Текст книги "Проклятие виселицы (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Рафаэль говорил, ей нужно пробыть здесь год и ещё один день. Год и день, чтобы обрести свободу, но если она не сумеет доказать невиновность – кто знает, сколько ещё? И сколько раз за год опять придёт этот человек или другие вроде него? Знать бы, сколько ещё придётся терпеть это место – может, она сумела бы его вытерпеть. Но вдруг она будет ждать, надеяться и никогда отсюда не выйдет? Никогда не почувствует объятья Атена, не увидит лицо своего сына. Она должна знать, будет ли этому конец.

Казалось, двигаться нет больше сил, но всё же Элена заставила себя подняться и на дрожащих ногах побрела в сторону общей спальни. Она осторожно, чтобы никого не разбудить, прошла между спящими женщинами к своей лежанке и, подняв край, пошарила внизу, пока пальцы не нащупали холодную кожу сумы. Элена тихонько вытащила её и осторожно прокралась назад, в залитый лунным светом сад, на покрытую дёрном скамейку.

Она похолодела от страха, услышав, как открылась и захлопнулась дверь в коридоре. Но в сад никто не вошёл – должно быть, кто-то покинул бордель. За стеной послышался вой собаки, но внутри, во дворе, было тихо. Посеребренные деревья тихонько шуршали на тёплом ночном ветерке, тёмные тени ветвей грациозно, как в танце, скользили по чёрной траве.

Чтобы выполнить то, что собралась, Элене не нужен был свет – она много раз делала это в доме у Атена, пока он спал. Она вытащила из сумы узелок и осторожно развернула. Потом взяла нож и, собравшись с силами, провела острым лезвием по языку. Семя того человека налипло на её бёдра. Она подняла юбку, и кровь, капавшая с языка, смешалось с подсыхающей белой коркой. Потом Элена осторожно помазала мандрагору кровавым солёным молоком.

Прошли уже месяцы с тех пор, как Элена меня кормила. Я не пила с рождения ребёнка и была голодна, ужасно голодна. Это красное молоко у меня во рту – словно сладость вина для мужчин. От него так легко опьянеть, а от запаха, тяжёлого как железо, кружится голова. Но в отличие от пьянеющих от вина смертных, мозг наш от этого становится лишь острее, а силы растут с каждой новой каплей густого красного молока. Я трепетала под её пальцами, и она чувствовала мою дрожь.

Я знала, чего она хочет, куда лучше, чем сама Элена. Но она должна была это сказать, всё, что ей нужно сделать – это лишь сказать. Таков наш закон, наш обет – проси, и дано тебе будет. Это было нашей клятвой задолго до того, как ее присвоил другой – ведь виселицы и кресты стояли столетиями, прежде чем Он впервые заплакал в хлеву. Мы стары, как само убийство, и лишь ангел смерти может назвать себя нашим старшим братом.

Элена поднесла меня к самым губам и прошептала:

– Покажи мне сон. Покажи мне то, что случится. Человек, тот что был здесь сегодня, покажи, придёт ли он снова. Расскажи, как мне стать свободной.

Но я знала, о чём она просит на самом деле. Я слишком хорошо это знала.

Второй день после полнолуния, август 1211 года

Тимьян.

Эта трава придает мужество малодушным и веселье при меланхолии. Растертые листья облегчают боль от пчелиных укусов, излечивают головную боль, убивают глистов и предотвращают дурные сны. Глупые женщины дают веточки тимьяна уезжающим на Священные войны любовникам, в тщетной надежде на то, что те их не забудут.

В тимьяне укрываются души умерших. Когда умирает смертный, в его дом приносят тимьян и хранят до похорон, но из него не плетут похоронные венки, ибо душе незачем надолго задерживаться в этом мире.

Но если мужчину или девушку подло убили, на том, месте, где они пали, будет вечно витать сладкий аромат тимьяна, даже если он не растет поблизости. Ибо время не смывает греха убийства, ведь жертвы больше нет среди смертных и она не имеет ни языка, ни рук, чтобы даровать прощение супостату.

Травник Мандрагоры

Безумное преступление

В темноте она видела – он стоит спиной к ней, неотрывно глядя в огонь маленького очага. Он чуть-чуть опускает голову. Он устал, изнурён, заворожён пляшущими оранжевыми языками пламени. Она подходит ближе с ножом в руке, но не собирается убивать. Только не это, нет. Цель у неё другая. Бесшумно и быстро, как атакующая кошка, она бросается сзади, хлещет ножом его бёдра. Он падает ничком с криком ужаса, едва не задев огонь. Откатывается в сторону, корчится на земле, вцепившись в собственные ноги.

Элена уверена – они кровоточат, но слишком темно, чтобы видеть. Она поднимает вверх рукоять ножа и с силой опускает на голову этого человека. Но удар недостаточно сильный. Он всё ещё шевелится, всё ещё верещит. Нужно заставить его утихнуть. Если она не справится, кто-нибудь может прийти. Она заносит нож, как дубинку, чтобы снова ударить, но тот человек уже понял, что происходит, и когда она наносит удар, он вырывает нож и отшвыривает в темноту.

Он старается встать на колени, нащупывая на поясе меч, но слишком потрясён, чтобы действовать быстро, да и трудно стоящему на коленях извлекать из ножен длинный клинок. Однако со временем он сумеет вытащить меч, и тогда Элена окажется в его власти, ведь у неё больше нет оружия. Она не может разглядеть свой нож и не станет тратить время на поиски – а он всё кричит, зовет на помощь. Скоро кто-нибудь его услышит.

Элена стягивает с талии верёвку, которой хотела его связать, но понимает, что ничего не выйдет. Уже слишком поздно. Она накидывает её петлей на голову стоящего на коленях человека и крепко затягивает на шее. Он вырывается, старается схватить Элену за руки, но верёвка всё туже перетягивает горло. Если бы он сумел достать Элену, то перекинул бы через голову. Она это знает, она видела, как мужчины так делали. Элена борется с ним, что-то прокатилось у неё под ногами. Хворостина для растопки, слишком маленькая, чтобы ею ударить, но Элена подхватывает палку, сует сквозь верёвочную петлю и с её помощью туже закручивает верёвку.

Она слышит судорожные хрипы, видит, как он яростно и безуспешно машет руками, и закручивает веревку всё туже и туже. Наконец она понимает, что лишь веревка удерживает его в вертикальном положении, а руки безвольно повисли. Его голова поникла. Он уже не кричит. И не хрипит. Она отпускает веревку, тело падает, и на этот раз он не поднимается.

***

Раф держался от усадьбы подальше, пока не увидел, как рано утром кухонные трубы закурились дымком, а через ворота прогромыхала первая телега. Если бы он принялся колотить в ворота среди ночи, чтобы Уолтер впустил его, то слух об этом облетел бы всё поместье быстрее молнии. Но если он зайдёт утром, в толчее слуг, возможно, удастся остаться незамеченным. Раф благодарил Бога за то, что Осборн и Хью уехали.

Он не зря провёл эту ночь. Маленькая лодка, нагруженная мешками с зерном, уже плыла вверх по течению, к Норвичу, с теми же лодочниками, которые увезли Элену в безопасное место. Они везли сообщение Тальботу – требуется посадить на корабль джентльмена, которому срочно надо ускользнуть из здешних мест. Тальбот знал, где найти капитана, не задающего вопросов.

Несколько часов сна на дне лодки перед рассветом Раф провел беспокойно. Возможно, из-за мыслей о встрече со священником впервые за много лет ему приснилась не война, а то аббатство, где он жил в детстве.

Те годы в хоре аббатства стали самыми счастливыми в его жизни. Маленький Раф, отданный церкви в уплату за жизнь отца, оправившись от первого шока разлуки с родителями, неожиданно оказался среди друзей, мужчин и мальчиков – таких же, как и он, искалеченных во славу Божью. Он научился читать и писать, петь на латыни и разбирать ноты. Миряне, съезжавшиеся в церковь аббатства, относились к кастратам как к принцам. Солидные матроны боролись друг с другом за право печь для них самые вкусные угощения, девушки дарили цветы, а богатые мужчины покупали дорогие безделушки. В сравнении с простыми хористами с обычными, пусть и совершенными голосами, эти редкие и ценные мальчики и мужчины считались элитой.

Мальчики-кастраты восхищались прекрасными молодыми людьми чуть за двадцать, чьи внешность и голоса напоминали ангелов. Однако над старшими кастратами с обрюзгшими телами посмеивались и шептались у них за спиной, хотя их пение из-за ширмы заставляло людей плакать. Им не приходило в голову, что придёт время, и их тела тоже постареют и станут нелепыми.

Рафу нравились товарищеские отношения в этой маленькой группе избранных братьев. Но самой большой его радостью стало пение – стоять в хоре, слышать голоса, взмывающие вверх, к престолу самого Бога. Он каждый день мечтал, что однажды вся церковь затаит дыхание при звуках его голоса, льющегося как расплавленное лунное серебро.

Но хотя Раф молился каждую ночь и убеждал себя, что он один из них, он знал – с самого начала с ним что-то было не так. Даже если бы Раф не видел, как учителя пения качают головами, а хористы отводят глаза всякий раз, когда ему приходится петь одному, он понимал – его голос не похож на другие. Он идеально чувствовал музыку. Он точно знал, как должна звучать каждая нота. Он понимал, чего от него требуют, но когда открывал рот – даже сам морщился от досады.

Когда Рафу исполнилось одиннадцать, за ним послали, и у ворот аббатства уже ждала телега, чтобы отвезти его обратно в деревню. Иногда после упражнений голос улучшается, сказали ему, но его – лишь становится хуже. Так случается с некоторыми кастратами. В отличие от обычных мальчиков, голоса у них не ломаются, но с возрастом могут стать надтреснутыми, как колокол с трещиной, из которого не извлечь чистой ноты.

Раф умолял позволить ему стать монахом или принять сан священника, чтобы он мог остаться среди них и слушать их голоса, пусть сам он и не станет одним из них. Но ему в ответ только грустно качали головами.

Разве не знал он, не выучил на уроках, что сказано в Святой Библии – У кого раздавлены ятра, тот не может войти в общество Господне. Евнухи неестественны. Они мерзки и нечисты. Он был искалечен для Бога, и за это теперь его выбрасывали вон с Его глаз.

Когда Раф вернулся домой, отец ничего не сказал. Мать, напротив, постоянно твердила о напрасно потраченных деньгах и разбитых надеждах, которые вся семья на него возлагала. Он разрушил все их мечты тем, что не старался учиться и не был достаточно хорош. А кровать, где раньше спал Раф, занял его младший брат. Его работу на ферме взяли себе другие. Его возвращения никто не ждал. Как над брошенным в пруд камнем, вода сомкнулась над ним, не оставив следа. Но всё это Раф мог бы вынести – ничто не ранило его сильнее, чем отцовское молчание.

***

Лебедь опустился на воду с громким всплеском, едва не столкнувшись с лодкой. Рябь пробежала по воде, и плоскодонка чуть закачалась. Раф прищурился, глядя на небо – солнце поднялось высоко, Уолтер, должно быть, уже открыл ворота, а слуги приступили к утренним работам. Он с трудом поднялся, яростно расчесывая распухшие укусы болотных мошек на руках.

Вернув лодку старому рыбаку, Раф направился в усадьбу. Ему не удалось подавить зевоту, когда он пересекал внутренний двор, лавируя между суетящимися слугами.

– В такой ранний час, и уже утомился, мерин?

Раф обернулся и увидел Хью, младшего брата Осборна, стоящего перед конюшней. Святые угодники, когда он вернулся? Только вчера он отправился верхом вместе с Осборном и остальными его людьми ко двору короля. Что он здесь делает?

Хью осмотрел управляющего с ног до головы с презрительной усмешкой.

– Во имя Крови Христовой, ты еле стоишь на ногах, и будь на твоем месте кто-то другой, я мог бы поклясться, что он провел ночь в объятиях шлюхи, но мы то знаем, что ты не спал совсем не из-за этого, не так ли?

Раф знал, что остальные слуги едва скрывают улыбки, и отвернулся, с трудом сдерживая гнев. Это было нелегко, кулак так и чесался приложиться о нос Хью.

– Вижу, ты так и не научился хорошим манерам. Ты должен как пес по свисту бежать со всех ног, когда к тебе обращаются хозяева.

Раф развернулся и стремительно зашагал к Хью, сжав кулаки. Он остановился так близко, что Хью, который был на голову ниже, пришлось задрать голову, чтобы взглянуть в лицо Рафа.

– Вы чего-то хотели? – холодно спросил Раф.

Хью усмехнулся.

– Знаешь, я много раз слышал твою речь, но до сих пор не могу привыкнуть к голосу девчонки из тела мужчины. Ну, я сказал "мужчины", но мы оба знаем, что это не совсем верно, да? – Его тон внезапно изменился. – Да, я кое-чего хочу, мерин. Хочу знать, где ты вчера шлялся. Прошлой ночью, вернувшись, я горел в жару, а служанки не принесли мне ничего, чтобы мне полегчало. Я прождал несколько часов хоть какой-нибудь еды, а когда эти никчемные дурёхи наконец соизволили принести съестного, оно оказалось на вкус как собачье дерьмо. Я послал за тобой, чтобы потолковать об их нерадивости, но, видимо ни один из тупиц, которых ты смеха ради зовёшь слугами, не смог тебя найти. И откуда же ты так крался?

– Я не крестьянин, – холодно произнес Раф. – И могу приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Поскольку я выполнил свои обязанности, то решил провести эту ночь на свежем воздухе, в компании более приятной, чем та, которую приходилось терпеть в последние недели. Так что я ночевал на реке, в обществе рыб.

– Тогда давай поглядим? – взгляд тёмно-серых глаз Хью метнулся к корзинке Рафа, в которой он прошлой ночью нёс еду для священника. – Открой её!

Раф пожал плечами и поднял крышку. В гнезде из влажных водорослей извивался клубок из трёх жирных чёрных угрей. Как и надеялся Раф, они забрались за червями в ловушки, оставленные им на реке перед встречей с мальчиком, их зубы застряли в спутанной овечьей шерсти. Этих угрей он извлёк из воды на рассвете всего за несколько минут, но кто теперь может проверить, как долго пришлось их ловить?

Хью нахмурился.

– Значит, ты развлекался, вместо того чтобы следить за слугами. Хорошо, что я вернулся взглянуть, как поместье моего бедного брата остаётся без надзора, стоило ему отвернуться.

– Слуги знают своё дело.

– Ты так думаешь? Эй, ты! Поди сюда, мальчик.

Из темноты появился мальчишка-конюший, тощий и со впалой грудью. Он опустил голову, съёжившись и отворачиваясь от Хью, и Раф сразу понял, почему. Окровавленный нос мальчика так раздулся, что трудно было сказать, сломан он или нет. Глаза заплыли лиловым, один распух так, что едва открывался. Изодранные руки покрывали синяки. Мальчик хромал, и Раф понял, что под одеждой скрываются и другие повреждения.

Хью схватил конюшего за шиворот и подтолкнул к Рафу.

– Этому мерзавцу было велено ухаживать за моей лошадью, а когда я пришёл посмотреть, всё ли в порядке с бедным животным, то увидел, что его копыта до сих пор в грязи.

– И вы его избили? – возмутился Раф.

Если бы кто-то из мальчишек оказался настолько ленив, что пренебрёг уходом за ценной лошадью, Раф и сам бы его отхлестал, но никогда не стал бы наказывать так. Кроме того, все хорошо знали, что оставленная на копытах грязь может вызвать нагноение. А этот мальчик обожал лошадей, души в них не чаял, как будто все они были его любимцами. Раф понимал – Хью избил конюшего, только чтобы наказать управляющего за отсутствие, а не за то, что бедняга пренебрегал своими обязанностями. Господи, не будет Рафу покоя, пока он не найдёт доказательств, что Хью изменник, а когда это случится – ничто не доставит ему большей радости, чем медленная и мучительная смерть этого ублюдка.

Мальчик стоял перед ними. Раф положил руку ему на плечо и был потрясён тем, как он съёжился от страха. Раф окликнул поварёнка, пробегавшего через двор с охапкой свежесрезанных трав.

– Отведи этого парня на кухню и скажи кухарке, пусть подогреет для него немного эля. Скажи, я велел. И попроси кого-нибудь помочь ему, да поосторожнее. А я скоро буду.

Поварёнок по-братски обнял мальчика и поскорее повёл прочь, испуганно оглянувшись на Хью.

– Ты защищаешь ленивого грязного щенка вместо того, чтобы задать ему трёпку, – загремел Хью. – Не удивительно, что ты не можешь уследить за порядком в поместье.

Терпение Рафа наконец иссякло.

– Ты в этом поместье не хозяин, а если ещё когда-нибудь поднимешь руку на моих подопечных, я в ней все кости переломаю, одну за другой.

Хью побелел от гнева, на бледных щеках вспыхнули два красных пятна.

– Берегись, мерин. Я ещё увижу, как тебя кнутом отхлестают, Богом клянусь.

Он бросился в конюшню, выхватил у мальчика поводья, прыгнул в седло и поскакал через двор в открытые ворота, напуганные куры и служанки брызнули в разные стороны.

Чуть поостыв, Раф уже ругал себя за эту вспышку. Теперь Хью станет следить за ним и караулить как коршун. Как он теперь протащит сюда священника мимо Хью? Раф тронул жемчужное кольцо Джерарда, висевшее под рубашкой на кожаном шнурке. Он обязан сделать это, несмотря на опасность. Если есть хоть малейший шанс, что миропомазание даст упокоение душе Джерарда, Раф должен попытаться, даже если это будет стоить ему жизни.

***

Тяжело переваливаясь служанка плелась через двор за таверной «Адам и Ева», стараясь не расплескать на юбку содержимое помойного ведра. Окна постоялого двора затворены ставнями – постояльцы не начнут шевелиться ещё час, а то и больше. Да и тогда, если вспомнить, сколько вина и эля выпито прошлой ночью – хорошо, если у них хватит сил сползти с лежанок. Служанка оглянулась на ставни, за которыми до сих пор храпели хозяин таверны и его сварливая жена. Им-то хорошо, могут спать сколько хотят, но эта старая мегера будет целый день ворчать, если к тому времени, как она изволит проснуться, домашняя работа ещё не сделана.

Она зашла за деревянный домик, где в большой печи готовили еду, и не глядя выплеснула помои из ведра в выгребную яму. Смотреть было незачем – последние пять лет она выносила сюда помои по меньшей мере дважды в день. Раздался визг, и под ногами, шипя от возмущения, пронёсся кот с мокрым хвостом. Его внезапное появление заставило служанку глянуть вниз. Она на минуту замерла, пока, наконец, её разум не понял что видели глаза. Потом она закричала и уже не могла остановиться.

Служанка продолжала вопить, пока из-за домика не выбежал трактирщик, полуголый, в короткой рубахе, едва прикрывающей костлявые бёдра. Хозяина сопровождала жена, вооружённая тяжёлой дубинкой. За ними плелись несколько ворчащих побеспокоенных постояльцев. Служанка трясущейся рукой указала на землю у мусорной кучи.

В грязи на животе лежал человек с раскинутыми в стороны руками. Мухи роились над тёмной запёкшейся кровью в волосах, ползали по распухшему лиловому лицу, сидели на чёрных кровоподтёках, охватывающих шею. Мёртвую тишину во дворе нарушало лишь гудение мух.

Трактирщик наконец пришёл в себя, схватил служанку за плечо и закричал, приказывая поднять тревогу и послать кого-нибудь за бейлифом. Её незачем было особо уговаривать. Когда вскоре явился бейлиф, во дворе трактира уже собралась половина улицы – поглядеть, что случилось. Бейлиф посмотрел с разных сторон на лежащее тело, даже не пытаясь его коснуться.

– Всё ясно, как свиное ухо, – заключил он, обращаясь к толпе. – Ему врезали по затылку чем-то тяжёлым, возможно, когда он, пьяный, пошёл помочиться. Это его и свалило. А после его придушили, чтобы он уж наверняка помер. Он, похоже, особо и не сопротивлялся, поскольку уже был полумёртвый от удара по голове, а если сразу отключился, так и совсем. Чтобы так убить, много сил не нужно. Это мог сделать любой мальчишка, равно как и взрослый мужчина... или женщина, если уж на то пошло.

Бейлиф многозначительно глянул на дубинку в руках жены трактирщика.

– Должна сказать, у меня нет привычки убивать посетителей, – возмутилась она. – Что в этом толку?

– А он ваш клиент? – сказал бейлиф, как будто это всё объясняло. – Тогда подозреваемых будет достаточно. К вашим дверям сходятся все мерзавцы, и здешние, и из Ярмута. Уверен, это просто разборка между ворами.

Хозяйка гостиницы собралась было дать достойный ответ на эту злостную клевету на её респектабельное заведение, как вдруг что-то привлекло её внимание.

– Что это там такое?

Предмет, наполовину скрытый в руке трупа, всё ещё ярко выделялся на черной грязи и навозе.

Бейлиф наклонился, не скрывая отвращения, и извлек его из холодных пальцев. Измятый, порванный, но всё ещё хорошо узнаваемый. Одинокая белая роза.

Все замерли, разглядывая цветок, а тем временем жужжание становилось всё громче. Казалось, вокруг трупа роились уже все мухи Норвича.

***

Свечи на стенах таяли, капля за каплей стекая наплывами воска. Матушка Марго, как на троне, восседала в своём змеином кресле, на столе перед ней стоял нетронутый кубок вина. Матушка пристально смотрела на Элену, выпученные жёлто-зелёные глаза не мигали в свете свечей. Элена чувствовала себя больной, ей ужасно хотелось опуститься в кресло перед столом Матушки, но она не смела сесть без приглашения. Она схватилась за спинку кресла, стараясь удержаться на ногах. После того, как Тальбот сказал, что Матушка желает её видеть, внутри у неё все сжималось от страха. Только бы не ещё один джентльмен, не так скоро, думала Элена.

– Прошу, Матушка, я не могу! Не могу...

– Жди, когда тебе позволят говорить, девчонка, – проворчал Тальбот.

Элена подпрыгнула, она не ожидала, что он всё ещё стоит позади. Но Матушка всё продолжала разглядывать её, не произнося ни слова.

У Элены стучало в висках. Когда-то в поместье она выпила слишком много сидра на празднике урожая и помнила такое же головокружение и тошноту, которые чувствовала сейчас.

Но прошлой ночью она почти совсем не пила, только пару глотков вина, когда тот человек настоял. Может, в вине были какие-то травы или яд?

Пальцы Матушки гладили голову змеи, вырезанную на подлокотнике.

– Где ты была прошлой ночью?

Элена изумлённо смотрела на неё, не уверенная, что правильно поняла вопрос.

– С тем джентльменом... вы сами меня одевали, вы и Люс.

– А после его ухода? – Голос Матушки был тихим, но острым как кинжал.

– Я была здесь, спала.

– Врёшь. Люс клянётся, что когда она пошла спать, тебя в спальне не было, а она уходила не раньше, чем пробило полночь. К тому времени твой джентльмен давно ушёл. И Тальбот сказал, ты не лежала в постели во время его обхода. Итак, я опять тебя спрашиваю, дорогая, где ты была?

– Я... я уснула в саду, на скамейке. Я не могла быть в доме после... после того, что он сделал.

– Не важно, что он сделал, – резко сказала Матушка. – Вопрос в том, что сделала ты.

Она кивнула Тальботу, тяжёлый кроваво-красный рубин на пальце блеснул в свете свечей, словно знак опасности. Тальбот обошёл стол и встал рядом с Матушкой. Его сломанный нос в тени казался ещё сильнее искривлённым.

– Расскажи ей, – приказала Матушка.

Тальбот сложил толстые волосатые руки и бросил взгляд на Элену.

– Этим утром во дворе за "Адамом и Евой" нашли тело. Убийство.

– Ты знаешь, кто тот человек? – спросила Матушка.

Элена покачала головой. Оба так пристально смотрели, что щёки у неё вспыхнули, непонятно почему.

– Того человека звали Рауль. Он служил лорду Осборну, – сказала Матушка.

Сердце Элены забилось сильнее.

– Он приехал в Норвич искать меня?

Тальбот и Матушка переглянулись.

– Он задавал в таверне вопросы о беглой с рыжими волосами, – сказала Матушка. – И не особо осторожничал. Но в последнюю ночь, похоже, просто развлекался.

У Элены перехватило дыхание.

– И, оказывается, развлекался именно с тобой, – с наслаждением добавила Мать Марго. – Он был тем джентльменом, которого ты принимала прошлой ночью.

– Но он не называл мне своё имя, – испугалась Элена. – Я не знала. Я не знала, кто это был. Он был в маске, вы же видели.

– Должен сказать, – начал Тальбот, – здесь никто не называет настоящих имён. И теперь ты знаешь почему. Если бы он прошлой ночью услыхал твоё настоящее имя...

У Элены закружилась голова, она схватилась за край стола. Ей пришлось развлекать одного из людей лорда Осборна. Знала ли Матушка, кто он? Но этого не может быть. Она ведь старалась спрятать Элену.

– А теперь Рауль мёртв, – продолжала Матушка. – Так что же случилось, дорогая? Ты случайно произнесла своё имя? Ты испугалась, что он узнал тебя, или он сам сказал, что из людей Осборна? И потому ты пошла за ним отсюда? Потому ты и убила его – чтобы не проговорился?

Ногу больше не держали Элену. Она опустилась в кресло и уронила голову на руки.

– Я не... Я не смогла бы это сделать! Мне снилось, что я его убиваю, но я этого не делала. Это был только сон, предупреждение... о будущем. Не на самом деле.

– Что за сон? – резко спросила Матушка. – Когда ты его видела?

– Прошлой ночью, когда уснула на садовой скамейке... Мне снилось, что я кого-то убила. Я не хотела, но он кричал, и я должна была его остановить. Но это был только сон. Я и раньше видела сны. Мне снилось, что я убиваю моего ребёнка, поэтому я его и отдала.

– Это ты так говоришь, – медленно проговорила Матушка. – Но многие считают, что ты на самом деле убила своего ребёнка, иначе ты бы сейчас здесь не была. А если убила один раз – потом уже легче убить снова. В том твоём сне – как умер этот человек?

– Я... он был... задушен, – Элена отчаянно посмотрела на хозяйку. – Рауль ведь не так умер, правда? Скажите, прошу вас!

Тальбот и Матушка снова переглянулись.

– Именно задушен, – с удовлетворённой ухмылкой ответил Тальбот.

Элена застонала.

– Но это не могла быть я. Я не помню такого. Я спала на скамейке и проснулась тоже там.

– Только никто тебя там не видел, – напомнила Матушка. Потянувшись, она извлекла что-то из-за спинки своего змеиного кресла и бросила на стол. Это оказалась белая льняная рубаха, которая была на Элене прошлой ночью, смятая и испачканная подсохшей кровью. Матушка ткнула пальцем, показывая пятна, и насмешливо подняла бровь.

– Но это моя кровь, – возразила Элена, – из-за шипов... это не его. Она не может быть его.

– А тот алый пояс, что был у тебя на талии прошлой ночью, дорогая, куда он делся? Его не нашли вместе с платьем. Люс повсюду искала, но он словно исчез.

– Им удобно задушить человека, – сказал Тальбот.

Матушка подалась вперёд, склонив голову набок. На украшенных рубинами булавках в её чёрных кудрях блеснул свет.

– Понимаю, дорогая, убийство – ужасная вещь, переворачивающая душу.

– Да уж, —ухмыльнулся Тальбот. – Ужасная для бедного задушенного ублюдка.

Матушка бросила на него сердитый взгляд.

– Мне говорили, что тот, кто во сне творит такие ужасные вещи, ничего не помнит, когда просыпается, ему всё кажется смутным сном. Страх придаёт нам смелости, дорогая. Ты обнаружила, что Рауль – человек Осборна, и запаниковала. Я понимаю. – Она изобразила что-то вроде сочувственной улыбки, но для испуганной Элены эти острые белые зубы выглядели как волчий оскал. – Надо было тебе прийти ко мне или Тальботу, рассказать, чего ты боишься. С такими делами можно управляться иначе, не разбрасывая трупы по всему городу для любопытных глаз.

– Но я не знала, кто он, клянусь, – в отчаянии сказала Элена.

Матушка не обратила внимания на эти слова.

– Ты подвергла всех нас смертельной опасности.

– Столкнула всех в помойную яму, – проворчал Тальбот.

– Если Рауль сказал кому-то, куда ходил прошлой ночью... – речь Матушки перебил громкий настойчивый звон дверного колокольчика.

– Судя по звуку, они уже узнали, – сказал Тальбот.

Чёрные брови Матушки угрожающе нахмурились.

– Тальбот, открой дверь. Но прежде чем вести сюда, задержи их как можно дольше.

Несмотря на искривлённые ноги, когда надо, Тальбот умел двигаться быстро, как нападающий бык. Он оказался у двери и затопал вниз по лестнице раньше, чем Матушка успела выбраться из своего кресла.

– Сюда, дорогая.

Но Элена застыла от страха и недоумения. Матушка вцепилась в её запястье и потащила к закрывавшему угол комнаты занавесу, из-за которого появилась в ту ночь, когда Элена впервые её увидела. Угол был погружён в темноту, и Элена ничего не могла разглядеть за шторой, но Матушка явно не нуждалась в свете, чтобы отыскать нужное. Она нащупала что-то на полу. Элена услышала, как открывается потайной люк, и Матушка подтащила её к этой дыре.

– Опустись на край и нащупай ногами ступеньки, – приказала Матушка.

Элена содрогнулась, вспомнив яму для заключённых в подвале поместья, и изо всех сил попыталась вырваться из хватки Матушки. Но та была так же сильна, как и Тальбот. Разгневанная, она резко вывернула руку Элены, чтобы привести её в чувство.

– Лезь вниз, не то тебя заберут за убийство. Просто подумай – если за убийство младенца-крепостного тебя хотели повесить, только представь, что сделают с крестьянкой, убившей дворянина!

– Но я этого не делала, Матушка, клянусь, – всхлипнула Элена.

– Можешь клясться в чём угодно, тебе и в этот раз поверят не больше, чем в предыдущий. А теперь лезь вниз и помни – сиди тихо как в могиле.

– Дайте мне хотя бы свет, – умоляла Элена. – Я даже лестницу разглядеть не смогу.

– Времени нет, – сердито прошипела Матушка. – Всего семь ступенек, и окажешься на твёрдой земле. Торопись, я уже слышу, Тальбот поднимается по лестнице!

Как только голова Элены оказалась ниже уровня пола, Матушка захлопнула люк, оставив Элену в полной темноте. Она стояла на лестнице, боясь даже ступить вниз. А когда пошевелилась – деревянные ступени затрещали под её весом. Боясь свалиться, Элена нащупала ступеньку вниз, потом ещё одну, пока, как и обещала Матушка, ноги не оказались на твёрдой земле. Она обернулась, коснулась рукой чего-то мохнатого, отпрянула с криком, вспомнив клетки со зверями, и снова прижалась к деревянной лестнице. Но что бы там ни было, оно не двигалось. Элена нерешительно потянулась, потрогала густую шелковистую шерсть, мягкую, как растопленное масло. Но шерсть казалась холодной, и Элена поняла, что под этой шкурой нет зверя.

Глаза немного привыкли, и Элена увидела, что под полом не совсем темно. Сквозь щели в противоположной стене пробивались лучи дневного света. В их смутном свете Элена разглядела треугольную комнату. Она стояла рядом с лежанкой, толстый матрас покрывала куча шкур. Некоторые были белыми, как снег в лунном свете, другие чёрные как ночь. Она погладила мех пальцами, удивляясь его мягкости.

По деревянным перекрытиям над головой прошлёпали чьи-то шаги, слышался скрип ножек кресел и гул голосов. Но как Элена ни прислушивалась, не смогла разобрать ни слова.

Боязливо взглянув на потолок, Элена внезапно увидела глядящие прямо на неё из темноты дьявольские перекошенные лица. Она съёжилась от ужаса. Что там – летучие мыши или демоны? Элена разглядывала их, затаив дыхание. Они не двигались. Выставив вперёд руку для защиты, она подкралась поближе, и тогда поняла, что это. Под потолком были вырезаны уродливые маски, как в церкви. Человеческие лица со свиными рылами, женщины с отвислой грудью и спутанными бородами, мужчины с перекошенными, как у прокажённых, лицами, совы с человеческими головами и люди с головами собак.