давно никого нет. – Коул карабкался следом. – Тебе мало физических упражнений?

– Просто хочу осмотреться сверху. – Дом ухватился за ржавую стальную балку, подтянулся и встал па обломки стропил, торчавшие из стены. Ботинки были ему велики и не слишком подходили для лазанья по стенам; приходилось рассчитывать в основном на силу рук, а не на упор, так что спуск обещал быть интересным, – Для такого выстрела снайперу надо было взобраться на самый верх.

Дом перебрался на подоконник и уперся обеими руками в каменные откосы. Стена была крепкой, словно каркас бастиона, и достаточно толстой, чтобы Дом чувствовал себя устойчиво даже в больших не по размеру солдатских ботинках. Здания, примыкавшие к банку с двух сторон, частично обвалились и образовали подобие ступеней. Они спускались до самой земли. Если сюда кто-то забрался, то сойти ему не составило большого труда.

– Видишь что-нибудь? – крикнул Коул.

– Обычная картина. – Дом повертел головой. – Не самый лучший вид для открытки, чтобы послать домой, если только ты не живешь на еще большей помойке.

Пустынный и выжженный город внизу до сих пор напоминал поле сражения. Тонкие струйки дыма, поднимавшиеся к небу, указывали на далекие очаги мелких пожаров, не видимых Дому. Сохранились отчетливые границы между городским районом, стоящим на твердой скальной породе, – последним оплотом Коалиции – и окраинами, где более мягкая почва была изрыта туннелями Саранчи. Линия просматривалась между центром города, где здания образовывали практически монолитные кварталы, и полностью разрушенными предместьями. В этой пограничной полосе и обитали почти все бродяги, пользуясь любым шансом выжить в неохраняемой зоне.

Это их выбор. Не наш.

Не к такому виду привык Дом, долго наблюдавший за городом из пассажирского отсека вертолета "Королевский ворон". Оттуда город казался спокойным, неподвижным и обманчиво мирным; внизу он кружился в безумном танце разрозненных картинок. Дом ненадолго задумался. Даже спустя десять лет он пытался представить себе, где сейчас может быть Мария. А потом стал размышлять о том, как они начнут отстраивать Сэру… Эти образы оказались настолько сильными, что вытеснили из головы отчаянное желание пережить хотя бы несколько следующих часов.

– Дом, если ты станешь торчать там, кто-нибудь обязательно тебя подстрелит! – закричал Коул. – Давай реквизируем какую-нибудь машину и осмотрим окрестности.

Дому казалось, что снайпер все же где-то поблизости. По такой местности нелегко двигаться быстро. Приходится ползти, карабкаться, протискиваться в узкие щели и пригибаться к самой земле. Кроме того, здесь множество удобных укрытий. Кто бы это ни был, Дом считал, что он болтается где-нибудь неподалеку.

– Он вернется. – Дом постарался не думать, что его ожидает внизу. Он просто развернулся и спрыгнул, надеясь на прочные обломки стен и толстые подошвы ботинок, способные поглотить силу удара. Тем не менее толчок пробрал его до самых зубов. – У него здесь наблюдательный пост. Не знаю зачем, но…

Но новости, что передал Маркус, прогнали все размышления о загадочном снайпере.

– Поторапливайтесь, парни. Донесся слух, что проклятые черви вышли на поверхность в трех километрах отсюда. Есть сведения, что они движутся вдоль расселины бульвара Правителя. Мы можем попасть туда раньше, чем «Ворон» поднимется в воздух.

Голос Маркуса почти всегда звучал одинаково монотонно. Даже в тех случаях, когда ему надо было крикнуть, он просто поворачивал регулятор громкости. Редко кто мог отыскать в его словах намек на гнев или нетерпение, но Дом слишком хорошо знал, что все эмоции Маркус держит внутри. И уж тем более сейчас и голосе командира не было и следа радости.

– Сколько их? – спросил Дом.

– Дюжина.

– Похоже, их стало значительно меньше, – замени! Бэрд. Он говорил как опытный эксперт по Саранче, что было недалеко от истины. – Кажется, мы сделали их. Мы выбили из них все силы.

Дом, проходя мимо, вроде бы по-дружески ткнул его кулаком в грудь, но тотчас заметил:

– Ты хотел сказать, Маркус их сделал. Это ведь он запихнул светомассовую бомбу прямо им в глотку.

– Что ж, может быть, теперь Хоффман вернет ему все прежние награды…

– Кончай болтать. – Маркус повернулся и зашагал по направлению к бульвару Правителя. Большинство патрульных отрядов попусту ходили по городу; боеприпасов катастрофически не хватало. – Даже тех, что осталось, все еще может быть больше, чем нас. Построиться!

Дом гордился, что состоит в армии, как и его отец, как брат Карлос. В армии не теряешь мужества, не теряешь надежды. Стойкость, называл это свойство Карлос. Человек должен быть стойким и не ломаться при первой неудаче. Но после четырнадцати лет войны людей осталось всего несколько миллионов, и Дом был готов с радостью ухватиться за любой намек на окончание этого кошмара.

Нет, потом начнется другой кошмар. Придется почти с нуля возрождать цивилизацию. Но как надоело думать о том, что каждый твой день может оказаться последним!

Больше всего беспокоило Дома то, что с его смертью прекратятся поиски Марии.

– Я не отстану, – откликнулся он и быстро догнал Маркуса.

ОФИС РИЧАРДА ПРЕСКОТТА, ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА КОГ. ХАСИНТО

Полковник Виктор Хоффман пришел за пять минут до назначенной встречи и заскочил в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок.

Его одежда мало походила на военную форму, а это обветшавшее здание вряд ли годилось для Генерального штаба, но если перестать заботиться о мелочах – о любых мелочах, – немедленно начнется разложение. Так поддерживалась цивилизация. Так выживала культура. Да, музеи и галереи искусств обратились в руины, и численность населения на Сэре сильно сократилась. Но поведение каждого человека, ежедневное и ежесекундное соблюдение основных правил – вот что отделяло последних оставшихся в живых людей Сэры от первобытного хаоса. Порядок во всем должен поддерживаться при любых обстоятельствах.

Хоффман проверил, не сильно ли отросла щетина на подбородке и голове, расправил воротничок и попытался стереть с лица признаки бессонницы – в который раз он не нашел времени, чтобы выспаться за последние тридцать шесть часов.

"Что убьет меня раньше? Саранча или эта работа?" Дверь за его спиной приоткрылась, и через щель донесся приглушенный голос. Женский голос. Виктор на мгновение замер, а потом машинально проверил, застегнута ли на брюках молния.

– Председатель примет вас, как только вы будете готовы, сэр.

В современном мире нет возможности даже спокойно сходить в туалет. Хоффман, не оборачиваясь, водрузил на голову форменную фуражку:

– Благодарю вас. Дайте мне еще минуту.

Он медленно досчитал до шестидесяти, изучая в видавшем виды зеркале свое отражение, затем развернулся на месте и прошел по коридору несколько ярдов до кабинета Прескотта. Кабинет не знал ремонта со Дня Прорыва – это обстоятельство добавляло несколько очков занимавшему его политику. По крайней мере, он разделял трудности со всеми остальными людьми.

– Виктор, – приветствовал его Прескотт. Он стоял перед импровизированным планшетом со множеством прикрепленных листков. Изучив очередную сводку,

Прескотт оглянулся через плечо. – Присаживайся. Положение действительно настолько обнадеживающее, как мне показалось?

Хоффман положил фуражку на сгиб локтя и с трудом отвел взгляд от стоявшей на столе Прескотта чашки кофе. Он вытащил листки со свежими данными, которые неизменно готовили для него перед каждым из этих бессмысленных ежемесячных докладов, и начал перечислять цифры. Снабжение продовольствием – на десять процентов меньше нормы. Боеприпасы – на треть меньше заявки. Энергоснабжение от местных источников – двенадцать часов в сутки.

"Обычное дело…"

– Я бы хотел подчеркнуть лишь одно обстоятельство, Председатель. После применения светомассовой бомбы нам приходилось сталкиваться только с трутнями, да и то в меньших количествах, чем прежде. Обычно за неделю мы подвергались нашествию полного спектра Саранчи – бумеров, немацистов и риверов. А также огромного количества трутней.

Хоффман замолчал. Он сказал все, что должен был сказать. Прескотт продолжал смотреть на него, словно ожидая хороших новостей. В наступившей тишине тиканье старинных часов напоминало стук осыпавшихся с обрыва камешков.

Терпения Прескотта хватило на шесть долгих секунд.

– Ну, так что, она сработала? Бомба сработала?

Хоффман в эти дни предпочитал не доверять надеждам. Они имели обыкновение тотчас рассеиваться. Он старательно пытался удержаться в рамках определенности и точных подсчетов.

– Бомба разрушила цитадель Саранчи, – осторожно произнес он. На самом деле у него сложилось несколько другое впечатление, когда светомассовая бомба громила туннели врагов, но он не видел смысла докладывать об этом Прескотту. – На поверхности наблюдается гораздо меньше Саранчи, и бомба избавила нас от большей части криллов. Но ввиду невозможности обследования туннелей и точных подсчетов я не в состоянии оценить полный эффект этого оружия. Время покажет.

– Людям нужны хорошие вести, чтобы продолжать жить, Виктор.

– Сэр, как только они появятся, вы узнаете о них первым…

– Моральное состояние много значит.

– И для армии тоже. Проблемы с экипировкой давно уже достигли критической точки. – Этот разговор почти в точности повторялся между ними каждый месяц. – Мы вынуждены подумать о привлечении большего количества гражданских ресурсов для обслуживания нужд армии.

– И как я смогу это объяснить, если набеги Саранчи стали реже?

"Черт, я в любом случае ничего не сумею добиться. Или нет?"

– Не сочтите за дерзость, но перед кем вы должны оправдываться?

– Перед населением. Люди голодают уже долгое время.

– Но без эффективной армии они просто погибнут.

– Я больше не хочу подавлять восстания из-за скудных пайков и отключений энергии.

– Послушайте, Председатель, в настоящее время мои бойцы заняты меньше, чем обычно. Сейчас самое время перераспределить некоторые ресурсы и по возможности восстановить оборудование. Даже если Саранча уже побеждена, для реконструкции потребуется сильная армия. Пусть кое-кто думает, что напряжение спадает, у вас все равно остается целый ворох проблем.

Окажите нам поддержку сейчас, когда появилась возможность перевести дух.

Все это было верно, все согласно теории, но Хоффман понимал, как надо подталкивать политиков. Они предпочитали короткие дистанции, но стоило указать им новую угрозу – и они устремляли взгляды к новым горизонтам. У Хоффмана не было возможности заниматься иными вопросами, кроме тех, что тревожили его сейчас: как обеспечить своим солдатам продовольствие и боеприпасы еще на день, неделю или месяц. А если Прескотт отстанет от него и займется волнениями гражданских жителей и трудностями восстановления, у Хоффмана будет одной заботой меньше.

– Я все понимаю, – сказал Прескотт. – Я тоже носил мундир.

"Восемнадцать месяцев. Для видимости. Ты хоть раз был под огнем? Нет".

– Тогда вам известны наши проблемы, сэр. Солдаты платят своими жизнями, а гражданское население должно получать необходимый минимум, чтобы продолжать работу. Любой другой вариант был бы неприемлем. И привел бы к поражению.

Прескотт отвернулся к окну, скрестил руки на груди и уставился на город. Грязный налет на стекле – обслуживающего персонала давно уже не было, как не было и других атрибутов менее жестокой войны – придавал изломанной линии горизонта над Хасинто более мягкие очертания.

Прескотт глубоко вздохнул:

– Средняя норма мужчины из гражданского населения составляет две тысячи триста калорий в день. Это треть нормы солдата. Женщинам достается тысяча восемьсот калорий. Энергия включается на двенадцать часов из двадцати шести. Вода подается с перебоями. Если бы мы не привязали детей школьными рационами, улицы заполнились бы подростковыми бандами.

Виктор, моя обязанность – поддерживать человеческое общество любыми средствами. Я должен думать о том времени, когда закончится война. Мой долг – обеспечить завтрашний день.

– Что ж, я простой вояка, – негромко произнес Хоффман. – И мой долг – позаботиться о том, чтобы завтрашний день настал.

– Ну, поднять людей против Саранчи не составляет труда, – сказал Прескотт. – Это не Маятниковые войны. Саранча даже отдаленно не напоминает людей. Никто и не заикается о том, чтобы выслушать другую сторону. Это антагонисты людей, настоящие чудовища. До сих пор ненависть и приверженность своему племени только объединяли человечество.

– Мы продержались четырнадцать лет. – Хоффман поднялся и надел фуражку. Благодаря длительной практике он почти бессознательно выровнял эмблему по линии носа, касаясь металлической кокарды указательным пальцем правой руки, тогда как левой придерживал задний край головного убора. Временами, дотрагиваясь до эмблемы в виде черепа, он спрашивал себя, является ли этот значок предметом гордости или своего рода пророчеством. – Это можно считать блокадой, а я неплохо в них разбираюсь. Укажите мне объект, и я отвечу, справлюсь ли я при имеющемся снаряжении и живой силе.

– Я подумаю, что можно сделать, – ответил Прескотт.

При этих словах Хоффман понял, что пора уходить.

Теперь вокруг него в основном остались мужчины. Дни женщин в форме времен Маятниковых войн давно миновали. Но, выйдя из кабинета, Хоффман увидел, что у стенного шкафа, спиной к нему, стоит молодая женщина в строгом голубом костюме, возможно, та самая, что приоткрывала дверь туалетной комнаты.

Женщина задвинула ящик и повернулась, и тогда полковник заметил, что она беременна. В современном мире возникла еще одна задача: заменять не только изношенные узлы машин и вооружения, но и восстанавливать само человечество.

"Однако на это уйдет гораздо больше времени…"

– Мадам, – вежливо произнес он и прикоснулся пальцем к фуражке, после чего вышел на прилегающую площадь.

Возможно, ему только почудилось, но тучи слегка рассеялись. Хоффман поднял голову и ничего не увидел. Ничего – это тоже хороший знак.

В радионаушнике раздался треск; голос лейтенанта Штрауд показался более напряженным, чем обычно:

– Сэр, зафиксировано еще два выхода трутней. «Дельта» направляется к бульвару Правителя на соединение с отрядом "Эхо".

– Спасибо, лейтенант. А теперь можете немного поспать. Вы не единственный дежурный офицер на данный момент. Скажите Матьесону, чтобы он перенес свою ленивую задницу на ваше место.

– Есть, сэр. Штрауд закончила.