Текст книги "Через Урянхай и Монголию (Воспоминания из 1920-1921 гг.)"
Автор книги: Камил Гижицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
XI. ЧЕРЕЗ ПЕСКИ ДЖУНГАРИИ
Выехал я вместе с поручиком Поповым в сопровождении нескольких знакомых мне казаков, давних партизан из Урянхая. Решились мы ехать на верблюдах, потому что кони, по причине отсутствия хорошего фуража, были достаточно слабы.
Первую ночь мы провели у озера Ачит-нур, где находилась первая дорожная станция, т. е. уртон. Мы сменили здесь верблюдов и проводника и двинулись в дальнейшую дорогу в верховья реки Кобдо. Течёт она здесь высоким коридором, замкнутым с двух сторон цепями лесистых гор.
Берега Кобдо густо покрыты монгольскими юртами. В долинах пасутся табуны коней и овец.
В течение дня мы одолели 75 км, отделяющих нас от Улэгей, где находился следующий уртон. В Улэгее я потребовал коней и проводника до Улан-даба. Монголы смотрели на нас с сомнением и, наконец, объявили, что перевал Улан-даба невозможен для прохождения по причине огромных снегов, которые завалили все дороги. Решили мы, таким образом, ехать через Тулту. Монголы, по правде сказать, неохотно дали нам других верблюдов и пятерых улаченов, или конских пастухов, в качестве проводников. Выехали мы ранним утром в юго-западном направлении, в сторону кобдосских озёр, из которых берёт начало одноимённая речка. Путешествие было теперь тяжёлым, учитывая гористость местности. Берега реки обступал лес, полный зверей. Многократно пересекали нам дорогу стада маралов и кабанов; меньших размерами, чем европейские.
Наше путешествие до озёр Кобдо продолжалось 2 дня. Озеро окружают со всех сторон скалы зелёного цвета, которые обязаны этим цветом медной зелени обильными залежами меди в этой местности.
Берега озёр оживляются юртами и домиками теленгитов и россиян, занимающихся исключительно ловлей рыбы и охотой.
На отдых мы остановились у обрусевшего татарина, Айдурова, который принял нас чрезвычайно гостеприимно, показал свою прекрасную коллекцию чудесных мехов, снабдил нас порядочным количеством мясных блюди мёда, а на другой день утром снарядил в дальнейшую дорогу, проводив нас лично наиболее короткими путями прямо-таки до перевала Урмогайту. Теперь мы уже ехали на конях. После преодоления десятичасовой и небезопасной дороги добрались мы до места, откуда открывался прекрасный, никогда не забываемый для меня вид. Далёкое бескрайнее пространство лесов и скал тонуло в потоке лучей заходящего солнца, которое, освещая горные вершины и скальные уступы, придавали им очертания фантастических башенок или замков из сказок. Высоко над кручами плавали, описывая широкие круги, прекрасные орлы.
Мы провели ночь в огромном скальном гроте. На следующий день, на рассвете, отправились мы в дальнейшее путешествие, а в 4 часа пополудни были уже в поселении Тулта. После короткого выпаса лошадей, пустились мы галопом к озеру Улунгур.
Ехали теперь равниной, свободной от снегов. Ночевали в степи. Возле переправы через реку Иныш нам сменили коней. Мы ехали берегом озера Улунгур, наполненного жизнью диких гусей и уток, которые с криком пролетали над обширными водными пространствами.
Около полудня остановились мы в местечке Булун-тохой, здесь мы тотчас же сообщили о себе князю. Сначала он принял нас очень подозрительно и напрямик отказался приложить печать к нашей дзаре, лишая нас тем самым коней. Таким образом, решил я ухватиться за последнее средство и пожертвовать князю рысьи шкурки, полученные от Айдурова, а также – хадак. Хадак представляет из себя большой кусок шёлковой голубой материи с вытиснутым посредине изображением Будды. Церемония жертвоприношения происходит таким образом, что хадак, сложенный вдоль на три части, держится в руке горизонтально, так, чтобы длина его была видна. Отказать в принятии хадака нельзя. Получивший этот подарок должен поместить его на домашнем алтаре бурханай-шире, жертвователь же таким образом выражает признательность и желание оказать помощь в любом деле.
Жертвование хадака, а также рысьих шкурок, вызвало со стороны князя неимоверную любезность и удовлетворение. Согласился он приложить печать на дзаре, угостил нас чаем, а при выезде подарил мне небольшой хадак, а также красивый нож, богато инкрустированный серебром.
Мчались мы теперь день и ночь, отдыхая только во время смены коней на уртонах. Доехав до поселения Дур-бульджир, заселённого, главным образом, китайцами, спрятали мы карабины, опасаясь неприязни со стороны китайских властей. От встреченного в дороге казака узнал я, что тамошнее население не знает ещё о резне китайцев в Монголии и что генерал Бакич как раз развлекается в Дур-бульджире. Я попросил казака, чтобы он показал нам дорогу к генералу. После короткой ходьбы казак привёл нас к большому, хорошо освещённому дому. Войдя с поручиком Поповым внутрь дома, оказались мы в обширной, освещённой свечами комнате. У стола сидели несколько военных и несколько дам. Общество, при виде чужих людей в монгольской одежде, замолкло. Мы подошли к сидящему за столом генералу и представились ему. После общего знакомства нас посадили среди собравшихся и угостили ужином. Я смотрел с уважением на общество окружающих меня людей, которые имели позади такое богатое прошлое. Эти люди преодолели страшную голодную киргизскую степь, терпя невыразимые словами страдания из-за отсутствия воды и продовольствия.
Удивило меня, однако, большое количество женщин за столом.
Уже по собственному опыту знал, как губительно воздействовало присутствие женщин в боевых отрядах – ведь армия Деникина утратила свою дисциплину, когда в её ряды проникла только одна женщина.
Женщины, которые в мирное время являются самыми лучшими подругами в жизни, в партизанских отрядах очень часто становятся бременем и даже костью раздоров и недоразумений.
Их врождённое кокетство возбуждает взаимную ревность у офицеров, выводит их из равновесия солдатской жизни, вынуждает забывать о служебных обязанностях.
Слушая ведущиеся около меня разговоры, глядя на покрасневшие под влиянием алкоголя лица, на блестящие глаза и улыбающиеся губы женщин, подумал себе, что труды нашего путешествия пошли насмарку, потому что собравшийся здесь круг не будет иметь никакого желания предпринять новые усилия для борьбы. После ухода последнего гостя генерал начал со мной и поручиком Поповым беседу, которая убедила нас в том, что на его помощь рассчитывать нельзя.
– Почти все мои офицеры, – говорил генерал, – покинули корпус и выехали в Монголию. Так как большевики недавно объявили амнистию, следовательно, и эта горстка, которая здесь осталась, ежедневно уменьшается, потому что каждый хочет вернуться в свой дом, а не скитаться по омерзительной Джунгарии, тем более, что я, не имея денег, не могу выплачивать денежного довольствия. Здесь много женщин, офицерских жён, сестёр, дочерей, по причине которых у меня много неприятностей и беспокойства. Китайцы ещё терпят меня, но косо смотрят на моё окружение, которое я не могу удержать от рискованных поступков. В ближайшее время выезжаю в Урумчи, потому что большевики всё чаще наезжают в Джунгарию. В Урумчи был до недавнего времени атаман Анненков, который всё же в настоящее время развлекается где-то в Китае.
Несмотря на неутешительные слова генерала, мы с поручиком Поповым решили поехать в Урумчи, чтобы отыскать атамана.
Генерал, ища спасения во лжи, якобы несколько его офицеров хотят выехать в Китай, получил от губернатора дзару, после выдачи которой мы сразу же выехали, направляясь на юг.
Наше путешествие мы совершали с огромной поспешностью, задерживаясь на короткий отдых на нескольких станциях. Однажды задержались мы в домике китайского купца, который принял не очень гостеприимно, угостил обедом, состоящим из жареных дождевых червей, улиток и тому подобных лакомств. Каким же было удивление и негодование хозяина, когда, поблагодарив его за оригинальные деликатесы, начали мы закусывать вытащенными из наших запасов кусками сушёного мяса. Отдохнув должным образом, двинулись мы в дальнейшую дорогу. Теперь мы ехали трактом, у подножия гор Ерен-Хабирга, имея с правой стороны урожайную и возделываемую окрестность, с рисующейся на горизонте цепью гор, а с левой же стороны – плоскую степь, переходящую в песчаную пустыню. Время от времени переезжали мы через песчаные дюны движущихся песков, в которых кони проваливались по колено. В местечке Манас к нашему каравану присоединился отряд китайских солдат, что сослужило нам добрую службу, так как при въезде в Урумчи нам не потребовалось предъявлять документы местному караулу.
Урумчи, резиденция генерал-губернатора (тао-тая), это город без тротуаров, окружённый снаружи глиняной стеной. Китайские магазины привлекают прохожих разнообразием товаров и живостью красок. Более убогая часть города покрыта лотками, полными различнейших овощей. Грязные, засаленные китайцы, крича и жестикулируя, продают в дымящихся мисках блюда с сильно подозрительным запахом. Несколько далее китаец в белом халате предлагает уличное парикмахерское искусство. В одной руке он держит красный стульчик, в другой – коробку с нужными инструментами.
Из закусочных, около которых мы проезжали, бил сильный, резкий запах блюд и горячего ханшина. Поварята в белых халатах разносили блюда в деревянных мисочках, крича при этом во всё горло.
От русских, к которым у меня были письма от генерала Бакича, узнал, что недавно дошло до стычки между атаманом Анненковым с 800 казаками и китайцами, которые хотели разоружить его отряд. Атаман напал на город Ку-ченг, вырезал стоящий там гарнизон и, разграбив целый город, вернулся назад в степи. Китайский губернатор, видя, что силой его не возьмёшь, предложил ему перейти на службу к китайским властям, гарантируя совершенную свободу действий. Анненков принял предложение и со своим отрядом отправился в сторону Кара-шара.
Известие это было для нас очень неблагоприятным. Ездить в поисках атамана было бы вещью бесцельной, а особенно ввиду хороших отношений Анненкова с китайцами. Таким образом, нужно было возвращаться в Улангом, куда ближайшая дорога проходила через безводную песчаную пустыню Джасолын-Елессун. Могли мы, по правде говоря, ехать другой дорогой, ведущей на Ку-ченг, а оттуда на север до Кобдо, но эта дорога была намного более длинной, чем первая; решили мы, таким образом, ехать через пустыню. Хозяин нашего жилья в Урумчи, Нечав, отыскал монгола, который за щедрое вознаграждение обещался довести нас до тракта, на котором находился колодец с пресной водой. От того тракта, находящегося в 180 км от Урумчи, отделали три дня дороги.
Мы выехали из Урумчи на верблюдах около 3 утра, снабжённые кожаными мешками, наполненными водой, а также маленькими мешочками с сухарями, рисом и просом.
Сразу после выезда в степь я заснул, укаченный мерным ритмом бега моего верблюда.
Проснулся я от звуков выстрелов и сопровождающих их криков и проклятий. Оказалось, что группа китайских солдат во главе с офицером, хотели нас арестовать, на что поручик Попов отреагировал активно, ответив огнём из револьвера. Это вызвало вооружённую стычку, в которой мы добились победы, взяв противника в плен. Китайский офицер, который, как оказалось, был адъютантом Ян-Чу-Чао, сообщил нам, что перед лицом беспорядков в Монголии и репрессий россиян в отношении китайцев в Улясутае, ему был дан приказ губернатором, чтобы военных европейцев на уртонах арестовывать и заключать в тюрьмах, упорных же – расстреливать.
После раздумья, решили мы всех пленных китайцев отпустить на волю, однако же, реквизировав у них коней, оружие и всё найденное у них имущество, состоящее, главным образом, из очень ценных награбленных у россиян вещей.
У первого же богатого киргиза выменяли мы коней и часть награбленных вещей на серебро и меха, после чего, взяв у нашего проводника клятву, что поведёт нас безопасными дорогами, двинулись мы в сторону Хорчито.
Песчаная степь кое-где заросла рощицами саксаула, этих оригинальных джунгарских кустов, ствол которых обычно засыпан песком, и только крона, покрытая маленькими чешуйками, купается в горячих солнечных лучах.
Совершенное оцепенение природы прерывают порой голоса сипов, ищущих падаль.
Горячий ветер взметал тюрбаны песка, который засыпал нам глаза и губы, забирался в складки одежды, задерживал дыхание. После двух дней путешествия без отдыха, добрались мы до поселения Хормали, состоящего из нескольких юрт, сгрудившихся около трёх колодцев с хорошей холодной водой.
Здесь наш проводник передал нас в руки своего приятеля Дабельты-ламы, которому поручил вести нас дальше.
Заменив верблюдов, уже ночью двинулись мы в направлении Шакшин, расположенного на северо-востоке от Хормали.
Целую ночь ехали мы по песчаной равнине, и только перед утром наши глаза разглядели наконец цепь гор, покрытых зелёной травой. Остановились у маленького ручья на двухчасовой отдых. Поздней ночью, после целого дня езды, остановились мы в поселении Джакшин, расположенном у подножия гор Кутусс, поросших лиственничным лесом. Не успел я даже осмотреть монастырь, известный собранными в нём воспоминаниями со времён походов Монголов на Запад, как поручик Попов сообщил мне, что кони готовы и можем ехать дальше.
Едучи на здоровых, сильных конях, сменяемых на каждой станции, мы быстро продвигались вперёд и в относительно короткое время добрались до уртона, расположенного на берегах реки Урунгу. Здесь, случайно, в одной из юрт произошло у нас знакомство с охотником, европейцем, по фамилии Якимов, который предложил нам охоту на марала. Это предложение мы приняли с радостью и под предводительством Якимова направились в соответствующие места. Перебравшись с Поповым через болота и заросшее маленькое озерцо, увидели мы на краю поляны прекрасного самца марала. Стрелять было далеко, следовательно, начали мы ползти на четвереньках, желаю подобраться ближе к прекрасному зверю.
Внезапно очень отчётливо я почувствовал на себе чей-то магнетизирующий взгляд. Поднял глаза и увидел в кустах квадратную голову огромной кошки, смотрящей на меня из-под легко сомкнутых век. Молниеносным движением поднял я ружьё на уровень глаз и выстрелил. Зверь издал страшное рычание, делая одновременно в моём направлении высокий прыжок. В это самое время раздался выстрел из двустволки Попова. На расстоянии нескольких шагов увидел я пепельного цвета тело огромного зверя, изгибающегося в последних конвульсиях. Я выстрелил ещё раз, уложив пулю под лопатку. Был это, как оказалось, прекрасный экземпляр пантеры барса, одного из самых опаснейших, наиболее кровожадных зверей, населяющих Восточный Туркестан, Памир, а также Джунгарию и Горы Тарбагатай. Достигающее восьми пядей длины тело пантеры было покрыто пепельным мехом в чёрную полоску, из её пасти торчали могучие клыки, а ноги были вооружены острыми и искривлёнными, как лапы орла, когтями.
Неожиданно я стал хозяином красивейшей пушистой шкуры, добыча которой придавала мне в глазах монголов незаслуженный титул старого, опытного охотника.
После так триумфально закончившейся охоты мы двинулись в дальнейшую дорогу и после двукратной смены коней оказались в хурэ Чошотен-Гегена. Монастырь это расположен в чрезвычайно живописной гористой местности. Над самой речкой находится храм, построенный из гладко отёсанных лиственничных стволов. На террасах, созданных по капризу природы, стоят маленькие домики лам, окружённые высоким палисадом, среди которых выдвигается на первый план прекрасный, выдержанный в китайском стиле дворец Гегена. Художественные резьбы, украшенные двери и наугольники, мастерское исполнение крыши и окон – всё это складывается в видимое целое, неимоверно оригинальное и гармоничное. По нашей просьбе нас провели по храмам. Являются они внутри обширными и содержащимися в чрезвычайном порядке и чистоте. Нам показывали также статуи Богов, привезённых из Тибета. Прекраснейшие подсвечники из серебра и бронзы, так мастерски гравированные, что просто трудно поверить, что они являются делом человеческих рук. Осмотрели мы также помещения, являющиеся наполовину музеем, наполовину библиотекой. Висели здесь предметы самого редкого оружия, происходящего из самых разных эпох. Высокие стены покрывали луки, щиты, сабли, бердыши, алебарды, такие огромные и тяжёлые, что с трудом я смог их пошевелить. Не было недостатка в огнестрельном оружии, начиная от древних кремневых ружей, вплоть до изделий более современных. Другую половину помещения занимали рукописи на тибетском языке.
Следующие три дня нашего путешествия были достаточно тяжёлыми с точки зрения трудной и изнурительной дороги, идущей через горы. Воды ручьёв и речек, вследствие тающих снегов поднялись, многократно сдерживая передвижение после многих усилий взобрались мы наконец на перевал Дабыстен-даба, где проводник привязал на овоо свои благодарственные лоскуты.
Постепенно горы уменьшались, тракт становился всё шире и удобнее, ведя нас в Кобдо.
XII. В СТОЛИЦЕ КОБДОССКОГО ОКРУГА
Город Кобдо был резиденцией китайского амбаня (наместника) округа Кобдо и Урянхайского края.
Возникновение этого города и, собственно, крепости датируется временами войн с Ганданом, и монгольская хроника Ердени-ин-ерихе пишет, что произошло это в восьмом году правления китайского императора Юн-чена (1731 г.). В построенной тогда на правом берегу реки Кобдо крепости поселился китайский гарнизон: начальником его стал дзян-дзюн (генерал), наделённый титулом «распространяющий величие». Генералы-резиденты в Кобдо, подчиняясь власти Улясутайского дзян-дзюня, были членами его Совета, поэтому также носили китайский титул – хэбэй амбань.
В 1735 году крепость Кобдо перенесли на реку Баянту, а на правом берегу реки Кобдо достаточный кусок земли был предназначен под возделывание хлебных зерновых, для чего использовались 400 семей монголов-халхасов и 100 китайцев, призванных на военную службу. Почти одновременно, в небольшом отдалении от крепости, начал образовываться торговый город (маймачен).
Спустя 31 год после перенесения крепости на Баянту в Кобдо было учреждено Управление по делам дербетов, олетов, мингитов и других племён, живущих в округе Кобдо, и почти в то же самое время находящиеся в крепости китайские войска были возвращены назад за Большую Стену. Только во время восстания Дунган (1869–1872 гг.) сюда были стянуты серьёзные военные силы, но крепость и маймачен сильно пострадали, потому что повстанцы уничтожили ряд домов администрации и разрушили и разграбили почти весь маймачен.
После подавления восстания Кобдо разросся достаточно обширно, тем более что рядом с китайцами здесь осело достаточное количество российских купцов. Но в 1912 г., во время отделения северной Монголии от Китая, Кобдо пережил тревожные дни и был захвачен монгольскими войсками, организованными Джа-ламой[15]15
Дамба-джанцын-лама, прозванный Джа-лама, астраханский калмык; появился в Монголии в 1886–1890 гг., пропагандируя независимость Монголии. Был многократно схвачен китайцами и всегда умел избежать угрожающей ему смерти, исчезал на некоторое время и снова появлялся, пробуждая в монголах желание сбросить китайское ярмо. Необычайная популярность Джа-ламы среди монголов объяснялась молвой, что он является воплощением народного героя Амурсаны, который в 1750–1760 гг. боролся за независимость Монголии от китайцев.
[Закрыть], а руководимые Сурун-гуном. Победоносный монгольский отряд уничтожил тогда почти все китайские магазины, а китайцы в количестве около тысячи, из которых погибли почти сто человек, должны были покинуть Монголию. Однако подобно, как и в Улангоме, вернулись они сюда, воспользовавшись Первой мировой войной, и снова начали ростовщическую торговлю. Крепость имела теперь такой сильный гарнизон, что часть его выслали в Урянхай, где он исполнял службу при комиссаре Ян-Чу-Чао.
Когда в 1921 г. начались волнения в восточной Монголии, китайский амбань в Кобдо коварно старался внести некоторые раздоры между российскими купцами и наплывающими в Монголию из России беглецами. Китайские солдаты, поощрённые, по-видимому, своими начальниками, становились просто агрессивными, пока, наконец, однажды ночью не устроили погром европейцев. Несколько россиян были убиты, остальные, оставив имущество на произвол судьбы, убежали в одном белье (это произошло зимой) в отряд есаула Кайгородова на Улан-даба.
Кайгородов тотчас же двинулся на Кобдо и вскоре захватил его, но большая часть китайских войск вместе с амбанем сумела бежать в сторону Улан-даба. Бегство происходило так быстро, что Кайгородов завладел только частью каравана, увозящего награбленное имущество россиян.
Кобдо, во время моего пребывания там, представлял собой настоящие руины. На улицах были видны следы недавних боёв; много домов превратились в развалины, а в степи валялись трупы, наполовину обгрызенные собаками и волками. В городе и крепости крутилось множество вооружённых солдат, не было также недостатка в монголах обоего пола.
Кайгородов занимал со своим штабом дом амбаня, здесь же определили мне квартиру. Есаул Кайгородов был типичным сыном Алтайских гор: монгольские черты лица, скошенные чёрные глаза, смотрящие пронзительно; он был среднего роста, коренастый и ловкий. Как родовитый теленгит, он обладал большим авторитетом среди своих земляков. Будучи ярым противником большевизма, борясь с постоянно распространяющейся в окрестностях Бийска революцией, находил он помощь у теленгитов, благодаря чему счастливо уходил от всяческих засад, которые устраивали на него советские войска. Вытесненный, наконец, в горы, долгое время он отсиживался со своим отрядом, состоящим из отличных стрелков, на Чуйском тракте и здесь громил большевиков вплоть до 1920 г. Окружённый со всех сторон превосходящими неприятельскими силами, не мог он принять открытого боя по причине скудного количества амуниции, таким образом, он со своим отрядом перешёл напрямик через горы и остановился только в границах Монголии. Достойным помощником есаула был поручик Смолянников, известный в отряде, благодаря необычайной смелости и предприимчивости.
Кайгородов охотно согласился на взаимодействие с отрядом, стоящим в Улангоме, обещая тотчас же подготовить соответствующие письма капитану Попову.
Я был уже готов к дальнейшей дороге, когда из Улясутая прибыл гонец, привёзший письма от генерала, барона Унгерна. В этих письмах генерал сообщал о захвате Урги, провозглашении Монголии независимым государством, а Богдо-гегена – императором, он также поручал Кайгородову вести мобилизацию россиян, пребывающих на территорию округа Кобдо, и формирование отрядов. Со своей стороны Унгерн обещал всяческую помощь, а также прислал в Кобдо пушку со значительным запасом амуниции.
Наиболее всего заставил меня задуматься приказ, санкционированный Богдо-гегеном, призывающий определить значительные пространства земли, подходящие под возделывание хлебных зерновых культур и поселение на них россиян-земледельцев, не пригодных для военной службы. Было видно, что новая власть в Монголии хочет гарантировать себе запасы продуктов питания, получаемых до сих пор из Китая, а вместе с тем рвёт старую монгольскую традицию, считающую копание земли за тяжёлый грех, всегда сопровождающийся гневом божеств.
Письма Унгерна вызвали понятную сенсацию, потому что разъясняли ситуацию в Монголии, а также разные, порой самые противоречивые, вести, кружащиеся по степям.
Забрав копии писем генерала, я выехал в Улангом, преодолев 250 км дороги в течение неполных 18 часов. Тотчас же направился к капитану Попову, отдал ему письма и рапорты.
Однако теперь я почувствовал, что охватила меня сильная усталость, которую я не мог победить; 22 дня, проведённые в седле, почти без отдыха, сделали своё дело. Я отправился отдыхать и несколько десятков часов проспал беспробудным сном.
