Текст книги "Война с саламандрами (сборник)"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Поэт

Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому чиновнику д-ру Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно.

– Гм… – сказал Мейзлик полицейскому номер 141. – Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле – распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?

– Прежде всего подбежал к пострадавшей, – начал полицейский, – чтобы оказать ей первую помощь.

– Сначала надо было заметить номер машины, – проворчал Мейзлик, – а потом уже заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, – добавил он, почесывая голову карандашом. – Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?

– По-моему, – неуверенно сказал полицейский номер 141, – она была темного цвета. Не то синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.

– О господи! – огорчился Мейзлик. – Ну как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут быть, скажите сами, любезнейший?

Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами:

– Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.

– Введите его, – мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. – Фамилия и местожительство? – машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.

– Кралик Ян, студент механического факультета, – отчетливо произнес свидетель.

– Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?

– Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…

– Как далеко вы были от места происшествия? – прервал его Мейзлик.

– В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из… из кафе, и когда мы проходили по Житной улице…

– А кто такой ваш приятель? – снова прервал Мейзлик. – Он тут у меня не значится.

– Поэт Ярослав Нерад, – не без гордости ответил свидетель. – Но от него вы ничего не добьетесь.

– Это почему же? – нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.

– Потому, что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался как ребенок и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…

– Номер машины?

– Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе – вот…

– Какого типа была машина? – прервал его Мейзлик.

– Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, – деловито ответил студент-механик. – Но в марках я, понятно, не разбираюсь.

– А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?

– Не знаю, – смущенно ответил свидетель. – Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: «Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».

– Гм… – недовольно буркнул Мейзлик. – Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы – ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.

Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.

– Дома, – ответила хозяйка квартиры. – Спит.

Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такого натворил?» – мелькнуло у него в голове.

Полицейскому наконец удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.

– Обязательно надо идти? – недоверчиво осведомился поэт. – Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного…

– Под мухой, – понимающе сказал полицейский. – Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.

По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе, они дошли до полиции.

– Вы поэт Ярослав Нерад? – спросил Мейзлик. – Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?

– Да, – вздохнул поэт.

– Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?

Поэт усиленно размышлял.

– Не знаю, – сказал он. – Я на это не обратил внимания.

– Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, – настаивал Мейзлик.

– Да что вы! – искренне удивился Нерад. – Я никогда не замечаю подробностей.

– Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? – иронически осведомился Мейзлик.

– Так, общее настроение, – неопределенно ответил поэт. – Эту, знаете ли, безлюдную улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! – вдруг вскочил поэт. – Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.

Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.

– Это не то, и это не то… Ага, вот оно, кажется. – И он погрузился в чтение строчек, написанных на оборотной стороне конверта.

– Покажите мне, – снисходительно предложил Мейзлик.

– Право, это не из лучших моих стихов, – скромничал поэт. – Но если хотите, я прочту.

Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:

 
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева.
         В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть. Безволие… Забвенье.
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки —
          трагедии знаменье!
 

– Вот и все, – сказал поэт.

– Извините, что все это значит? – спросил Мейзлик. – О чем тут, собственно, речь?

– Как о чем? О происшествии с машиной, – удивился поэт. – Разве вам непонятно?

– Не совсем, – критически изрек Мейзлик. – Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.

– Все это внешние факты, сырая действительность, – сказал поэт, теребя себя за нос. – А поэзия – это внутренняя реальность. Поэзия – это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, – укоризненно закончил Нерад.

– Скажите пожалуйста! – воскликнул Мейзлик. – Ну ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…» Почему в строю? Объясните-ка это.

– Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?

– А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.

– Потому что Национальный проспект не такой прямой, – последовал уверенный ответ.

– Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?

– Заря, – лаконически пояснил поэт.

– Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?

– Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, – объяснил поэт.

– Он был гоночный?

– Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.

– Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?

Поэт пожал плечами.

– Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.

– А какое отношение имеют к этому малайцы? А?

Поэт замялся.

– Вероятно, машина была коричневого цвета, – задумчиво произнес он. – Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?

– Так, – сказал Мейзлик. – Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?

– Мне, – сказал поэт. – Мой цвет приятнее для глаза.

– «Повержен в пыль надломленный тюльпан», – читал далее Мейзлик. – «Надломленный тюльпан» – это, стало быть, пьяная побирушка?

– Не мог же я так о ней написать! – с досадой сказал поэт. – Это была женщина, вот и все. Понятно?

– Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» Свободные ассоциации?

– Покажите, – сказал, наклонясь, поэт. – Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки…» Что бы все это значило?

– Вот и я то же самое спрашиваю, – не без язвительности заметил полицейский чиновник.

– Постойте, – размышлял Нерад. – Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.

И он написал карандашом 2.

– Ага! – уже не без интереса воскликнул Мейзлик. – Ну, а это: «грудь»?

– Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?

– Остаются барабан и палочки! – взволнованно воскликнул полицейский чиновник.

– Барабан и палочки… – размышлял Нерад. – Барабан и палочки… Наверно, это пятерка, а? Смотрите, – он написал цифру 5. – Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.

– Так, – сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру 235. – Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?

– Номер? Я не заметил никакого номера, – решительно возразил Нерад. – Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?

Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.

– Я на минутку, – сказал Мейзлик. – Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.

– Какое авто? – изумился поэт.

– «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки»! – одним духом выпалил Мейзлик. – И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.

– Ага! – вспомнил поэт. – Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.

– В другой раз! – поспешил ответить полицейский чиновник. – Когда у меня опять будет такой случай, ладно?

Гибель дворянского рода Вотицких

Однажды в кабинет полицейского чиновника д-ра Мейзлика вошел озабоченный человек в золотых очках.

– Архивариус Дивишек, – представился он. – Господин Мейзлик, я к вам за советом… как к выдающемуся криминалисту. Мне говорили, что вы умеете… что вы особенно хорошо разбираетесь в сложных случаях. А это как раз и есть чрезвычайно загадочный случай, – заключил он убежденно.

– Рассказывайте, в чем дело, – сказал Мейзлик, взяв в руки блокнот и карандаш.

– Надо выяснить, – воскликнул архивариус, – кто убил высокородного Петра Берковца, при каких обстоятельствах умер его брат Индржих и что произошло с супругой высокородного Петра Катержиной.

– Берковец Петр? – задумался Мейзлик. – Что-то не припомню, чтобы к нам поступал акт о его смерти. Вы хотите официально поставить нас в известность об этом?

– Да нет же! – возразил архивариус. – Я к вам только за советом, понимаете? Видимо, у них там произошло нечто ужасное.

– Когда произошло? – пришел ему на помощь Мейзлик. – Прежде всего прошу сообщить точную дату.

– Да это же тысяча четыреста шестьдесят пятый год, – отозвался Дивишек, укоризненно воззрившись на полицейского следователя. – Это вы должны бы знать, сударь. Дело было во времена блаженной памяти короля Иржи из Подебрад.

– Ах так!.. – сказал Мейзлик и отложил блокнот и карандаш. – Вот что, мой друг, – продолжал он с подчеркнутой приветливостью. – Ваш случай больше относится к компетенции доктора Кноблоха. – (Это был наш полицейский врач.) – Я его приглашу сюда, ладно?

Архивариус приуныл.

– Как жаль! – сказал он. – Мне так рекомендовали вас! Видите ли, я пишу исторический труд об эпохе короля Иржи из Подебрад и вот споткнулся – да, именно споткнулся! – на таком случае, что не знаю, как и быть.

«Безвредный», – подумал Мейзлик.

– Друг мой, – быстро сказал он, – боюсь, что не смогу вам помочь. В истории я очень слаб, надо сознаться.

– Это упущение с вашей стороны, – строго заметил Дивишек. – Историю вам надо бы знать. Но если даже вы непосредственно не знакомы с соответствующими историческими источниками, сударь, я изложу вам все известные обстоятельства этого дела. К сожалению, их немного. Прежде всего имеется письмо высокородного Ладислава Пхача из Олешны высокородному Яну Боршовскому из Черчан. Это письмо вам, конечно, известно?

– Простите, нет, – сокрушенно признался Мейзлик, словно неуспевающий ученик.

– Что вы говорите! – возмутился Дивишек. – Ведь это письмо еще семнадцать лет назад опубликовал историк Шебек в своих «Извлечениях». Хоть это вам следовало бы знать. Но только, – добавил он, поправив очки, – ни Шебек, ни Пекарж, ни даже Новотный, – в общем, никто не уделил письму должного внимания. А ведь именно это письмо, о котором вам следовало бы знать, навело меня на след.

– Н-да, – произнес Мейзлик. – Что же дальше?

– Итак, прежде всего о письме, – продолжал архивариус. – У меня, к сожалению, нет с собой полного текста, но нам важны только несколько фраз, которые относятся к данному делу. Дворянин Ладислав Пхач сообщает в нем дворянину Боршовскому, что его, то есть Боршовского, дядя, высокородный Ещек Скалицкий из Скалице, не ожидается при дворе в Праге в этом, то есть в тысяча четыреста шестьдесят пятом году, поскольку, как пишет автор письма, «после тех недостойных деяний в Вотице Веленовой его милость король лично повелел, чтобы высокородный Ещек Скалицкий ко двору королевскому более не являлся, а предался молитвам и покаянию за свою вспыльчивость и уповал на правосудие Божие». Теперь вы понимаете? – втолковывал архивариус Мейзлику. – Мы бы сказали, что его милость король тем самым наложил опалу на высокородного Ещека и сослал его в собственное сего дворянина родовое имение. Не кажется ли это вам странным, сударь?

– Пока что нет, – сказал Мейзлик, выводя карандашом на бумаге замысловатые спирали.

– Ага! – торжествующе воскликнул Дивишек. – Вот видите, и Шебек тоже не нашел в этом ничего особенного. А ведь очень странно, сударь, то обстоятельство, что его королевская милость не вызвал дворянина Ещека – каковы бы ни были проступки последнего – на обычный светский суд, а предоставил его правосудию Божьему. Король ясно дал этим понять, – почтительно произнес архивариус, – что проступки эти такого свойства, что сам государь изымает их из ведения светского правосудия. Если бы вы побольше знали о его королевской милости Иржи Подебраде, вы сразу поняли бы, что это исключительный случай, ибо блаженной памяти король всегда неукоснительно придерживался строгого соблюдения законов.

– Может быть, он побаивался дворянина Ещека? – заметил Мейзлик. – Во времена его правления это…

Архивариус возмущенно вскочил:

– Что вы говорите, сударь! Чтобы король Иржи боялся кого-нибудь! Да еще простого дворянина!

– Значит, у Ещека была протекция, – заметил Мейзлик. – Сами знаете, у нас…

– Никакой протекции! – вскричал Дивишек, покраснев. – О протекции может идти речь, когда мы говорим о правлении короля Владислава, а при Иржи Подебраде… Нет, сударь, при нем протекция не помогала! Он бы вас выгнал. – Архивариус немного успокоился. – Нет, никакой протекции быть не могло! Очевидно, сами недостойные деяния были таковы, что его королевская милость препоручил виновного Божьему правосудию.

– Что же это были за деяния? – вздохнул Мейзлик.

Архивариус удивился:

– Именно вы и должны это установить. Ведь вы криминалист. Для этого я к вам и пришел.

– Ради бога… – запротестовал Мейзлик, но посетитель не дал ему договорить.

– Прежде всего вы должны познакомиться с фактами, – сказал он наставительно. – Итак, обратив внимание на туманное указание письма, я поехал в Вотице искать следы упомянутых «недостойных деяний». Там, однако, о них не сохранилось никаких записей. Зато в местной церкви я обнаружил могильную плиту дворянина Петра Берковеца, и эта плита, сударь, датирована как раз тысяча четыреста шестьдесят пятым годом! А Петр Берковец был, видите ли, зятем дворянина Ещека Скалицкого, он женился на его дочери Катержине. Вот фотография с этого камня. Вы не замечаете ничего особенного?

– Нет, – сказал Мейзлик, осмотрев снимок с обеих сторон; на могильной плите была высечена статуя рыцаря со скрещенными на груди руками. Вокруг него шла надпись готическим шрифтом. – Постойте-ка, вот тут, в углу, отпечатки пальцев!..

– Это, наверное, мои, – сказал архивариус. – Но обратите внимание на надпись!

– «Anno Domini MCCCCLXV», – с трудом разобрал Мейзлик. – «Год от рождества Христова тысяча четыреста шестьдесят пятый». Это дата смерти того дворянина, не так ли?

– Разумеется. А больше вы ничего не замечаете? Некоторые буквы явно чуть покрупнее других. Вот поглядите. – И он быстро написал карандашом Anno DOmini MCCCCLXV». Мастер нарочно сделал буквы О, С и С побольше. Это криптограмма, понимаете? Напишите-ка эти буквы подряд – ОСС. Вам ничего не приходит в голову?

– ОСС, ОСС, – бормотал Мейзлик. – Это может быть… ага, это сокращение слова «occisus» – «убит», а?

– Да! – торжествующе вскричал архивариус. – Мастер, сделавший могильную плиту, хотел сообщить потомству, что высокородный Петр Берковец из Вотице Веленовой был злодейски умерщвлен. Вот что!

– А убийца – его тесть, тот самый Ещек Скалицкий! – провозгласил Мейзлик по внезапному историческому наитию.

– Чушь! – пренебрежительно отмахнулся Дивишек. – Если бы высокородный Ещек убил высокородного Берковеца, его милость король предал бы убийцу уголовному суду. Но слушайте дальше, сударь. Рядом с этой надгробной плитой лежит другая, под ней покоится Henricus Berkovec de Wotice Welenova, то есть брат высокородного Петра. И на этой плите высечена та же дата: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, только без всякой криптограммы. Рыцарь Индржих изображен уже с мечом в руке. Мастер, видимо, хотел дать понять, что покойный пал в честном бою. А теперь объясните мне, пожалуйста, какова связь между этими двумя смертями?

– Может быть, тот факт, что Индржих умер в том же году, – просто чистая случайность? – неуверенно предположил Мейзлик.

– Случайность! – рассердился архивариус. – Сударь, мы, историки, не признаем никаких случайностей. Куда бы мы докатились, если бы допустили случайности! Не-ет, тут должна быть причинная связь! Но я еще не изложил вам все факты! Через год, в тысяча четыреста шестьдесят шестом году, почил в бозе высокородный Ещек из Скалице, и – обратите внимание! – его родовые владения Скалице и Градек перешли по наследству к его родственнику, уже известному нам дворянину Яну Боршовскому из Черчан. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что дочери покойного, Катержины, которую, как известно каждому младенцу, в тысяча четыреста шестьдесят четвертом году взял себе в жены высокородный Петр Берковец, тоже уже не было в живых. Но могильной плиты с именем высокородной Катержины нигде нет! Разрешите спросить вас, разве тот факт, что после смерти высокородного Петра мы не находим никаких следов и его супруги, это тоже случайность? Что, и это вы называете случайностью? Почему же нет могильной плиты? Случайно? Или дело тут именно в тех самых «недостойных деяниях», из-за которых его милость король препоручил высокородного Ещека правосудию Божьему?

– Вполне возможно, – уже не без интереса отозвался криминалист.

– Не возможно, а несомненно! – непререкаемо изрек Дивишек. – А теперь все дело в том, кто же кого убил и как связаны между собой все эти факты. Смерть рыцаря Ещека нас не интересует, поскольку он пережил эти «недостойные деяния». Иначе король Иржи не велел бы ему каяться. Нам надо выяснить, кто убил высокородного Петра, как погиб рыцарь Индржих, куда девалась высокородная Катержина и какое отношение имеет ко всему этому высокородный Ещек из Скалице.

– Погодите, – сказал Мейзлик. – Давайте-ка запишем всех участников:

1. Петр Берковец – убит.

2. Индржих Берковец – пал с оружием в руках, не так ли?

3. Катержина – бесследно исчезла.

4. Ещек из Скалице – препоручен правосудию Божьему. Верно?

– Да, – просмотрев запись, сказал архивариус. – Только надо было говорить «высокородный Петр Берковец», «высокородный Ещек» и так далее. Итак.

– Мы исключаем возможность, что Ещек убил своего зятя Петра Берковеца, потому что в этом случае он угодил бы под суд присяжных…

– Предстал бы перед судом, – поправил архивариус. – В остальном вы правы.

– Погодите, тогда, стало быть, остается только брат Петра – Индржих. Вернее всего, это он убил своего братца…

– Исключено! – проворчал архивариус. – Убей он брата, его не похоронили бы в церкви, да еще рядом с убитым.

– Ага, значит, Индржих только подстроил убийство Петра, а сам пал в какой-то схватке. Так?

– А почему же тогда рыцарь Ещек попал в опалу за свою вспыльчивость? – возразил архивариус, беспокойно ерзая на стуле. – И куда делась Катержина?

– М-да, в самом деле, – буркнул Мейзлик. – Слушайте-ка, а ведь это сложный случай. Ну, а допустим так: Петр застиг Катержину in flagranti[106]106
  На месте преступления (лат.).


[Закрыть]с Индржихом и убил ее на месте. Об этом узнаёт отец и в приступе гнева убивает своего зятя…

– Тоже не выходит, – возразил Дивишек. – Если бы рыцарь Петр убил Катержину за супружескую измену, ее отец одобрил бы такую расправу. В те времена на этот счет было строго!

– Погодите-ка, – размышлял Мейзлик. – А может быть, он убил ее просто так, в ссоре…

Архивариус покачал головой:

– Тогда она была бы похоронена честь честью: под могильной плитой. Нет, и это не выходит. Я, сударь, уже год ломаю голову над этим случаем, и ни в какую!

– Гм… – Мейзлик в раздумье разглядывал «список участников». – Экая чертовщина! А может быть, тут не хватает еще пятого участника дела?

– Зачем же пятый, – укоризненно заметил Дивишек. – Вы и с четырьмя-то не можете разобраться…

– Ну, стало быть, один из двух – убийца Берковеца: или его тесть, или его брат… Э-э, черт подери, – вдруг спохватился Мейзлик, – а что, если это Катержина?

– Батюшки мои! – воскликнул подавленный архивариус. – Я и думать об этом не хотел! Она – убийца, о господи! Ну и что же с ней потом случилось?

У Мейзлика даже уши покраснели от напряженной работы мысли.

– Минуточку! – воскликнул он, вскочил со стула и взволнованно зашагал по комнате. – Ага, ага, уже начинаю понимать! Черт подери, вот так случай! Да, все согласуется… Ещек здесь главная фигура!.. Ага, круг замкнулся. Вот почему король Иржи… теперь мне все понятно! Слушайте-ка, он был голова, этот король!

– О да, – благоговейно подтвердил Дивишек. – Он, голубчик мой, был мудрым правителем.

– Так вот, слушайте, – начал Мейзлик, усаживаясь на свою собственную чернильницу. – Наиболее вероятная гипотеза следующая, я за нее голову даю на отсечение! Прежде всего надо сказать, что гипотеза, признаваемая приемлемой, должна включать в себя все имеющиеся факты. Ни одно самое мелкое обстоятельство не должно ей противоречить. Во-вторых, все эти факты должны найти свое место в едином и связном ходе событий. Чем он проще, компактнее и закономернее, тем больше вероятия, что дело было именно так, а не иначе. Это мы называем реконструкцией обстановки. Гипотезу, которая согласует все установленные факты в наиболее связном и правдоподобном ходе событий, мы принимаем как несомненную, понятно? – И Мейзлик строго взглянул на архивариуса. – Такова наша криминалистическая метода!

– Да, – послушно отозвался тот.

– Итак, факты, из которых нам нужно исходить, следующие. Перечислим их в последовательном порядке:

1. Петр Берковец взял себе в жены Катержину.

2. Он был убит.

3. Катержина исчезла, и могила ее не найдена.

4. Индржих погиб в какой-то вооруженной схватке.

5. Ещек Скалицкий за свою вспыльчивость попал в опалу.

6. Но король не предал его суду, следовательно Ещек Скалицкий в какой-то мере был прав.

Таковы все наличные факты, не так ли? Теперь далее. Из сопоставления этих фактов следует, что Петра не убивали ни Индржих, ни Ещек. Кто же еще мог быть убийцей? Очевидно, Катержина. Это предположение подтверждается и тем, что могила Катержины не обнаружена. Вероятно, ее похоронили где-нибудь, как собаку. Но почему же ее не предали обычному суду? Видимо, потому, что какой-то вспыльчивый мститель убил ее на месте. Был это Индржих? Ясно, что нет. Если бы Индржих покарал Катержину смертью, старый Ещек, надо полагать, согласился бы с этим. С какой же стати король наказал бы его за вспыльчивость? Таким образом, получается, что Катержину убил ее собственный отец в припадке гнева. Остается вопрос, кто же убил Индржиха в бою? Кто это сделал, а?

– Не знаю, – вздохнул подавленный архивариус.

– Ну конечно Ещек! – воскликнул криминалист. – Ведь больше некому. Итак, весь казус округлился, понятно? Вот слушайте: Катержина, жена Петра Берковеца… гм… воспылала, как говорится, греховной страстью к его младшему брату Индржиху…

– А это подтверждено документально? – осведомился Дивишек с живейшим интересом.

– Это вытекает из логики событий, – уверенно ответил д-р Мейзлик. – Я вам скажу так: причиной всегда бывают деньги или женщина, уж мы-то знаем! Насколько Индржих отвечал ей взаимностью, неизвестно. Но, во всяком случае, это и есть причина, побудившая Катержину отправить своего мужа на тот свет. Говорю вам прямо, – громогласно резюмировал Мейзлик, – это сделала она!

– Я так и предполагал! – мрачно произнес архивариус.

– Но тут на сцене появляется ее отец, Ещек Скалицкий, в роли семейной Немезиды. Он убивает дочь, чтобы не отдавать ее в руки палача. Потом он вызывает на поединок Индржиха, ибо сей несчастный молодой человек в какой-то мере повинен в преступлении единственной дочери Ещека и в ее гибели. Индржих погибает в этом поединке… Возможен, разумеется, и другой вариант: Индржих своим телом закрывает Катержину от разъяренного отца и в схватке с ним получает смертельный удар. Но первая версия лучше. Вот они, эти «недостойные деяния»! И король Иржи, понимая, сколь мало суд человеческий призван судить такой дикий, но справедливый поступок, мудро передает этого страшного отца, этого необузданного мстителя правосудию Божьему. Хороший суд присяжных поступил бы так же… Через год старый Ещек умирает от горя и одиночества… скорее всего, в результате инфаркта.

– Аминь! – сказал Дивишек, благоговейно складывая руки. – Так оно и было. Король Иржи не мог поступить иначе, насколько я его знаю. Слушайте, а ведь Ещек – замечательная, на редкость цельная натура, а? Теперь весь случай совершенно ясен. Я прямо-таки все вижу воочию! И как логично! – в восторге воскликнул архивариус. – Сударь, вы оказали исторической науке ценнейшую услугу. Эта драма бросает яркий свет на тогдашние нравы… и вообще… – Исполненный признательности, Дивишек махнул рукой. – Когда выйдут мои «Очерки правления короля Иржи Подебрада», я позволю себе презентовать вам экземпляр, сударь. Вот увидите, какое научное истолкование я дам этому прискорбному случаю.

Через некоторое время д-р Мейзлик действительно получил толстенный том «Очерков правления короля Иржи Подебрада» с теплым авторским посвящением. Мейзлик прочитал том от корки до корки, ибо – скажем откровенно – был очень горд тем, что сделал вклад в историческую науку. Но во всей книге он не обнаружил ни строчки о драме в Вотице. Только на странице 471, в библиографическом указателе, Мейзлик прочитал следующее:

Шебек Ярослав. Извлечения из документов XIV и XV столетий, с. 213, письмо дворянина Ладислава Пхача из Олешны дворянину Яну Боршовскому из Черчан. Особого внимания заслуживает интересное, научно еще не истолкованное упоминание о Ещеке Скалицком из Скалице.