Текст книги "Проклятие виселицы (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Одиннадцатый день после новолуния, июнь 1211 года

Муравьи.

Говорят, что от них воняет мочой.

Если у смертного вздутия или бородавки, нужно собрать муравьев, завернуть их в тряпицу вместе с улиткой и сжечь, а пепел смешать с уксусом. Потом оторвать муравью голову, а тело раздавить пальцами и смазать этой жидкостью вздутия, тогда они опадут.

Некоторые считают, что муравьи – часть лесного народца, просто они прошли через много превращений, становились всё мельче и мельче и стали муравьями, прежде чем исчезнуть насовсем.

Другие говорят, что они души некрещёных детей, что не могут попасть ни в рай, ни в ад, и потому нельзя разрушать муравейник. А если в нужный момент в новолуние на муравейник положить кусочек олова, то он превратится в серебро.

Муравьиными яйцами можно разрушить любовь мужчины к женщине или девушки к парню, если смертный сам желает заполучить этих людей. Ибо смертные во всем непостоянны, кроме одного – больше всего они пылают страстью, когда эта страсть безответна.

Травник Мандрагоры

Притон

Облачко лилового дыма просочилось сквозь ярко-зелёную листву огромного бука и растаяло, не успев коснуться бледного рассветного неба. Внизу, под ветвями, Гита вертела в руках высохшее яблоко, считая воткнутые в мякоть шипы: иена, дина, дийна, дас, катлер, вина, вийна, вас, иена, дина [22]22
  Вплоть до прошлого века для подсчёта скота или товаров многие деревенские жители использовали систему исчисления, кратную четырём или восьми. Некоторые считают, что это от того, что у нас четыре пальца, другие предполагали, что именно четырёх овец можно сразу, не подсчитывая, окинуть взглядом. Для того, чтобы контролировать, сколько насчитали четвёрок, использовались камешки, бобы или зарубки на дереве. Существует много теорий относительно происхождения названий цифр – иена, дина и так далее – которые в разных местностях сильно отличаются. Возможно, это остатки древних племенных языков, прожившие намного дольше, чем сами эти языки, давно вышедшие из употребления.


[Закрыть]. Гита и так знала, сколько использовала шипов: один – чтобы привести девушку к ней, один для ребёнка, один – чтобы запустить дело. Подсчёт должен только усилить колдовство. Она вытащила третий шип и бросила на тлеющие угольки очага, и спустя мгновение он вспыхнул маленьким языком пламени. Гита успела лишь перевести дыхание, и огонёк погас, осталась только крошечная кучка пепла в форме серой лисицы. Гита молча улыбнулась и сдула пепел. Она добавила в огонь несколько поленьев и снова уселась на пол, глядя на зелёный купол над головой. Солнце, проникавшее сквозь ветки, освещало паутинку крошечных жилок в каждом нежном новом листке. Хорошее время, чтобы пожить вне дома. Ей этого не хватало.

Она чуяла движение за спиной, но не трудилась оборачиваться. Гита знала – это всего лишь парнишка, что с самого утра болтается по лесу, не показываясь ей на глаза. Пытается набраться храбрости и выйти на поляну.

Мальчик наконец кашлянул.

– Есть одна девушка...

Он не добавил никаких объяснений, должно быть, думал, что тому, кто его ждёт, этих трёх слов достаточно. Гита поворошила огонь, а паренек продолжал глядеть на неё во все глаза, словно в том, как она подбрасывает в костёр ветки или дует на угольки, тоже есть своя чёрная магия.

– Можешь это сделать? – наконец выпалил он.

– Ну конечно, она может, – ответила Мадрон.

Мальчишка резко обернулся на голос, как будто в него попала стрела.

– Кто это сказал? – он испуганно озирался. – Это дух?

– Злобный старый дух, – пробормотала Гита.

Но взглянув на испуганное лицо мальчика, знахарка смягчилась. Она показала на полускрытый за деревьями маленький шалаш, сплетённый из ветвей и прошлогоднего папоротника

– Там одна старая карга. Она слепая. Она не причинит тебе вреда.

Совсем не убеждённый её словами, мальчик отступил на несколько шагов.

Он был одним из сыновей угольщика, живущего большую часть года в глубине леса, день и ночь поддерживая огонь. Каждый дюйм его кожи загрязняла копоть, а одежда представляла собой множество слоёв грязного разноцветного тряпья. Высокий и угловатый, мальчик походил на слишком быстро выросшее молодое деревце. Светлые спутанные волосы торчали из-под шапки, спадая на плечи. Он постоянно двигался, как ребёнок, однако редкая поросль над верхней губой и на подбородке наводила на мысль, что, возможно, он старше, чем кажется.

Гита вздохнула.

– Ну, и когда ты последний раз видел эту девушку, в которую влюбился?

Парень ещё раз испуганно посмотрел на шалаш и снова сосредоточил внимание на Гите.

– В Михайлов день, на селёдочной ярмарке, в Ярмуте.Отец взял нас с собой продавать уголь на корабли. В первый день отец и братья послали меня купить что-нибудь на ужин, и там, на отмели, я её встретил. Она продавала устрицы из большой корзины на спине. На следующий день я опять пришёл, и ещё на следующий, иногда и дважды покупал, пока братья не сказали, что их уже тошнит от одного вида устриц. А тогда я просто приходил постоять и поглядеть на неё. Она такая... как королева. И волосы у неё... так блестят, будто она носит драгоценности. А когда я это ей сказал, она ответила, что это ветер нанёс в волосы рыбьей чешуи, и она смеялась, а на щеках у неё ямочки...

– Ты говорил ей, что влюбился? – перебила Гита, по опыту зная, что страдающий от неразделённой любви юнец способен весь день говорить о своей возлюбленной, если его поощрять.

Мальчик повесил голову, жалостно шаркнул босой ногой по высохшим прошлогодним листьям.

– Не говорил, – сказала Гита.

– Но когда в этом году мы туда вернёмся, я скажу. В этот раз я скажу, только... а если она полюбит другого прежде, чем я ей скажу...

– Тогда тебе понадобится что-нибудь, чтобы она разлюбила его и полюбила тебя.

– Можешь дать мне чего-нибудь чтобы её добиться? – горячо спросил парень.

– Для приворота мне понадобится что-то от неё. У тебя есть что-нибудь, чего она касалась или носила? Может, прядь её чудных волос? Или обрывок ленты?

Поколебавшись, парень вытащил из-за пазухи половинку устричной раковины, которую носил на обрывке шнурка на шее.

– Она сама её открыла, вылила устрицу в рот и выбросила раковину. А я подобрал и сохранил, – он благоговейно, как святую реликвию, тронул слоящуюся раковину.

Гита не сомневалась, что под слоем грязи он покраснел. Она крепко сжала губы, стараясь удержаться от улыбки. Мужчины, как собаки, ненавидят, когда над ними смеются. Она протянула руку.

– Если она из неё ела, меня это устроит. Приходи за амулетом на закате.

Гита знала, что эта затея обречена на неудачу, как если бы влюбились лосось и ласточка. Парнишка был лесным жителем, девушка принадлежала морю, и где бы они свили гнёздышко? Но молодые наивно верят, что любовь преодолеет все препятствия.

– Ты не потеряешь эту раковину? – с тревогой спросил парень.

– Я буду беречь ее как жемчуг.

Паренёк осторожно положил раковину на ее ладонь и быстро отскочил в сторону.

Гита повернула раковину в ладони и провела пальцем по внутренней гладкой переливающейся поверхности. Она наклонила ракушку к солнечным лучам, наблюдая, как серебристые, голубые и розовые искорки вспыхивают на освещенной солнцем поверхности, словно песчинки в ручейке.

– Ты собираешься использовать те же чары, что и тогда, на сэра Джерарда? – подала голос Мадрон. – Они длятся недолго. Я говорила тебе использовать Ядву, но ты меня не послушала.

Гита сердито поднялась и, подойдя к шалашу, уставилась на лежащую внутри старуху, которая чуть приподнялась на постели из сухого папоротника.

– Я тебе говорила, я не применяла к нему чары. Он хотел меня. И взял бы меня в жены, если бы не его мать.

Старуха хрипло рассмеялась. Слепые глаза обратились в сторону Гиты – Мадрон точно чувствовала, где стоит дочь.

– Ему нравилось спать с тобой детка, но мужчина знатного происхождения никогда не возьмет в жены знахарку, даже рожденную свободной, если конечно, его не околдовать. Я предупреждала тебя, просто раздвинуть ноги – недостаточно, чтобы поймать самца вроде него, нужны силки покрепче.

– А ты всегда была против, чтобы он взял меня в жены, – резко ответила ей Гита. – Боялась, что я оставлю тебя гнить в одиночестве в твоей халупе, чтобы ты померла от голода и все про тебя позабыли бы.

– Ты была уже слишком стара, чтобы шляться как влюблённая девчонка. Кроме того, когда леди Анна запретила ему даже подходить к тебе, ты довольно быстро расквиталась за обиду.

Гита вздернула голову.

– Я всего лишь сказала правду.

– Это уж точно, но нужно ли было говорить правду?

Гита отвернулась, шагая между деревьями, не особо задумываясь, куда идёт, наверное, хотела уйти от Мадрон и ее слов. Но она знала, что никогда не сможет этого сделать. Двадцать лет назад Мадрон произнесла те же самые слова, они засели внутри Гиты, словно ленточный червь, и не давали покоя.

Когда-то Джерард любил ее. Она в этом уверена. Она была его первой любовью, и хотя он был младше на шесть лет, но что значила эта разница в возрасте – говорили они друг другу. Она привела его к первым робким прикосновениям, их тела впервые соединились в теплой влажной траве жарким летним вечером. Однако уже после нескольких встреч, когда она помогла ему открыть все тайны наслаждения своим и его телом, он брал её с бешеным исступлением.

Отстранившись друг от друга, обессиленные и счастливые, они лежали, глядя сквозь ветви деревьев вверх, на звёзды. Он называл ей незнакомые и странные имена созвездий, которые знал из книг – Дева, Лев, Скорпион. Она учила его называть звёзды именами, которые передавали из поколения в поколение – добрые знакомые имена: Путь мёртвых, Плуг, Лебедь. Они слушали уханье сов, зовущих подруг, крик козодоев и лай лисиц. А потом он снова обнимал её, и тогда они больше не видели и не слышали ничего, кроме жара своих сердец.

После того, как о них узнала его мать, Джерард не приходил много недель. Когда же он наконец появился, Гита была безумно рада – за то, что ослушался мать, она обожала его ещё больше. Она бросилась к нему, обхватила руками, поцеловала. Но Джерард взял её за плечи и отодвинул от себя.

– Я не могу. Я пришёл только сказать, что скоро женюсь – как только отец вернется со Святой войны. Я подумал, тебе следует знать. Я был обручён с ней ещё ребёнком.

– Обручён? – ошеломлённо повторила она. – И всё это время, шепча мне, что любишь, ты был обещан другой?

Он потупил глаза.

– Я едва знаком с этой девушкой, мы не встречались с самого детства. Я думал, ты понимаешь – все мужчины в моём положении... Кроме того, ты ведь знала, у нас с тобой не было будущего, мы просто приятно проводили время.

– Приятно! – вскрикнула она.

Джерард пытался остановить яростный поток гневных слов, зажимая ей рот, но она укусила его до крови. Он выругался, зажимая под мышкой руку. Он стал говорить другие слова, утешать, успокаивать, но Гита ничего не слышала. Она больше не хотела ничего слышать. Она бесновалась и кричала, и когда он ушёл, она думала о заклинаниях и ядах, в равной мере желая приворожить его и отравить, но в итоге так ничего и не сделала.

Мадрон права, ей следовало привязать Джерарда к себе с помощью Ядвы. Она могла так приворожить его, что он женился бы на Гите, несмотря на целую армию матерей. Но что толку привязывать к себе мужчину с помощью магии? Какая радость лежать в его объятьях, зная, что это не его выбор и он не понимает, что делает? Какое удовольствие просыпаться каждое утро, боясь, что сегодня чары рассеются, и когда он откроет глаза, в обращённом на тебя взгляде ты увидишь лишь отвращение?

Нет, Гита не желала так усмирять свою боль. Встречая холодный серый рассвет после многих бессонных ночей, она смогла придумать только одно, что отомстит за ее боль. Месть не вернёт ей Джерарда, но она накажет его страшнее, чем это способна сделать любая земная сила. Ведь так всегда учила дочку Мадрон – вкус мести слаще, чем вкус любви.

***

Люс провела Элену к первой из гостевых комнат, как их здесь называли. Она распахнула дверь и принялась распахивать ставни, чтобы впустить в комнату свежий воздух раннего утра.

– Тебе лучше начать отсюда. Расправь постели, проверь, что лампы наполнены маслом, а фитили подрезаны. Потом повороши камыш на полу, подсыпь немного свежей травы. Матушка любит порядок. Масло для ламп и мешки с травами для пола найдёшь во дворе, в кладовой.

Комната, прошлой ночью наполненная довольным хрюканьем, утром была пустой и тихой, только в дальнем конце ещё храпела какая-то пара. Они спали, сцепившись друг с другом, совсем голые, наброшенный плащ едва прикрывал зад девушки, положившей ногу поверх паха клиента. В отличие от комнаты, где Элена провела ночь, здесь имелись невысокие перегородки, отделявшие лежанки друг от друга – не ради уединения, поскольку отсеки были открыты со стороны узкого прохода, а чтобы хоть немного защититься от зимних сквозняков, а также чтобы клиенты случайно не задевали друг друга и не скатывались друг на друга в порывах страсти.

Люс опустилась на ближайшую кровать и, зевнув, свернулась поудобнее.

– Начинай, Холли.

Неуклюже двигаясь в одолженной Люс слишком большой юбке, Элена принялась разглаживать покрывала в первом отсеке.

Она почти наслаждалась работой – той, что она делала каждый день, обычной женской работой по дому. Но это не её дом – нагнувшись, она почувствовала сладко-солёный запах от пятен на покрывалах, резкую вонь пота, заглушённую мускусным ароматическим маслом. Элена отшатнулась, руки задрожали. Неужто чужак продержит её здесь, среди этих пятен и запахов, до тех пор, пока её волосы не провоняют ими, как у Люс?

Элена огляделась, стараясь успокоиться, пытаясь найти хоть что-то, не кричащее о том, что происходило в этой комнате. Она заметила приколоченную к стене у двери длинную доску, разделённую на квадраты, и в каждом было что-то вроде картинки. Любопытство заставило её подойти ближе. Она застыла на минуту, не в силах постичь то, что видит, потом отвернулась, залившись краской. Элена услышала хихиканье Люс. Девушка соскользнула с кровати и, обняв Элену за плечи, заставила снова обернуться к доске.

– Смотри, это то, что мы предлагаем.

В каждом из маленьких квадратов была грубо нарисованная фигурка, иногда две, а иногда и три, изображавшие людей в различных странных позах. Элена была неопытна в сексе, но всё же выросла в естественном окружении, среди плодовитой природы. Ещё не выучив названий животных, она уже видела петухов, вспархивающих на спины кур, баранов, спаривающихся с овцами, жеребцов, покрывающих кобыл или даже других жеребцов. Она смеялась над парнями и девчонками, кувыркающимися на пастбище. Все эти ежедневно повторяющиеся хрипы, стоны и крики казались естественным проявлением жизни.

Соития людей в крестьянских домах или даже в Большом доме не слишком отличались от случек животных – поспешные, спрятанные под одеялами. Звуки приглушались из страха побеспокоить детей, родителей или какого-нибудь вспыльчивого соседа по кровати. Воображения там не требовалось, достаточно лишь естественного стремления, жажды и похоти. Однако Элене предстояло узнать, что праздный человеческий ум способен создавать очень странные фантазии, которые никогда не придут в голову петуху или собаке.

Люс кивнула, указывая на доску.

– Мы принимаем здесь много иностранцев – моряков, торговцев и тому подобных. Мы не всегда понимаем, чего они хотят, так что они могут просто показать здесь. И знаешь, с некоторыми местными парнями мы тоже используем эту доску. Стоит им прийти сюда, как из их убогих голов исчезают все слова, и они начинают лепетать как младенцы. – Она ласково улыбнулась. – У меня тут на днях один парень даже не мог припомнить, кого он заказывал, женщину или мальчика.

– Мальчика?

Люс махнула рукой.

– Мальчики работают в другой комнате, за следующей дверью. Здесь некоторым клиентам не нравится видеть мужчин с мальчиками. Смешно, – добавила она, словно про себя, – то, что вызывает у одного мужчины восторг, у другого вызывает рвоту.

– Я думала, те мальчики – сыновья здешних женщин.

– Все они чьи-то сыновья, – фыркнула Люс. – Немало отцов и матерей продают сыновей сюда, на работу. Но они не наши, хотя некоторые женщины для них больше матери, чем те, что у них были.

Элена прикрыла глаза от стиснувшей голову внезапной боли. Что стало с её собственным сыном? Что с ним сделала Гита? Он сейчас в безопасности, или знахарка продала его? И не окажется ли он в конце концов в таком вот месте? Она была почти рада, что оказалась здесь, как будто этого достаточно, чтобы ублажить небеса и защитить от этого сына. Элене хотелось верить – раз это произошло с ней, значит такого не случится с её сыном. Но в глубине души она понимала, что это не так. И женщину, и её ребёнка легко убить вместе, так часто случалось, однако она упорно цеплялась за ту же мысль – я делаю это, чтобы защитить его.

И почему смертные считают страдание платой, способной купить справедливость или спасение? Мы, мандрагоры, усвоили мудрость наших отцов – жизнь даётся тебе почти даром, если умеешь украсть, если же нет – можешь страдать сколько угодно, но этим не приобретёшь для себя ничего, кроме боли.

Взглянув ещё раз на доску с картинками, Элена не смогла скрыть отвращения. Теперь, глядя на Люс, она пыталась представить, что из этого делает она.

Люс помрачнела, увидев выражение лица Элены.

– Не стоит тебе насмехаться над нами. Ты и сама ведь тоже здесь, верно?

– Но я не стану этого делать! – сказала Элена.

– Ты удивишься тому, что сможешь сделать, когда заставят. А если прогнёшься немного, киска, можешь даже получить от этого удовольствие.

Элена почувствовала, что краснеет – Люс точно угадала её мысли. Но она всё ещё не могла вообразить, как можно проделывать такое с незнакомцами. Она не смогла бы и не станет. Она ведь на самом деле замужем. Она никогда не будет такой, как Люс. Да ей и не понадобится. Совсем скоро, может даже сегодня, появится Рафаэль и заберёт её отсюда куда-нибудь в безопасное место. Она не останется, не будет жить здесь, как другие девушки. Сегодня, или, может быть, завтра, за ней придёт Рафаэль.

Пытаясь не смотреть на доску с завораживающими картинками, Элена занялась чисткой и уборкой, изо всех сил стараясь сосредоточиться на разглаживании, встряхивании, рассыпании, выравнивании – на повседневной работе, от которой дома, в Гастмире, ей хотелось побыстрее избавиться. Теперь Элена вцепилась в неё с яростью нищего, сжимающего свою единственную монетку.

Люс улыбалась про себя – она прекрасно понимала страх Элены. Ей довелось увидеть немало девушек, входящих в Матушкин дом, и Люс знала – на всё нужно только время. Пусть Элена привыкает понемногу, думала она. И потому Люс не стала говорить, что эти простые и безликие комнаты – всего лишь общие помещения, предназначенные для самых бедных – нищих ремесленников и прыщавых девственников-подмастерьев, моряков и бродячих торговцев, которые хотят эля, мяса и женщин – именно в таком порядке. Сюда приходили и мелкие клирики, у которых после долгих часов мрачной службы на латыни разыгрывались такие нечестивые фантазии, что они не смели исповедовать их никому, кроме шлюх.

Однако были здесь и другие, тайные комнаты, они пока неизвестны Элене, но ей предстоит их узнать. О да, в своё время, как приходится узнавать любому смертному, что в каждой душе есть свои тёмные и потаённые уголки.

Седьмой день после новолуния, июль 1211 года

Вербена.

Это древнее магическое растение, друиды почитали его не меньше омелы. Христиане говорят, что ее прикладывали к ранам Христа на кресте, и тогда из нее потекла святая вода. Считают, что она оберегает от зла и останавливает кровотечение. Тем не менее, ведьмы и колдуны часто используют ее в заклинаниях как приворотное зелье, а если вор приложит ее к надрезу на руке, то сможет открыть любой замок.

Если смертный страдает от опухоли, ему следует разрезать корень вербены пополам и повесить одну часть на шею, а другую высушить у очага. Когда корень сморщится у огня, скукожится и опухоль. Но смертный должен хранить высушенный корень в безопасном месте, иначе враг или злой дух, желающий ему худого, украдет корень, бросит его в воду, и тогда корень снова раздуется, как и опухоль.

Смертные верят, что если бросить вербену в воду для купания, они познают будущее и получат всё, чего желает сердце.

Но осторожней! Срывать вербену нужно только в определенные фазы луны. Нужно читать заклинания и оставить на том месте пчелиные соты в качестве компенсации за вред, причиненный земле, когда из нее выдрали такое священное растение. За всё, вырванное из земли, нужно платить, ибо если этого не сделать, плата будет взята силой.

Травник Мандрагоры

Маленькая птичка

Еще до того как Рафа провели в комнату Матушки, голова у него закружилась от усыпляющего тепла и тяжёлого запаха мускусного масла, которое Матушка Марго втирала в свои блестящие чёрные волосы. И хотя снаружи ярко светило солнце, ставни на окнах, как обычно, были плотно закрыты.

Комнату освещали насаженные на острия толстые свечи на стенах. Под острия слоями стекал, капая на пол, расплавленный воск, а стены, обрастая желтоватой плесенью потёков, как гниющее дерево грибами, с каждым днем всё больше покрывались жиром и становились неровными. На столе уже стояли бутыль вина и два кубка, а рядом с ними – подносы с холодным мясом, зажаренной птицей, сыром и фигами.

Раф догадывался, что Матушке стало известно о его появлении задолго до того, как он спрыгнул из седла на её конюшенном дворе. Щелчком унизанных кольцами пальцев она указала гостю свободное кресло на противоположном конце узкого стола, и Раф послушно опустился в него, оказавшись лицом к лицу с хозяйкой. Кресло Матушки, более высокое, чем у Рафа, было снабжено деревянными ступеньками спереди, чтобы крошечная женщина могла в него забраться. Хотя Раф знал – она всегда усаживалась до того, как Тальбот проведёт к ней гостя.

По правде говоря, слово "кресло" казалось для этого предмета слишком скромным, он гораздо больше походил на трон – спинку и подлокотники украшали резные фигуры, напоминавшие змей, раскрашенные жёлтым и чёрным с вкраплениями золота. Алые языки гадюк, свисавшие на проволочках, трепетали при малейшем движении обитателя кресла. Глаза змей были инкрустированы кусочками изумрудного стекла. По крайней мере, Раф предполагал, что это стекло – ведь даже Матушка вряд ли могла позволить себе настоящие изумруды. Зелёные змеиные глаза поблескивали в дрожащем свете свечей, словно следили за жертвой, сидящей в кресле напротив, вызывая у Рафа ощущение тревоги – казалось, змеи готовы в любую минуту броситься вперёд и укусить.

Мать Марго подвинула к нему бутыль, и Раф налил в свой кубок тёмно-рубиновой жидкости.

– Явился повидать свою голубку?

Раф вздрогнул от неожиданности, расплескав вино, и губы Матушки изогнулись в улыбке.

– Она... в добром здравии? – спросил Раф.

Матушка пожала плечами.

– В первую неделю была лёгкая молочная лихорадка, но уже прошла. Сильная девушка, эти полевые работницы всегда такие. И довольно неплохо работает, делает, что поручено. Нет! Не волнуйся, – Матушка подняла коротенькую руку, предупреждая вопрос, который он уже готов был задать. – Только уборка и тому подобное, никаких клиентов – до тех пор, пока мы не узнаем, какие у тебя на неё планы.

Матушка лукаво взглянула на него, вытащила из собранных чёрных волос украшенную камнем булавку и принялась выцарапывать грязь из-под острых ногтей.

– Дело в том, что я не могу вечно держать здесь девушку, которая годится только для уборки. У меня хватает женщин не первой свежести, клиентов у таких уже немного, так что они рады прибраться здесь вместо того, чтобы бродить по улицам. Они верно служили мне много лет, и я не могу выгонять их ради новенькой. Этой твоей девушке придётся начать зарабатывать деньги, причём немалые. Я очень рискую, укрывая здесь беглянку, когда Осборн назначил жирный куш за её голову. – Матушка Марго подвинула к себе деревянный поднос, воткнула свою булавку в крошечную тушку жареной певчей птички, изящно поднесла мясо к губам и целиком сунула в рот. Тонкие косточки хрустнули под острыми зубами. – Если её узнает кто-то из моих клиентов...

– С какой стати? – возмутился Раф. – До сих пор она ни разу не выбиралась из своей деревни, а деревенским, что приезжают на рынок, твои цены не по карману.

Матушка безмятежно улыбнулась в ответ, показывая на накрытый стол.

– Мы даём клиентам то, чего они хотят, а они за это платят. В Норвиче полно лакомых кусочков, шлюху здесь можно купить не дороже, чем кубок эля. Но при этом легко столкнуться с такими сюрпризами, за которые ты вовсе не платил.

Раф знал – так и есть. Что бы не говорили о Матери Марго, её клиентам не случалось, проснувшись, обнаружить, что украден кошелёк, или очнуться проданным в рабство на пиратском корабле.

Откинувшись назад в своём змеином гнезде, Матушка пристально наблюдала за гостем.

– Так что же ты собираешься с ней делать, мастер Раф? О ней уже спрашивали многие клиенты – с такими рыжими волосами она довольно заметна. Знаешь, как говорят мужчины – пламя сверху означает жаркий огонь внутри, и многие уже готовы платить хорошие деньги, чтобы утолить жажду.

Раф тут же вскочил на ноги.

– Сейчас же закрой свою грязную пасть!

Он выбросил вперёд руку, чтобы схватить её горло, но забыл о длинной золотой булавке. Раф вскрикнул – острие с безошибочной точностью вонзилось в его ладонь.

– Держи себя в руках, мастер Раф, – с довольным видом сказала Матушка, глядя, как он слизывает выступившую кровь. – Сядь. Налей ещё вина, съешь мяса. Голодные мужчины всегда действуют слишком поспешно.

Морщась от боли и гнева, Раф неохотно вернулся на место, оторвал кусок жареной утки и сунул в рот. Он продолжил есть в гробовом молчании, пока, наконец насытившись, не оттолкнул поднос.

– А теперь, – сказала Матушка, – давай говорить о деле.

Она говорила так спокойно, что если бы не ноющая от укола булавкой рука, Раф решил бы, что ему привиделась эта дикая вспышка ярости.

– Ты отправил сюда эту девушку, мастер Раф, зная, чем я занимаюсь. Что ж, должно быть, у тебя были на это причины. Ведь если бы тебя волновала только её безопасность, она сейчас могла бы уже быть во Фландрии. Но тогда тебе её не достать, верно?

– Не совсем так. Я думал только о безопасности девушки, именно поэтому и не пытался отправить её за границу. Пришлось бы ждать несколько дней, пока найдётся корабль, чтобы забрать её с побережья, а Осборн уже через несколько часов поставил в гавани свой дозор.

Матушка откинула голову, заходясь от смеха.

– Не пытайся меня надуть. Мы оба знаем – если бы ты заплатил, Тальбот мог провести на корабль хоть целый бордель, и никто бы не заметил.

Раф покраснел от гнева.

– Как может крестьянка, никогда прежде не бывавшая дальше полей поместья, позаботиться о себе в чужой стране? Умрёт через месяц – окажется нищей на улице, а то и чего хуже.

– Доят коров и работают в поле повсюду одинаково. Мы оба знаем – она легко нашла бы работу. Так что давай не будем зря тратить слова. – Матушка больше не улыбалась, глаза зло заблестели. – Ты хочешь, чтобы здесь она была у тебя под рукой. Но если остаётся у нас – пусть отрабатывает своё содержание. Я десять раз могла взять на место Элены кучу девушек, которые рады делать, что я им велю, за крышу над головой и еду.

– Ты мне должна, – рявкнул Раф. Да если бы не я – твоего брата повесили бы в Святой земле и ты никогда бы его не узнала. Я поклялся тебе, что никогда не скажу ему, кто ты, и до сих пор держал слово. Ведь мы оба знаем – как только Тальботу станет известно, что вы с ним родня, он сейчас же решит, будто он здесь хозяин. Он потребует долю от прибыли, и гораздо больше, чем просто долю.

Матушка улыбнулась, хотя её глаза оставались холодными и жёсткими.

– Не стану отрицать, эта старая обезьяна мне полезна. Но мы оба знаем, за прошедшие двадцать лет я сполна с тобой расплатилась. Я отдала жизнь за жизнь, и больше ничего не должна. Поэтому если твоя девчонка не принесёт мне хорошей прибыли, я её вышвырну. – Матушка наклонилась вперед и взяла с подноса фигу, не сводя немигающих глаз с Рафа, словно хотела убедиться, что он понял каждое её слово. – Наши родители умерли, когда я была ещё младенцем, а Тальботу не исполнилось и десяти. Как он и говорил тебе, отец успел отдать его капитану корабля в оплату долга. Меня взяли к себе дядя с женой, рассчитывая сделать служанкой, как только я подрасту достаточно, чтобы держать метлу. Но когда они поняли, что я никогда не вырасту, меня продали первому же человеку, согласному заплатить круглую сумму, чтобы спать с уродцем. Знаешь, некоторые мужчины хотят попробовать все типы женщин, прямо как те, кто, оказавшись на пиру, не успокоятся, пока не попробуют все блюда. Им по вкусу всё, что чересчур необычно или причудливо, – карлицы вроде меня, женщины без рук или ног, великанши, еврейки, мавританки или альбиносы. Некоторые мужчины думают, что если женщина выглядит столь необычно, то между ног у неё тоже что-то особое. – Матушка сжала фигу в кулачке так сильно, что по руке побежал сок. – Мне повезло, если можно так сказать. У человека, который меня купил, были деньги, и у его друзей тоже. А я не была дурой. Я поняла, что есть только два пути: сопротивляться, зная, что меня всё равно возьмут силой, или делать всё добровольно с улыбкой. Вытягивать из них каждый пенни, исполняя то, чего они хотели, и даже такое, о чем и мечтать не могли. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я выживала и богатела, предоставляя мужчинам то, что они желали, и порой это были такие желания, о которых у них не хватило бы духу рассказать на исповеди. Я узнала мужчин лучше, чем они сами себя знают, так что поверь мне, мужчина не станет прятать свою драгоценную цыпочку в лисьем логове, если не думает, что его курочка на самом деле – лиса. Так что, осознаешь ли ты или нет, мастер Раф, но раз ты привел эту девочку сюда, в публичный дом, значит веришь, что она может стать одной из нас.

Раф наклонился к столу, обхватив руками голову, пытаясь справиться с кипящей внутри яростью. Он чувствовал себя словно в ловушке между двумя готовыми к бою армиями. Он всей душой хотел сохранить Элену в безопасности, чистой и незапятнанной, такой, как увидел в тот день, когда привёл её к телу Джерарда. Но она изменила ему с Атеном. Раф мог представить каждую деталь. Он представлял это много раз, – какое-то поспешное потное лапание в вонючем хлеву или конюшне. И если она раздвигала ноги перед этим безмозглым юнцом, кто знает, не было ли у неё других?

Даже если и так, убеждал себя Раф, он простил бы Элену, если бы только она доверяла ему. Почему она не могла принести дитя к нему, если хотела избавиться от ребёнка? Ведь он предлагал ей, глупой девчонке, деревенской простушке, свою любовь и защиту, а она даже не снизошла до его предложения. Он знал, стоило только бросить Матушке несколько монет, и Элена была бы его, и он мог бы делать с ней всё, что угодно, и сколько угодно. Старой фурии нужны лишь деньги. Но даже сейчас, после всего, чем он рискнул ради Элены, он не мог этого сделать. Он не смог бы видеть на её лице гримасу отвращения, если бы она увидела его обнажённым, насмешку в её глазах, издёвку на этих пухлых губах. Он не мог заставить себя взять её силой, зная, что потом она его возненавидит.