Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц)

Кракатит[87]87
  К. Чапек работал над романом с октября 1922 до августа 1923 г. Роман печатался в газете «Лидове новины» (декабрь 1923 – апрель 1924 г.), в 1924 г. появилось и книжное издание. На русский язык роман впервые был переведен (в 1926 г.) с английского издания (украинский перевод, вышедший в 1930 г., был сделан с оригинала). Первый русский перевод с чешского, сделанный по книге: К. Чапек. Krakatit. Прага, 1957, вошел в пятитомное Собрание сочинений Чапека (М., ГИХЛ, 1958).


[Закрыть]
Роман
© Перевод Н. Аросевой

I

К вечеру сгустилась мгла ненастного дня. Идешь по улице – словно продираешься сквозь вязкую влажную массу, которая тут же неумолимо смыкается за тобой. Хочется быть дома. Дома, у своей лампы, в коробке из четырех стен. Никогда еще не был ты так одинок.

Прокоп прокладывает себе путь по набережной. Его бьет озноб, от слабости лоб покрыт испариной; Прокоп посидел бы на мокрой скамейке, да придерутся, пожалуй, полицейские. Кажется, он шатается? Ну да, у Староместских мельниц кто-то обошел его стороной, словно пьяного. И Прокоп прилагает все силы, чтобы держаться прямо. Вот навстречу – человек: шляпа надвинута на брови, воротник поднят. Прокоп стискивает зубы, морщит лоб, напрягает все мышцы – лишь бы пройти, не покачнувшись. Но ровно за шаг до прохожего в глазах у него темнеет, и все вокруг пускается в бешеную пляску; вдруг близко, совсем близко он видит пару цепких глаз, – они так и вонзились в него, – натыкается на чье-то плечо, выдавливает из себя нечто вроде «извините» и удаляется, судорожно стараясь сохранить достоинство. Сделав несколько шагов, Прокоп останавливается и оборачивается: человек стоит, пристально смотрит ему вслед. Прокоп срывается с места, торопясь уйти; но что-то мешает ему, тянет оглянуться. Ага, тот все еще глядит на него с таким вниманием, что шея высунулась из воротника – как у черепахи. «Пусть смотрит, – встревоженно думает Прокоп. – Больше не оглянусь». И он пошел, изо всех сил стараясь держаться прямо; вдруг – шаги за спиной. Человек с поднятым воротником преследует его. Даже, кажется, бегом. И Прокоп в невыносимом ужасе бросается вперед.

Опять все закружилось. Тяжело дыша, выбивая зубами барабанную дробь, привалился он к дереву и закрыл глаза. Ему было очень плохо, он боялся, что упадет, что разорвется сердце и кровь хлынет горлом. Открыв глаза, прямо перед собой он увидел человека с поднятым воротником.

– Скажите, вы не инженер Прокоп? – видимо, в который уже раз спрашивал человек.

– Я… меня там не было, – попытался Прокоп отрицать что-то.

– Где? – спросил человек.

– Там. – И Прокоп мотнул головой в сторону Страгова[88]88
  Страгов – холм в Праге, на котором расположен Страговский монастырь.


[Закрыть]. – Что вам надо?

– Неужели не узнаешь? Я ведь Томеш. Томеш из политехнического, забыл?

– Томеш, – повторил Прокоп; ему было совершенно безразлично, кто это такой. – Ну да, Томеш, конечно. А что… что вам от меня надо?

Человек с поднятым воротником подхватил Прокопа под руку.

– Прежде всего тебе надо сесть, понимаешь?

– Да, – согласился Прокоп и позволил отвести себя к скамейке. – Видите ли, я… мне нехорошо, вот что.

Внезапно он вытащил из кармана руку, обвязанную грязной тряпкой.

– Поранился, видите? Проклятая штука.

– А голова не болит?

– Болит.

– Ну, слушай, Прокоп, – сказал человек. – Кажется, у тебя жар. Надо ехать в больницу, понял? Тебе нехорошо, сразу видно. Да постарайся же наконец вспомнить, что мы знакомы! Я – Томеш. Еще на химическом вместе учились. Ну, вспомнил?

– Помню – Томеш, – вяло отозвался Прокоп. – Шкодливый такой. Что с ним случилось?

– Ничего. Он сейчас разговаривает с тобой. Тебе надо в постель, слышишь? Где ты живешь?

– Там, – с усилием выговорил Прокоп, неопределенно мотнув головой. – На… на Гибшмонке[89]89
  Гибшмонка – часть Смихова, промышленного района Прагм, прежде отдаленный пригород.


[Закрыть].

Тут он попытался встать.

– Я не хочу туда! Не ходите туда! Там… там…

– Что там?

– Кракатит, – шепнул Прокоп.

– А это что?

– Ничего. Не скажу. Туда нельзя никому. А не то, не то…

– Что не то?

– Фффр – бум! – И Прокоп взмахнул рукой.

– Да что же это?

– Кракатоэ. Кра-ка-тау[90]90
  Кракатау – остров и вулкан в Зондском проливе. Извержение вулкана Кракатау в августе 1883 г. – одно из самых мощных вулканических извержений, во время которого погибло 36 тыс. человек, остров наполовину погрузился в море. Частицы вулканического пепла в течение нескольких лет, оставаясь в земной атмосфере, вызывали повсюду необыкновенно красные зори.


[Закрыть]. Вулкан. В-вулкан, понимаете? Мне вот… поранило палец. Не знаю, что это – Прокоп осекся и медленно добавил: – Страшная штука…

Томеш смотрел на него внимательно, словно ожидая чего-то.

– Значит, – заговорил он после паузы, – ты все еще возишься со взрывчатыми веществами?

– Ну да…

– И успешно?

Из груди Прокопа вырвалось что-то похожее на смешок.

– А тебе хочется узнать, а? Это, брат, не так-то просто. Не… не так-то просто, – повторил он, пьяно качая головой. – Оно, знаешь, само… само собой…

– Что?

– Кра-ка-тит. Кракатит. Кррракатит. И – само собой… Я просто оставил пыль на столе. Все смел вввв – в такую баночку. Осталось то-только чуть-чуть на столе – и… вдруг…

– Взорвалось.

– Взорвалось. Просто налет, щепотка пыли, рассыпал немного. Его и не видно было. Лампочка – далеко, за целый километр. Это не из-за нее. А я – в кресле как колода. Устал, понимаешь. Слишком много работы. И вдруг – трррах. Меня швырнуло на землю. Выбило окна, лампочку – вдребезги. Детонация, как-как целый патрон лиддита. Стра-страшная взрывная ссила. Я… я сначала думал, лопнула эта фафрораф…форфра…фар-фо-ровая, фафроровая, фафро-ровая, фафро – господи, ну как это, белое такое, ну, изолятор, как это называется? Силикат кремния…

– Фарфор.

– Баночка. Я думал, лопнула та баночка со всем содержимым. Зажег спичку, а она там, цела, а она – целая! Стою столбом, даже спичкой обжегся. И – прочь оттуда, через поле… впотьмах… в Бржевнов, не то в Стршешовице… И-и где-то по дороге мне пришло в голову это слово. Кракатоэ. Кракатит. Кра-ка-тит. Не-не-нет, это было не-не-не так. Когда взорвалось, я полетел на пол, кричу: «Кракатит! Кракатит!» Потом забыл. Кто тут? Вы… вы кто?

– Твой коллега Томеш.

– Ах да, Томеш. Вот паршивец! Лекции выклянчивал. Не вернул мне одну тетрадь по химии. Томеш – а как его звали?

– Иржи.

– Да, вспомнил, Ирка. Ты – Ирка, знаю. Ирка Томеш. Где моя тетрадка? Погоди, я тебе что-то скажу. Если взорвется остальное – дело плохо. Понимаешь – разнесет всю Прагу. Сметет. Сдует – ффффу! Это – если взорвется та фарфоровая баночка.

– Какая баночка?

– Ты – Ирка Томеш, я знаю. Иди в Карлин, в Карлин или на Высочаны и погляди, как взорвется. Беги скорей, скорей!

– Зачем?

– Я ведь изготовил центнер. Центнер кракатита. Нет, кажется, только грамм сто пятьдесят. Он там, в фар-фо-ро-вой баночке. Если она взорвется… Нет, постой, это невозможно, это какая-то бессмыслица… – бормотал Прокоп, хватаясь за голову.

– Ты о чем?

– По… поче… почему не взорвалось то, что было в баночке? Раз этот просыпанный порошок… сам собой… Погоди, на столе – цин… цинковый лист… лист… Отчего взорвалось на столе? Погоди, сиди тихо, – еле ворочал языком Прокоп. Потом, шатаясь, встал.

– Что с тобой?

– Кракатит, – пробормотал Прокоп, повернулся всем телом и в обмороке рухнул наземь.

II

Первое, что ощутил Прокоп, очнувшись, была тряска – все тряслось, дребезжало, и кто-то крепко держал его за талию. Страшно было открыть глаза – казалось, что-то грохочущее несется прямо на него. Но тряска и дребезжание не прекращались, и Прокоп открыл глаза – перед ним был мутный четырехугольник, за которым проплывали туманные пятна и полосы света. Он не мог объяснить себе, что это такое, и смятенно смотрел на проплывающие мимо, подпрыгивающие призраки, безвольно подчиняясь судьбе. Потом понял: непрестанный грохот – от колес экипажа, а за окошком мелькают в тумане обыкновенные фонари. Утомленный напряженным наблюдением, Прокоп снова сомкнул веки и пассивно отдался движению.

– Сейчас ты ляжешь, – тихо произнес кто-то над его головой, – примешь аспирин, и тебе станет лучше. А утром я приглашу доктора, ладно?

– Кто это? – сонно спросил Прокоп.

– Томеш. Полежишь у меня, Прокоп. Ты весь горишь. Что у тебя болит?

– Всё. Голова кружится. Так, знаешь, кру…

– Лежи смирно. Я вскипячу чаю, а ты пока выспишься. Это от волнения, понимаешь? Просто нервная лихорадка. К утру все пройдет.

Прокоп наморщил лоб, стараясь что-то припомнить.

– Я знаю, – озабоченно сказал он, помолчав. – Слушай, надо выбросить эту баночку в воду. Чтоб не взорвалась.

– Не беспокойся. И не разговаривай.

– А… я, пожалуй, могу сидеть. Тебе не тяжело?

– Нет, лежи, лежи.

– …А у тебя осталась моя тетрадка по химии, – вдруг вспомнил Прокоп.

– Да, да, я отдам. А теперь – лежи смирно, слышишь?

– Ох, какая у меня тяжелая голова….

Тем временем наемный экипаж громыхал вверх по Ечной улице. Томеш негромко насвистывал какую-то мелодию, поглядывал в окно. Прокоп дышал хрипло, с еле слышным стоном. Туман оседал влагой на тротуары, его слизкая сырость проникала даже под пальто. Было темно и безлюдно.

– Сейчас приедем, – громко произнес Томеш.

Экипаж быстрее задребезжал по площади и завернул направо.

– Погоди, Прокоп, – можешь пройти несколько шагов? Я помогу…

Томеш с трудом втащил своего гостя на третий этаж. А Прокопу казалось, что он совсем легкий, невесомый, и он позволил чуть ли не нести себя по лестнице; но Томеш совсем запыхался, он то и дело вытирал пот.

– Правда, я как перышко? – удивился Прокоп.

– Как бы не так, – буркнул Томеш, еле переводя дух, и отпер свою дверь.

Пока Томеш раздевал его, Прокоп чувствовал себя совсем малым ребенком.

– Моя мамочка… – начал он что-то рассказывать. – Когда моя мамочка, а это уже… это было давно… папа сидел за столом, а мамочка уносила меня в кроватку – слышишь?

Наконец Прокоп в постели, одеяло натянуто до подбородка, но зубы все еще стучат от озноба; он смотрит, как Томеш торопливо растапливает печку. От жалости к себе и от слабости растроганный Прокоп чуть не плакал и без конца лепетал что-то; он успокоился, когда на лоб ему положили холодный компресс. Тогда он стал молча рассматривать комнату; в ней пахло табаком и женщиной.

– А ты безобразник, Томеш, – серьезно проговорил он. – Все-то к тебе девки ходят.

– Ну и что? – повернулся к нему Томеш.

– Ничего. А чем ты, собственно, занимаешься?

Томеш махнул рукой.

– Плохи мои дела, дружище. Денег ни гроша.

– Кутишь?

Томеш покачал головой.

– Знаешь, мне жаль тебя, – сочувственно заговорил Прокоп. – Ты мог бы… Смотри, я работаю уже двенадцать лет.

– А что это тебе дает? – резко возразил Томеш.

– Ну, кое-что перепадает. Вот продал в этом году взрывчатый декстрин.

– За сколько?

– За десять тысяч. Но это так, пустяки. Паршивенькая взрывчатка для шахт. Если бы я захотел…

– Тебе уже лучше?

– Чудесно! Я открыл такие методы… Знаешь, дружище, один нитрат церия[91]91
  Нитраты церия не обладают свойствами взрывчатых веществ.


[Закрыть] – сильный, сволочь! А хлор, хлор, тетрафаза хлористого азота взрывается от света. Зажжешь лампочку – и тррах! Но это ерунда. Слушай, – неожиданно выпалил он, высовывая из-под одеяла худую, страшно изуродованную руку. – Стоит мне взять что– нибудь в руки, и я… чувствую движение атомов. Как мурашки. И каждое вещество щекочет по-своему, понимаешь?

– Нет.

– Это – сила, понимаешь? Сила, заключенная в материи. Материя обладает чудовищной силой. Я… я на ощупь чувствую, что в ней все так и кишит… И сдерживается-то все это… невероятным усилием. Стоит расшатать изнутри, – и бац! – распад. Все – взрыв. Цветок распускается – это взрыв. Любая мысль – это взрыв в мозгу. Вот ты подаешь мне руку, а я чувствую, как в тебе что-то взрывается. Такое у меня тонкое осязание, брат, и слух. Все шумит – как сода в воде. Это все – крошечные взрывы. Ох, как гудит голова! Та-та-та-та – как пулемет.

– Ладно, – сказал Томеш, – А теперь прими аспирин.

– Хорошо. Взры… взрывчатый аспирин. Перхлорированный ацетилсалицилацид[92]92
  Перхлорированный ацетилсалицилацит – вымышленное взрывчатое вещество (соединение хлора и аспирина).


[Закрыть]. Ерунда. А вот я, знаешь, открыл экзотермические взрывчатые вещества[93]93
  Экзотермические взрывчатые вещества – вещества, взрыв которых связан с выделением тепловой энергии; строго говоря, все взрывчатые вещества являются экзотермическими.


[Закрыть]. Собственно, любое тело – взрывчатое вещество. Вода… вода – взрывчатое вещество. Земля… и воздух – тоже взрывчатка. Перо, пух в перине – взрывчатка. Ну, пока это имеет только теоретическое значение. И я открыл атомные взрывы. Я-я-я произвел альфа-взрыв[94]94
  Альфа-взрыв – термин, придуманный Чапеком о взрыве, связанном с радиоактивным распадом типа альфа.


[Закрыть]. Все рас-распадается на по-положительные частицы. Термохимии не существует. Де-струк-ция. Деструктивная химия, вот что. Это грандиозная штука, Томеш, с чисто научной точки зрения. У меня дома есть такие таблицы… О, если б у меня были аппараты! Но у меня – только глаза… да руки… Вот погоди, я еще все напишу!

– Тебе спать не хочется?

– Хочется. Я сегодня… немного устал. А ты что делал все эти годы?

– Да ничего. Так, жил.

– Жизнь – взрыв, понимаешь? Ррраз! – человек родился, бац! – рассыпался. А нам-то кажется, что это длится бог знает как долго. Постой, я, кажется, что-то напутал?..

– Нет, все правильно, Прокоп. Быть может, завтра со мной произойдет это самое «бац». То есть если не достану денег. Но это неважно, старина, ты спи.

– Я могу тебе одолжить, хочешь?

– Брось! У тебя нет такой суммы. Быть может, мой отец… – И Томеш махнул рукой.

– Вот как, у тебя еще есть папа! – помолчав, неожиданно мягко произнес Прокоп.

– Есть, как же. Он – врач в Тынице. – Томеш встал, прошелся по комнате. – Жалкое положение, брат, жалкое! Качусь по наклонной плоскости, ну… А ты обо мне не беспокойся. Я уж… что-нибудь да придумаю. Спи!

Прокоп затих. Из-под полуопущенных сек он видел, как Томеш, присев к столику, роется в каких-то бумагах. Так сладко было слушать шелест бумаги и негромкое гудение огня в печке. Человек, склонившийся над столом, подпер голову руками и, казалось, не дышал; а Прокопу мерещилось, что он лежит и видит своего старшего брата, своего брата Иозефа; тот занимается – завтра ему сдавать экзамен по электротехнике… И Прокоп заснул горячечным сном.

III

Ему снилось – он слышит грохот бесчисленных колес. «Какая-то фабрика», – подумал он и побежал вверх по лестнице. И вдруг очутился перед большой дверью, на которой висела стеклянная дощечка с надписью: «Плиний». Он страшно обрадовался и вошел.

– Господин Плиний у себя? – спросил он у барышни за пишущей машинкой.

– Сейчас придет, – ответила она, и к Прокопу подошел высокий бритый человек в куртке и в огромных круглых очках.

– Что вам угодно? – спросил он.

Прокоп с любопытством рассматривал его необычайно выразительное лицо. Лицо истого британца, выпуклый, изборожденный морщинами лоб, на виске – родимое пятно величиной с мелкую монету и подбородок – как у киноактера.

– Вы… вы – простите, вы Плиний?

– Прошу вас, – сказал высокий человек и коротким жестом пригласил Прокопа в свой кабинет.

– Я весьма… это для меня… величайшая честь, – бормотал Прокоп, усаживаясь.

– Что вам угодно? – перебил его высокий человек.

– Я раздробил материю, – объявил Прокоп.

Плиний – ни слова; играет себе стальным ключиком, то и дело опуская за стеклами очков тяжелые веки.

– Дело вот в чем, – торопливо начал Прокоп. – В-в-в-все распадается, не правда ли? Материя хрупка. Но я сделаю так, чтобы она распалась мгновенно – бум! Взрыв, понимаете? Вдребезги. На молекулы. На атомы. Но я расщепил и атом.

– Жаль, – задумчиво сказал Плиний.

– Почему? Чего жаль?

– Жаль разрушать что-либо. И атомов жаль. Продолжайте.

– Я… расщепляю атомы. Я знаю, еще Резерфорд… Но его излучение – просто детские игрушки! Пустяки. Надо – en masse[95]95
  в массовом масштабе (франц.)


[Закрыть]. Если хотите, я взбунтую тонну висмута; он раз-разнесет весь мир, но это неважно. Хотите?

– Зачем вам это нужно?

– А это… интересно с научной точки зрения, – опешил Прокоп. – Погодите, как бы вам… понимаете, ведь это не-ве-ро-ятно интересно. – Он схватился за голову. – Постойте, у меня трещит голо-ва; с научной точки зрения… это будет… чрезвычайно интересно, правда? Сейчас, сейчас я вам все объясню, – с облегчением воскликнул он. – Динамит – динамит рвет материю на куски, на глыбы, а бензолтриоксозонид[96]96
  Бензолтриоксозонид – взрывчатое химическое соединение. Озониды не применяются в качестве взрывчатых веществ из-за неустойчивости при высоких температурах.


[Закрыть] дробит ее в порошок; отверстие пробивает небольшое, зато др-р-р-робит материю на-на-на субмикроскопические пылинки, понимаете? Все дело в скорости взрыва. Материя не успевает расступиться; не успевает даже раз-раздвинуться, разорваться, понимаете? А я… я у-у-у-увеличил скорость взрыва. Аргонозонид.[97]97
  Аргонозонид – взрывчатое вещество повышенной силы, которое, по мысли Чапека, можно создать на базе инертного газа аргона подобно тому, как создаются взрывчатые вещества на основе азота.


[Закрыть] Хлораргоноксозонид.[98]98
  Хлораргоноксозонид – вещество, которое, по мнению автора, должно соединять взрывчатую силу хлористого азота и аргонозонида.


[Закрыть] Тетраргон.[99]99
  Тетраргон – вымышленное взрывчатое вещество.


[Закрыть] И все дальше, дальше. Тогда уж и воздух не успевает расступиться; он такой же упругий, как… как стальная пластина. И рвется на молекулы. И все дальше, дальше… И вдруг, по достижении определенной скорости, взрывная сила начинает чудовищно возрастать. Растет… в геометрической прогрессии. Я смотрю как дурак. Отчего это? Откуда, откуда, откуда берется вдруг эта энергия? – лихорадочно вопрошал Прокоп. – Ответьте!

– Вероятно, она заключена в атоме, – предположил Плиний.

– Ага! – победоносно воскликнул Прокоп, отирая пот со лба. – Вот в чем загвоздка! Очень просто – в атоме. Атомы как бы… сталкиваются друг с другом, и… с-с-с-сры-вают бета-оболочку… и ядро должно расщепиться. Это – альфа-взрыв. Знаете, кто я? Я – первый человек, преодолевший коэффициент сцепления, сударь. Я открыл атомные взрывы. Я… выбил из висмута тантал. Слушайте, знаете ли вы, сколько энергии в одном грамме ртути? Четыреста шестьдесят два миллиона килограммометров. Материя обладает потрясающей силой. Материя – это полк, который топчется на месте: ать-два, ать-два. Но подайте ему нужную команду – и полк рванется в атаку, en avant[100]100
  вперед! (франц.)


[Закрыть]! Это и есть взрыв, понимаете? Урра!

Прокоп осекся от собственного крика; в голове стучало так, что он перестал воспринимать окружающее.

– Простите, – сказал он, чтобы скрыть смущение, и трясущейся рукой нащупал портсигар. – Курите?

– Нет.

– Древние римляне уже курили, – заверил его Прокоп и открыл портсигар; в нем лежали тяжелые патроны. – Возьмите, – стал уговаривать он Плиния, – это легкие сигары «экстра нобель».

С этими словами он скусил кончик тетрилового патрона и стал искать спичку.

– Все это чепуха, – снова заговорил он, – а известно вам, что есть взрывчатое стекло? Жаль. Слушайте, я могу сделать для вас взрывчатую бумагу. Напишите письмо, кто-нибудь бросит его в огонь, и – ррраз! – весь дом в клочья. Хотите?

– К чему? – спросил Плиний, подняв брови.

– Просто так. Сила должна вырваться на свободу. Я вам скажу одну вещь. Вот если вы станете ходить по потолку вниз головой – что получится? Прежде всего я плюю на теорию валентности. Все можно сделать. Слышите, потрескивает за стеной? Это растет трава: маленькие взрывы. Каждое семечко – самовзрывающийся капсюль. Пффф – как ракета. А эти болваны воображают, будто нет никакой тавтомерии. Я им покажу такую меротропию, что они обалдеют. И все только на основании лабораторных работ, сударь!

Прокоп с ужасом чувствовал, что несет околесицу. Желая поправиться, он все быстрее молол языком, перескакивая с пятого на десятое. Плиний серьезно кивал головой; он даже раскачивался всем телом, все сильнее и сильнее, словно кланялся. Прокоп бормотал путаные формулы и не мог остановиться, не мог оторвать взгляда от Плиния, а тот раскачивался все быстрее и быстрее, как заведенный. Пол поплыл у Прокопа из-под ног, начал вздыматься.

– Перестаньте же наконец! – в ужасе закричал Прокоп и проснулся. Вместо Плиния он увидел Томеша – тот не оборачиваясь от стола, проворчал:

– Не кричи, пожалуйста.

– Я не кричу, – сказал Прокоп и закрыл глаза. В голове часто, болезненно стучал пульс.

Ему казалось – он летит, по крайней мере, со скоростью света; как-то странно сжималось сердце. «Это просто – сплющивание Фитцджеральд-Лоренца,[101]101
  Сплющивание Фитцджеральд-Лоренца – сжатие тел в направлении движения при околосветовых скоростях, впервые предположенное ирландским физиком Д. Ф. Фитцджеральдом (1851–1901) и голландским физиком Г. А. Лоренцем (1853–1928).


[Закрыть] – сказал он себе. – Я должен стать плоским, как блин». Вдруг впереди ощетинились необъятные стеклянные грани; нет, это просто бесконечные, гладко отшлифованные плоскости, пересекающие друг друга и образующие острые углы, как у кристаллографических моделей; и вот его несет с ужасающей быстротой прямо на одну из этих граней… «Осторожнее!» – крикнул он сам себе, потому что через тысячную долю секунды он грохнется об эту грань и разобьется; но тут же его молниеносно отбросило назад, прямо на острие гигантского обелиска; отраженный от него, как луч света, он рухнул на гладкую стеклянную стену – и вот скользит по ней, вниз, вниз, со свистом скатывается в какой-то острый угол, бешено извивается меж его сходящихся стен, и опять его швырнуло назад, неизвестно на что, и опять кинуло куда-то – он падает лицом на острую грань, но в последнюю секунду его подбрасывает вверх; сейчас он размозжит голову об эвклидову плоскость бесконечности[102]102
  Эвклидова плоскость бесконечности – плоскость, уходящая в бесконечность. Представление о такой плоскости возможно лишь на основе геометрии древнегреческого математика Эвклида (III в. до н. э.), в соответствии с которой прямые уходят в пространстве в бесконечность и параллельные прямые не пересекаются. Теория относительности Альберта Эйнштейна (1879–1955) дает иное объяснение пространства. В данном случае Чапек имеет в виду понятие искривления пространства, идею цилиндрической и замкнутой вселенной, которую допускает теория относительности.


[Закрыть], но вот он уже стремительно срывается вниз, вниз, во тьму; резкий толчок, болезненное сотрясение всего тела, но он тотчас поднимается и бросается бежать. Мчится по лабиринту и слышит сзади топот погони; проход все уже, он спотыкается, стены сдвигаются страшным, неотвратимым движением; Прокоп делается тонким, как шило; еле переводя дух, мчится он в диком ужасе, стараясь пробежать это место, пока стены его не раздавили. С грохотом сомкнулся за ним каменный проход, а сам он стремглав полетел в бездну, вдоль отвесной стены, от которой веет ледяным холодом. Страшный удар, и он теряет сознание; очнувшись, Прокоп увидел себя в черной тьме; он шарит руками по ослизлым каменным стенам, зовет на помощь – но с губ его не срывается ни единого звука: такая здесь тьма.

Дрожа от ужаса, он бредет, спотыкаясь, по дну пропасти; вот нашарил боковой туннель, бросился туда; это не туннель, а скорее лестница – наверху, бесконечно далеко, светится маленькое отверстие, как в шахте; и он бежит вверх по несчетным, страшно крутым ступеням; но там, наверху – всего лишь маленькая площадка, легкая металлическая платформа, она дребезжит и сотрясается под ногами, повиснув над головокружительной глубиной, и вниз ведет нескончаемая винтовая лестница с железными ступеньками. А он уже слышит позади тяжелое дыхание преследователей. Вне себя от ужаса устремился он вниз, кругами, по винтовой лестнице, а сзади гремит железом, громыхает разъяренная толпа врагов. Вдруг лестница обрывается в пустоту. Прокоп взвыл, раскинул руки и, все еще кружась, полетел в бездну. Голова его пошла кругом, он уже ничего не видит и не слышит; ноги плохо повинуются ему, но он бежит, не зная куда, гонимый страшным слепым инстинктом – добежать куда-то, пока не поздно. Все быстрее, быстрее его бег по бесконечному сводчатому коридору, временами мелькает семафор, на котором выскакивают по очереди цифры: 17, 18, 19. Вдруг он понял, что бежит по кругу, а цифры – это количество кругов, которые он пробежал: 40, 41… Стало невыносимо жутко, что он опоздает, не выберется отсюда; он помчался с бешеной скоростью, со свистом рассекая воздух – семафор замелькал, как телеграфные столбы в окне экспресса; еще, еще быстрей! Семафор уже не мелькает, стоит на месте, с молниеносной быстротой отсчитывая тысячи и десятки тысяч кругов, и нигде нет выхода из этого коридора, а на вид он – прямой и гладкий, как гамбургский туннель, и все же замыкается в круг; Прокоп рыдает от отчаяния; это – вселенная Эйнштейна, а мне надо дойти, пока не поздно! Вдруг – леденящий вопль, и Прокоп замер: это голос отца, кто-то убивает его; Прокоп ринулся вперед еще быстрее, семафор исчез, сделалось темно; Прокоп шарит по стенам – вот нащупал запертую дверь; за дверью слышатся отчаянные крики и грохот переворачиваемой мебели. Ревя от ужаса, Прокоп впивается ногтями в дверь, колотит, царапает; расщепил ее, разбросал по щепочке и обнаружил за ней знакомую лестницу, которая каждый день приводила его домой, когда он был маленький; а наверху хрипит отец, кто-то душит его, колотит об пол. С криком взлетает Прокоп по лестнице; вот знакомые сени, он видит кувшин и мамин хлебный ларь, дверь в кухню приотворена, и там, за дверью, храпя, молит отец, чтобы его не убивали; кто-то бьет его головой оземь; Прокоп хочет броситься на помощь, но какая-то слепая, безумная сила заставляет его бегать здесь, в сенях, кругами, кругами, все быстрее, и заливаться, захлебываться смехом – а там, в кухне, утихают придушенные стоны отца. И не в силах вырваться из заколдованного круга, все ускоряя свой бег, Прокоп рычит от ужаса в припадке безумного хохота.

Он снова проснулся, весь в поту, не в силах унять дрожь; Томеш стоял у его изголовья и клал новый холодный компресс на пылающий лоб.

– Как хорошо, как хорошо, – пробормотал Прокоп. – Я больше не буду спать.

И он тихо лежит, глядя на Томеша, который снова уселся у лампы. «Ирка Томеш, – вспоминал Прокоп, – постой, и еще Дурас, и Гонза Бухта, Судик, Судик, Судик, кто же еще? Судик, Трлица, Трлица, Пешек, Иованович, Мадр, Голоубек – тот, что носил очки, – вот и весь наш курс на химическом отделении. Господи, а этот – кто? Ах да, это Ведрал, он погиб в шестнадцатом году, а сзади него сидят Голоубек, Пацовский, Трлица, Шеба – весь курс». И тут он вдруг услышал: «Прокоп – на коллоквиум».

Прокоп страшно перепугался. На кафедре сидит профессор Вальд[103]103
  Вальд Франтишек (1861–1930), профессор Высшей политехнической школы, преподаватель физической химии, не был сторонником атомной гипотезы, опытов со взрывчатыми веществами не производил.


[Закрыть], по привычке теребя бородку сухонькой ручкой.

– Скажите, – спрашивает профессор Вальд, – что вы знаете о взрывчатых веществах.

– Взрывчатые вещества… взрывчатые вещества… – нервно начинает Прокоп. – Их взрывная сила происходит от того, что мгновенно расширяется газ, который развивается из гораздо меньшего объема взрывной массы… Простите, это неверно.

– Почему? – строго спрашивает Вальд.

– Я-я-я открыл альфа-взрывы. Дело в том, что взрыв происходит вследствие распада атома. Частицы атома разлетаются… разлетаются…

– Чепуха, – перебивает его профессор. – Нет никаких атомов.

– Есть, есть, есть, – настаивает Прокоп. – Пожалуйста, я до-докажу…

– Устаревшая теория, – ворчит профессор. – В природе не существует атомов, есть только гуметаллы[104]104
  Гуметалл – вымышленный термин.


[Закрыть]. Вы знаете, что такое гуметалл?

Прокоп покрылся испариной от страха. В жизни он не слышал этого слова. Гуметалл?

– Не знаю, – подавленно прошептал он.

– Вот видите, – сухо произнес Вальд. – А еще осмеливаетесь являться на коллоквиум. Что вы знаете о кракатите?

Прокоп остолбенел.

– Кракатит, – беззвучно сказал он, – это… это совсем новое взрывчатое вещество, которое… которое до сих пор…

– Как оно взрывается? От чего? От чего происходит взрыв?

– От волн Герца, – с облегчением выговорил Прокоп.

– Откуда вам это известно?

– Потому что он взорвался у меня сам собой. Потому… потому что не было никакого другого импульса. И потом…

– Ну?

– …его син-синтез… удался при вы-вы-высокочастотной осцилляции. Это до сих пор не вы-вы-выяснено, но я думаю, что… что там были какие-нибудь электромагнитные волны.

– Были. Я знаю. А теперь напишите на доске химическую формулу кракатита.

Прокоп взял кусочек мела и нацарапал на доске свою формулу.

– Прочитайте.

Прокоп вслух произнес формулу. Тогда профессор Вальд встал и заговорил совсем другим голосом:

– Как? Как?

Прокоп повторил.

– Тетраргон? – быстро переспросил профессор. – Плюмбум[105]105
  Свинец (лат.).


[Закрыть] сколько?

– Два.

– Как это делается? – до странности близко спросил голос. – Процесс? Как это делается? Как?.. Как делается кракатит?

Прокоп открыл глаза. Над ним склонялся Томеш, с карандашом и блокнотом в руке он, затаив дыхание, следил за губами Прокопа.

– Что? – обеспокоенно пробормотал тот. – Что тебе надо? Как это делается?

– Тебе что-то приснилось, – сказал Томеш, пряча блокнот за спину. – Спи, дружище, спи.