Текст книги "Война с саламандрами (сборник)"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

– Ищите себе другую, – Иоганна захлебывается рыданиями, – я у вас и до утра не останусь… Я человек, а не собака… Не стану все терпеть… Не стану! – восклицает она с отчаянием. – Хоть бы вы мне тысячи платили. Лучше на мостовой заночую…

– Да почему же, Иоганна! – беспомощно защищается он. – Чем я вас обидел? Я вам даже слова не сказал…

– Не обидели?! – кричит Иоганна с еще большим отчаянием. – А это не обида… обыскать шкаф… как у воровки? Это ничего? Это я должна стерпеть? Никто меня так не позорил… Я не какая-нибудь… потаскушка! – Она разражается конвульсивным плачем, переходящим в вой, и убегает, хлопнув дверью…

Хозяин поражен беспредельно. И это вместо повинной? Да что же это такое? Что и говорить, ворует, как сорока, и она же оскорблена, что он дознался до правды. Воровать она не стыдится, но жестоко страдает оттого, что ее воровство обнаружено… В своем ли она уме?

Ему становилось все больше жаль служанку. «Вот видишь, – говорил он себе, – у каждого человека есть свои слабости, и больше всего ты оскорбишь его тем, что узнаешь о них. Ах, как безгранична моральная уязвимость человека, совершающего проступки! Как он мнителен и душевно слаб в грехах своих! Коснись сокрытого зла – и услышишь вопль обиды и муки. Не видишь ты разве, что хочешь осудить виноватого, а осуждаешь оскорбленного?»

Из кухни доносился плач, приглушенный одеялом. Хозяин хотел войти, но кухня была заперта изнутри. Стоя за дверью, он уговаривал Иоганну, корил ее, успокаивал, но в ответ слышались только рыдания, все более громкие и безутешные. Подавленный, полный бессильного сострадания, он вернулся в свою комнату. На столе все еще лежали украденные вещи – отличные новые рубашки, много всякого белья, разные сувениры и бог весть что еще. Он потрогал их пальцем, но от этого прикосновения только росли чувство одиночества и печаль.

Случай с доктором Мейзликом

– Послушайте, господин Дастих, – озабоченно сказал полицейский чиновник доктор Мейзлик старому магу и волшебнику, – я к вам, собственно, за советом. Я вот ломаю голову над одним случаем.

– Ну, выкладывайте! – сказал Дастих. – С кем там и что стряслось?

– Со мной, – вздохнул доктор Мейзлик. – И чем больше я об этом случае думаю, тем меньше понимаю, как он произошел. Просто можно с ума сойти.

– Так кто же все это натворил? – спросил Дастих успокаивающе.

– Никто! – крикнул Мейзлик. – И это самое скверное. Я сам совершил что-то такое, чего понять не в состоянии.

– Надеюсь, все это не так страшно, – успокаивал доктора Мейзлика старый Дастих. – А что же вы все-таки натворили, дружище?

– Поймал медвежатника, – мрачно ответил Мейзлик.

– И это всё?

– Всё.

– А медвежатник оказался ни при чем, – подсказал Дастих.

– Да нет, он же сам признался, что ограбил кассу в Еврейском благотворительном обществе. Это какой-то Розановский или Розенбаум из Львова, – ворчал Мейзлик. – У него нашли и воровской инструмент, и все прочее.

– Так чего же вы еще хотите? – торопил его старый Дастих.

– Я бы хотел понять, – сказал полицейский чиновник задумчиво, – каким образом я его поймал. Подождите, сейчас я вам все расскажу по порядку. Месяц тому назад, третьего марта, я дежурил до полуночи. Не знаю, помните ли вы, что в первых числах марта три дня подряд лил дождь. Я заскочил на минутку в кафе и собрался было уже идти домой, на Винограды. Но вместо этого почему-то пошел в противоположную сторону, по направлению к Длажденой улице. Скажите, пожалуйста, почему я пошел именно в ту сторону?

– Возможно, просто так, случайно, – предположил Дастих.

– Послушайте, в этакую погоду человек не болтается по улицам просто так, от нечего делать. Я бы хотел знать, какого черта меня понесло туда? Не думаете ли вы, что это было предчувствие? Знаете, нечто вроде телепатии.

– Да, – утвердительно кивнул головой Дастих. – Вполне возможно!

– Вот видите, – заметил Мейзлик как-то озабоченно. – То-то и оно! Но это также могло быть и просто подсознательное желание взглянуть, что делается «У трех девиц».

– А-а, вы имеете в виду ночлежку на Длажденой улице, – вспомнил Дастих.

– Вот именно. Там обычно ночуют карманники и медвежатники из Будапешта или из Галиции, когда приезжают в Прагу по своим «делам». Мы за этим кабаком следим. Как по-вашему, может быть, я просто по привычке решил заглянуть туда?

– Вполне может быть, – рассудил Дастих, – такие вещи иногда делаются совершенно механически, в особенности если они входят в круг служебных обязанностей. Тут нет ничего удивительного.

– Так вот, пошел я по Длажденой улице, – продолжает Мейзлик, – заглянул мимоходом в список ночлежников «У трех девиц» и отправился дальше. Дойдя до конца улицы, остановился и повернул обратно. Скажите, пожалуйста, ну почему я повернул обратно?

– Привычка, – предположил Дастих, – привычка патрулировать.

– Возможно, – согласился полицейский чиновник. – Но ведь я уже кончил дежурство и хотел идти домой. Может быть, это было предвидение?

– Такие случаи тоже известны, – признал Дастих, – но в них нет ничего загадочного. Просто это значит, что человек обладает сверхъестественным чутьем.

– Черт возьми, – закричал Мейзлик, – так это была привычка или сверхъестественное чутье? Вот это-то мне и хотелось бы знать. Да, погодите. Когда я повернул обратно, то повстречал какого-то человека. Вы спросите – ну и что же, разве кому-либо возбраняется ходить в час ночи по Длажденой улице? В этом нет ничего подозрительного. Я и сам ничего в том не заподозрил; однако остановился под самым фонарем и стал закуривать сигарету. Знаете, мы всегда так поступаем, когда впотьмах хотим кого-нибудь внимательно разглядеть. Как вы думаете, это была случайность, привычка или… некая неосознанная тревога?

– Не знаю, – сказал Дастих.

– Я тоже, черт побери! – злобно воскликнул Мейзлик. – Зажигаю я сигарету под самым фонарем, а человек проходит мимо меня. Господи, я даже не взглянул ему в лицо, стоял, уставившись в землю. Этот парень уже прошел, и тут что-то мне в нем не понравилось. «Проклятие! – сказал я сам себе. – Тут что-то не в порядке, но что именно? Ведь я этого типа даже не разглядел». Стою я у фонаря, под проливным дождем, и раздумываю. И вдруг меня осенило… Ботинки! У этого человека что-то странное было на ботинках. «Опилки!» – неожиданно громко проговорил я.

– Какие опилки? – спросил Дастих.

– Обыкновенные металлические опилки. В ту минуту я понял, что у прохожего на ранте ботинок были опилки.

– А почему бы у него на ботинках не могли быть опилки? – спросил Дастих.

– Могли, разумеется, – воскликнул Мейзлик, – но именно в этот момент я просто видел, да, да, видел вскрытый сейф, из которого на пол сыплются металлические опилки. Знаете, опилки от стальных пластин. Я просто видел, как эти ботинки шлепают по этим опилкам.

– Так это интуиция, – решил Дастих, – гениальная, но бессознательная.

– Бессмыслица! – сказал Мейзлик. – Да не будь дождя, я бы на эти опилки и внимания не обратил. Но когда идет дождь, обычно на обуви не бывает опилок, понимаете?

– Ну так это эмпирический вывод, – уверенно произнес Дастих. – Блестящий вывод, сделанный на основе опыта. А что дальше?

– Я, конечно, пошел за этим парнем, и, само собой разумеется, он закатился к «Трем девицам». Потом я по телефону вызвал двух сыщиков, и мы устроили облаву: нашли и Розенбаума с опилками на ботинках, воровской инструмент, и двадцать тысяч из кассы Еврейского благотворительного общества. В этом уж не было ничего необычного. Знаете, в газетах писали, что на сей раз наша полиция проявила блестящую оперативность. Какая бессмыслица! Скажите, пожалуйста, что было бы, если бы я случайно не пошел по Длажденой улице и случайно не поглядел этому прохвосту на ботинки? То-то и оно! Так вот, была ли это только случайность? – удрученно спросил доктор Мейзлик.

– А это и не важно, – произнес Дастих. – Поймите, молодой человек, ведь это успех, с которым вас можно поздравить.

– Поздравить! – выпалил Мейзлик. – Господин Дастих! Да как же тут поздравлять, когда я не знаю, чему я обязан своим успехом? Своей сверхъестественной проницательности? Полицейской привычке или просто счастливой случайности? А может, интуиции или телепатии? Подумать только! Ведь это – мое первое настоящее дело! Человек должен чем-то руководствоваться! Предположим, завтра меня заставят расследовать какое-нибудь убийство. Господин Дастих, что я буду делать? Начну бегать по улицам и пристально смотреть на все ботинки? Или побреду куда глаза глядят в надежде, что предчувствие или внутренний голос приведут меня прямо в объятия убийцы? Вот ведь какая история получается! Вся полиция теперь твердит: у этого Мейзлика нюх, из этого парня в очках будет толк, у него талант детектива. Отчаянное положение! – ворчал Мейзлик. – Какая-то мето́да должна у меня быть?! Понимаете, до этого случая я верил во всякие бесспорные методы, где важную роль играют внимание, опыт, систематическое следствие и прочая чепуха. Но когда я задумываюсь над этой историей, то вижу… Послушайте! – воскликнул доктор Мейзлик с облегчением. – Я думаю, что все это – просто счастливая случайность.

– Да, похоже, – сказал Дастих мудро. – Но известную роль здесь сыграли логика и пристальное внимание.

– И обычная рутина, – горько добавил молодой полицейский чиновник.

– И еще интуиция. А также в какой-то мере дар предвидения. И инстинкт.

– Господи боже мой! Так вы теперь видите, как все это сложно, – огорчился Мейзлик. – Скажите, что же мне теперь делать?

– Доктор Мейзлик, вас к телефону, – позвал его метрдотель. – Звонят из полицейского управления.

– Вот вам пожалуйста! – проворчал удрученный Мейзлик.

Когда Мейзлик вернулся, он был бледен и взволнован.

– Кельнер, счет! – крикнул он раздраженно. – Так оно и есть, – сказал он Дастиху. – Нашли какого-то иностранца, убитого в отеле, проклятие…

И Мейзлик ушел.

Казалось, этот энергичный молодой человек сам не свой от волнения.

Голубая хризантема

– Я расскажу вам, – сказал старый Фулинус, – как появилась на свет «Клара». Жил я в ту пору в Лубенце и разбивал парк в имении князя Лихтенберга. Старый князь, сударь, знал толк в садоводстве. Он выписывал из Англии, от Вейча, целые деревья и одних луковиц тюльпанов заказал в Голландии семнадцать тысяч. Но это так, между прочим. Так вот, однажды в воскресенье иду я по улице и встречаю юродивую Клару, глухонемую дурочку, которая вечно заливается блаженным смехом. Не знаете ли вы, почему юродивые всегда так счастливы? Я хотел обойти ее стороной, чтобы не полезла целоваться, и вдруг увидел в лапах у нее букет: укроп и какие-то еще сорняки, а среди них, знаете что?.. Немало я на своем веку цветов видел, но тут меня чуть удар не хватил: в букетике у этой помешанной была махровая голубая хризантема! Голубая, сударь! И такая голубая, какой бывает только Phlox Laphami; лепестки с чуть сероватым отливом и атласно-розовой каемкой; сердцевина похожа на Campanula turbinata; цветок необыкновенно красивый, пышный. Но это еще не все. Дело в том, сударь, что такой цвет у индийских хризантем устойчивых сортов тогда, да и сейчас, совершенная невидаль. Несколько лет назад я побывал в Лондоне у старого сэра Джеймса Вейча, и он как-то похвалился мне, что однажды у них цвела хризантема, выписанная прямо из Китая, голубая, с лиловатым оттенком; зимой она, к сожалению, погибла. А тут в лапах у Клары, у этого пугала с вороньим голосом, такая голубая хризантема, что красивее трудно себе и представить. Ладно…

Клара радостно замычала и сует мне этот самый букет. Я дал ей крону и показываю на хризантему:

– Где ты взяла ее, Клара?

Клара радостно кудахчет и хохочет. Больше я ничего от нее не добился. Кричу, показываю на хризантему – хоть бы что. Знай лезет обниматься.

Побежал я с этой драгоценной хризантемой к старому князю.

– Ваше сиятельство, они растут где-то тут, совсем рядом. Давайте искать.

Старый князь тотчас велел запрягать и сказал, что мы возьмем с собой Клару. А Клара тем временем куда-то исчезла, будто провалилась. Стоим мы около коляски и ругаемся на чем свет стоит – князь-то прежде служил в драгунах. Примерно через час – мы уж и ждать перестали – прибегает Клара с высунутым от усталости языком и протягивает мне целый букет голубых хризантем, только что сорванных. Князь сует ей сто крон, а Клара от обиды давай реветь. Она, бедняжка, никогда не видела сотенной бумажки. Пришлось мне дать ей одну крону. Тогда она успокоилась, стала визжать и пританцовывать, а мы посадили ее на козлы, показали ей на хризантемы: ну, Клара, куда ехать?

Клара на козлах прямо визжала от удовольствия. Вы себе не представляете, как злился почтенный кучер, которому пришлось сидеть рядом с ней. Лошади шарахались от визга и кудахтанья Клары, в общем, чертовская была поездка. Так вот, едем мы этак часа полтора. Наконец я не выдержал.

– Ваше сиятельство, мы проехали не меньше четырнадцати километров.

– Все равно, – проворчал князь, – хоть сто!

– Ладно, – отвечаю я. – Но ведь Клара-то вернулась со вторым букетом через час. Стало быть, хризантемы растут не дальше чем в трех километрах от Лубенца.

– Клара! – крикнул князь и показал на голубые хризантемы. – Где они растут? Где ты их нарвала?

Клара закаркала в ответ и все тычет рукой вперед. Вернее всего, ей понравилось кататься в коляске. Верите ли, я думал, князь пристукнет ее со злости, уж он-то умел гневаться! Лошади были в мыле, Клара кудахтала, князь бранился, кучер чуть не плакал с досады, а я ломал голову, как найти голубые хризантемы.

– Ваше сиятельство, – говорю, – так не годится. Давайте искать без Клары. Обведем на карте кружок вокруг Лубенца радиусом в три километра, разделим его на участки и будем ходить из дома в дом.

– Милейший, – говорит князь, – в трех километрах от Лубенца нет ведь ни одного парка.

– Вот и хорошо, – отвечаю я. – Черта с два вы нашли бы ее в парке, разве только ageratum или канны. Смотрите, тут, внизу, к стеблю хризантемы прилипла щепотка земли. Это не садовый перегной, а вязкая глина, удобренная, скорее всего, фекалиями. А на листьях следы голубиного помета, стало быть, надо искать там, где много голубей. Скорее всего, эти хризантемы растут где-то у плетня, потому что вот тут, среди листьев, застрял обломок еловой коры. Это верная примета.

– Ну и что? – спрашивает князь.

– А то, – говорю. – Эти хризантемы надо искать около каждого домика в радиусе трех километров. Давайте разделимся на четыре отряда: вы, я, ваш садовник и мой помощник Венцл, и пойдем.

Ладно. Утром первое событие было такое: Клара опять принесла букет голубых хризантем. После этого я обшарил весь свой участок, в каждом трактире пил теплое пиво, ел сырки и расспрашивал о хризантемах. Лучше не спрашивайте, сударь, как меня пронесло после этих сырков. Жарища была адская, такая редко выдается в конце сентября, а я лез в каждую халупу и терпеливо слушал разные грубости, потом что люди были уверены, что я спятил или что я коммивояжер или какой-нибудь инспектор. К вечеру для меня стало ясно: на моем участке хризантемы не растут. На трех других участках их тоже не нашли. А Клара снова принесла букет свежих голубых хризантем!

Вы знаете, мой князь – важная персона в округе. Он созвал местных полицейских, дал каждому по голубой хризантеме и посулил им бог весть что, если они отыщут место, где растут эти цветы. Полицейские – образованные люди, сударь. Они читают газеты и, кроме того, знают местность как свои пять пальцев и пользуются авторитетом у жителей. И вот, заметьте себе, в тот день шестеро полицейских, а вместе с ними деревенские старосты и стражники, школьники и учителя, да еще шайка цыган облазили всю округу в радиусе трех километров, оборвали все какие ни на есть цветы и принесли их князю. Господи боже, чего там только не было, будто на празднике божьего тела! Но голубой хризантемы, конечно, ни следа. Клару мы весь день сторожили; вечером, однако, она удрала, а в полночь принесла мне целую охапку голубых хризантем. Мы велели посадить ее под замок, чтобы она не оборвала все цветы до единого, но сами совсем приуныли. Честное слово, просто наваждение какое-то: ведь местность там ровная, как ладонь…

Слушайте дальше. Если человеку очень не везет или он в большой беде, он вправе быть грубым, я понимаю. И все-таки когда князь в сердцах сказал мне, что я такой же кретин, как Клара, я ответил ему, что не позволю всякому старому ослу бранить меня, и отправился прямехонько на вокзал. Больше меня в Лубенце не увидят! Уселся я в вагон, поезд тронулся, и тут я заплакал, как мальчишка. Заплакал потому, что не увижу больше голубой хризантемы, потому что навсегда расстаюсь с ней. Сижу я так, хнычу и гляжу в окно, вдруг вижу: у самого полотна мелькнули какие-то голубые цветы. Господин Чапек, я не мог с собой совладать, вскочил и, сам уже не знаю как, ухватился за ручку тормоза. Поезд дернулся, затормозил, я стукнулся о противоположную лавку и при этом сломал себе вот этот палец. Прибегает кондуктор, я бормочу, что, мол, забыл что-то очень нужное в Лубенце. Пришлось заплатить крупный штраф. Ругался я, как извозчик, ковыляя по полотну к этим голубым цветам. «Олух ты, – твердил я себе, – наверное, это осенние астры или еще какая-нибудь ерунда. А ты вышвырнул такие сумасшедшие деньги!» Прошел я метров пятьсот и уж было решил, что эти голубые цветы не могут быть так далеко, наверное, я их не заметил или вообще они мне померещились. Вдруг вижу на маленьком пригорке домик путевого обходчика, а за частоколом что-то голубое. Гляжу – два кустика хризантем!

Сударь, всякий младенец знает, что растет в садиках у таких сторожек: капуста да дыня, подсолнечник да несколько кустиков красных роз, мальвы, настурции, ну, георгины. А тут и этого не было; одна картошка и фасоль, куст бузины, а в углу, у забора, – две голубые хризантемы!

– Приятель, – говорю я хозяину через забор, – откуда у вас эти голубые цветочки?

– Эти-то? – отвечает сторож. – Остались еще от покойного Чермака, он был сторожем до меня. А ходить по путям не велено, сударь. Вон там, глядите, надпись: «Хождение по железнодорожным путям строго воспрещается». Что вы тут делаете?

– Дядюшка, – я к нему, – а где же дорога к вам?

– По путям, – говорит он. – Но по ним ходить нельзя. Да и чего вам тут делать? Проваливай-ка отсюда, дурень, только не по шпалам.

– Куда же мне проваливать?

– Мне все равно, – кричит сторож. – А по путям нельзя, и все тут!

Сел я на землю и говорю:

– Слушайте, дед, продайте мне эти голубые цветы.

– Не продам, – ворчит сторож. – И катись отсюда. Здесь сидеть не положено.

– Почему не положено? – возражаю я. – На табличке ничего такого не написано. Тут говорится, что воспрещается ходить, – я и не хожу.

Сторож опешил и ограничился тем, что стал ругать меня через забор. Старик, видимо, жил бобылем; вскоре он перестал браниться и завел разговор сам с собой, а через полчаса вышел на обход путей и остановился около меня.

– Ну что, уйдете вы отсюда или нет?

– Не могу, – говорю я. – По путям ходить запрещено, а другого выхода отсюда нет.

Сторож на минуту задумался.

– Знаете что? – сказал он наконец. – Вот я сверну на ту тропинку, а вы тем временем уходите по путям. Я не увижу.

Я поблагодарил его от души, а когда сторож свернул на тропинку, я перелез через забор и его собственной мотыгой вырыл оба кустика голубой хризантемы. Да, я украл их, сударь! Я честный человек и крал только семь раз в жизни, и всегда цветы.

Через час я сидел в поезде и вез домой похищенные голубые хризантемы. Когда мы проезжали мимо сторожки, там стоял с флажком этот старикан, злой, как черт. Я помахал ему шляпой, но, думаю, он меня не узнал.

Теперь вы понимаете, сударь, в чем было все дело, – там торчала надпись: «Ходить воспрещается». Поэтому никому – ни нам, ни полицейским, ни цыганам, ни школьникам – не пришло в голову искать там хризантемы. Вот какую силу имеет надпись «запрещается»… Может быть, около железнодорожных сторожек растет голубой первоцвет, или древо познания, или золотой папоротник, но их никто никогда не найдет, потому что ходить по путям строго воспрещается, и баста. Только Клара туда попала – она была юродивая и читать не умела.

Поэтому я и назвал свою голубую хризантему «Клара» и вожусь с ней вот уже пятнадцать лет. Видимо, я ее избаловал хорошей землей и поливкой. Этот вахлак-сторож совсем ее не поливал, земля там была твердая, как камень. Весной хризантемы у меня оживают, летом дают почки, а в августе уже вянут. Представляете, я, единственный в мире обладатель голубой хризантемы, не могу отправить ее на выставку. Куда против нее «Бретань» и «Анастасия», они ведь только слегка лиловатые. А «Клара» – о сударь, когда у меня зацветет «Клара», о ней заговорит весь мир!